Гукюн

========== И солнце погасло ==========

В то утро солнце в небольшом городе на юге отказывалось вставать, а темнота, которая ближе к рассвету рассеивается, напротив, всё сгущалась. Собаки, словно почувствовав опасность, лаяли и носились по двору, заставляя лошадей в конюшне испуганно ржать и бить копытами. Никто не выходил на улицу, не успокаивал взбесившихся животных и не проверял двор. Хозяин дома сидел у постели своего супруга и прижимал к груди завёрнутый в грубую ткань сверток, который своим приходом в этот мир отправил папу в иной.

— Душегуб, — шепчет мужчина и большим пальцем поглаживает шрам на левой скуле младенца, с которым тот родился. — Тебя будут звать Чонгук, и это будет последняя жизнь, которую ты забираешь.

Просидев рядом с покойным супругом пару минут, альфа передаёт сверток принимавшему роды бете и выходит из комнаты прочь.

Первый раз Чон Чонгук убил через тринадцать секунд после появления на свет.

Чонгук родился в семье бывшего воина, ныне мелкого землевладельца Чон Хевона, проживающего в небольшом городе Эпдокии — Мирасе. У Хевона, который не происходил из какого-либо знатного рода, было трое сыновей, и все трое альфы. Землю, на которой было построено жильё, Хевон получил в качестве благодарности за службу от правителя Мираса и был более, чем доволен. Хевон был против излишеств, детей не баловал, учил их трудолюбию и всячески направлял. Омег в дом после смерти супруга Хевон больше не приводил, растил детей сам. От всех уговоров близких, что надо бы ещё раз жениться или хотя бы, как и большинство альф города, выбрать себе омегу, Хевон отмахивался. Старший сын альфы — Ун показывал явные задатки воина, к четырнадцати годам уже отлично стрелял из лука, хорошо владел мечом и мог обскакать любого из окружения отца. Дэвон, который был младше Уна на два года, ни к чему особый интерес не выражал, несмотря на постоянные упрёки отца, даже воинскому делу не учился, бесцельно слонялся по владениям. У Дэвона было одно любимое занятие — задирать самого младшего, десятилетнего Чонгука, которого отец, как это ни странно, несмотря на смерть супруга, любил больше всех. Дэвон ревновал, и порой эта ревность достигала апогея и стоила самому младшему новых шрамов и ушибов. Один раз, когда братья играли в горах, и Чонгуку только исполнилось пять, Дэвон привязал его к дереву и оставил под палящим солнцем на несколько часов, пока Ун не нашёл его. Дэвон умысел отрицал, свалил всё на то, что забыл вернуться за братом, и якобы думал, что он выпутался сам. Чонгук тогда получил солнечный удар и долго не мог встать на ноги, Хевон даже боялся, что потеряет сына, но тот оказался сильным. Дэвон воровал у отца монеты, которые потом спускал в городе на различные лакомства и игры в кости. Если пропажа обнаруживалась, он сразу же всё валил на Чонгука. Дэвон единственный, кто мог открыто называть Чонгука уродом из-за шрама, и даже вбивал в голову Уна, что брат проклят.

Чонгук рос хмурым необщительным ребёнком. Он проявлял интерес к языкам, свободно разговаривал на трёх, много читал и, в отличие от братьев, любил слушать наставников. Он часами мог сидеть на крыше конюшни в одиночестве и наблюдать за звёздами. Ещё он очень любил и ждал, когда мимо проходили путешественники или купцы. Отец всегда с радостью принимал гостей и расстилал для них скатерть. После сытного ужина они садились вокруг костра и, попивая кумыс, рассказывали о новостях извне. В такие ночи Чонгук забывал про сон, как завороженный, слушал их рассказы и ещё несколько дней ходил под впечатлением. Чонгука очень сильно интересовала война и рассказы про сражения. Хевон замечал, как загораются глаза сына, когда он слышит про походы и завоевания, и сам в душе им гордился. Чонгук подолгу тренировался с дядей во дворе, учился владеть мечом и стрелять из лука. Он показывал потрясающую способность схватывать всё на лету, не унывать после поражения и бился до последнего, даже если обессилевшая рука отказывалась подниматься.

— Путь воина тяжелый, и только вступив на него, ты боишься. Ты не знаешь, вернёшься ли, встретишь ли рассвет. Но там, в гуще битвы, ты не думаешь об опасности и рисках, ты просто живёшь ими. Именно тогда, крепко держа свой меч в руках и двигаясь между врагами, ты и чувствуешь себя живым, — Чонгук видит, как уходит в воспоминания отец и как разглаживаются морщинки на его лбу. — Я отвоевал нам эту землю, этот дом, эти сады и пастбище. Это всё принес мне клинок и его сила. Мастер До с Востока, который сейчас живет в городе Исфан, когда-то смастерит и тебе меч. У тебя будет место под солнцем, построишь себе дом и заведёшь семью.

— Я хочу весь мир, — подняв глаза, смотрит на отца ребёнок.

Хевон осекается, даже не дышит пару секунд. Есть в словах Чонгука такая непоколебимая уверенность, что даже Хевон её ощущает. Он молчит пару секунд, а потом меняет тему.

***

Хевон редко выходит в город, только если на встречу с управляющим или на собрание старцев, где может пропадать по несколько часов, слушая их рассказы и предсказания. Вернувшись с одного из таких собраний, он узнает, что Дэвон сорвался со скалы в ущелье и погиб. Из печально известного ущелья даже тело ребёнка было невозможно достать. Убитый горем отец долго сидит на земле у входа в дом и требует Уна рассказать, что произошло на скале.

Дэвон и Чонгук, как и всегда, подрались во дворе, после чего старший ушёл в гору, подремать на своей любимой поляне. Чонгук пошёл следом. Когда на место прибыл Ун, Чонгук сидел на траве, прислонившись к дереву, и задумчиво смотрел на небо. Ворот рубахи парня был разорван, на лице виднелись свежие царапины. Увидев брата, он просто кивнул в сторону ущелья и, встав на ноги, пошёл к дому. Ун нагнал его у ворот и задал вопрос один раз.

— Ты толкнул Дэвона?

— Мы подрались, он проиграл, — холодно ответил Чонгук и скрылся в конюшне.

Ун эту часть при разговоре с отцом опустил, убедил его, что это был несчастный случай, но Чонгука начал обходить.

Второй раз Чон Чонгук убил в возрасте десяти лет. Предсказание отца не сбылось.

***

В Кремоне, столице Эпдокии, начался мятеж, который поддерживался извне соседними племенами. Мятеж привел к тому, что территория государства разделилась на две части, и Мирас, вместе с прилегающими городками, стал городом-государством, во главе которого встал бывший вождь одного из известных племён, некий Мин Джихен. Альфа, славящийся своей жестокостью и жадностью, который сам был раньше воином и даже возглавлял при предыдущем правителе целый отряд, пошёл против своего же главы и помог его свергнуть.

Хевон из-за положения в городе сильно переживал, всё «не к добру это» приговаривал. Мирас превратился в закрытый город-крепость, из которого невозможно было выйти и в который невозможно было войти. Вдобавок к своим войскам, Джихен созвал в город своё племя и установил абсолютный контроль над всем. Он нещадно грабил население, удвоил налоги и требовал дань за любую услугу. Всех, кто возмущался, он жестоко наказывал. Закрытие города привело к спаду торговли, что сильно ударило по казне, тогда Джихен открыл ворота, но теперь стал впускать в крепость всех, кто был готов заплатить, установив платный вход. В итоге в город стали стекаться не только торговцы, но и наёмники и разбойники. Несколько уважаемых в городе человек, собравшись, пошли к нему на разговор. В ту ночь Джихен кормил их последним ужином, никто из его дворца, который принадлежал раньше убитому управляющему, не вернулся и никто больше против него и слова не говорил, боясь его армии.

Чонгуку только исполнилось одиннадцать, когда в их дом впервые пришли люди Джихена и вызвали отца на разговор. Чонгук, спрятавшись за колодцем во дворе, подслушивал и из того, что ему удалось услышать, узнал, что от отца требовали покинуть город. Джихен не просто жестокий и расчетливый глава города, но и очень трусливый. Он прекрасно понимал, что полжизни воевавший за бывшего главу почитаемый в городе воин, если сам в силу возраста и не восстанет, потомству любовь к новому лидеру вряд ли привьёт. Хевон покидать родные земли, тем более дом, в котором родились два его сына, отказался. После ухода незваных гостей альфа позвал своих людей для указаний и впервые за долгое время выставил у ворот часового. Сам Хевон выслал гонца в соседний город, где правил противник Джихена, и попросил о содействии. Джихен действовал быстро, заранее рассчитав действия Хевона, поэтому на дом альфы напали с закатом того же дня, не дав дождаться помощи. Чонгук, схватив одну из сабель отца, рвался во двор к бьющемуся брату, но Хевон поймал его за шкирку и прижал к стене:

— Ты слишком мал для боя, мне нужно, чтобы ты вырос, — с трудом удерживал вырывающегося мальчишку мужчина. — Если мы проиграем, кто-то должен отомстить. Не пристало нашему роду смотреть на то же небо, на которое будут смотреть наши убийцы. Поэтому ты не смеешь слезать с крыши конюшни, куда сейчас залезешь, и не смеешь умирать.

Вот так вот, лёжа на крыше, с которой маленький альфа восхищался звёздами и мечтал, он наблюдал за тем, как один за другим пали люди отца, как вражеский меч пронзил Хевона в самое сердце, а тот так и стоял на коленях, отказываясь падать, пока его не ударили ещё раз, уже в спину. Смертельно раненого Уна привязали к коню предводителя нападавших и вывели в город, объявляя всю семью предателями и доносчиками. Враги предали огню разграбленный дом, предварительно забрав себе лошадей, обшарили всё вокруг в поисках второго сына Хевона, но, не найдя его, решили, что, учитывая, что никто на улицу не выбегал, он сгорит в доме. Чонгук задыхался от дыма на крыше, чувствовал, как нагреваются железные прутья, удерживающие слепленные из глины кирпичи, но терпел. Даже когда на его руку чуть ниже локтя упала горящая с крыши дома головешка, он, сжав зубы, терпел эту боль и не шелохнулся, прекрасно видя стоящего внизу и внимательно смотрящего на крышу воина. Только когда он отвернулся, Чонгук отшвырнул головешку, а стоило всем оставшимся покинуть заваленный трупами двор, задыхаясь, сполз на землю.

Той ночью Чонгук получил сильный ожог на руке, который даже спустя годы останется пятном, по форме напоминающим голову с рогами. Чонгук потерял всё, ради чего ему стоило жить, но обрёл при этом новый смысл, который пока ещё тлеющим угольком только начал в нём разжигаться. Боясь быть обнаруженным, мальчишка даже не смог попрощаться с отцом. Он ушёл с того места, которое раньше называл своим домом, приложил к ране оторванный от рубахи кусок ткани и спрятался в саду одного из домов.

С наступлением темноты Чонгук вышел из укрытия и взобрался в одну из многочисленных груженных повозок, двигающихся к воротам из крепости. После нескольких часов в пути он сполз с неё, поняв, что она направляется на север, и, спрятавшись за холмиком, дождался, пока караван скроется из виду. Придерживая раненую руку, он пешим побрёл на Восток через степь. Чонгук понимал, что если в ближайшее время не набредёт на очередной караван или хотя бы поселение, или умрёт от обезвоживания, или будет съеден зверями. То ли судьба оказалась благосклонна к маленькому альфе, то ли Дьявол и вправду поцеловал его в скулу, как и твердил Дэвон, но после четырёх часов пути Чонгука подобрал караван торговцев, идущий на Восток. Мальчик представился как Гуук, сказал, что сбежал из города из-за голода и хочет стать воином, а для этого ему надо добраться в Исфан к мастеру До. Хозяин каравана — узкоплечий худой бета Сё, посмеялся над его словами, потрепал по волосам, но пообещал оставить его в Исфане. Чонгуку обработали рану подручными средствами и наложили новую повязку. Он помогал каравану в пути, поил лошадей, убирал после ночлега и даже стоял на карауле совместно с воинами, охраняющими товар. Сё говорил, что везёт шелка и посуду, но Чон уверен, что одна из повозок гружена золотом, иначе зачем торговцу охрана из пятнадцати наёмников. Он словно чувствовал, и через восемь дней в пути на караван напали разбойники. Мальчишка с перевязанной и всё ещё не зажившей рукой поразил Сё умением пользоваться мечом и наравне с другими воинами помогал им отбиваться. После того, как разбойники бросились врассыпную, Сё вызвал его к себе и спросил, насколько сильно он хочет в Исфан.

— Я вижу в тебе задатки воина и верю в твоё имя и прошлое ровно настолько же, насколько моё окружение в то, что я не крашу усы, — усмехнулся мужчина. — Ты можешь обойти со мной эти земли, у тебя всегда будет хлеб и место прилечь.

— Мне не нужен хлеб и место прилечь, — твёрдо заявил маленький альфа, перевязывая руку. — Мне нужен весь мир.

Сё огорчился, но виду не подал. Как он и обещал, через полтора месяца в пути Гуук покинул их караван и вошёл в город. Исфан был городом намного больше Мираса. Говорили, что правитель Исфана набрал в город лучших мастеров, и поэтому он славился своими красивыми постройками и интересной архитектурой. Первый день Чонгук провёл на лестницах открытого, находящегося в углублении на площади базара, наблюдая за тем, как ловко очищали карманы гуляющих по площади альф и омег мелкие воришки. Чонгук с утра выяснит, где проживает великий мастер До, и обязательно попросит его выковать ему меч, а пока ему надо поспать. Он просыпается на рассвете не столько от боли в костях, покоящихся на камнях, сколько из-за шума вокруг, и видит, как крупный альфа волочит к середине площади хиленького мальчугана. Вокруг понемногу собирается народ, готовящийся стать свидетелем очередного зрелища, а мужчина, размахивая топором, кричит на всю площадь о воровстве. Мальчуган упирается, плачет, собирает пыль коленями, но вырваться не может. Альфа перекидывает его через деревянный прилавок, на котором ещё вчера были рассыпаны сочные персики и, вытянув его руку, замахивается топором.

— Ты больше никогда на чужое не позаришься, нечем будет, — шипит мужчина, но в следующую секунду отшатывается, придерживая ладонью стремительно окрашивающийся в красный затылок. Следующий камень летит ему в лицо, но альфа успевает нагнуться. Пока мужчина пытается прийти в себя, к мальчугану подбегает другой такого же возраста и, схватив его за руку, бежит к лестницам наверх, но им преграждают путь двое мужчин.

Чонгук встаёт со своего места и, запасшись камнями, двигаясь в их сторону, забрасывает мужчин, целясь прямо в лицо. Парням удаётся прошмыгнуть в одну из узких улочек, а Чонгук бежит в противоположную сторону и, спрятавшись за одной из многочисленных построек, пытается отдышаться. Найти мастера и сегодня не удастся. Чонгук побаивается выходить на улицу, думая, что его ищут. До вечера он, умирая с голоду, сидит в укрытии и только с наступлением темноты двигается в сторону базара, чтобы подобрать сгнившие и выброшенные в помойные ямы испорченные фрукты. Он уже почти подходит к площади, как его, резко схватив за локоть, затаскивают в проход между двумя домами.

— Ты с дуба рухнул, там часовые! — Чонгук видит перед собой того же мальчугана, который спас другого от потери руки.

— Я хочу кушать, — еле двигает пересохшими губами Чонгук. — И пить.

— Пошли, — говорит ему мальчишка и требует следовать за ним.

Парни, петляя, доходят до какой-то постройки, с виду напоминающей небольшую заброшенную конюшню. Внутри Чонгук находит ещё троих мальчиков, самому младшему из которых семь.

— Меня зовут Хосок, — говорит Чону его новый знакомый и протягивает кувшин с водой, к которому тот сразу же жадно прикладывается. — Мы ничейные. Ты кто?

— Я Гуук. Я тоже ничейный, — утирает рукавом губы альфа.

— Ты нам помог, — крошит в молоко лепешку Хосок, — а мы в долгу не остаёмся. Ешь, — протягивает ему миску и с улыбкой следит за тем, как тот ест незамысловатое угощение.

— Я ищу мастера До, вы можете мне помочь найти его?

— Я не знаю, кто это, но я могу узнать. Зачем он тебе? — нахмурившись, смотрит на него Хосок.

— Он изготовит мне меч, и им я отрублю головы своим врагам, — съев всё до последней крошки, возвращает пустую чашу Чонгук. — У тебя есть враги?

— Мы воры, каждый житель этого города считает нас врагами, — смеётся Хосок. — Но я боюсь, тут одним мечом не отделаешься. Ложись спать. Утром я найду этого До и расплачусь с тобой за доброту.

Больше альфы ни о чем не разговаривали и разбрелись по углам. Утро началось с пары ударов по бокам. Чонгук, поморщившись, с трудом разлепил веки, увидев над собой Хосока, молча поднялся и последовал за ним в город тайными путями. До нашёлся к обеду, восседающий на ковре во дворе своего дома и общающийся с гостями. Двух оборванцев сперва к нему не пускали, но хозяин дома, услышав крики у ворот, потребовал привести к нему детей.

— Кто ты и откуда? — внимательно рассматривая хмурого паренька, спросил альфа с белыми, как снег, волосами.

— Сейчас я никто, но вы сделаете мне меч и услышите моё имя, — твёрдо ответил ему Чонгук.

— Интересно, — улыбается старик, поглаживая свою бороду. — Ты знаешь, что я делаю оружие лучшим воинам?

— Сейчас мне нечем вам заплатить, но, клянусь своим именем, я осыплю вас с ног до головы золотом, — подаётся вперёд Чонгук, но замирает, прибитый к месту недобрыми взглядами стоящих позади старика мужчин.

— Из какого ты рода?

— Сейчас я не… — запинается мальчуган.

— Не скажешь. Я понял, — покачивает головой До. — Но меч я тебе не сделаю, и дело не в золоте, дело в твоих глазах, — вздыхает он, не отрывая взгляд от вмиг сдувшегося мальчугана. — Из твоих глаз тьма сочится, а твои ненависть и злость в воздухе витают. Пока ты не обуздаешь своих демонов, меч тебе не поможет. Ты падёшь сразу же хоть с двумя такими мечами в руках. Помни, не оружие делает воина воином.

— Я проделал такой путь, — опустив голову не столько для почтения, сколько чтобы скрыть искры ярости в глазах, выговаривает Чонгук, — мне очень нужен этот меч.

— Пошли, — тянет его к воротам Хосок, понимая, что, пока их не вышвырнули, лучше самим уйти. — Нам надо идти.

— Я вернусь за ним, — кричит уже со стороны ворот Чонгук. — Я обязательно вернусь за ним. Начинай над ним работать, старик.

— Что будешь дальше делать? — чертит на земле змей подобранной палкой Хосок, пока они идут обратно в укрытие. — Ты можешь остаться с нами. Думаю, лишние руки нам не помешают.

— И заниматься воровством? — изогнув бровь, смотрит на него Чонгук. — Зачем мне воровать то, что и так будет моим. Ты всю жизнь собираешься так прожить?

— Мой отец не был воином, я из семьи скотовода, но я не могу приобрести себе скот, пока…

— Пошли со мной, — перебивает его Чон.

— И что мы будем делать?

— Выйдем за ворота, присоединимся к наёмникам.

— Мы слишком малы для этого, нас обсмеют. Я вырос на улицах, драться могу и люблю, но оружие в руках особо не держал.

— Вот и научишься, — хватает его за руку Чонгук, заставляя смотреть на себя. — Ты ведь ничего, кроме этого города, не видел. Ты хоть представляешь, сколько всего есть там, за пределами ворот? Неужели ты хочешь полжизни воровать и, если тебя не поймают, потом купить пару голов скота и ждать старость? Я не хочу так жить, но, более того, я не хочу так умирать. Я хочу умереть на коне и с мечом в руках, хочу отомстить врагам, хочу подчинить себе этот мир. Пошли со мной, и у тебя будет всё.

— Или ничего, — усмехается Хосок.

— Но ты хотя бы попытаешься, а не будешь жить в хлеву, поедая ворованные лепешки, — цедит сквозь зубы Чонгук.

До рассвета Хосок глаз не смыкает. Он всё думает о словах Гуука, решает, стоит ли призрачное неопределённое будущее, где можно погибнуть сразу же, выйдя за пределы города, его устоявшейся и привычной жизни. Есть в словах Гуука такая сильная уверенность, что она заражает. Хосок виду не подавал, но пока Чонгук говорил, он чувствовал, как в нём что-то двигаться начало, как огонь в глазах нового друга его кровь бурлить заставлял. Даже сейчас в тишине, где слышно только стрекочущих сверчков, он чувствует, как одна мысль о будущем, которое описывал Чонгук, его дыханье спирает.
Утром Хосок прощается с названными братьями и, перекинув через плечо котомку со скудными пожитками, отправляется с Чонгуком к городским воротам. В другую жизнь.

***

Четыре года парни проведут в купеческих караванах, сперва помогая им, потом охраняя. За это время они отлично изучат ближайшие дороги, наловчатся в управлении мечом и луком и повидают много разных городов — как больших, так и маленьких. Несмотря ни на что, огонь в глазах Гуука не гаснет, а Хосок им подпитывается, ни на что не жалуется, там, где тот не успевает, сам помогает. Они едят из одной миски, спят под открытым небом и мечтают. Каждую ночь перед сном Чонгук рассказывает о другой жизни и новых землях, каждое утро Хосок просыпается с мыслями, что уже сегодня.

Одним из вечеров, пока караван разбивал пристанище, к ним прискакал всадник, молящий о помощи соседнему каравану, на который напали разбойники. Хозяин каравана за определенную сумму согласился выслать своих людей, среди них выдвинулись и Хосок с Чонгуком. Именно в той битве, заставившей разбойников обратиться вспять, братья Чон покажут свою силу. Хозяин пострадавшего каравана не отпустил воинов сразу же, а предложил присоединиться к нему.

— Мой двоюродный брат глава крепости на Севере и на него надвигается буря. Думаю, вы можете хорошо заработать и показать себя, — сказал парням мужчина.

Парни вернулись в свой караван и, забрав пожитки, присоединились ко второму. Пять лет братья Чон будут наёмниками, соберут вокруг себя пусть и немногочисленный, но отряд из бывших воинов, оставшихся без предводителя, разбойников и всех тех, кому хотелось подзаработать. Чоны щедро делились всем, что им выпадало, и этим снискали славу честных предводителей. Хосок отточил мастерство владения оружием, стал не просто названым братом и ближайшим соратником Гуука, но именно тем единственным, кому тот доверял прикрывать свою спину. Отряд Чонов нанимали в основном для подавления мятежей или участия в междоусобных войнах, Чонгука это сильно напрягало, и он всё время думал о том, как бы увеличить доход и начать собирать себе армию. К сожалению, предложений участвовать в войнах им не поступало, кто-то просто не считался с их численностью, а кто-то боялся, что привлечёт неконтролируемую силу, которая может обернуть исход войны в свою пользу. Наёмники были людьми, которые за деньги в любой момент могли повернуть штыки в сторону своего заказчика, именно поэтому все эти годы Чонам приходилось заниматься, как считал Чонгук, мелкой работёнкой. Кроме всегда выполненной работы, Чоны отличались особой жестокостью, которая порой пугала даже известных любовью к кровопролитию правителей. Чоны освобождали города, но тех, кого убить в самом городе не получалось и они сбегали, всегда поджидали за стенами. Никто из тех, против кого нанимали Чонов — не выживал. После себя братья всегда оставляли пирамиду из голов, которая стала их подписью. Именно своей жестокостью они все желания против них идти убивали.

На пятый год пребывания наёмниками братья участвовали в подавлении мятежа в одном из крупнейших городов земель Хо — Имрисе. После чётко выполненной работы их вызвал к себе правитель города Менсу. Во время пира в честь избавления от предателей Чонгук долго и внимательно следил за правой рукой Менсу, неким Квиджу. Менсу, заметив такой интерес к своему соратнику, поинтересовался у альфы о причинах такого внимания.

— Нас впервые за долгое время вызвали в такой крупный город, — отложив кубок, начал Чонгук. — Признаюсь, я был удивлён, потому что прекрасно осведомлён об отношении правителей к наёмникам. По тому, что мы увидели в городе, и по масштабам нанесённого вам ущерба ещё до нашего прибытия мятеж тут вспыхнул достаточно давно. Вы обратились к нам только, когда восставшие пошли на дворец. Вам повезло, что мы возвращались из соседнего города и фактически прибыли за день. Мне интересно, почему, рискуя не только властью, но и своей жизнью, вы так долго тянули с просьбой о помощи после того, как убедились, что центральная власть к вам не успеет.

— Не знаю, куда ты клонишь, — мрачнеет мужчина, — но я ждал помощи от правителя Хо буквально на днях, но он опаздывает. Мятежники не должны были так быстро добраться до дворца, мы успешно отражали атаку.

— Могу я узнать, кто именно выслал гонца с просьбой о помощи в столицу?

— Что за разговоры! — побагровев, восклицает Квиджу. — Вы сомневаетесь в словах и в тактике моего господина?

— Нет, — хмыкнув, вновь тянется за вином Чонгук, — я сомневаюсь, что гонец вообще был отправлен.

Менсу, нахмурившись, потирает пальцами лоб, а гости, поднявшись с мест и забрав плату, покидают дворец.

Чонгук не разрешает сворачивать привал за стенами города и требует свой отряд задержаться ещё на день.

— Откуда ты знаешь, что мятеж был поднят под руководством Квиджу? — спрашивает взобравшийся на коня друг.

— Я не знаю, — пожимает плечами Гуук. — Он просто не особо хотел праздновать, и, как бы ни пытался, улыбка выходила фальшивой. Я подумал, почему правитель не выслал людей помогать Менсу, ведь не логично терять свой город. Единственное объяснение — он не осведомлён о том, что тут происходит. Я, конечно же, могу ошибаться, но кость всё равно бросил. Теперь ход за Менсу, посмотрим, подберёт ли.

Чонгука вызывают обратно в Имрис на рассвете следующего дня, чтобы участвовать в казни обвинённого в измене Квиджу. В знак благодарности Менсу просит Чонгука занять его место, но тот, отказавшись, возвращается к своему отряду.

— Отличная должность, ты бы мог остаться, — усмехается Хосок, следя за тем, как отряд вновь собирается в дорогу.

— Не буду прислуживать мелкому псу, который настолько в людях не разбирается, что кормил с руки змею, а теперь ещё пришлёт на меня армию, — отвечает ему Чонгук.

— Я тоже об этом подумал, — цокает языком Хосок. — Гонора в них хоть отбавляй, вряд ли он будет спокойно спать, зная, что кто-то оказался умнее и выставил его идиотом.

— Именно поэтому нам нужно не торопиться, — подмигивает ему Чонгук. — Будь наготове.

Предсказания Чонов сбываются, на отряд нападают с сумерками, вот только среди отбивающихся нет ни Чонгука, ни Хосока. Альфы, которым одного ужина было достаточно, чтобы приблизительно изучить дворец, пробираются в покои ожидающего доброй вести извне Менсу. Чонгук, перерезав горло главе Имриса, требует его второго помощника объявить городу о новом правителе. Истощившаяся и пока не оправившаяся после мятежа армия Менсу, уже и так лишившаяся предводителя, бросает оружие сразу же, услышав, что Чонгук откроет для них годами закрытую для всех казну.

Чонгук высылает главе Хо щедро нагруженный награбленным Менсу золотом караван и письмо с просьбой остаться служить ему. Взамен Чонгуку доставляют печать с официальным назначением на должность нового управляющего Имриса.

Чонгуку восседать на троне надоедает уже через полгода — ни достаток, ни многочисленные омеги, доставляемые с разных уголков земли, альфу не радуют. Чонгук решает встретиться с главным и выезжает к нему на рассвете зимнего утра.

Малек, который управляет государством, доставшимся ему по наследству, славится любовью к вину и омегам, растрачивает казну и фактически делами не занимается. В итоге главы его городов творят беззаконие и всё больше отдаляются от центра, грозясь настоящей междоусобной войной. Малек нехотя выслушивает верой ему служащего эти месяцы и пополняющего казну Чонгука.

— Вы, мой господин, можете назначить вместо меня кого угодно, но мой меч в ножнах ржавеет, а над Хо сгущаются тучи. Повысьте мой ранг до своего военачальника, дайте мне армию, — Гуука не смущает, что военачальник государства стоит справа от трона господина и смотрит на него недобрым взглядом. — Дайте мне эту власть, и вам будут принадлежать не только Хо, но и расположившиеся рядом такие города-государства, как Мерит и Даган.

Малек с трудом отвлекается от отделанной драгоценными камнями чаши и долго смеётся. К нему присоединяется весь двор. Хосок, который всегда рядом с Чонгуком, как его тень, топчется с ноги на ногу и нервно поглаживает прикрепленный к ремню меч.

— Я не то чтобы не назначу тебя военачальником, я тебя и с ныне занимаемой должности снять могу, — продолжает смеяться развалившийся на шелковых подушках Малек. — Не думай, что тебе позволено мне указывать.

— Кто я такой, чтобы указывать вам, — смиренно опускает глаза в пол Гуук. — Я хочу приумножить ваши богатства и сделать вас властелином этой части света. Это единственное моё желание.

— Мне доносят о планируемых мятежах в мелких городах, — Малеку льстят слова Гуука. — Начни с них, докажи мне делами. Только я не дам тебе армию и назначать не буду. Я дам тебе свою печать.

— Это нереально, мы с нашими силами не потянем, — тихо говорит Чонгуку Хосок.

— Хорошо, — почтительно поклонившись, идёт к выходу Чонгук.

Чонгук подавляет восстания в трёх мелких городах, пополняя не только свою казну, но и армию. Он берёт под личный контроль все три города, выставляет там своих людей и возвращается в Имрис, готовясь к следующему удару. Впервые в жизни Малек, услышав якобы хорошие для него новости, тянется не к вину, а вызывает своих помощников, потому что теперь уже многотысячная армия, собранная в общей сложности из четырёх порабощённых Гууком городов, идёт на столицу Хо.

Хосок был прав, говоря, что это нереально с их силами напасть на столько городов сразу, но Чонгук его быстро переубедил. После возвращения в свою крепость и несколько часовых разговоров с Хосоком и своими военачальниками, Гуук придумал план, который или должен был сработать, или должен был сработать. Люди альфы пробирались в центры городов в течение месяца под видом торговцев, а потом по приказу Гуука ударяли по дворцу управляющих. Никаких битв или кровопролитий в городах не было. Гуук тихо убрал верхушку и, открыв казну, обращался к армии противника. Он высыпал перед ними золото и заявлял, что те, кто не поднимет против него меч, его получат. В итоге оставшиеся без армии управляющие были казнены, а та кучка солдат, которая всё-таки выразила сопротивление, была повешена на воротах.

Чонгук ворвался в столицу Хо с двадцатитысячной армией, которая потопила в крови весь город, намеревавшийся оказать сопротивление «варвару». Малек был казнен в своём же дворце, от которого Чонгук приказал «не оставить камня на камне». Чон упразднил старое название столицы и назвал город Иблис. Он потребовал привести к нему самых лучших мастеров для строительства резиденции нового правителя. Сам альфа, оставив управлять всем одного из доверенных людей, вместе с Хосоком и армией двинулся на Мерит и Даган. После падения еще двух государств, вокруг Гуука начали собираться правители других городов и государств. Большая часть сама присылала подарки и прибывала на милость Дьявола, а те, кто отказывался выражать почтение или сопротивлялись, погибали, унося с собой жизни не только своих семей, но и большей части горожан. Из отказавшихся сдаться городов Гуук забирал всё золото и самых красивых омег, сам город он приказывал спалить, притом главный костер разжигался в самом центре — и это обычно были сложенные в пирамиду головы воинов и бывших правителей.

Гуука начали бояться, одно его имя внушало страх даже видавшим виды воинам, а маленьким детям теперь папы рассказывали сказки, где главным злом был Дьявол с Востока, который всегда приходил на рассвете. Перед каждой битвой или нападением Дьявола несчастные слышали протяжное «гуук», доносящееся из трубящего рога. Люди в свои молитвы стали добавлять просьбы никогда этого звука не слышать, ведь он знаменовал начало их конца. Те, кто видел его, говорили о шраме на лице, о метке Дьявола на руке, о волосах цвета ночи. Всё это переходило из уст в уста, и в итоге Чонгук фактически потерял истинное лицо и принял обличье Сатаны в пропитанном страхом воображении народов. «Он смешает мир с пылью и вознесётся над ним, проткнув твердь небесную дьявольскими рогами, а все мы будем подчиняться ему. Хвост его будет, подобно хлысту, рассекать воздух, а взгляд — нашу плоть», — повторяли старцы, восседая на ковриках перед молельнями и продолжали безуспешно взывать к Богу за спасителем.

Его неукротимая энергия, жажда крови и тонкий ум поражали. Он не из тех правителей, кто отсиживался во дворце и вкушал блага цивилизации. Гуук почти не сходил с седла, вечно был в степи и всегда во главе своей армии, сопровождаемый братом и лучшим воином — Чон Хосоком, которого называли Вороном. Неразговорчивый, вечно хмурый Хосок всегда был по правое плечо Гуука, а его ладонь покоилась на эфесе меча. Говорили, что он двигался бесшумно и так молниеносно, что, только буквально потеряв голову, человек понимал, что Хосок уже взмахнул мечом. Гуук воевал плечом к плечу со своей армией и был единственным правителем, который не ставил различия между собой и своим войском. Его воины его боготворили, называли отцом, Гуук в свою очередь ел только с ними, как и всегда, делился награбленным и никому не позволял называть себя «правителем».

— «Я воин», — говорил Гуук один раз, и все запоминали.

Чонгук возвращался в Иблис на месяц или два, давал войскам отдохнуть, сам подолгу сидел в думах, набирался сил и вновь срывался в очередной поход. Стоило Гууку выдвинуться из Иблиса, как главы всех ближайших городов и государств в страхе сидели и гадали, выразит ли он интерес к их землям или нет.

В двадцать один год Гуук заключает брак с сыном могущественного правителя Востока, таким образом заручившись его поддержкой, и выдвигается на север. Поход приходится приостановить через месяц, так и не достигнув цели, потому что альфа узнаёт о предательстве в Иблисе и мятеже против себя. Зачинщик — правитель, с кем и заключил контракт Гуук, заручившись поддержкой соседних земель, захватил Иблис и установил контроль над всеми близлежащими городами. Гуук знает, что его армия против объединённой армии трёх государств не выстоит и домой не возвращается. Он решает набрать сил и определиться с дальнейшими шагами. Люди, воевавшие с ним и против него, прекрасно осведомлены о том, как чётко работает голова полководца, и Гууку ничего никому доказывать не приходится, воины сами начинают собираться вокруг него.

Впервые в жизни Гуук решает попросить помощь и выдвигается в крупнейший город-государство на юго-востоке к правителю тех земель Ким Намджуну. Гуук часто слышал о Намджуне, как о сильном воине, а узнав, что тот за одну ночь без какой-либо помощи присоединил к себе соседнее государство, превосходящее его по силе, проникся к нему уважением.

Пусть формально Гуук и пал, но страх в людях жить не перестал, именно поэтому помощники Намджуна отговаривают альфу от встречи, но узнав, что Гуук вошёл в город только с братом, оставил войска за стеной, Ким его принял, себя трусом не выставил. Ким Намджуну двадцать два года, он потомок известного на севере рода и получил трон по наследству. Будучи сыном от четвёртого супруга своего отца, Намджун должен был стоять на очереди на престол несколько лет, если не всю жизнь. Он предотвратил восемнадцать покушений на себя от своих же братьев ещё при живом отце. В итоге, захватив престол с помощью помощника отца и его правой руки, Намджун приказал задушить своих двух старших братьев, а остальным этим сделал предупреждение.

Чонгук проходит в богато убранный просторный зал и останавливается напротив трона крупнейшего правителя юго-востока.

— Мне нужны твои войска, взамен ты получишь все земли вдоль реки Дарнат до самого Хивона, — сразу переходит к делу Гуук.

— Ты прекрасный воин, но в администрировании ты ноль, — усмехается Намджун. — Ты заключил союз с гадюкой, выставил в своей резиденции главным не того человека, и вообще, где гарантия, что ты не пойдёшь завтра войной на меня?

— Я не буду лгать, твои земли есть в моём списке, но я человек слова, и если мы будем воевать плечом к плечу — ты перестанешь числиться в этом списке, — отвечает Чонгук.

— Ты ведь понимаешь, что ты пал, а я спокойно сижу на своём месте. Тебе понадобится слишком много времени и сил, чтобы напасть на меня, так что перестань сотрясать воздух и пугать моих приближённых, — улыбается Намджун.

— Я стою перед тобой на своих двоих, так же я стоял десять лет назад, и так буду стоять ещё через десять лет. Я начинал с кривым кинжалом, без армии, без поддержки. Я и сейчас так начну. Но завтра, когда я это сделаю без твоей помощи, пощады не жди.

— Ты мне угрожаешь?

— Я предлагаю сотрудничество.

Гуук отказался ночевать в городе и после переговоров, закончившихся ничем, вернулся с Хосоком к своим войскам, и до утра не смыкал глаз, обдумывая дальнейшие шаги.

Утром к нему прискакал гонец от Намджуна. Гуук оставил Хосока с армией, а сам вернулся во дворец. Гуук был прекрасным воином, но главной отличительной чертой у него было умение убеждать. Каждый, кто разговаривал с ним, заражался его силой и верой. На это нынешний хозяин его земель не рассчитывал, поэтому, увидев надвигающуюся на него, как саранчу, армию, глазам не поверил. Гуук уничтожил его армию и самолично казнил своего неверного тестя. Своего супруга альфа нашёл прячущимся в одном из домов, принадлежащих соратнику предателя. Альфа прибил молящего о пощаде омегу мечом к стене и, улыбнувшись его попыткам выдернуть из себя клинок, оставил несчастного умирать, окрашивая пол под ногами в красный.

Трупы врага и его семьи обезглавили, а головы собрали на площади в пирамиду. Прибывший поздравить теперь уже соратника и не отличающийся особой добротой Намджун, устал считать из окна ползущие по почерневшим от крови улицам повозки, нагруженные трупами. Всех убитых при взятии Иблиса вывезли за город и сожгли в огромной яме, которую сразу же засыпали землёй.

Намджун в честь победы подарил Гууку вороного скакуна, который сразу стал любимцем альфы и носил отныне имя Маммон (демон). Он подолгу проводил время в конюшне, лично ухаживал за красавцем, поглаживал чёрную, сияющую на солнце, как атлас, шерсть. Хосоку Намджун подарил гнедого коня этой же породы. Хосок от брата не отличился, от лошади не отлипал и дал ему имя Хан (властитель).

Намджун в Иблисе задержался, подолгу сидел с новыми соратниками и обсуждал будущее, о прошлом никто не говорил. Отныне на всех переговорах с Гууком, кроме Хосока, присутствовал и Ким Намджун.

— На Востоке тебе больше не с кем воевать. Надеюсь, ты успокоился? — перед прощанием спросил Гуука Намджун.

— Я заново отстрою город, пойду на Север, а потом я вернусь сюда, проверю положение, заберу меч и пойду на Юг, — не задумываясь ответил тот.

— Я думал, тебя не будет интересовать Юг, учитывая, что он слишком беден для твоего аппетита.

— Я пойду на Юг за головами, и только потом я смогу смотреть на небо без стыда, — выдыхает Гуук и поднимает глаза на усеянное звёздами чёрное полотно.

========== Империя черепов ==========

   Комментарий к Империя черепов
   Империя черепов
Position Music - Enjoy The Silence (Depeche Mode Cover)
https://www.youtube.com/watch?v=1MfWWZeZd4A

Вихоупы. Обязательно послушайте.
Fleurie - Love and War
https://soundcloud.com/fleuriemusic-1/love-and-war

Планам Чонгука напасть на север не суждено было сбыться. Против него начали объединяться правители соседних могущественных империй под руководством некого Мана. Чонгука весть о готовящемся нападении застала за созерцанием хода строительства новых городских ворот. Он сразу послал гонца к Намджуну, а сам, собрав своих военачальников, вместе с Хосоком на пару суток заперся в одной из уцелевших после штурма башен. Намджуна гонец догнал ещё в пути, поэтому альфа, развернув свои войска, через пару дней восседал по левое плечо от правителя пока ещё только зарождающейся империи Чон или, как было принято называть её в народе, «империи черепов».

— Наша объединённая армия набирает от силы двести тысяч человек. Их армия — пятьсот, — озабоченно говорит Намджун. — Я бы сказал, что только глупец посмеет вывести своё войско перед такой силой, а не пойдёт на попятную.

— И ты был бы прав, — после долгих бессонных ночей потирает переносицу Чонгук.

— Только отчаяние, самое лютое из всех, может помочь уничтожить такую армию, — отходит к окну Хосок.

— Как мне организовать его тебе? — спрашивает брата Чонгук. — Я знаю, на что ты способен в бою, но пускать тебя и своих людей под вражеские мечи, когда как мы ещё от битвы за Иблис толком не оправились — я не стану, — альфа умолкает.

Пару минут никто тишину не прерывает.

— До того, как я продолжу, я хочу задать вам важный вопрос, — пристально смотрит на соратников Чонгук. — Я хочу спросить вас двоих, готовы ли вы пойти со мной, даже если, как и сказал Намджун, это глупость. Даже если вы можете потерять ваши дворцы, золото и наложников. Даже если обратно домой никто из вас не вернётся.

— Мой дом — ты, — не задумывается Хосок, и Чонгук благодарно кивает. Намджун молчит, поглаживает пальцами подол сатиновой накидки и думает.

— Говори, что задумал, — после долгой паузы начинает Ким. — С тех пор, как ты явился в мой дворец, моя жизнь заиграла новыми красками, да и без потерь не бывает приобретений.

— Хорошо, — Чонгук приказывает всем, кроме двух альф, покинуть помещение и, скомкав все карты, разбросанные по столу, смахивает их на пол. — Возможно, мы бы их перебили, возможно, мы бы полегли, только вступив в бой. Мы этого не узнаем, но я понимаю, что скорее будет второе, поэтому я подумываю присягнуть Йибиру.

— Ни один уважающий себя правитель не пойдёт к этому… — начинает Хосок.

— Значит, я себя не уважаю! — обрывает его Чонгук. — Но лучше я не буду себя уважать, чем поведу свою армию в последний бой в их жизни!

— Сказать, что я удивлён — ничего не сказать, — поднимается с места Намджун и тоже идёт к окну. — Йибир не совсем приятный правитель, чтобы иметь с ним какие-то контакты. Ты сам знаешь, что честностью он не славится, к тому же без звона золотыми ты даже до его ворот не дойдёшь.

— Знаю, — глубоко вдыхает Чонгук. — Я всё знаю, так же, как и то, что в этой части света он один из трёх самых могущественных на сегодня правителей. Мы можем заручиться поддержкой Йибира и отразить нападение, но он просто так нам ничего не сделает. Моего золота, коней, наложников — всего этого мало, он не согласится. Готовы ли вы отдать мне, если и не всё, то большую часть вашего имущества, чтобы выкупить нам армию? У тебя, — он поворачивается к Хосоку, — обширные территории, с которых ты собирал дань, и казна, которую ты после штурма почти восстановил. Поделишься ли ты со мной?

— Всё моё — твоё, — даже не оборачивается к нему Хосок.

— С тобой будет сложнее, и я понимаю, — подходит Чонгук к Намджуну, — ты ведь можешь вернуться в свои земли и отойти от меня, а не участвовать в моём безумном предложении.

— Оно безумно, — соглашается Намджун, — но я привык мыслить шире, и я сомневаюсь, что Ман, обрадовавшись победе над тобой, не нападёт на меня, так что я думаю.

— Думай, но недолго, — возвращается к столу Чонгук. — Я слежу за любыми передвижениями, у меня есть свой человек во вражеском стане, но мне нужно время доставить дань Йибиру и получить согласие.

Через два часа прогулок в полуразрушенном саду дворца Намджун даёт своё согласие.

— Ты ведь понимаешь, что если мы проиграем, ты потеряешь всё? — переспрашивает его Чонгук.

— Так же я прекрасно понимаю, что если мы выиграем, то мы получим обширные земли, не говоря уже о богатствах, на них расположенных, так что я уверен в своём решении, — твёрдо отвечает Намджун.

К Йибиру Чонгук отправляется лично. Богатства трёх альф охранялись в пути многочисленными войсками. Навьюченные лошади и верблюды везли к Йибиру золото и драгоценности, в паланкинах сидели самые красивые наложники — альфы отправили к нему большую часть своего гарема. Шелка, фарфоровая посуда, меха и дорогая кожа — всё это двигалось к Йибиру долгие недели. Йибир был впечатлён брошенными к его ногам сокровищами, долго и внимательно рассматривал остановившегося напротив него Чонгука и согласился выделить ему помощь, равную двумстам тысячам воинов.

Чонгук эту помощь так и не увидел. Йибир взял дань от Мана и вдобавок пришёл с ним к соглашению, что в случае невмешательства получит прилегающие к Иблису города и частично земли Намджуна.

***

Ман поднимается вверх по устью высохшей реки, окруженный многотысячной армией, оставляя за собой клубы пыли и ступая пока ещё по сухой земле, которая скоро щедро впитает кровь павших воинов. Чонгук несколько дней назад узнал от своего разведчика, что Ман уже выступил. Он наконец-то перестал вглядываться вдаль, ожидая подмоги от Йибира, и унял клокочущую внутри ярость, решив сконцентрироваться на бое. Чонгук верхом на Маммоне стоит по центру пока ещё занимающей свои места армии и следит за тем, как заканчивают рыть окопы войска. Перед великим воином открывается вид на бесплодную, жёлтую, потрескавшуюся от солнца землю. Резкие порывы ветра поднимают клубы пыли, но даже за этим природным заслоном альфа всё равно различает пока ещё маленькую точку надвигающейся на них бури.

— Ты хотел отчаяния, — поворачивается к сидящему на Хане справа Хосоку Чон, — ты его получил. У нас ничего, кроме нас и окружающих братьев, нет, поэтому биться будем так, как никогда не бились.

— Прям как в былые времена, — усмехается Хосок.

— Мы должны победить, потому что потом я пойду на Йибира и сварю его живьём в котле, — сплёвывает Чонгук.

— Я очень хочу на это посмотреть, так что мы точно победим, — натягивает поводья коня Намджун.

— Возвращайтесь к своим войскам, — объявляет Чонгук. — Численно мы проигрываем, но мы выиграем, если сделаем всё так, как и решили. Мы воины, мы прошли через столько сражений. Мы не сидели во дворцах, а бились. Я приблизительно узнал схему нападения Мана, они всегда работают одинаково. Мы придерживаемся плана: одно подразделение не выводим из резерва до последнего, даже если меня с седла собьют, мои войска разобьют. В центре буду я и мой главнокомандующий, Хосок позади со своим отрядом, на правом фланге Намджун, на левом его главнокомандующий. Они попытаются захватить фланги, и у вас самая трудная часть. Пусть разобьются о ваши щиты, оставят части себя на ваших копьях, но фланги они прорвать не должны. Никто не ожидает, что основная наша сила будет не в центре, а по краям. После этого я иду в контрнаступление. Я думаю, мы уже немного умерили их пыл тем, что не испугались, собрали нашу армию и тут стоим.

Чонгук не ошибся, армия Мана в шоке смотрела на численно уступающих им, но готовых вступить в бой воинов. Как и предсказывал Дьявол, они попытались охватить их с флангов, но все их атаки были отбиты. Чонгук пошёл в контрнаступление и фланговой атакой опрокинул Мана вглубь, в итоге их стали прижимать к высохшей реке и преследовать. В течение двух дней шла ожесточенная битва, когда Чоны поголовно разбивали армию противника. Кровь лилась рекой, такой масштабной битвы те земли не видели доселе. Обе стороны понесли чудовищные потери. Ман попытался скрыться бегством, но был пойман. Битва окончательно остановилась, когда Хосок нагнал Мана и, вернувшись на поле боя, бросил его голову в центр под копыта Маммона.

Чонгук на этом не остановился — два месяца, которые вошли в историю, как «кровавый поход Дьявола», он бесчинствовал в напавших на него империях — города подчистую разграбили и предали огню. Чонгук приказал живьём замуровать в стену всю правящую верхушку, а горожан заставил смотреть и «передавать всем, кто хочет поднять меч против Дьявола».

— Никто не должен больше даже думать о том, чтобы напасть на меня.

Воины пировали месяц. Жажда Чонгука не утолялась. После перерыва в два года, посвящённого восстановлению и укреплению Иблиса, он вернулся к походам, продолжил завоевывать города и земли, сплачивал вокруг себя грозящуюся переплюнуть по численности армию соседних двух крупнейших империй.

Чонгук, Хосок, Намджун объединили свои земли с центром в Иблисе. Намджун по-прежнему отвечал за юго-восток и свободное от походов и пребываний в Иблисе время проводил в своём дворце в городе. Хосок отвечал за обширные территории на западе империи, но в главном городе у себя почти не появлялся, обосновался во дворце в Иблисе. Спустя год после битвы с Маном Йибир прислал во дворец Дьявола щедро нагруженный подарками караван. Йибир посчитал, что года будет достаточно для того, чтобы правитель Востока остыл, и он сможет его задобрить. Чонгук подарки принял, Йибир успокоился.

Семь лет Чонгук расширял свою империю, с помощью верных соратников присоединял к ней новые земли. Иблис превратился в самый крупный и защищённый город региона. Толстая стена окружала город, вход в него был возможен только через городские ворота, перед которыми стояла круглосуточная стража. В Иблис стекались купцы и ремесленники со всего мира. В городе раз в месяц проходил «большой базар», на который мечтали попасть не только все торговцы, но и покупатели с разных частей мира, чтобы купить себе диковинные и лучшие товары. Именно в Иблисе находился отстроенный заново и возвышающийся над городом любимый дворец Чонгука — Идэн.

Помимо него у правителя было ещё четыре дворца, построенных в других городах империи, но Чон любил проводить время именно в этом. Идэн строился ремесленниками, прибывшими со всей части огромной империи Чонгука, в течение семи лет. Пятиэтажный дворец, обведённый крепостными стенами с боевыми башнями и патрульными, стоял в углублении города. Идэн поражал воображение своими размерами и роскошью. Состоящий из двухсот семидесяти пяти комнат дворец делится на две части — общественная и жилая. В общественной находится тронный зал Чонгука и кабинеты, в которых он проводит закрытые встречи. Тронный зал украшен деревянным паркетом и резными потолками, сам трон правителя отделан чеканным золотом и чёрным бархатом. Стены зала украшены картинами и живописными гобеленами.

Отделанный белым мрамором дворец состоит из трёх самостоятельных, но объединенных единым замыслом зданий, где здание слева — апартаменты большую часть проводящего в Иблисе время Хосока и гостей, здание справа — верхние этажи — это гарем Чонгука, а нижние — место проживания постоянных слуг. Перед главным входом во дворец находится фонтан со скульптурой Маммона посередине. Чонгук приказал отвести любимому коню центральное место в архитектуре. Во внутреннем дворе дворца расположились многоярусные тенистые сады с бассейнами, фонтанами и статуями. Весь двор вымощен белыми плитами мрамора, двери дворца украшены вырезными узорами. Фасады строений покрыты цветными изразцами. Боковые башни комплекса возвышаются на семьдесят метров, словно пытаясь достать до неба.

Личные покои правителя находились в глубине дворца, вход в ту часть был запрещён всем, кроме специально отобранной пары слуг, омег из гарема и Хосока.

Чонгук активный сторонник феодальной формы правления. Объединив все владения в государственную форму, своим ближайшим соратникам и близким людям он раздавал земли, города, порой целые области, давая им полномочия самим устанавливать и изымать налог, большая часть которого стекала в казну Дьявола. Только Иблис, который образовался в итоге слияния двух городов и по размеру территории мог бы считаться отдельным городом-государством, он держал лично под своим контролем. В государстве действовали строгие законы, за любое нарушение которых следовало суровое наказание. К пленённой силе, за исключением воинов, применялись полурабские отношения. Если назначенные Чонгуком главы областей и городов выражали чем-то недовольство, отказывались участвовать в его походах, не предоставляя свою армию, то Чонгук жестоко с ними обходился. Главу одной из своих крепостей, пытающегося уйти от очередного похода, он вместе с его же семьёй приказал сбросить в ущелье, омег семьи он отдал своим солдатам, таким образом никто из целого рода не выжил. Во втором городе, который начал выступать с идеями о самоуправлении, Чонгук приказал перебить всю верхушку и присоединил город к другому. Чонгук создал деспотическое государство, которым управлял благодаря своему имени и жестоким методам.

Перед каждым походом Чонгук высылал в свои земли представителей с требованием предоставить ему определённое количество пеших и конных воинов. Войска Чонгук строил отличительно от других полководцев. Он оставлял центр для себя, но при этом самое большее внимание выделял крыльям. После битвы с Маном он стал ставить Хосока и его армию в авангард, там же находятся и его резервы, которые обычно и решают исход сражения. Именно фланги состояли из самой большей силы, и они отвечали за то, чтобы войска нельзя было обойти с тыла или прорвать оборону. До нападений Чонгук обязательно высылал разведку, приказывал рыть окопы и выставлял окопные щиты. Перед конницей он всегда выставлял хорошо обученных пехотинцев, которые, подняв щиты над головой, давали первый бой.

Во время перерыва от походов, на пятый год, Чонгук направляется в уже давно принадлежащий ему город Исфан проверить своего управляющего, заодно навестить мастера До, который, как оказалось, всё ещё жив.

Чонгук находит До всё так же сидящим у себя во дворе и ослепшим. Несмотря на это, стоит правителю, оставив своих людей за воротами, встать перед ним, как тот его узнаёт.

— Я ошибся в одном, — тяжело дыша, начинает старик, который явно одной ногой уже в могиле. — Я советовал тебе научиться управлять твоими демонами, но не подумал, что ты сам и есть Демон.

— Как я получу свой меч, старик, если ты синеву неба давно не видишь? — альфа пятерней зачёсывает назад волосы цвета воронова крыла.

— Твой меч был готов уже через два месяца после того, как ты покинул мой дом, — улыбается До и просит прислугу принести его.

— Ты всё-таки его сделал, — выдыхает Чонгук, восторженно поглаживая клинок, изготовленный из булатной стали. — Прекрасно, — довольно улыбается. — Я своё обещание исполню, и ты получишь столько золота, сколько тебе и не снилось.

— Этот меч такой же, как и тот, для кого скован, — шарит по ковру в поисках посоха старик, но Чонгук, остановив солдат, сам нагнувшись подбирает и передаёт его ему. — Если после того, как ты взял его в руки, он будет долго лежать без дела, то в итоге лишит жизни хозяина, то есть тебя, хотя в твоём случае это нестрашно — твои жадность и кровожадность не имеют границ. Этот меч вдоволь напьётся крови, и именно поэтому мне не нужны за него деньги.

— Я их оставлю, — Чонгук кивает помощнику, и во двор, прямо перед стариком, кладут мешок, набитый золотыми монетами. — Люблю платить за всё и люблю, когда платят мне.

***

Чонгук выдвинулся на земли Йибира после полугодового отдыха от походов и на восьмой год с битвы с Маном. Йибир не ждал. Он не думал, что Чонгук ему подставу спустя столько лет, ещё и приняв подарки, не простит. К кому бы ни обратился правитель, все отказывали — кто-то из-за страха перед Дьяволом, кто-то посчитал, что Йибир заслужил.

Чонгук надвигался на него в окружении бесчисленной армии, из-под копыт коней поднималась клубами пыль, создавая вокруг нападающих серую завесу, из-под которой длинными рядами выходили прислужники Сатаны. Его воины держали щиты высоко, не останавливаясь, посылали в противника стрелы с такой силой, что они пронзали даже вражеские шлемы. Армия Йибира не справлялась с обороной, лишённая предводителя, который сам участвовал в бою, повторяя ошибку многих, вместо того, чтобы руководить и вести войска, как это делал Чонгук. Воины разбегались по сторонам, создавая прорехи в строю, в которые сразу же проникали войска Чона и, разбив врага изнутри, так же быстро исчезали.

Чонгук прибыл, как и всегда, на рассвете, но уже на закате перед крепостными стенами воевать было не с кем. Готовящееся ко сну солнце забрало с собой на покой души всех павших в битве за город, за чужую алчность, чужую месть. Закат в тот день был необычайно красным, оставшиеся в живых опишут его самым кровавым из всех, передавая из уст в уста опасения, что больше рассвета не наступит. Перед городскими стенами простиралась чёрная от впитавшейся крови земля и разбросанные по ней трупы павших. Вороны и стервятники, боясь движущейся к городу силы, не приземлялись, стаями над павшими кружились, передавали своим сородичам вести об очередном пире, подаренном им самим Дьяволом. Сдавшихся воинов Чонгук приказал не трогать, а зачислить в свои ряды. Он вошёл в город с головой военачальника войск Йибира, привязанной к своему седлу.

Сам Йибир заперся во дворце, выставив охрану, которая, увидев облачённого в черное и заляпанного кровью воина, сама разошлась.

Чонгук по центру зала пошёл прямо к трону и, опустившись на него, объявил своим войскам:

— Вы хотели пира, вы его заслужили. Этот город ваш. Развлекайтесь. Но сперва идите во двор и поставьте котёл. Я тоже буду пировать.

Йибир нашёлся в подвале. Пока закипала вода во дворе, Чонгук успел переговорить с Хосоком и Намджуном и теперь, попивая вино в саду под деревьями, притворялся, что не слышит ни мольбы Йибира о пощаде, ни крики, доносящиеся через стены, за которыми бесчинствовали, грабя и насилуя, его войска. Чонгук никогда с милосердием к захваченным городам не относился, но если город сдавался сам, то он забирал богатства, омег и жизни правящей верхушки, если же город был слишком самоуверенным, чтобы решить, что победит Дьявола, он выпускал на улицы своих псов. Его солдаты никого не жалели, грабили дома, насиловали, убивали, оставляли после себя выжженную пустошь, усеянную человеческими костями.

— За свои поступки надо отвечать, — говорил своему духовному наставнику Сынвону Чонгук, когда тот называл его жестокость неоправданной. — Я всегда даю выбор. Они выбрали бороться — похвально, я ими горжусь, но пусть тогда выиграют, пусть убьют меня, потому что я точно не сжалюсь над проигравшими. Никто не сжалится надо мной в случае моего падения.

Чонгук даже разговаривать с Йибиром отказался, он кивнул своим людям, подталкивающим альфу к котлу и, поднеся к губам кубок с вином, откровенно упивался агонией пару секунд барахтающегося в кипящей воде и умолкнувшего навеки мужчины.

— Думаю, на нас точно никто нападать больше не захочет, — присаживается рядом Хосок, поглядывая на котёл, где продолжает вариться когда-то могущественный правитель целой империи. — После того, как мы выйдем из этого города, выход которого усеян трупами солдат, а крепость — горожан, никто в своём уме на нас не полезет, а если полезет, прикажем отлить огромные котлы и будем варить их там по несколько человек.

— Наша армия по численности на сегодня превосходит всех в этой части мира, скоро нам будет скучно, — усмехается Чонгук, наблюдая за тем, как солдаты ловят выбегающих из дворца омег и волокут обратно в зал, где доверенные люди трёх правителей выберут новые лица для гаремов господ.

— Этот город славится красотой омег, — посматривает на очередного несчастного, которого за волосы тащат внутрь, Намджун. — Посмотрю чуть позже, что интересного тут мне нашли.

***

Уже десять дней как Чонгук и его войска пируют в павшем городе. Хосок заканчивает очередную пешую прогулку по городу, по которому смерчем прошлись их войска, и в окружении своих воинов двигается в сторону дворца, когда из переулка справа на него налетает заплаканный в изодранной одежде омега, моля о помощи. Оттуда же, откуда появился омега, выбегают двое солдат альфы и, увидев господина, почтенно опускают глаза.

— Господин, прошу вас, смилуйтесь, — молит парень, пав перед Вороном на колени и ухватившись за его руку.

— Не надо плакать, всё будет хорошо, — нагибается к нему альфа и медленно поглаживает спутавшиеся русые волосы. Он проводит пальцами по измазанной глиной и слезами щеке, видит, как загорается огонёк надежды в чужих, полных боли глазах. — Надо просто дать им то, чего они хотят, — скалится Хосок, задув эту надежду, как свечку, и, обойдя оставшегося на земле парня, двигается дальше.

В главном зале уже мёртвого правителя вино льётся рекой, угощения меняются в день по десять раз, полуголые омеги, принявшие свою участь и смирившиеся с новыми хозяевами, играют на инструментах и томно двигаются под музыку, ублажая их взоры. Чонгук сам, развалившись на шёлковых подушках, с наслаждением следит за танцующим перед ним красивым омегой, который ещё недавно грел постель Йибира. Вернувшийся из города Хосок присоединяется к другу и принимает чашу из рук моментально опустившегося с ним рядом паренька.

— Мы выдвигаемся завтра на закате, — обращается к нему Чонгук, продолжая поглаживать впалый живот полуголого и полулежащего в его ногах парня. — Ты говорил с войсками?

— Да, я всё решил, они готовятся.

— У Йибира был прекрасный вкус, — притягивает к себе второго, подошедшего к нему омегу Чонгук и, оторвав виноградину, подносит к его губам. Альфа потемневшим от похоти взглядом следит за тем, как, взяв губами виноградинку, омега теперь уже сосёт его пальцы.

— Я отлучусь на некоторое время, дождись Намджуна и переговори с ним тоже, — Чонгук поднимается на ноги и уводит двух омег с собой.

Хосок откидывается на подушки и взмахом руки требует прекратить музыку, решив посидеть в тишине. Чонгук возвращается через полчаса и находит друга так и сидящим на полу на коврах. По залу гуляют омеги, музыканты вновь настраивают инструменты, а напуганная до смерти прислуга приступает к смене блюд. Хосок поднимается с места, решив до ужина проверить Хана, и, выйдя из тронного зала, по узкому коридору двигается к выходу, когда замечает, что одна из боковых дверей приоткрыта и оттуда доносится пение. Хосок знает, что в этих комнатах по обе стороны от коридора держат омег Йибира. Альфам запрещено входить в гарем другого альфы, но учитывая, что хозяин этих омег погиб, а их пока окончательно не распределили, Хосок всё же толкает дверь. Он очень сильно хочет узнать, кому принадлежит этот приятный с хрипотцой голос, но дверь моментально захлопывается перед его носом. Хосок успевает толкнуть её плечом на лету, не давая быть запертой, и, схватив того, кто по ту сторону, за локоть, вытаскивает его в коридор. Омега лет семнадцати, поняв, кто перед ним, вмиг опускает взгляд и бурчит еле слышимое «простите».

— Подними голову, — требует Хосок, и стоит омеге приказ выполнить, как в узком коридоре мгновенно нечем дышать. Его волосы цвета стали, из которой меч альфы выкован, так же небось на солнце блестят и переливаются — Хосок их по своим подушкам размётанными видит. Его глаза в Хосоке век нежилую брюшную полость вскрывают, он своими тонкими пальцами, которыми нервно подол длинной, спущенной на шаровары рубахи теребит, туда огонь вкладывает, персиковыми губами на него дует, пожар раздувает. Хосок всё ещё не дышит, он смотрит на него тёмным, тягучим взглядом, оторваться не может, по чётко очерченному подбородку вниз к тонкой шее скользит, как его медленно, время оттягивая, себя живьём от нетерпения сжигая, раздевать и пробовать будет, представляет.

Он делает шаг ближе, омега к стене прислоняется, шепчет «господин», весь сжимается. Хосок не слышит и не хочет слушать, он вообще разговаривать не настроен, когда перед ним самое прекрасное творение человека стоит, когда его зверь своё лучшее лакомство нашёл и от нетерпения воет. Он ещё ближе, вдавливает его собой в стену, ощущает под собой биение сердца, трепет тела. Он цепляет пальцами его подбородок, поднимает лицо к себе, омега от чего-то дрожит, но Хосок не останавливается, приближается к его губам и мажет по ним своими, потом ещё и ещё. Он внюхивается, кончиком языка по сочным губам проводит, как хищник, свою добычу пробует. На заднем фоне мозг орёт, о знакомом запахе предупреждает, но Хосок к нему уже прикоснулся, не отпустит, до последнего кусочка, смакуя, сожрёт.

 — Господин, нельзя… — отчаянно шепчет парень, а Хосок, воспользовавшись тем, что он губы разомкнул, глубоко и мокро его целует, размазывает по украшенной дивными изразцами стене. «Нельзя» для Хосока цвета крови, оно манит, только завлекает, и альфа вместо того, чтобы отойти, воздуху между ними просочиться не позволяет. «Нельзя» нет в лексиконе Хосока. Не будь этот омега настолько манящим, настолько прекрасным, что у Хосока от желания конечности судорогой сводит — он бы за это «нельзя» ему язык бы отрезал. Омега не отвечает, только пальцами за его руку, лицо держащую, цепляется и пытается вдохнуть кислорода. Хосок слишком напорист, не делает пауз, он в сладкие губы вгрызается, жадно его испивает, языком рот исследует.

Внезапно главная дверь распахивается, уличный свет заливает коридор и заставляет Хосока отойти и потянуться к кинжалу, прикрепленному к ремешку на боку.

— Наконец-то я свободен, — в сопровождении своего главнокомандующего идёт к ним Намджун. — Сегодня хотя бы перед завтрашней дорогой высплюсь, а, нет, — останавливается рядом с парнями и жадно разглядывает омегу Ким. — Я забыл, каким сладким ты был ночью, так что не высплюсь, — проводит по его щеке. — Мой слуга прекрасен, выбрал мне сокровище, — подмигивает Хосоку Намджун и идёт в сторону зала, а омега, поклонившись, возвращается в комнату, из которой вышел.

Хосок так и стоит в снова погруженном во мрак коридоре и, только почувствовав влажность на ладони, поднимает её к лицу и видит, что так сильно нож сжимал, что порезался.

Значит, омега из гарема Намджуна.

Весь ужин Хосок сидит темнее тучи, всё на входящих омег поглядывает, но тот парень больше не появляется. Чонгук пару раз интересуется причиной плохого настроения брата, но Хосок молчит. После ужина почти все удаляются, Намджун уходит первым, готовясь к завтрашнему отбытию, Чонгук собирается перед сном выйти к войскам. Хосок требует вызвать к себе бету, отвечающего за его гарем и выбирающего ему омег. Он допивает вино, ставит кубок на скатерть и поднимается на ноги.

— В чём дело, господин? — обеспокоенно спрашивает остановившийся перед ним мужчина. — Я что-то не так сделал?

Чонгук, передумавший покидать зал, удобнее располагается и, окружённый омегами, следит за братом.

— Ты не выбрал мне самого красивого омегу, — Хосок медленно обходит мужчину.

— Я всегда выбираю вам самых красивых омег. Я лично просмотрел гарем Йибира…

— Самого красивого омегу сейчас трахает Ким Намджун, а это значит, что его человек работает лучше тебя, — хлыстом рассекают воздух слова Хосока.

— Но, господин…

Договорить несчастный не успевает, Хосок взмахивает мечом, и голова мужчины, забрызгав всё вокруг кровью, под крик омег катится в сторону.

— Он потерял работу, — утирает меч о край скатерти Хосок и удаляется из зала.

Проходя мимо спальни Намджуна и несмотря на выставленных перед дверью альф, Хосок приближается к ней и вслушивается. Он не знает, что именно он хочет услышать и зачем ему это, но мысли об омеге не дают ему покоя. Он слышит короткий вздох и, сразу же отойдя от двери, идёт к себе, не в силах справиться с желанием влететь к Намджуну, порубить его на куски и на этой же постели взять его омегу. Омега брата — не омега. Хосок всю ночь повторяет себе эту фразу, но всё равно пять раз прогуливается по коридору, радуясь, что в спальне Намджуна тишина.

Весь путь до Иблиса Хосок косится на паланкин, где, по его мнению, тот самый омега, а каждый привал скачет прочь от лагеря, потому что если он его увидит, то правило не трогать омегу брата может быть нарушено. Хосок уже сомневается, что у него рука дрогнет Намджуну голову отрубить.

***

После долгих недель в пути Чонгук возвращается в Иблис и объявляет в городе семь дней празднеств, по истечении которых говорит Намджуну и Хосоку, что выдвигается на юг. С собой Чонгук решает брать только Хосока, а Намджун остаётся за главного в отсутствии Дьявола.

— Я никогда вам не рассказывал, но я из Мираса. Пора мне вернуться домой, — альфа задумчиво поглаживает лезвие сделанного для него мастером До меча.

========== Моя кровь на твоих руках ==========

   Комментарий к Моя кровь на твоих руках
   В день любви признаюсь в любви моим читателям. Вы научили меня любви самой чистой и бескорыстной. Желаю вам уберечь, если уже встретили, встретить, если пока ещё нет. Самое главное, желаю вам такой любви, чтобы вы твердо могли сказать «и в этой, и в следующей». Помните, любовь не смысл жизни, она ее составляющая, и самая главная любовь из всех - это ваша любовь к себе. Любите себя и берегите.

Слушайте подряд до самого конца
Gustavo Santaolalla - Babel
https://m.soundcloud.com/omersafaumar/gustavo-santaolalla-babel
Sorrow (Gladiator OST) by Lisa Gerrard & Hans Zimmer
https://m.soundcloud.com/alya-al-buolayan/sorrow-gladiator-ost-by-hans-…

Мирас сдался без боя. Городом-государством вот уже шесть лет как управляет потомок одного из древних племён — некий Кану. Альфа в своё время тоже получил Мирас без боя от Мин Джихёна, которому взамен обещал целостность его дворца и разрешение, чтобы тот забрал некоторую часть своей казны. Кану — степной воин, абсолютно далёкий от управления, оставил Джихёна при себе как одного из советников и связующий «мост» с уже привыкшим к старому правителю населением.

Увидев надвигающуюся к крепостным стенам армию и узнав, кто именно её ведёт, Кану выехал встречать устрашающего гостя лично. Чонгук боя и не ожидал, учитывая, что Мирасу бы никто и не помог, не желая навлечь на себя гнев Дьявола. Чон вместе с главными людьми своей армии и небольшим количеством солдат расположился во дворце правителя, а основная масса войск разбила лагерь за пределами города, своей численностью чуть ли не создавая вокруг него живое кольцо. После обмена мнениями Чонгук поставил Кану перед фактом, что отныне он подчиняется ему и должен высылать ему ежемесячную дань. Кану, понимая, что других вариантов у него нет, скрепя сердце, согласился. Чонгук невзначай поинтересовался судьбой бывшего управляющего и, узнав, что тот проживает в своём дворце в южной части города, довольно улыбнулся. Кану приказал накрыть праздничный ужин для гостя и выполнил просьбу Чонгука, чтобы на нём присутствовали только он сам, Хосок и его военачальники. «В целях безопасности», — подмигнул альфе Дьявол.

— Джихён — мой верный помощник. Он один из тех, кто, несмотря на то, что с моим приходом лишился власти, сильно помог установлению моего авторитета среди населения, — лично подливая вина в кубок уважаемого гостя, рассказывает Кану. — Завтра вечером в его семье счастливое событие, он женит своего наследника и единственного законного сына Джисона. Если вы остаётесь в Мирасе, то мы можем сходить на пир. Для Джихёна это будет честь, что такой великий правитель, как вы, разделит его счастье, а вы заодно убедитесь, что, может, мы, как город, и поменьше великого Иблиса, но наши яства, вина и прекрасные омеги ему не уступают.

— Свадьба, значит, — усмехается Чонгук, посматривая на проводящего указательным пальцем по положенному рядом клинку Хосока. — Я думаю, что с удовольствием навещу Джихёна и поздравлю молодых. Только я отправлюсь на свадьбу со своим Вороном и парой человек.

— Конечно, как вы пожелаете…

— Ты туда не пойдёшь, — перебивает его Чонгук.

— Простите?

— Ты останешься во дворце, займёшься своими обычными делами, обсудишь как раз с моим человеком детали нашего соглашения, — спокойно объясняет Чонгук.

— Джихён — мой верный соратник, он примет моё отсутствие, как оскорбление, — растерянно смотрит на него Кану.

— Поверь мне, он не успеет оскорбиться, — скалится Дьявол.

— Но…

— Достаточно, — громко говорит Хосок и прошивает альфу ледяным взглядом. Кану сразу тушуется и даже забывает, что хотел сказать.

— Хосок у меня терпением не отличается и очень не любит, когда меня не сразу понимают, — хлопает по плечу брата Чонгук. — Мы с тобой обо всём договорились, — смотрит он на побледневшего Кану. — Ты совсем не глуп, ты — воин, что я, кстати, уважаю, и ты отныне работаешь на меня. Я забочусь о своих людях, и если я говорю, что ты не пойдёшь на свадьбу, значит, это для твоего же блага, — Кану шумно сглатывает от предупреждающих ноток в тоне собеседника. — Более того, что бы не произошло на свадьбе у Джихёна и что бы до тебя не донесли, ты не покинешь свой дворец, а твои люди туда не сунутся, иначе одно моё слово, и моя армия войдёт в город. Думаю, я всегда могу найти нового управляющего.

— Как скажете, господин, — опускает глаза Кану и больше за весь ужин не разговаривает, если к нему не обращаются.

***

Неделю назад Юнги исполнилось семнадцать лет, а сегодня он перед всем городом возьмёт себе фамилию Мин. Официально обряд бракосочетания был проведён ещё месяц назад, но свадьба, которую готовили в течение двух месяцев, и переезд в дом супруга состоятся только сегодня.

Юнги родился в семье когда-то доблестного воина, а ныне одного из самых зажиточных людей города — Хван Динха. Динх двадцать лет верно служил Джихёну и только пять лет назад отправился на заслуженный покой. Юнги один из четырёх законных сыновей Динха. Остальные трое — альфы. Омега рос без рано покинувшего этот мир папы, его воспитывала прислуга и специально нанятая отцом няня. Как и все омеги из зажиточных семей, Юнги получал домашнее базовое образование, изучал языки, учился управлять домом и бытом. Помимо дел, которыми обычно занимались омеги, в Юнги рано проснулась любовь к оружию. Ещё в детстве, пользуясь тем, что он единственный сын-омега отца и тому сложно отказать, Юнги выпросил у него учителя и научился биться на мечах. Отец на четырнадцатилетие даже подарил ему отделанный драгоценными камнями короткий меч, которым он мог легко размахивать, в отличие от тяжелых мечей братьев. Динх сыну ни в чём не отказывал, всё убеждал себя, что после свадьбы тот изменится и сконцентрируется на семье. Единственное, что по-прежнему было запрещено Юнги — это покидать территорию двора, и сколько раз бы он не сбегал, прячась в повозках или перелезая через стены, его всегда ловили, а потом долго ругали. Несмотря на всё это, он всё же смог уломать отца и участвовал два раза с ним вместе на охоте, что было недопустимо для омег того времени. Юнги, будучи сам прекрасным наездником, любил лошадей и подолгу проводил время в конюшне отца, где лично ухаживал за животными.

Юнги мысль о жизни в четырёх стенах претила, он хотел свободы, хотел встречать рассветы в степи, путешествовать, мечтал посмотреть мир, увидеть битву хоть краешком глаза, ведь отец столько ему про них рассказывал. На все возмущения отца, что в его распоряжении огромный дом, а ему всё на волю хочется, Юнги заявлял, что это потому что он орёл.

— Ты орёл, но без крыльев. Пока. Твои крылья — твой муж, — поглаживая бороду, любил говорить отец.

Юнги на это сильно обижался, злился, мог по несколько дней с ним не разговаривать. Парень искренне не понимал, чего ему не хватает и чем он уступает альфам, если в бою на мечах пару раз младшего, а один раз старшего брата победил. Отец голоса на Юнги никогда не повышал, всегда терпеливо выслушивал, и это раздражало омегу больше всего — ведь даже когда хотелось излить душу, закатить скандал и громко заявить, что он не хочет соглашаться на то, что якобы должен, он не мог. Расстраивать отца — единственное, на что Юнги не был способен. Поэтому он проводил пару дней, не выходя из комнаты, а потом приходил отец, устало повторял: «Ты самый упрямый из моих сыновей», — и они вновь мирились.

Юнги всегда знал, что его судьба — это свадьба с альфой тоже из хорошей семьи, которого он впервые увидит только в день церемонии, а дальше дети и быт. Порой он со своей участью смирялся, сам себе внушал, что всё не так плохо, ведь у него отличная семья, благосостояние, и будет свой дом, где он будет хозяином, и ему не придётся голодать или находиться в гареме, где у омег не было абсолютно никаких прав. Но порой, что случалось куда чаще, он запирался в своей комнате и сутками оттуда не выходил, прогоняя своих демонов и не желая портить настроение отцу. Юнги не был против создания семьи, но он не хотел ещё и в доме у мужа всю жизнь сидеть в четырёх стенах, выбирая, что подадут на ужин, и получать осточертевшее «это не омежье дело» на все попытки заняться чем-то другим. Именно поэтому Юнги мечтал об альфе-воине. Он рассказывал братьям, что его альфа будет сильнее даже их, научит его ловко управляться с мечом, будет брать с собой в походы и покажет ему весь мир. Братья смеялись, «в Мирасе таких нет» говорили, потому что «самые сильные воины — это мы».

Динх пользовался огромным уважением в городе, к нему на поклон шли сразу же после визита к управляющему, и, конечно же, многие хотели породниться с таким человеком. К Юнги присылали сватов c момента, как ему исполнилось четырнадцать лет, отец их достойными не считал, а омега радовался. Он уже смирился, что однажды отец согласится, ведь годы шли, а семнадцать для омеги в этой части света уже не маленький возраст. Юнги стал себя убеждать, что не стоит ждать своего воина, что любовь — это сказки, рассказываемые ему прислугой, и почти смирился со своей судьбой, пока однажды из окна своей комнаты не увидел сходящего с красивого буланого коня альфу. Если любовь с первого взгляда и существует, то это была она, хотя Юнги не с чем сравнивать, он чужих альф и не видел почти, и будь тот альфа не сыном Мин Джихёна — Джисоном, а любым другим, то он, вполне возможно, тоже бы влюбился.

Джисон прибыл к Динху с поручением отца и забрал с собой не только ответ воина, но и сердце юного омеги. Юнги в тот вечер доставал отца вопросами о незнакомце, и Динх, быстро смекнув, что к чему, вызвал Джисона к себе через пару дней якобы по делам. Пока альфу угощали кумысом в главном зале, Динх отправил прислугу за Юнги и, заметив, как парни друг на друга смотрят, понял, что не прогадал. На следующий день Джихён выслал к ним сватов. На церемонии бракосочетания омеги обычно не присутствуют. Юнги, в своей комнате нервничая, дождался отца, а потом даже уговорил его позвать Джисона в гости. Юнги хотел хотя бы немного пообщаться с будущим супругом, проверить для себя, насколько эти бушующие в нём чувства реальны, а не самоубеждение. Динх с трудом, но согласился. Короткий диалог состоялся в зале дома Динха и в присутствии отцов парней. Джисон оказался начитанным и умным парнем, который увлечённо рассказывал Юнги про походы, в которых участвовал, и с восхищением смотрел на будущего мужа. Он окончательно покорил Юнги тем, что пообещал брать его с собой на охоту и в соседние города, показать величие империй и подарить личную конюшню.

Сегодня Юнги увидит его в третий раз и останется с ним жить. Он чувствует, как загнанной в клетку птицей бьётся сердце в груди, как сводит конечности — не понятно, от предвкушения или от страха перед таким важным для него событием, — но виду не подаёт. Юнги принимает ванну в воде с добавлением эссенции розы, стойко терпит, пока его волосы смачивают маслами, промывают и, высушив, долго расчёсывают, заставляя блестеть, пока на губы наносят жидкий мед, а глаза обводят сурьмой. По традиции омега сам на своей свадьбе не присутствует, но в течение пира он должен три раза выйти к гостям, поприветствовать их и вернуться в свои покои. Все три раза он должен надевать новые наряды и украшения, показывая этим богатство и щедрость его новой семьи.

Пиршество начинается в полдень. В разбитом перед дворцом саду, в тени деревьев, расстелены ковры, на которых лежат подушки и протянутые вдоль скатерти, заставленные блюдами. Гости слушают музыку, которую исполняют на инструментах музыканты, пробуют всё время обновляющиеся блюда и пьют вина.

В первый раз Юнги выходит к гостям в ярко-красном, исшитом золотыми нитями наряде, представляющим собой шелковую рубашку, ниспадающую на свободные шаровары. В ушах омеги поблёскивают серьги с рубинами, опоясывающий рубашку пояс отделан драгоценными камнями. Медленно, смотря прямо перед собой, не задерживая ни на ком взгляда, он проходит мимо двух рядов, пока его будущий супруг бросает ему под ноги золото и украшения. Второй раз Юнги выходит на закате, он одет в тёмно-синий наряд, вышитый серебряными нитками и красиво контрастирующий с его белой от рождения и не нуждающейся в отбеливании кожей. В ушах омеги серьги с нефритом, с шеи свисает тяжёлая, сделанная из чистого золота подвеска. Он мягко ступает по ковру, вызывая восторженные возгласы гостей, и вновь скрывается во дворце в ожидании третьего и последнего выхода.

Солнце отправляется на покой, слуги зажигают факелы и прикреплённые к деревьям фонари. Джихён щедро кормит и поит гостей, нервно поглядывая на ворота, ожидая своего правителя, которого ждали так же и все присутствующие, ведь визит Кану показал бы, насколько этот день важен для города. Железные ворота наконец-то распахиваются, привлекая взор всех пирующих во дворе, но вместо Кану в них входит тот, о визите кого никто и мечтать не осмеливался. Шум и гам вмиг прекращаются, все гости, поднявшись со своих мест, в глубоком поклоне выражают своё почтение двум великим воинам и правителям, осчастливившим их своим визитом. Джихён, с трудом справляясь с радостными эмоциями, что его свадьбу посетил сам Дьявол, сразу уступает ему своё место и, заикаясь, благодарит за оказанную честь. Чонгук располагается на подушках, принимает вино из рук хозяина дома после того, как тот сам из чаши отпивает, и взглядом рассматривает окружающих. Хосок опускается на подушки рядом с братом. Слуги выносят новые блюда, разливают по новому всем вина. Каждый присутствующий пытается хоть на миг обратить на себя внимание Дьявола. Чонгук каждому кивает, внимательно слушает, радость с ними разделяет. Время близится к полуночи, оглашают третий выход омеги, и все занимают свои места.

В этот раз Юнги выходит восседающим на светло-сером жеребце, подаренном будущим мужем, как свадебный подарок. Он одет в белую, расшитую золотом накидку, длинный шлейф которой касается земли, на голове омеги венок из серебра, украшенный бриллиантами, с мочек ушей висят тонкие, расползающиеся по шее, как змеи, серьги. Жеребца за поводья ведёт Джисон. Юнги, который прекрасный наездник, сильно нервничает, еле держится в седле. Он чувствует, что что-то поменялось в саду, но что — не понимает. Смотреть на лица омеге не положено, это может оскорбить будущего мужа, поэтому всё, что ему остаётся — это смотреть прямо и бороться с внезапно окутавшим его с ног до головы липким страхом. Все взгляды присутствующих устремлены на него, но только один из них он чувствует кожей. Этот взгляд расползается по нему, пробирается под дорогой шелк, и Юнги приходится сжать зубы, чтобы по инерции не обернуться на него, не встретиться глазами с тем, кто так откровенно его рассматривает.

Взгляд этот принадлежит Дьяволу.

Чонгука красотой не удивить — его гарем состоит из самых красивых омег этой части света. Этот — сплошная невинность, словно ангел, весь в белом, с венком вместо нимба на голове. Он смотрит на парня на коне, любуется его точёным профилем, мысленно, как и ему шею свернёт, представляет. Омега врага ему не интересен. Он, может, и симпатичный, но ничего такого, чтобы Чонгук был заинтересован. Дьяволу ангелы скучны и пресны.

Джисон уводит омегу в его покои, где тот будет готовиться и дожидаться альфу для брачной ночи, а сам возвращается к гостям проводить семью Динха, которая по обычаю должна покинуть свадьбу первой, и большую часть гостей.

В спальне, которая отныне станет и его местом покоя, Юнги терпеливо ждёт, пока с него снимают головной убор и все украшения, кроме серег. Омега, стесняясь, помогает слугам избавить его от всей верхней одежды и, оставшись в нижней рубашке из тончайшего белого шёлка, присев на кровать, с трепетом ждёт своего супруга. Музыка во дворе стала громче, даже в комнате её слишком сильно слышно. Юнги от нервов раздирает пальцы, переживает перед неведомым. У него никогда не было альфы, и Джисон станет первым и последним, ведь они поклялись месяц назад, что до самого конца.

Он слышит шум со стороны коридора, возню у двери, странный звук, похожий на рассекающую воздух саблю, и, повернувшись к проходу, видит остановившегося в нём воина. Альфа, затянутый в чёрную кожу и инкрустированные драгоценными камнями доспехи, прислоняется к косяку двери и скрещивает руки на груди. Его чёрные, как смоль, волосы ниспадают на лоб, а пронзительный взгляд обсидиановых глаз вышибает весь дух. Юнги ёжится от этого взгляда, но сразу его узнаёт, он, как шлейф, за ним, пока омега во дворце не скрылся, следовал.

Оказалось, Чонгука красотой всё-таки можно удивить. Он не особо разглядел его лица на улице, но сейчас, даже стоя в двадцати шагах от него, откровенно тонкими чертами любуется. Его кристально чистая и светящаяся кожа соблазняет прикоснуться, напуганный взгляд из-под пушистых ресниц только манит. В Чонгуке его зверь по имени «голод», который доселе только на поле битвы о себе знать давал, пробуждается. Дьявол свои мысли во взгляде не прячет, напротив, довольно усмехается, заметив, как омега подбирается, как прикрыть пытается свои стройные ноги, от одного взгляда на которые у альфы всё нутро трещинами, словно после вековой засухи, покрывается, к живительному источнику тянется. Этого омегу в сто слоев парчи наряжать — грех, в гареме Чонгука он бы обнажённым ходил, его взор ублажал. Чонгук и пальцем к нему не прикасался, но то, что с этой кожей ни китайские шелка, ни бархат не конкурируют, не сомневается. Она светится так же, как и лезвие его любимого, сделанного До меча, и Чонгук думает, что если об этого омегу тоже можно было бы порезаться, то было бы очень интересно. Он зубами скрипит, как здесь же на белые перины его завалит, плотью насытится, криками насладится и в крови этого ангелочка умоется, представляет. Он будет его последним альфой, заберёт его последний вдох с собой и оставит его на брачном ложе, как плату за грехи отцов. Очередная красивая кукла на одну ночь. Чонгук лукавит, мысленно «красивая кукла» на «невероятно красивая кукла» исправляет.

Юнги убеждает себя, что сейчас придёт Джисон, ему все объяснят, а этот пугающий его альфа уйдёт. Но сколько бы он не объяснял себе, что причин бояться нет, ведь двор полон воинов и гостей — желание спрятаться не отпускает, хоть под кровать заползти, лишь бы этот его на лоскутки распарывающий взгляд чувствовать перестать. В комнате, в которой до этого было тепло, даже жарковато, принесённый воином словно из его ледяных чертог сквозняк гуляет. Альфа даже не моргает, эту невидимую нить, между ними проложенную, не рушит, въедается в кожу Юнги жутким взглядом, от которого страшно настолько, что застрявший в глотке немой крик спазмами горло сводит.

Юнги, натянув рубашку на колени, всё пытается заглянуть за спину мужчины, но никто больше не идёт.

— Кто ты? — не выдерживает омега, не понимая, что происходит.

Его грудной голос в Чонгуке жидкой патокой разливается. Как же он, наверное, сладко стонать будет, когда он его медленно глубокими толчками в эту постель втрахивать будет, но сперва, как и обычно, он будет умолять оставить его в живых. Зверь в Чонгуке от одних мыслей урчит, хозяина торопит.

— Жениха нет, но брачная ночь будет, — расползается на губах Чонгука жуткая улыбка, желание спрятаться в Юнги достигает своего апогея.

Сейчас всё будет по заезженному сценарию — крики, истерика, мольба, капитуляция. Чонгук это уже сотню раз видел, с каждого дома, в который его войска входили, слышал, но паренёк удивляет. Чонгук отталкивается от косяка и только делает шаг в сторону кровати, как Юнги, спрыгнув с постели, бежит мимо него к двери. Альфа даже не пытается его поймать, усмехается только, когда омега, споткнувшись о трупы, усеявшие коридор, падает лицом вниз в лужу пока ещё теплой крови несчастных слуг. Юнги оборачивается к двери, в проёме которой стоит ухмыляющийся альфа, и, продолжая соскальзывать на крови, с трудом поднимается на ноги. Его руки дрожат, он подносит их к лицу, без единого звука вытирает окровавленные ладони о рубашку и бежит дальше в зал, зайдя в который, бессильно падает на колени. Зал дворца Джихёна усеян трупами. Сам глава дома с торчащим в боку кинжалом сидит в углу перед высоким, тоже одетым в чёрное альфой.

— Что происходит? — одними губами спрашивает Джихёна Юнги и вскрикивает от неожиданности, когда его, подхватив за локоть, волочат в середину комнаты и швыряют у ног испустившего дух одного из охранников альфы.

— Согласитесь, было скучно, — расхаживает между трупами Чонгук. — Но, как я появился, сразу стало веселее, — следит он за попытками омеги отползти к Джихёну и, схватив его за плечо, оттаскивает вновь на его место. — Сиди тихо, не порть мне настроение, — приказывает ему альфа.

— Так, значит, вспомнил, — подходит он к Джихёну и опускается напротив на корточки. — Я и не забывал. Каждую ночь видел, как твоей кровью умоюсь. Я ведь не мечтаю, я делаю.

— Я знал, что не стоило им верить, — сплёвывает кровь на пол Джихён. — Не зря я чувствовал, что от твоей собачьей породы хорошего ждать не придётся. Надо было лично ехать, лично тебя, сосунка, тогда удушить.

— Вот и я об этом, хочешь хорошо — делай сам, — соглашается Чонгук. — Я твой род уничтожу и хоронить вас, мразей, не дам, пусть стервятники полакомятся, — говорит он и оборачивается ко входу, следя за тем, как его воины волокут к нему окровавленного, еле дышащего Джисона. — А твоего сына, точнее, то, что от него останется, я прикажу привязать к его же коню и пущу в город. Всем, кто посмеет к нему подойти или попытается его снять, я прикажу отрубить головы. Он так и сгниёт, не удостоившийся чести быть похороненным. Так ведь ты поступил с Уном?

— Ты сгоришь в Аду, — рычит Джихён, но Чонгук, выдернув из его бока кинжал, вонзает снова. Альфа хрипит, посылает побледневшими губами ему проклятия, Чонгук, вновь вынув кинжал, в живот вонзает и резко наверх, к грудной клетке, поднимает, распарывает всё ещё дышащего мужчину.

— Не сегодня, — наблюдает он за окончательно умолкшим, сидящим в луже своей крови и обнимающим свои вываленные наружу внутренности Джихёном.

Юнги, вскрикнув, прикрыл лицо ещё, когда Чонгук первый раз в Джихёна кинжал вонзил, он только по утихшим звукам то, что его так и не состоявшийся тесть дух испустил, понял. Чонгук утирает руки о подол не заляпанного кровью, дорогого халата Джихёна и, встав, идёт к креслу хозяина дома.

— Иди ко мне, дикарь, — хлопает по бедру альфа, разглядывая голые ноги сидящего на деревянном полу парня.

— За что? — убирает руки и поднимает на него перепуганный взгляд Юнги. — Зачем ты сделал это?

— Юнги, — слышит слабый голос омега и, повернувшись к двум воинам, волочащим Джисона, бросается к нему.

Чонгук с непроницаемым взглядом следит за обхватившим лицо парня омегой.

— Юнги, беги, — разбитыми губами молит Джисон.

Юнги проводит ладонями по пропитанной кровью рубашке Джисона, понимает, что он тяжело ранен, и с трудом держится, чтобы не разрыдаться. Только не плакать. Юнги из семьи воина, он имя отца своими слезами не опозорит, пусть внутри всё и клокочет, а от ужаса не просто плакать, а в истошных рыданиях биться хочется. Но ещё больше Юнги хочет домой. Он хочет уткнуться в широкую грудь отца и больше никогда его не отпускать, потому что он единственный, кто может защитить Юнги, и даже от этого Монстра, восседающего в кресле позади.

— Ты чудовище! — поворачивается он к Чонгуку. — Ты хоть знаешь, кто я, из какой семьи? Ты в помойной яме вырос? Не знаешь обычаев? — кричит на него омега. — Кто может себе позволить нападать на свадьбу, собачье отродье!

— Ты смотри, сколько пыла, — поворачивается к Хосоку Чонгук, — не то что эти воины, молящие их не убивать. Ну же, иди ко мне, чертёнок, ты явно не ангел.

— И приду, — со второй попытки поднимается на дрожащие ноги омега и, схватив тяжелый меч мертвого невдалеке воина, направляется к альфе. Чонгук даже с места не двигается, а Хосок, закатив глаза, отворачивается к окну.

— Мне нравятся дикари, кажется, впервые во всяком случае такого встречаю, — усмехается Чонгук, издевательски подзывая его к себе пальцем. — Давай, замахнись, а потом те пары секунд, пока ты будешь жив, я буду учить тебя повиновению.

За три шага до кресла Чонгук поднимается на ноги, и Юнги понимает, насколько он выше и крупнее, но это уже не имеет значения. После стольких трупов и убийства Джихёна Юнги пощады ждать не приходится, как и помощи. Судя по всему, пока помощь дойдёт, он уже и так испустит дух. Он крепче обхватывает пальцами эфес меча, удивляется, почему чудовище не тянется к поясу, а так и стоит перед ним безоружным. Чонгук медленно обходит его, как хищник, готовящийся к прыжку. Юнги глаз с него не сводит, ничего не упускает.

— Я не знаю, зачем ты это сделал, но крови достаточно, — с вызовом смотрит в его глаза Юнги. — Меня убьют твои люди, но я до этого убью тебя.

— Крови никогда не достаточно, именно поэтому я пролью кровь ещё двоих в этой комнате — твою и твоего альфы. Хочешь, я вас вместе похороню? — подмигивает ему Чонгук, голодным взглядом по его фигуре скользит, облизывается.

— Сдохни, — кричит Юнги и замахивается, Чонгук уходит влево, но меч делает прореху на рукаве его рубашки.

— Совсем неплохо для омеги, я поражён, — в удивлении цокает языком альфа.

Юнги вновь нападает, снова и снова, но Чонгук двигается, как пантера, и при очередном ударе хватает меч за клинок, и, несмотря на порезы на ладонях, тянет омегу резко на себя, и даёт ему сильную пощёчину, от которой тот падает на пол. Чонгук отбрасывает меч в сторону и вновь опускается в кресло.

— Веди себя хорошо, и, возможно, твой альфа выживет.

— Юнги, он лжёт, он убьёт и тебя тоже, — кричит Джисон и получает эфесом по голове.

Юнги поднимается на ноги, утирает окровавленную губу, смотрит то на своего альфу, то на Чонгука и не двигается.

— Он прав, я всех убью, но сперва я позволю ему насладиться твоими стонами, пусть их из тебя вытрахивать будет и не он, — ухмыляется Чонгук и поворачивается к стоящим у стены воинам: — Поиграйте с дикарём, у него сегодня день свадьбы, пусть она и плохо закончилась, но я милостив, так что брачной ночи быть.

Юнги пока ещё только с зарождающимся на дне глаз ужасом смотрит на двинувшихся на него троих солдат и медленно отступает назад.

— А вы, — обращается Чонгук к удерживающим Джисона альфам, — если жених будет отключаться, поливайте водой. Я хочу, чтобы он всё видел.

Воины молча кивают.

Юнги, прекрасно видя стоящих на входе солдат, всё равно срывается к нему, но его перехватывают сразу же и валят на пол прямо под ноги медленно умирающего уже не от ран, а от осколками в израненную плоть вонзающегося взгляда беспомощного омеги Джисона. Юнги кричит, бьётся изо всех сил, но альфы сильнее, один его ноги к полу прижимает, второй, присев прямо на живот, на лоскутки рубашку рвёт. Юнги вырывает руку, впивается пальцами в глазницы нависшего над ним и что есть силы давит, но взвывший от боли мужчина, беспорядочно ударив его пару раз, кое-как вновь его руки поймав, над головой соединяет. Юнги будто на самой грани, стоит на линии, он её под ногами чувствует, то, что он её перейдёт — не сомневается, но сделает это на своих условиях, надо будет, любую боль выдержит, но просто так им своё получить не позволит. Он чувствует на губах привкус не только своей крови, продолжает вгрызаться куда только удается: в руки, в плечи, в лицо, кусает неистово, зубами чужую плоть рвёт. Чонгук расслаблено сидит в кресле, заинтересованным взглядом следит за творящимся на полу и явно не скучает. Омега дикий. Он не просто борется, он за свою жизнь, за свою свободу, словно не чувствуя боли, покрытыми уродливыми пока ещё покраснениями руками и зубами до последнего бьётся. А ему ведь больно, Чонгук это прекрасно знает, его стойкости поражается. Достойный противник. Мирас — дыра, боя не было, Джихён быстро сдох, его сынок уже почти, Чонгук умирал от скуки, а невысокий и бледный мальчишка вот уже почти час так альфу развлекает, как никому из смертных доселе не удавалось.

— Не трогай его, — сплёвывая на пол густой комок крови, молит Дьявола Джисон.

— Не слышу, — лениво тянет Чонгук.

— Прошу тебя, отпусти его, он не виноват.

— Твой отец лишил меня семьи и дома, хотя ни я, ни мой брат ни в чём, кроме того, что носили фамилию Чон, виноваты не были, — встаёт на ноги Чонгук и медленными шагами направляется к нему. — А этот омега носит твою фамилию. Сейчас ты понаблюдаешь за тем, как я его по кругу пущу, всем воинам попробовать дам, если, конечно, после этих троих он выживет, — улыбается альфа и поворачивается к взвывшему от боли своему воину. Он видит, как мужчина, до этого прижимающий к полу омегу, придерживая рукой стремительно окрашивающееся в красный горло, заваливается на бок. Пока другие воины заняты раненым товарищем, омега, опираясь на локти, сплёвывает на пол чужую кровь.

— Да ты безумен, — зачарованно выдыхает Чонгук, любуясь пугающей и одновременно притягивающей картиной, на которой один мелкий безоружный паренёк зубами чуть не вырвал глотку рослого, наученного войнами воина. На миг их взгляды пересекаются, интерес сталкивается с ненавистью, Чонгука ударной волной чуть с ног не сбивает.

Дьявол в замешательстве, он не знает, ему этому омеге похлопать или казнить приказать, и завороженного взгляда от него оторвать не в силах, в его сторону двигается. Почему он такой интересный, почему огонь в его глазах Чонгуковскому, из самой преисподней, не уступает, почему в этой богом забытой дыре, которую он раньше домом называл, он человека с булатным стержнем вместо позвоночника, как и у себя, встретил, только Чонгук свой стержень из года в год, скитаясь, ковал, этот мальчишка за одну ночь другим стал. Слишком много почему, и Чонгук знает ответ на каждый. Потому что жизни в этих глазах, даже сейчас, на самой грани — океан, пусть Чонгук его никогда не видел, в то, что выглядит он именно так, не сомневается. Потому что в зажатые кулаки, где ногти в первую очередь на его же коже следы оставляют, столько силы вложено, сколько ни в одном из здесь собравшихся воинов не наблюдается. Потому что он разбитый, поверженный, в своей же крови по полу размазан, буквально на ниточке, то ли от обморока, то ли уже от смерти висит, но эти потрескавшиеся, уже покрывающиеся корочкой губы не размыкаются, ни одной просьбы или мольбы не выдают. Потому что Дьявол не только его дурманящий голову запах переспелой сливы, он его силу духа чувствует. Чонгук щелчком пальцев на колени весь город поставить может, а этого ни оружие, ни люди, — ничего не берёт. Этот омега потрясающий, и интерес в Чонгуке из тлеющих угольков в огромное пламя его внутренности лижущее превращается. Он смотрит в глаза самого тёмного меда и давит в себе восхищение чужой стойкости, заменяет его злостью на неподчинение и идёт к нему. Раненого альфу выводят наружу, остальные, увидев Чонгука, сразу же отступают.

— В руки, значит, не даёшься, — облизывает губы Чонгук и, нагнувшись, ловит за щиколотку пытающегося отползти омегу, примеряет пальцы, как браслет, тонкую ножку обхватывает, зверь в нём от первого прикосновения, как проткнутый сотней игл, дёргается. — Знаешь, — давит ладонью его живот, пригвождая к месту, — на всех управа найдётся, и даже на тебя, дикаря.

Альфа нарочно медленно водит ладонью по обнаженному телу, поднимается к груди, пальцем прямо от выемки меж ключиц вниз до пупка спускается, откровенно тем, как под его руками чужое тело подрагивает, наслаждается. Юнги уверен, мог бы он его взглядом убить, то Чонгук сейчас в чудовищной агонии бы метался. Он всю свою ненависть, всю ярость в свой взгляд вкладывает, но Дьявола он только возбуждает и призывает. Чонгук сам себя испытывает, насколько далеко он готов зайти, думает, когда у него в руках одна сплошная непредсказуемость с глазами, как у той красивой лисы, которую он пару месяцев назад на охоте стрелой к дереву прибил. Эта ненависть и огонь, которые ему омега посылает, Чонгука только веселят, ведь рождённому в огне он не страшен. Этот омега от одного сильного удара дух испустить может, но как он боролся, как так и не позволил к нему прикоснуться, более того, чуть армии Дьявола не лишил воина. Чонгук им восхищается, красотой его любуется, а его запах ноздри обжигает.

Он обхватывает руками его бёдра, Юнги издаёт рык, Чонгук смех давит, на себя омегу тянет. Альфа разводит ноги плюющегося и кусающегося парня, из уст которого льётся поток мата, молча слюну с лица утирает. Юнги продолжает отбиваться, но Чонгук смыкает пальцы на его горле и, приподняв его голову, прикладывает пару раз затылком о деревянный пол не столько, чтобы отключить, сколько лишь бы усмирить, чтобы он так отчаянно биться перестал, а Чонгук ему больнее делать. В глазах темнеет, но Юнги сознание не теряет, он так же перед собой чёрную бездну видит и чувствует, как холодный вечерний воздух лижет его обнаженную кожу.

Почти все силы ушли на борьбу с теми альфами, Юнги кажется, у него кости внутри все изломаны, где-то даже в порошок стёрты, от того, как болит челюсть, хочется выть, но он всё равно просить не будет. Он и без Джисона понял, что сегодня они умрут, так почему умирать, видя торжествующую улыбку на отвратительном ему лице. Юнги так просто не сдастся, он вновь подаётся вперёд, бьёт альфу лбом и не останавливается, даже получив обжигающую пощёчину.

Страха больше нет. Там, на самой грани, когда ещё секунда и можно закрыть глаза навеки, бояться уже поздно. Попробовав человеческую кровь тем более. Он бы тому альфе горло сгрыз, если бы его ударом не оглушили. Юнги не знает, кто это и чего он от них хочет, но живым отсюда не выйдет, уверен. В глазах этого альфы море чёрное, никаких волн, сплошной штиль. Его абсолютно безэмоциональное лицо, хладнокровие, с которым он кромсал Джихёна, его взгляд, в ещё живом человеке кости обугливающий, — Юнги век жить, его не забыть, по ночам в холодном поту от кошмара просыпаться, отпечатки его рук со своего тела ножом вырезать, но не избавиться. Чонгук его грубо ласкает, ладонями по бёдрам, животу проводит, и под каждым прикосновением, Юнги кажется, нарывы образуются, кожа расходится, будто он прямо сейчас на этом полу на куски распадётся, и никто в этой вселенной его обратно в единое целое не соберёт. Этот альфа не человек, он посланник Сатаны, и Юнги делает последнюю попытку, свойственную всем грешникам — притворяется.

Он расслабляется, слышит мерзкое «хороший мальчик», тянется руками к бокам альфы. Джисон прикрывает веки, не в силах смотреть на то, как мучается так и не ставший его омега, но его бьют по лицу и следом выливают на голову ушат воды выполняющие поручения своего господина воины. Юнги в сторону жениха не поворачивается, он поглаживает спину альфы, вдавливающего его в пол и заставившего обвить его ногами, и изучает туманным взглядом покрытый цветочными узорами потолок.

Когда Чонгук касается губами его шеи, параллельно пальцами водя меж ягодиц, Юнги его приобнимает, вызывая довольную ухмылку на лице мужчины, и выхватывает его кинжал, висящий на боку, но замахнуться не успевает. Чонгук перехватывает его руку, прижимает к полу и, отобрав кинжал, вонзает его в ладонь омеги. Лезвие проходит насквозь и вбивается в пол, вырвав из Юнги истошный крик боли.

— Я же предупреждал, что теряю терпение, — вспышками выводится где-то в сознании Юнги слова альфы, которые сквозь густой туман до него с запозданием доходят.

Юнги от разливающейся горящим свинцом боли в руке не дышит, воет внутри так, что уши закладывает, но правой всё равно продолжает бить его по плечу. Ни единого слова, ни мольбы, только монотонное битьё по его груди и беззвучные слёзы, которые бриллиантовыми каплями разбиваются о пол и мешаются с кровью, прокладывая причудливые дорожки на дереве. Он будто умирает, и смерть его самая чудовищная — она никак не наступит. Юнги умирает словно уже час, он уже даже мечтает отдать Богу душу, лишь бы перестать на себе его тяжесть, а между ног его руки чувствовать, но высшие силы сегодня заняты другими, оставляют несчастного омегу в руках зверя, буквально распятого на полу гостиной жениха, но не под женихом. Даже если все армии мира объединятся, вся земля Чонгуку войну объявит, он его не отпустит, бессильное тело не оставит — Юнги это понимает. За Чонгука Ад воевать будет, и пусть семья Юнги религиозной не была, он молится. Он сам не знает, к кому обращается, но пощадить, спасти просит, сам же своим мыслям улыбается, против Сатаны никому не выстоять, понимает. Его к такому не готовили, его всю жизнь в шелках и обставленного прислугой держали, почти все желания выполняли, знал бы Юнги, что на окровавленном полу дух испустит, не рождаться бы выбрал. Потому что очень больно, больнее разбитых коленей и вывиха, когда он впервые с коня упал, больнее случайного ранения, когда он сам на меч брата напоролся, больнее даже той проклятой ночи, когда папа умер. Сейчас будто всю боль мира в один сосуд собрали и его разом на голову Юнги обрушили, оставили его одного с ней справляться. Его убийца лучший в мире, Юнги ему мысленно аплодирует, так искусно и так чудовищно человека пытать, последние минуты на земле в сущий ад превратить, уметь надо. Самый счастливый день Юнги — самый несчастный. Он словно вывернут наизнанку, нет защитного слоя и каждый миллиметр тела болит и кровоточит, а этот Дьявол его страданиями упивается. Очень хочется выть и себе «скоро утро» говорить, но лучше его не встречать, потому что больно так, что каждая следующая минута — страшная пытка, пусть всё закончится до рассвета.

Перед глазами начинает темнеть, Юнги кусает губу, чтобы не отключиться, и, собрав остатки последних сил, воспользовавшись тем, что Чонгук стягивает с себя доспехи, перегнувшись, без единого писка выдергивает из руки кинжал и, сжав зубы, молниеносно вонзает его в Чонгука. Раз уж смерть так медленно идёт за ним, он её приход ускорит, от страданий избавится. Юнги метит в горло, но лезвие скользит и попадает чуть ниже ключиц. Чонгук хватает его руку, сжимает так сильно, что Юнги кажется, его кожа лопнет, мясо обнажит, и оно по кости расползётся. Альфа, испепеляя его взглядом налившихся кровью глаз, медленно, с трудом сдерживаясь, Юнги не понимает от чего, но эту борьбу в его глазах отчётливо видит, осторожно, даже аккуратно опускает его руку на пол. Чонгук, разомкнув пальцы, так и не прерывая зрительный контакт, где в одних глазах безумие, а в других чудовищный страх, поглаживает его запястье, себя ему руку не сломать уговаривает и выдыхает. Альфа резко выдёргивает из себя кинжал, останавливает взглядом идущего к нему с мечом в руках Хосока.

— Он пустил твою кровь, — злится Хосок.

— Убей его, — кивает Чонгук в сторону Джисона.

— Нет, — хрипит отошедший от шока Юнги и поворачивается на бок, последний раз смотря на того, кому не суждено было стать его супругом, — и голова Джисона, проложив кровавый след, катится под кресло.

Чонгук цепляет пальцами его подбородок и, так и прижимая его к полу, заставляет смотреть на себя. И Юнги смотрит. Он вкладывает в этот взгляд всё то, что хочет выплюнуть этому альфе в лицо, но стремительно утекающие вместе с кровью силы не позволяют даже губы разомкнуть. Чонгук в этой неприкрытой, дурманящей, самой чистейшей из всех ненависти тонет. Он нагибается вплотную к его лицу, утирает окровавленной рукой его щеки с застывшими дорожками от слёз и касается губ губами.

— Ненавижу, — по слогам, глаза в глаза, с трудом связь с реальностью удерживая, выговаривает Юнги. — Ненавижу, — повторяет, уже не соображает, просто губами двигает.

— Твоя ненависть мне любой любви ценнее, — он внюхивается в смешанный с запахом крови аромат сливы, продолжает губами его касаться, глубоко вдыхать, то, что этот омега его дурманит, больше даже для себя не отрицает. — Твоя ненависть изысканна и прекрасна, — пальцем подбородок обводит, — меня к ней влечёт. Я тебе другую жизнь покажу, я тебя обучу, буду есть с твоей кожи, пить с твоих губ, твой голос меня усыплять будет, а мой запах тебя обволакивать.

Альфа давит на его губы, раскрывает их языком, проводит им по чужим деснам, углубляет поцелуй. Он с ума от него сходит, от испытываемого наслаждения и желания в него зубами вгрызться, чуть голову не теряет. Чонгук хочет прекратить, но не может — целоваться с этим омегой пусть и со вкусом железа, но безумно сладко, он хочет ещё и ещё, хочет ответа, хочет его рук на своей шее, ближе притягивающих, но взамен ничего. Он пальцами в деревянное покрытие вонзается, скребётся, лишь бы омегу не сломать, своим безумным желанием не задушить. Чонгук целует грубо, с бешеным напором, все только затянувшиеся ранки вскрывает, и сам же с его губ капельки крови слизывает. Вкусно, и зверь не то чтобы наелся, он, только попробовав, впервые истинное значение слова «голод» понял. Несмотря на ломающее его желание продолжить, альфа, понимая, что парень от потери крови в его же руках умрёт, с трудом отрывается от сладких, как мёд, губ и поднимается на ноги.

Юнги прикрывает веки, прижимая к груди раненую руку, собирает под себя ноги и так и лежит на боку, тихо поскуливая, ждёт, когда и его голова покатится, а эта поглощающая боль отступит. Дьявол отходит, требует кого-то позвать, а потом возвращается к нему.

— Ты носишь его ребёнка? — придерживая плечо, опускается рядом Чонгук, но Юнги молчит, даже думать не хочет, зачем ему задают такой вопрос.

— Хорошо, можешь не отвечать, тебя в Иблисе проверят, и если ты и носишь отродье Минов, ты его не родишь.

— В Иблисе? — словно просыпаясь от болезненного сна, переспрашивает омега.

— Да, малыш, ты поедешь со мной в Иблис. Будешь украшением Идэна и венцом моей коллекции, — поглаживает испачканной в крови омеги рукой его же волосы. — Я люблю войны, но ещё больше я люблю тех, у кого стержень внутри несгибаемый. Я привык ломать позвоночники, и это очень легко, но у тебя он не из костей, и если я правда не ошибся, то нам с тобой будет очень весело.

— Лучше сдохнуть, — морщась от боли, шепчет омега.

— Сдохнешь, если будешь моё терпение испытывать, не сомневайся, и именно поэтому ты выплюнешь этот стержень мне под ноги, там же и ползать будешь, моля о внимании. Лично отвечаешь за его жизнь, раной займись, — приказывает Чонгук вбежавшему лекарю, а сам идёт на выход.

— Что за чертовщина? Почему ты не прикончил его? — догоняет его Хосок.

— Я увидел в его глазах такую ненависть, я будто выпил лучшего вина, — поднимает глаза к усеянному звёздами небу Чон. — Никто в этой части света не бился со мной до последнего, никто не смотрел так бесстрашно в мои глаза, никто не осмеливался руку на меня поднять, не то, чтобы кровь пролить. Этот чертёнок меня цепляет. Я могу убить его в любой момент, зачем мне торопиться.

Юнги, обработав и перевязав рану, волокут через сад к коням. Его выворачивает во дворе прямо на ступеньках от количества убитых в саду воинов Джихёна и обилия крови. Юнги отныне ненавидит красный — Чонгук будет одевать его только в красный.

========== Чертоги Дьявола ==========

   Комментарий к Чертоги Дьявола
   Лучше включать подряд и слушать с первой сцены Юнгуков. Местами не менять. Вторая песня - это вся вторая половина главы с последней сцены Вихоупов и до самого конца. 
Fendiumbrella - Get your fingers out of my fucking face
https://soundcloud.com/jay-selby/fendi-umbrella-get-ur-fingers
Clann- Her & The Sea
https://m.soundcloud.com/wylfi-r-kkurr/her-the-sea

Динх падает на колени перед Маммоном прямо у городских ворот. Чонгук взмахом руки требует своих воинов не вмешиваться и внимательно смотрит на смелого или же скорее глупого мужчину.

— Верни мне моего сына, — молит альфа и протягивает Чонгуку свой меч. — Возьми взамен мою жизнь.

Чонгук сразу понимает, о ком говорит незнакомец, ведь точно такого же смельчака сейчас увозит с собой в Иблис. Видать, у них это семейное, считать себя бессмертными и лезть на рожон. Дьявол натягивает поводья коня, взглядом останавливает пытающихся оттащить с его пути старика воинов.

— Он был твоим с рождения, — возвышается над мужчиной в ореоле сгущающейся вокруг тьмы, — но отныне он мой. Если не хочешь быть затоптанным, уйди с моего пути.

— Отец, — доносится крик из одного из паланкинов, в которых армия Чонгука увозит с собой омег, подаренных Кану.

— Сынок, — протяжно завывает мужчина и заглядывает на паланкины в середине процессии, пытаясь понять, из какого доносится голос Юнги, но с колен подняться не осмеливается. Хосок достаёт свой меч, готовясь замахнуться, но Чонгук останавливает его, вслушиваясь в голос омеги.

— Отец, со мной всё хорошо, — продолжает выкрикивать Юнги. — Пожалуйста, иди домой. Умоляю тебя, уходи, знай, что я в порядке, я обязательно к тебе ещё вернусь.

— Я поражён силой духа твоего сына, — обращается к старику Чонгук. — Ты воспитал прекрасного омегу, и именно поэтому я не буду лишать тебя головы, — договаривает, и процессия обходит так и оставшегося сидеть на коленях в дорожной пыли и с опущенными плечами от потери любимого сына альфу.

Дорога для не приученного к походам, так ещё вдобавок и раненного Юнги проходит тяжело. Первую неделю в пути он сильно мучается от болей в руке, терпит перевязки, промывку раны отварами, и из паланкина выходит только по нужде, питаясь там же. Два привала, которые делали воины в течение этой недели, Юнги не выходил, хотя хотелось размять ноги, походить, подышать свежим воздухом. Он смотрел на мир через отодвинутый полог паланкина и почти сразу же бросил идею бежать, понимая, что находится в центре огромной армии.
Остальные омеги выходили, сидели у отдельного костра, даже проводили ночи в шатре Чонгука и Хосока. Юнги, видя, как они стараются понравиться альфам и как быстро забыли, из чьего гарема вышли, плевался.

Во время небольшой остановки уже на второй неделе пути за Юнги приходит воин, требуя того идти за ним. Омега, прекрасно понимая, что если не пойдёт, то его заставят, придерживая перевязанную руку, плетётся к главному костру, разведённому у самой реки, у которого сидит его похититель. Справа от него, на земле, лежит крупный чёрный пёс, словно Цербер, охраняющий подступы к своему господину. Издали альфа похож на демона, хотя в душе Юнги уже его им и окрестил. В его глазах отражаются блики огня, волосы сливаются с чернотой неба над головой, вокруг разлетается хлопьями пепел, он полностью сосредоточен на ворошении углей, ни на что не отвлекается. Он палкой перетаскивает угольки к себе и на них поджаривает нанизанное на короткий меч шипящее мясо. В этой абсолютной тишине, необычной для поля, которое заняла многотысячная армия, словно никто не дышит. Юнги понимает, почему, — потому что рядом с этим Демоном сам пару секунд, оказывается, не дышал.

— Подойди ближе, — Чонгук даже голову не поворачивает, он омегу чувствует. Стоит тому появиться в ближайшем радиусе, зверь в Чонгуке замирает. — Не бойся, я хочу тебя угостить.

— Обойдусь, и я тебя не боюсь, — огрызается Юнги, вызывая у мужчины улыбку.

— С огнём играешь, чертёнок, — качает головой альфа и поднимает на него взгляд, заставляя Юнги пальцами сжать рану, чтобы боль отвлекла от страха перед сочащейся из чужих глаз темнотой. — Как рука? Моё плечо вот ноет.

— В следующий раз глубже воткну, — выпаливает омега, косясь на собаку.

— Может, мне оторвать твой язык? — задумывается Чонгук, а Юнги покрывается холодным потом, и всё время, пока тот размышляет, даже вдохнуть не пытается. — Подойди, возьми мяса.

— Я с твоих рук ничего не возьму.

— Но при этом греешься в увешанном шкурами паланкине и ешь то, что ем я сам, — злится Чонгук. — Ты не заслуживаешь такого ухода.

— Так верни меня домой! — восклицает Юнги.

— Нет, — сверкает глазами альфа. — Увидишь Иблис, сам возвращаться не захочешь. Будь покладистым, и будешь жить во дворце, купаться в золоте и шелках. Я выделю тебе десяток прислуги, с ног до головы драгоценными камнями увешу.

— Я лучше сдохну, чем буду тебе в рот смотреть, как это делают все, кто тебя окружает, — кривит рот омега.

— Хорошо, — снимает с меча мясо и кормит пса Чон. — Раз уж ты неблагодарный и моё внимание не ценишь, оставшуюся часть пути проделаешь в повозках, в которых мы утварь везём. Посмотрим, как тебе одна ночь в холоде понравится. Уже к утру на коленях передо мной ползать будешь.

— Даже если я умирать буду от холода, я к тебе за теплом не приду, не сомневайся, — цедит сквозь зубы омега.

— Уведите его, — приказывает Чонгук стоящим невдалеке воинам и продолжает кормить пса.

Это была не просто угроза. Уже светает, а Юнги, постукивая зубами, сильнее кутается в тонкую ткань, выдернутую из-под посуды в углу повозки. Днем в степи прохладно, а ночью холодно настолько, что даже река тонким слоем льда покрывается. Юнги трясётся от холода, дышит на ладони и уже не сомневается, что не доживёт до следующего вечера. После осмотра раны, ему приносят ячменную похлебку, хотя в паланкине его кормили мясом и даже давали смоченные в мёде лепёшки. Он просит одеяльце у лекаря, но тот только качает головой. После еды, немного согревшись, омега засыпает. Проснувшись, Юнги понимает, что войска сделали привал. Он почти не чувствует ног, усиленно растирает их и внюхивается в умопомрачительный запах жареного мяса, идущий со стороны разведённых костров. Юнги не знает, чего ему больше хочется — поесть жареного мяса или хотя бы на пару минут посидеть у костра и погреться. Он слышит заливистый смех омег, обрывки разговоров воинов, доносимые до него ветерком, и чувствует, как вновь тяжелеют веки. Пришедший под вечер осмотреть рану лекарь понимает, что у омеги жар, и незамедлительно докладывает об этом Чонгуку. Альфа приказывает перевести парня в свой шатёр и там оказать ему надлежащий уход.

Юнги лежит под тремя одеялами, но трясется так, что ему кажется, это не он, а всё вокруг него двигается. Ему всё так же невыносимо холодно, он будто лежит посередине заснеженного поля, а его обнажённое тело ледяные ветра лижут. Юнги долго смотрит на расписанный матерчатый потолок шатра и, так и не в силах понять, кто он и где, вновь отключается. Он бредит, всё время зовёт отца, лекарь вливает ему в рот настойки и, оставив так и не пришедшего в себя парня, покидает шатёр господина. После ужина Чонгук общается с войском, благодарит племя, встретившееся на пути, предводитель которого уступил ему свой шатёр, и уходит к себе отдохнуть перед завтрашней дорогой.

Чонгук уже и забыл о своём дневном распоряжении, поэтому сперва удивляется, увидев торчащую из-под нескольких одеял чёрную макушку лежащего на разбросанных по ковру подушках строптивого омеги. Чонгук проходит вглубь, снимает с себя доспехи и по одному расставляет оружие в углу. Только нож он оставляет в сапоге, потому что от этого паренька можно ожидать что угодно, и подходит к нему. Он тянет одеяло немного вниз, открывая лицо омеги и, приложив ладонь к его покрытому холодным потом лбу, понимает, что лекарь был прав.

— Упёртый, как баран, — качает головой альфа и снимает с парня одеяла. Омега лежит в позе эмбриона спиной к нему и, бормоча что-то несвязное, дрожит. Чонгук опускается на подушки рядом с ним, подтаскивает к себе только одно одеяло и, соединив его с меховой шкурой, накрывает их обоих. Он обхватывает омегу за живот и, притянув к себе, обнимает. Сильнее прижимает его к себе, пытается дыханием согреть его шею, но Юнги всё равно дрожит. Чонгук даже имени его не спрашивал, но услышал от сына Джихёна и запомнил. Он пока не понимает, почему так много внимания ему уделяет, почему хочет, чтобы он, несмотря на свой гнусный язык, выздоровел, но то, что его к нему влечёт, не отрицает. Для Чонгука этот омега как диковинная игрушка, о которой он никогда не мечтал, но случайно найдя, отпускать не хочет. Тот, чьё имя ещё раньше него самого нагоняет чудовищный страх, кто привык к быстрой капитуляции и беспрекословному выполнению своих приказов, с открытым сопротивлением столкнулся, но впервые его ни на корню уничтожить, а наоборот, дров в этот огонь ненависти подбрасывать и пусть даже сам обожжётся, любоваться хочет. Несгибаемый, своевольный, упёртый. Чонгуку даже альфы так не сопротивлялись. Этот маленький омега сутки в повозке замерзал, но к Чонгуку никого не послал, не то чтобы сам пришёл. А альфа ждал. Он всё на повозку поглядывал, когда же этот омега свою гордость сожрёт, и как и все остальные к его ногам, моля о тепле приползёт. Он снова выиграл, он так и не попросил. Чонгук сам его забрал, и сам же теперь отогреть пытается, проклятую болезнь прогоняет. Он поглаживает его впалый живот через рубашку, потом разворачивает лицом к себе и сильнее кутает в одеяло, надеясь, что тот перестанет дрожать.

— Если умрёшь, с того света достану, — шепчет и горячим дыханием лицо обдувает.

— Отец, — бормочет Юнги.

— Отныне я твой отец, брат, любовник, — поглаживает бледную щёку Чонгук.

Он опускает палец к его губам и медленно по ним проводит. Его кукольное лицо подарено ему богами, притом никто из них своё время и талант на нём не сократил. Идеальный носик, словно высеченный из гранита, поражающие своей глубиной и лисьим разрезом глаза, губы цвета переспелой черешни, к которым так манит, что альфе приходится торговаться с собой, чтобы не наброситься на них в голодном поцелуе. Вкус того кровавого поцелуя после свадьбы всё ещё на губах, Чонгук его с себя чужими губами стирал, не стёр. И сейчас не сдерживается, всё равно целует, нежно и мягко касается его губ губами и сразу отстраняется, не желая провоцировать своего зверя. Смесь запаха переспелой сливы и костра создаёт безумный аромат, который, вдохнув, хочется ещё и ещё. Ему ничто не мешает разложить омегу тут и сейчас, но Чонгук хочет большего, а не просто его трахнуть. Он знает, что если омега сам к нему потянется, сам себя подарит, то эти ощущения с просто сексом будет не сравнить, Чонгук в нём захлебнётся. Он хочет, чтобы и Юнги хотел. Эта дикая мысль не даёт покоя, и у него она впервые. Обычно Чонгуку плевать на чувства партнёра, он особо не церемонится, а тут никак. Этот омега должен его целовать в ответ, должен зарываться тонкими пальчиками в его волосы, сам должен тянуться, и за собой на дно самой глубокой впадины манить, и Чонгук нырнёт. Он пугается своей последней мысли, вновь его обнимает, согревает, и дрожь понемногу отступает. Омега теперь уже сам тянется к теплу, он приближается, удобнее в его руках располагается и шумно сопит в шею Чонгука, вызывая у того улыбку. Альфа, убедившись, что Юнги удобно, и сам засыпает.

Чонгук просыпается до рассвета, опираясь на локоть, пару минут смотрит на мирно спящего парня, на лице которого уже появился румянец, и вызывает дежурящего у шатра воина, чтобы перенести его в паланкин.

Юнги кажется, он за всю свою жизнь выспался. Он потягивается на ковре, заваленном меховыми шкурами, и чувствует, как урчит живот. Он удивляется, что его вернули обратно в паланкин, и, выглянув за полог, просит себе поесть. Вернувшись под одеяло, Юнги вспоминает вчерашний сон. Ему приснилось, что он лежит на мягких перинах в обнимку с воином, который его забрал из Мираса, и ему было безумно хорошо. Так хорошо, что одно воспоминание о сне, и у омеги по всему телу разливается сладкая истома. От альфы исходил невероятный жар и тепло, которыми он делился с ним. Юнги в его руках нежился, дышал забившимся в ноздри запахом костра, сам на нём сгорал, и ему настолько это нравилось, что пальцы на ногах поджимались. Даже сейчас от одних только воспоминаний о сне поджимаются.

Юнги сам себя ругает и, отогнав неуместные мысли, бросается на принесённую миску с мясом и кувшин разбавленного с водой вина. Днём с Юнги снимают повязку — рана затягивается, и пальцы нормально двигаются. Оставшиеся пять дней он проводит в паланкине и радуется, что его больше не вызывают. Чонгука он видит мельком пару раз, когда выглядывает за полог. Один раз, только приподняв полог, Юнги уже сталкивается с впившимся в его паланкин взглядом чёрных глаз. Чонгук взгляд сразу убирает, Юнги моментально полог отпускает и до следующего дня не высовывается.

На подходе к Иблису Гуука встречает Намджун и его свита. Юнги восхищенно смотрит на городские стены, которые в два раза выше стен Мираса, но настоящий восторг у омеги вызывает сам город, по которому медленно двигается процессия. Основную часть войск Чонгук распустил ещё до Иблиса, отправив отряды каждый в свой город. В Иблисе завораживающая архитектура, сады, утопающие в зелени, возвышающиеся над городом купола, на которых, переливаясь, играют лучи солнца. Все повстречавшие процессию в почтении склоняют голову и с громкими возгласами празднуют возвращение своего Дьявола. Когда процессия останавливается в ожидании открытия ворот, Юнги понимает, что они дошли до Идэна. Во двор дворца проходят только груженные награбленным и подаренным добром повозки, паланкины и сами хозяева.

***

Звуки шлепков голых тел друг о друга, отскакивая от толстых стен, смешиваются с хриплыми стонами и шумным дыханием. В пропитанной запахом секса комнате полный беспорядок. По полу разбросана одежда, тут и там валяются скинутые с кровати подушки. Гибкий омега с тонким станом быстро двигается на лежащем под ним альфе. Широкая ладонь мужчины на его ягодицах, острые зубы на его шее, цепкие пальцы в волосах цвета золота. Ещё пара толчков, и Хосок кончает в парня и, скинув его с себя на постель, сразу же встаёт на ноги.

Не то.

Хосок разучился получать удовольствие от единственного, что ему его доставляло после войн. Битв в ближайшей перспективе не ожидается, а секс безвкусен. Всё это время Хосок вгрызается остервенело в меняющиеся тела: худые, полные, брюнетов, рыжих, рождённых блондинами — всё не то. Тела и голоса меняются — удовольствие не возвращается. У него в ушах только один голос, перед глазами одно, всё никак не отпускающее лицо, и Хосок уверен, что отныне «то» может быть только с ним. Он пытался его представлять, отбирал в гареме хоть мало-мальски похожих, заставлял их срывать голос, а в самом опять пустота. Тот омега вклинился в душу, застрял костью в глотке зверя, и Хосок до него либо дорвётся, либо так и догорит в этом пламени внезапно вспыхнувшей страсти.

— Уходи, — не оборачиваясь, приказывает он омеге, который, поспешно собираясь, покидает спальню, а сам, натянув на себя одежду, идёт в сад.

Надо попробовать успокоить мысли, перестать прокручивать в голове раз за разом их короткую встречу. Он опускается на скамью рядом с искусственным прудом, смотрит на отражение склонившей к воде голову ивы, но её не видит. Там, на зеркальной глади воды, он видит его лицо, конкурирующее по красоте с отражающейся луной.

Этот омега в этом же дворце, ведь Намджун пока к себе не уезжал. Хосок даже точно знает, какой этаж и какая дверь, но в то крыло даже ступить не смеет. Ему кажется, что в этот раз он точно не устоит, он просто заберёт его к себе, закроет за ним дверь, а потом обнажит меч перед Намджуном. А так нельзя. Намджун — верный друг и воин. Да и Чонгук Хосока не поймёт, и причина одержимости омегой вовсе смехотворна. Хосоку цепями своего зверя бы обмотать, вызвать к себе ещё омег, утонуть в вине и в их ласке, и плевать, что он уже сейчас знает, что всё равно будет не то. Всё не то.

Просидев так, несмотря на холод, до первых лучей солнца, альфа идёт обратно к себе и замирает на полпути от забившегося в ноздри знакомого запаха жасмина. Он, передумав идти в спальню, двигается на запах и, не пройдя и десяти шагов, сталкивается, с пытающимся дотащить до крыла прислуги большой глиняный кувшин омегой.

— Господин, — опускает взгляд парень, а Хосок, отобрав у него кувшин, ставит на пол.

— Что ты здесь делаешь с утра пораньше? — спрашивает альфа и любуется его красотой, обладать которой жаждет настолько сильно, что это желание его внутренности в спирали скручивает.

— Я наказан, поэтому помогаю прислуге. Прошу вас, не разговаривайте со мной, — испуганно смотрит по сторонам омега.

— За что ты наказан?

— Я говорил с садовником, — запинается парень. — Но вы не подумайте, — поднимает на него глаза и сразу же опускает, — я просто узнавал у него, как ухаживать за розами, а другие омеги сказали господину, и тот передал главному господину.

— Намджуну?

Омега кивает.

— Это всё наказание?

Омега отрицательно качает головой.

— Что ещё?

— Пятьдесят ударов плетью.

— «Чёртовы правила и чёртовы омеги гарема», — со злостью думает Хосок.

— Наказание уже исполнено?

— Будет исполнено, когда у господина будет желание.

— Как тебя зовут?

— Тэхён, — услышав шум, хватает кувшин омега и, с трудом двигаясь с ношей, идёт к кухне, провожаемый долгим взглядом альфы. Даже имя его словно музыка для ушей. Хосок до самой спальни повторяет про себя «Тэхён».

Вечером Хосок, в отличие от обычных дней, первым спускается в зал, где прислуга пока только накрывает ужин. Он заваливается на подушки справа от места Чонгука и с нетерпением поглядывает на двери. Понемногу вокруг огромной скатерти, спокойно умещающей человек сто, собираются самые приближенные Гууку альфы и омеги. Намджун опускается на подушки рядом с Хосоком, слева от места Дьявола. Чонгук приходит последним.

Хосок почти не ест, попивает вино, всё злится, что Тэхёна нет как среди прислуги, так и среди омег из гарема. Он уже думает, что Намджун его наказал, и парень, видимо, не в состоянии передвигаться, как в комнату среди слуг, несущих наполненные кувшины с вином, заходит и Тэхён. Хосок взгляда с него не сводит, даже не думает, что может быть замечен, впитывает в себя каждое его движение, запоминает. Как и положено, первым обновляют кубок Чонгука. Когда Тэхён, поклонившись, обходит Хосока, чтобы налить вина Намджуну, альфа, резко толкнув ножны меча назад, подставляет их под ноги омеги, и тот, споткнувшись, опрокидывает кувшин со всем содержимым на него. Тэхён сам в шоке от того, что случилось, пару секунд, не моргая, смотрит на мужчину.

— Простите, господин, — опомнившись, падает на колени готовый разрыдаться омега.

— Ты мало того, что не слушаешься, ты ещё и слепой, — хмурится Намджун. — Ещё тридцать ударов плетью, тебя уму разуму научат.

— Он вылил вино на меня, оскорбил меня своим тупым взглядом, не планируя даже на колени падать, — продолжая утирать тканевыми салфетками грудь, со злостью говорит Хосок. — Позволь мне привести наказание в исполнение.

— Имеешь право, — соглашается Намджун. — У меня сейчас новый фаворит, всё внимание перенаправлено на него, так вот бывшие совсем разошлись, — усмехается. — Я бы ему лично эти восемьдесят ударов всыпал, но, зная тебя, я ему даже сочувствую. Делай, что хочешь, но чтобы дышал, у меня на него есть планы, — договаривает Ким и вновь возвращается к общению с Чонгуком.

После ужина Хосок сразу идёт к себе и приказывает привести Тэхёна. Заплаканного омегу приводит в спальню смотритель за гаремом Намджуна. Хосок требует смотрителя покинуть комнату, и тот, хоть и недоволен тем, что лично в ходе наказания присутствовать не будет, поклонившись, скрывается.

— Подойди, — зовёт дрожащего, как осиновый лист, перед ожидающей его карой омегу Хосок.

Тэхён, с трудом передвигая ноги, подходит к альфе, не желая получить ещё дополнительные удары за ослушание. Он останавливается напротив сидящего на изножье кровати мужчины и восклицает от неожиданности, когда тот резко тянет его на себя и опрокидывает на постель.

— Господин, нельзя, — опирается ладонями о его грудь омега, прекрасно чувствуя чужое возбуждение бедром.

— Ещё раз скажешь мне «нельзя», — шепчет ему на ухо Хосок и зубами цепляет мочку, — и это будет последним, что ты сможешь произнести.

Он вжимает его в постель своим телом и касается губами губ, отстраняется, повторяет. Хосок своего зверя дразнит, только наслушавшись его нетерпеливого воя, в губы жадно впивается. Тэхён сперва медлит, а потом отвечает, зарывается руками в его волосы, размыкает губы, сам вовлекает его в долгий танец языками. Они целуются мокро, глубоко, жадно, мешают запахи и вкусы, создают один на двоих коктейль. Тэхён послушно поднимает руки, и Хосок снимает с него рубашку, следом на пол летят шаровары, и теперь уже полностью обнаженный парень лежит под разложившим его на своей постели альфой. У него кожа горит там, где Хосок его касается, а он касается везде, исследует каждый сантиметр, своими отпечатками его покрывает. Тэхён всё равно сомневается, что Хосок пойдёт до конца, что возьмёт то, что принадлежит другому, пусть и получил сомнительное согласие. Он сомневается даже, когда альфа разводит его ноги, когда толкается в него пальцами, когда он, чуть ли не до крови прикусывая щеку, принимает следом его член и, выгнувшись, боится выдохнуть от распирающего чувства наполненности. Хосок приподнимает его под поясницу и, придерживая руками за бёдра, сразу переходит на быстрые толчки, заставляя Тэхёна вонзаться пальцами в его плечи и пытаться сдержать свои крики, боясь быть обнаруженным. Намджун его убьёт, однозначно, но откажи он Хосоку, то и он его убьёт. Хосок будто с разумом прощается, он в него толкается и толкается, скользит по обильно выделяющейся смазке возбуждённого омеги так глубоко, насколько можно, рычит от удовольствия наконец-то вбиваться в того, кого настолько безумно хотел.

Тэхён привык быть красивой куклой, переходящей в постель победителей, без права голоса и даже мысли о протесте. Он научился раздвигать ноги, выгибаться и стонать, даже когда не хочется. Научился имитировать страсть, показывать желание, даже если его в нём ноль целых ноль десятых, и очаровательно улыбаться на все предложения альф. С этим пока притворяться не пришлось, его прикосновения возбуждают, его поцелуи заставляют прикрывать веки и хотеть ещё, а его запах дурманит голову. Это какое-то безумие, но Тэхён его выпускать из себя не хочет, отдалиться даже на сантиметр не позволяет, он будто в нём смысл всего видит и сам его не останавливаться молит. Ему так горячо и дико, что хочется кричать, но взамен приходится кусать свой язык, чтобы не услышали. Каждый участок его кожи — сплошная эрогенная зона; Хосок его касается, и на месте каждого прикосновения мини-взрыв происходит. Он даже не стонет уже, он ноет, сам его, за бедра придерживая, в себя направляет и злится, что альфа на нём следов и укусов не оставит, Тэхен бы каждый хной обвёл и подолгу бы на себе носил.

Йибир любил лежать, заставляя омегу всё делать самому, Намджун думает только о своём удовольствии, а этот альфа не просто груб и нетерпелив — он голоден. Тэхён видел его потрясающе красивых омег и слышал о том, как он порой уводил к себе сразу четверых, но сейчас с ним в постели этот альфа будто после нескольких лет воздержания. Он трахает его грубо, целует жадно, любит до самого дна. И Тэхёну нравится. Он никогда и не выпускал коготков, давил внутреннего зверька, даже если было неприятно на грани невыносимости. Но сейчас Тэхён сам ластится, сам подставляется, урчит от ласки, как воск в его руках тает и любую форму принимает. Желание этого альфы осязаемо, его оно обволакивает и заражает, заставляет чувствовать себя особенным, забывать про то, что он омега из гарема и, скорее всего, на одну ночь. Он сам на него взбирается, седлает его бедра и медленно двигается на его члене. Тэхён придерживает ладонями свои ягодицы, лижет свои распухшие от жестких поцелуев губы, дразнит зверя, позволяет ему проникать в себя до самого конца. Он ладонями мощный торс под собой поглаживает, каждый боевой шрам целует, языком излечивает. Он сам в коленно-локтевую позу становится, подмахивает, рассыпается под ним в крошку, в вихре страсти вновь в одно целое собирается. Тэхён не знает, откуда такая уверенность, но чувствует, что этот альфа только с ним такой, и с грустью в окно поглядывает, рассвет мысленно не наступать молит.

Вот оно именно то. Вот кого Хосоку не хватало. Этот омега только в комнату вошёл, в нём уже кровь забурлила. Ни один омега в этом дворце одним своим присутствием в нём такую бурю не поднимал. Хосок его пробует, ласкает, тело терзает и только так к утерянной после того рокового вечера жизни возвращается. Он не может насытиться, он словно одержим его вздохами, его бархатной кожей, этими губами, жаром его тела. Будто стоит Хосоку отстраниться, и вновь тьма и холод верными спутниками станут, так долго ожидаемое тепло и свет отнимут. Он крепче его прижимает, берёт, но ещё больше отдаёт, не оставляет ни сантиметра на его теле не целованным и не обласканным.

За окном уже начинает светать, Тэхён сладко потягивается на скомканных после бурной ночи простынях и, открыв глаза, смотрит на одевающегося альфу.

— Расскажи про себя, только не лги, — возвращается к постели Хосок и, присев у изножья, тянет его на себя. — Расскажи всё.

Тэхён отвечает на короткий поцелуй, долго в лицо напротив смотрит и медленно в прошлое возвращается.

— Мне семнадцать, — тихо начинает омега. — Меня продали Йибиру сами родители. Мы были очень бедны, и денег на пропитание не хватало. У меня было ещё шесть братьев, я второй сын. Меня продали напрямую в гарем два года назад, а потом пришли вы.

— Я слышал о случаях, когда родители продавали детей в гарем, но это считается редкостью, — озабоченно потирает переносицу Хосок.

— Я сам напросился, — говорит Тэхён и уводит взгляд в сторону.

— В смысле?

— Я сам попросил, чтобы меня продали, — омега притягивает колени к груди и обнимает. — Вы, наверное, не знаете, но нищета пахнет, — поворачивается к альфе и треснуто улыбается. — Я ненавидел этот запах. Ненавидел настолько, что мечтал из него вырваться или умереть. Мы делили одну лепешку на восьмерых, носили обноски друг друга, спали на земляном полу, неважно, летом или зимой. Отец говорил, что это нормально, что многие так живут. Я не хотел быть «многими». Я хотел спать в тепле и наедаться. Хотел красивую одежду, — запинается. — Я стал замечать, что на меня заглядываются, а когда однажды на базаре один из купцов спросил у моего отца, не хочет ли он показать меня смотрителю гарема, я решился. Моя семья получила неплохую сумму, а я тепло и еду.

— Иди ко мне, — зовёт Хосок после затянувшейся паузы, и омега послушно идёт к нему в руки. Хосок вновь его целует, только в этот раз нежно и долго. Тэхён уходить не хочет, мог бы управлять временем, то остановил бы его на этом моменте, когда его такой лаской окутывают, и так бы и замер навеки.

— Мне идти? — наконец-то отстраняется Тэхён, когда альфа расслабляет руки.

— Уйдёшь, но позже, — Хосок выходит в коридор и через пару минут возвращается обратно с плетью. Тэхён, побледнев, натягивает одеяло до подбородка и со страхом смотрит на орудие пытки.

— Тебе полагается восемьдесят ударов плетью, ты должен вытерпеть хотя бы десять, чтобы наказание считалось исполненным, — спокойно говорит альфа, примеряя рукоятку.

— Я думал… — запинается Тэхён.

— Что твоё наказание секс? — выгибает бровь Хосок. — Ты вернёшься в гарем, и первым делом проверят твою спину. То, что я тебя трахнул, не отменяет того, что ты должен быть наказан, — убирает взгляд от наполнившихся влагой глаз альфа.

— Теперь мне кажется, что я не случайно упал на ужине, — горько улыбается Тэхён и соскальзывает с постели.

Одна мысль о том, что Хосок нарочно подстроил его падение, чтобы взять наказание в свои руки и этим снизить количество ударов, вселяет в омегу силу, которая и двигает его к альфе. Он, как и есть, обнажённым останавливается перед ним, а потом, повернувшись к нему спиной, зажмурив глаза, ждёт первый удар.

— Кричи во весь голос.

Тэхён кивает. Стараться и не приходится, — как только плеть обжигает его спину, истошный крик омеги оглушает весь этаж. Хосок бьёт хаотично, оставляет красные полосы, не делает пауз и старается не слушать плачущего и продолжающего кричать парня. Тэхён не в состоянии стоять уже после шестого удара, он цепляется руками в изножье кровати и, сжимая дерево до побеления костяшек, уже воет.

Если бы Тэхёна выпороли слуги или сам Намджун, то, возможно, он бы остался без кожи. Хосок же плеть смазал маслом, силу в удар не вкладывает, но всё равно понимает, что боль это особо не унимает.

Закончив экзекуцию, альфа кое-как натягивает на продолжающего плакать омегу одежду, оставив израненную спину неприкрытой. Он обхватывает ладонями его лицо, приближает к себе и долго целует в солёные губы. Пару секунд простояв лбом ко лбу с теперь уже только всхлипывающим парнем, Хосок провожает его за порог и передаёт слугам Намджуна. Альфа возвращается к постели и обещает себе, что последний раз делает больно тому, с чьих рук ест его зверь. Хосок не знает, что обещание — это приманка для Дьявола, который, пока оно нарушено не будет, не успокоится.

***

Когда Юнги выходит из паланкина, то во дворе нет ни Чонгука, ни его войск. Суетящаяся вокруг прислуга разгружает богатство, а сильно накрашенный мужчина средних лет разгуливает между рядов омег в струящемся отливающим серебром халате и пристально рассматривает каждого. Юнги смотрит на ворота и с сожалением понимает, что через стены, на которых дежурят воины, не перелезет. Когда он поворачивается лицом ко дворцу, то от восхищения застывает в немом оцепенении. Невероятной красоты строение впечатляет своим размером, но Юнги не позволяют долго лицезреть творение рук человека.

— А этот чего отдельно? — слышит он голос и поворачивается к тому странному мужчине, теперь уже внимательно разглядывающего его.

— Этого омегу господин лично выбрал, — отвечает ему один из спутников Юнги.

— У моего господина воистину прекрасный вкус, — разглаживается морщинка на лбу мужчины по мере того, как он подходит к Юнги. — Какое чудесное личико! — костлявыми руками обхватывает подбородок и вертит туда-сюда. — А кожа! А волосы! — тянется и к ним, но Юнги, оттолкнув его, резко отступает.

— Боже, — прикрыв ладонью рот, театрально вздыхает мужчина. — Неужели дикий? — поворачивается к собравшимся во дворе, и те дружно смеются. — Солнце моё, один день в гареме, и ты у меня покладистым станешь, — опасные нотки в голосе меняют даже лицо мужчины. Скулы заостряются, подбородок вытягивается, и Юнги решает про себя, что мужчина похож на ястреба. — Меня зовут Риал, и я отвечаю за гарем Дьявола.

— Дьявола? — выдыхает Юнги: — «Как же я сразу не понял», — мысленно бьёт себя по лбу. — Так, значит, это сам Гуук?

Юнги уже пару лет как слышит о непобедимом, чудовищно жестоком правителе Востока, прозванным Дьяволом и якобы пьющим человеческую кровь. Насчёт последнего Юнги после кровопролития на своей же свадьбе уже не сомневается. Когда отец или братья говорили про Гуука, то ужас от их слов в омеге сменялся диким интересом. Юнги всегда хотелось поглядеть на великого воина, пусть после столкновения с ним и не выживали. Только если раньше он и мысли не допускал, что настолько близко познакомится с Гууком, то теперь уже уверен, что это ещё не предел.

— Да, это он, а тебя надо срочно в купальню, — недовольно морщится мужчина, рассматривая натянутую на Юнги и явно уже не свежую одежду.

— Хоть сто таких дьяволов, но я рожден свободным, свободным и умру, — сплёвывает под ноги омега.

— За что мне это наказание, — закатывает глаза мужчина. — А всё могло бы быть по-другому, мне бы не пришлось ломать тебе пальцы, запирать в особой комнатке, где я держу голодных крыс, или, что ещё хуже, случайно так толкнуть, что ты бы переломал свою шею и испустил бы дух. Ты мог бы быть покладистым, я бы тебя научил разным секретам, а ты бы ублажал моего господина. Меня взамен озолотят, а ты будешь кататься, как сыр в масле.

— Сам кого хочешь ублажай, я под этого урода не лягу, — Юнги игнорирует полный возмущения взгляд собеседника. — И вы тоже, — громко обращается он к остальным собравшимся, смеющимся над ним, — все можете под него лечь, хоть штабелями, и заикаться, и ноги его лобызать, валяйте, а меня ещё раз тронешь, я тебе руку откушу, — клацает зубами омега мужчине.

Внезапно во дворе наступает полная тишина, и все в поклоне сгибают головы. Резкий холодный ветерок проносится по двору, раскидывая собранные в кучи садовниками листья, и Юнги уже знает, кто стоит за ним. Омега, выдохнув, поворачивается и не ошибается.

— Риал, он может отгрызть тебе не только руку, но и голову, не сомневайся, — обращается Чонгук к собеседнику Юнги. — Проверьте его, я не уверен, что он не спал со своим неудавшимся муженьком до свадьбы. Хочу знать, не несёт ли он в себе отродье Минов.

— Я девственник! — возмущается Юнги и сразу осекается под вспыхнувшими огоньками пламени на дне чужих глаз.

Чонгук легонько наклоняет голову к левому плечу, сканирует одетого в одежду на пару размеров больше, вымотанного долгим путём парня взглядом, от которого Юнги хочется прикрыться, и языком проводит по своим клыкам.

— Простите меня, господин, что вам пришлось слышать то, что выдавал грязный рот этого мальчишки. Помилуйте, и я обещаю, завтра вечером он будет шелковым, — заикаясь, просит Риал.

— Пусть его приведут ко мне сегодня ночью, — безапелляционно заявляет Чонгук. — И проверять его не надо, я верю его слову, — усмехается и покидает двор альфа.

Стоит Дьяволу и его свите выйти за порог, как Юнги получает по лицу непонятно откуда взявшейся в руке Риала кожаной дубинкой. Омега, не ожидающий удара, до крови прикусывает щеку и, придя в себя, сразу же бросается на мужчину с кулаками, но его подхватывают двое парней и волокут в сторону правой части дворца.

— Ещё раз попробуешь вызвать гнев господина, я тебе так больно сделаю, что все слёзы иссякнут, — шипит идущий позади Риал. — Я бог этой части дворца, и все здесь слушаются только меня.

Юнги перестаёт биться, только когда они входят в длинный коридор, по бокам которого двери, ведущие во многочисленные комнаты. Он с разинутым ртом рассматривает богатое убранство комнат, пока его вверх по коридору тащат в сторону гарема. Они входят в огромный зал, где одну стену полностью занимают окна. Зал выдержан в тёмно-красном цвете, стены и потолок украшены золотистыми узорами и изразцами. Прямо в центре комнаты установлен небольшой фонтан, струи воды поднимаются до самого свода и падают в круглый бассейн, по краям которого разбросаны шелковые подушки. Красивые полуголые омеги восседают на коврах и, поедая фрукты, слушают музыку, которую играют музыканты. У стен располагаются диваны, накрытые красным бархатом, перед ними стоят низкие столики, заставленные кувшинами с вином и блюдами с фруктами.

Ведущие Юнги слуги не останавливаются, они минуют зал и ещё несколько комнат и заходят в облицованную полностью из белого мрамора купальню. Посередине купальни два небольших бассейна, чуть дальше восемь встроенных в пол ванн, к стенам прикреплены скамейки, на которых сидят голые, отдыхающие после купания парни. Юнги наконец-то отпускают, но он никуда не бежит, озиряется по сторонам, ждет следующих действий.

— Раздевайся, с тебя сперва смоют пыль и грязь, а потом посидишь в ванне, — приказывает ему Риал и подзывает пальцем рыжего омегу такого же возраста, как и он. — Биби, времени мало, поэтому делаете всё быстро. Этот бродяжка должен быть готов до полуночи.

Омега кивает и подзывает слуг. Юнги опять насильно волокут в угол купальни, с трудом, но сдирают с него всю одежду и несколько раз поливают с головы до ног водой из медного ковша. Закончив обливания, его ведут к одной из наполненных ванн, в воде которой прислуга разбавила эссенцию цветов, и подталкивают к ней.

— Я не пойду.

— Слушай сюда, сучёныш, — хватает его за плечи Риал и встряхивает. — Ты думаешь, ты такой дерзкий, думаешь, на тебя управы не найдётся, а он сам ведь терпением не отличается. Знаешь, мне его дожидаться и не обязательно, сколько у меня таких было и будет, кто-то неудачно упал, кому-то после вина плохо стало, поэтому последний раз предупреждаю, лезь в ванну, или ты будешь четырнадцатым, кто пытался мне что-то доказать в этом гареме и кто сейчас гниёт на городском кладбище.

— Ты такое же чудовище, — выплёвывает слова ему в лицо Юнги.

— О нет, я хуже, — хохочет Риал. — И поверь мне, от меня даже он тебя не спасёт. Если ты думаешь, что ты его так сильно интересуешь и этот интерес не закончится через одну ночь, очень сильно ошибаешься. Понял меня?

— Понял, — цедит сквозь зубы Юнги и нехотя опускается в воду.

Омега, оказавшись в воде, в блаженстве прикрывает веки и впервые за столько дней отбрасывает все заботы и расслабляется. Сидящие на полу вокруг ванны слуги стригут его ногти, втирают в волосы маску из масел. Когда Юнги выходит из ванной, он чувствует себя заново родившимся, но это вплоть до того момента, как он видит идущего к нему слугу с разогретым воском. Он, стиснув зубы терпит, пока его избавляют от нежелательных волос. После болезненной процедуры в его кожу втирают масла, а потом ставят перед ним там же в купальне большой поднос, нагруженный разными блюдами. Юнги с удовольствием ест, запивает пищу яблочной водой и слушает опустившегося рядом Биби.

— Я помощник Риала, и я слежу за всеми омегами в гареме, кроме фаворитов господина, — начинает мужчина. — Ты должен беспрекословно выполнять любые поручения и приказы Риала и меня.

— Сейчас только доем и сразу начну, — набитым ртом отвечает ему Юнги.

— Ты шутки шутишь, сразу видно, гарема не видел никогда, но ты не просто в гареме, ты в гареме самого могущественного повелителя этой части света, поэтому если хочешь жить, то отнесись серьёзно ко всему, что я скажу, — терпеливо продолжает Биби. — Ты новенький, но ты должен знать, кого как приветствовать и кому какую честь оказывать. Там, у бассейна, сидит омега, — Юнги поворачивается туда, куда показывает мужчина, и видит красивого парня с белыми волосами, который полулежит на мраморе и, опустив руку в воду, забрызгивает другого омегу с длинными, почти что до лопаток иссиня-чёрными волосами, который в воде. — Это Рин, он фаворит господина, и, как ты понимаешь по его внешности, не из местных. Он единственный, на кого не распространяется наша с Риалом власть. Он напрямую подчиняется господину, остаётся с ним до утра и пользуется с его стороны особым вниманием. Рин, возможно, и родит господину наследника, и перейдёт на уровень хозяина дома. Тот, который в воде, это Субин, он второй после Рина, кого господин часто вызывает к себе.

— А где третий? — смеётся Юнги.

— Рин и Субин его убрали, — спокойно отвечает мужчина.

— Не понял, — растерянно смотрит на него омега. — А куда ваш господин смотрит, если его омеги друг друга убирают?

— Господину по большому счёту плевать, если омега имел неосторожность споткнуться или съел что-то не то и отравился, — пожимает плечами Биби.

— Вы ужасные люди.

— Тут выживает самый хитрый и самый коварный, — невозмутимо отвечает Биби. — Ты должен кланяться Рину и Субину, выполнять их поручения и научиться не спать, потому что если тебя вызовут на вторую ночь, то, возможно, ты больше никогда не проснёшься.

— Не хочу больше слушать этот бред, — поднимается на ноги Юнги.

— Твоё дело, я просто считаю, что предупреждён, значит, вооружён, — пожимает плечами и тоже поднимается на ноги Биби.

Юнги одевают в тёмно-зелёный шёлковый костюм и ведут обратно через зал в небольшую комнатку, где на диване сидит и попивает вино Риал.

— Через полчаса ты отправишься в его покои, но до этого открой свои уши и запоминай всё, что я говорю, — презрительно кривя рот, начинает мужчина.

— Ещё один, — вздыхает Юнги и, косясь на дверь, в проёме которой стоят два амбала, проходит в комнату и опускается в кресло в углу.

— Раз уж ты девственник, ты не знаешь, как ублажать альфу. Мой господин любит опытных партнёров, но, видимо, захотелось разнообразия. В случае с тобой, мне не оставили достаточно времени, поэтому приходится делать всё второпях, — вздыхает Риал. — Так вот, пока он не один в комнате, смотришь в пол, голоса при нём не повышаешь, оставшись наедине, выполняешь всё, что он хочет. Если господин доволен, то я получаю золото, а ты прекрасную жизнь, если он недоволен, я не получаю золото, а ты сдохнешь. Всё ясно?

— Куда ещё яснее, — усмехается Юнги.

— Теперь о соитии, тут главное, чтобы ты не вёл себя, как бревно…

— Всё! — подскакивает на ноги Юнги. — Я не собираюсь слушать то, что вы будете дальше говорить, даже если вы меня привяжете.

— Я не могу сейчас сделать тебе больно без следов, — подлетает к нему и хватает его за горло Риал, — но клянусь небесам, если он сам тебе шею не свернёт и вернёт сюда, то ты проведёшь ночь с голодными крысами. Уведите его, чтобы глаза мои не видели, — приказывает он прислуге и идёт к дивану.

Юнги возвращают в большой зал, где он полчаса сидит в углу в центре внимания всех омег. Ни одного доброго, участливого или хотя бы безразличного взгляда. На него смотрят не только с неприкрытой ненавистью, в него будто стрелами её высылают, и будь омега чуть слабее духом, то уже бы, забившись в угол от такой несправедливости, разрыдался. Но Юнги стойко выносит все взгляды, выдёргивает из себя эти стрелы и, обмакнув их кончики в яд злости, отправляет обратно. Юнги думал, что его враг — это Гуук, но именно здесь он чувствует себя в стане врага.

Через полчаса за ним приходит прислуга, и, петляя по коридорам и лестницам, омега в сопровождении Риала и Биби останавливается на пороге огромной спальни. Риал толкает его в спину, но Юнги удерживает равновесие, с места не двигается и только со второго толчка буквально влетает в комнату. Первое, что замечает омега, оказавшись в помещении, — это огромные окна на всю стену, с которых открывается вид на сад. Они увешаны тяжелыми занавесями из синего бархата, оконные переплеты сделаны из красного дерева, покрыты резьбой, а железные оковки усыпаны золотой крошкой. Пол устилает мягкий бежевый ковёр, в ворсе которого тонут ступни омеги. Чонгук сидит в кресле рядом с большой даже для четверых человек кроватью, застеленной чёрным сатином, и сканирует его взглядом.

— Почему не красный? — хмуро смотрит на Риала альфа.

— Мой господин, я подумал…

— В следующий раз не думай. Одевай его в красный. Это его цвет, — перебивает его Чонгук.

— Да, господин, — учтиво опускает взгляд Риал.

— Иди ко мне, — хлопает по бедру Чонгук, смотря на Юнги.

Омега с места не двигается.

— Ну же, чертёнок, иди ко мне, — голодным взглядом рассматривает его Чонгук, чувствует, как сводит конечности от желания сорвать с него эти тряпки и насладиться красивым телом, которое с той ночи забыть не может. — В постели мне свою дикость покажешь, даже оседлать разрешу. Будь хорошим мальчиком.

— Я тебе не собака, — медленно, с паузой после каждого слова выговаривает Юнги.

— Простите, господин, он неуправляем, дайте мне пару дней, я пока пришлю к вам ваших любимых, — встревает явно сильно нервничающий Риал.

— Умолкни, — бросает ему альфа и вновь обращается к омеге: — Если ты не подойдёшь ко мне, Риалу придётся очень плохо, он ведь за тебя отвечает.

Юнги с трудом выдерживает его тяжелый взгляд, который буквально придавливает его к полу, но свой не прячет.

— Я не собака, чтобы выполнять твои приказы.

— Я прикажу отрубить ему голову.

— Дай мне меч, и я сам это сделаю, — зло смотрит на него Юнги.

Зверь в Чонгуке от слов омеги в экстазе бьётся. Сколько бы альфа ни пытался припомнить, такого он точно не встречал. Были те, кто его сразу принять отказывались, но они бы сломались ещё на том моменте, когда Чонгук приказал своим воинам с ними поиграться. Этот не то чтобы держится, его сила будто с каждым днём только растёт, а стены, которые он вокруг себя выстраивает, дополнительными слоями обкладываются. Чонгук и восхищается, и в то же время из последних сил держится, чтобы тараном не пойти, в пыль и прах эту его с трудом, но пока что сдерживаемую оборону не разнести. Этот омега просто не понимает до конца, с кем связался, или Чонгук к нему недостаточно строг был. Но так ведь интереснее, так слаще, он неосознанно момент оттягивает, Чонгука до предела доводит. Он сам же потом настрадается, своей же крови и плоти лишится, потому что Чонгук до своего дорвётся, и тогда его ничто не остановит. Он сожрёт его идеальное тело, вместе с костями проглотит, ещё и оближется.

— Сколько ты мне служишь? — поворачивается к Риалу альфа и, встав на ноги, направляется к нему.

— Почти четыре года, господин, — кланяется бледный мужчина, взглядом испепеляя Юнги.

— Думаю, Биби уже готов тебя заменить, — отпивает вина Чонгук и, поставив кубок на столик в углу, кивает охраннику. Юнги не успевает опомниться, как Риал, придерживая хлещущую из горла кровь, забрызгивая ею ковёр, валится на пол у его ног.

— Вот что бывает, когда ты не хочешь меня слушаться, — останавливается напротив парня альфа и впивается взглядом в его лицо, ожидая эмоций, которыми питается. Чонгук запах страха чувствует, в воздухе ощущает, но не видит. Юнги стоит перед ним прямо, глаза в глаза смотрит, как бы альфа проявление страха уловить не пытался, он его глубже зарывает, не ломается. — Ну же, — хрипло, уже вплотную, пальцы невесомо щеки касаются, губы с губ чужое дыхание срывают. — Опустись на колени, будь послушным.

— Я тебе не собака, — еле губами двигая, отвечает Юнги, опускает взгляд на двигающуюся под его ноги лужу крови и сжимает руками подол рубашки.

— Биби, отдай его Бао, пусть назначит убирать конюшни и двор, кормит сухарями и водой. Не будет работать, чтобы не кормили, будет самовольничать — наказывали. Только чтобы не убивали. Всё понятно? — перешагнув через истекающий кровью труп, идёт обратно к постели Чонгук. — И пришлите слуг, пусть приберутся.

Юнги выходит из спальни, впервые идёт сам, без помощи слуг, молча двигается за Биби с уставившимся в его лопатки взглядом. Он не меняет шага, не роняет ни слова, не слышит, что у него спрашивает Биби, он продолжает идти, уцепившись глазами в узор на халате мужчины, боясь, что если его потеряет, то замертво свалится. Когда они минуют центральный коридор, Юнги внезапно прислоняется к стене и, скомкав на груди рубашку, еле слышно просит Биби дать ему пару минут. Он шумно вдыхает, но вместо кислорода чувствует только запах сырости, смешанный с запахом арома-масел. Юнги задыхается, тонет в красном, обволакивающим его с ног до головы, пытается выплюнуть эти сгустки чужой крови, в лёгкие забившиеся и весь кислород вытеснившие, но безуспешно. Он сгибается от тяжести картины так и стоящей перед глазами, ни на секунду не может забыть мёртвые глаза лежащего у его ног мужчины.

Осознание, что Гуук не угрожал и убил человека и что Юнги в этом тоже виноват, в омегу не умещается. Юнги и так, сколько мог, в себе все последние события утрамбовывал, каждое зарывал, вырваться не позволял. До этого момента. Убийство Риала вырывается наружу полузадушенным воем, и слёзы крупными каплями падают на дрожащие ладони, разъедая их чуть ли не до мяса. Юнги век в купальне просидеть, от чужой крови, его забрызгавшей, не отмыться, потому что в каждой капле он видит отражение себя. Он пережил столько смертей в Мирасе и нечеловеческую боль, но он размазан по полу из-за смерти пусть даже и не совсем хорошего, но человека. Его смерть на руках Юнги. Он обнимает колени, всхлипывает, всё ещё пытаясь надышаться, но парализованные лёгкие не только забиты ненавистным запахом костра, они горят изнутри, и Юнги кажется, с каждым выдохом из него чёрный и густой дым прёт, который перед глазами в буквы складывается, а в ушах, им вторя, протяжное «Гуук» разносится.

Биби стоит, прислонившись к противоположной стене, и терпеливо следит за приступом.

— Жизнь в стенах дворца скоротечна, жизнь за его пределами ещё короче. Хочешь жить, учись слушаться. Ты очень хочешь, просто сам этого пока не осознаёшь, — разрывает давящую тишину, в которой слышны только отчаянные попытки омеги сделать вдох, Биби.

Первый раз Мин Юнги убил в возрасте семнадцати лет.

========== Черное и черное ==========

   Комментарий к Черное и черное
   Песня Намминов
black wolf-defox 
https://youtu.be/VEzzW9Qzdr0
Два дня после ночи, которую Хосок хранит в самых потаённых уголках памяти, он Тэхёна не видит. Это было ожидаемо, учитывая раны омеги и время, которое требуется на реабилитацию. За эти дни три раза в спальне Хосока меняли постельное бельё и саму комнату убирали, но до сих пор, входя туда, он чувствует его запах и не вызывает других омег, не желая его перебивать. На третий день Чонгук поручает Намджуну и Хосоку сделать обход, навестить свои владения, а сам отправляется в один из крупных городов империи, откуда ему доносят новости о недовольствах. Главным в Иблисе остаётся помощник альфы и управляющий пехотой в войнах — Винх. Стоит господам покинуть Идэн, как дворец превращается в личное царство любимого омеги Дьявола — Рина.

Рину девятнадцать лет, и он достался Чонгуку во время набегов на северные земли. Омега рано понял, что необыкновенно красив, и научился умело пользоваться своей красотой. У Рина нежная, как шёлк, кожа, белокурые волосы, красивые черты лица, а главное, большие, смотрящие прямо в душу глаза цвета неба. Когда пала крепость отца омеги, то он сам вышел к воину, облачившись в свой самый лучший наряд, и получил за одну ночь с Дьяволом не только помилование для себя — семью Чонгук, как и всех правителей захваченных городов, казнил — но и стал его фаворитом. Рин всегда знает, чего хочет, пусть время и обстоятельства периодически корректируют, порой даже отменяют его планы, но он придумывает новые и никогда не сдаётся. Сейчас Рин хочет успеть первым родить Чонгуку наследника. Первый ребёнок будет главным претендентом на трон альфы, обеспечит Рину безбедное и безопасное существование и вытащит его, наконец-то, из гарема, превратив в официальную пару Дьявола. Только Чонгук ребёнка заводить не спешит, более того, Рин не может рисковать и понести без его на то разрешения, ведь альфа может ребёнка не принять, а омегу за вольность наказать. Рин по этому поводу сильно не переживает, предпочитает свою энергию на конкретные действия расходовать. Он долгими ночами, когда они, выдохшиеся после утех, лежат в постели, медленными шажками подводит Чонгука к необходимости успеть завести наследника.

У Рина нет конкурентов, за последний год только двое, кроме него, посещали спальню господина несколько ночей. Альфа повторно никого больше не звал. Джиу, очаровательного паренька, проданного в гарем два года назад и успевшего побывать в постели Чонгука больше десяти раз, Рин отравил. Чонгук тогда особо сильно не горевал, но повара казнить приказал. Субин, верная шавка Рина, и последний скорее готов терпеть его в постели своего альфы, чем кого-либо ещё. После смерти Джиу омеги от страха особо в постель господина не стремятся или, может даже, себя в полной мере не показывают. Рин живёт припеваючи и ни о чём не беспокоится. Не беспокоился. Омега, которого Чонгук привёз из Мираса, Рину не нравится. У него уже нюх на потенциальных конкурентов, и как бы он себя не убеждал, что низкорослый паренёк ему не угроза, чувство тревоги внутри не затыкается. Теперь, после смерти Риала, оно вообще Рину спать не даёт. Омега по несколько раз допрашивал слуг, проводивших парня из Мираса в покои господина, и хотя не особо сильно понял, почему погиб Риал, но догадывается, что из-за него.

Первая неделя в качестве прислуги для Юнги проходит сущим адом. Бао оказывается пятидесятилетним обозлённым на весь свет альфой, который не считает прислугу людьми, а его любимым занятием является издевательство над ней. Бао подчиняется весь обслуживающий персонал дворца, начиная с поваров и заканчивая садовниками. Если покойный Риал называл себя богом гарема, то Бао оказался дьяволом прислуги. Он не просто наказывает прислугу за нарушения, он будто делает это для собственного удовольствия. Наказание для альфы целый ритуал. Бао заранее требует вынести своё кресло на задний двор, берёт в руки чашу кумыса и с удовольствием наблюдает за тем, как очередной несчастный получает палками тяжёлые удары, притом не всегда заслуженные. К причинам ненавидеть Чонгука у Юнги добавляется ещё одна — вседозволенность управляющих среднего звена, которым альфа эту власть дал. Короткий диалог с Бао, скорее монолог последнего, произошёл с Юнги в его первое утро в крыле прислуги. Мужчина долго, в презрении скривив губы, рассматривал паренька, а потом, почесав жирный подбородок, заявил:

— Не работаешь — не ешь. Плохо работаешь — не ешь. Не выполняешь приказы — наказание. Ослушаешься — наказание. Будешь продолжать так на меня смотреть — наказание.

В первый же день Юнги отправили на задний двор в конюшню помогать ещё четверым слугам её чистить. На заднем дворе дворца помимо конюшни находятся бараки для слуг, где они живут, скотобойня и летняя кухня. Господа в эту часть двора не заглядывают.

Такой огромной конюшни и настолько красивых лошадей Юнги не видел ни у отца, ни у Джисона.

— Большая часть в походе с хозяевами, — прислоняется о черенок лопаты симпатичный молодой альфа лет двадцати. — Ты ещё не видел Маммона, Хана и Дамира. Увидишь, дышать перестанешь.

— Это кони Дьявола? — поднимает на него глаза вычищавший денник омега.

— Маммон — конь хозяина, Хан принадлежит господину Хосоку, а Дамир господину Намджуну. Ты откуда? Не похож на местного. Меня Дунг зовут.

— Из Мираса. Юнги, — бурчит омега и переходит к следующему отсеку, показывая, что не заинтересован более в диалоге.

Уже ко второй половине дня Юнги еле разгибает спину. Не привыкший к физическому труду омега, который вечно жил в окружении прислуги, еле передвигает ноги и мечтает рухнуть где-нибудь и заснуть. Желательно вечным сном. Когда объявляют обед, Юнги с трудом доползает до столовой для прислуги и с таким аппетитом поедает гороховую похлёбку, будто перед ним зажаренный ягнёнок. Замечаний Юнги не получает, исправно делает свою работу и старается не навлекать на себя гнев смотрителей. Спит омега ещё с четырьмя прислугами в одноэтажном бараке, в котором около тридцати крохотных комнаток. Стены и пол комнат покрыты глиной. В каждой комнате висит по фонарю, один сундук в углу для складывания одежды и узкие кровати у стен.

Слуги просыпаются до рассвета и собираются во дворе, где назначенные Бао люди, они же смотрители, распределяют кого куда. Смотритель за конюшнями, чьё имя Юнги не запомнил, вечно пропадает в сарае, где хранятся садовые принадлежности, то с одним омегой, то с другим, работников не достаёт, и хоть в этом Юнги везёт. Юнги всё ищет поводы и часто на передний двор ходит, лазейки высматривает, идею о побеге не оставляет.

К концу недели Юнги впервые присутствует на исполнении наказания, когда одного несчастного альфу, разбившего поднос с посудой, бьют палками на заднем дворе при всех. Юнги смотрит в землю, отказываясь наблюдать за муками несчастного, но его крики всё равно рвут барабанные перепонки и не дают сконцентрироваться. Когда наказание заканчивается, Юнги вызывают на кухню к Бао, где тот обычно и проводит большую часть своего времени.

— Поработаешь теперь во дворце, будешь мыть полы, отвечаешь за коридоры. К концу недели будешь на замене обслуживать гарем. Всё понятно? — чавкая, поглощает пищу мужчина.

— Найдёте пылинку и выпорете? — зло спрашивает всё ещё не отошедший от наказания во дворе Юнги.

— О нет, порка — самое легкое наказание, — гогочет Бао. — У меня фантазия куда обширнее. Будешь вот так со мной разговаривать, мы по пунктам весь мой список пройдём. Прислуга не те люди, с которыми надо мягко и нежно, они только язык силы понимают. Дай им волю, и обленятся, а потом меня же прирежут, поэтому и держу всех в ежовых рукавицах. Ты слишком мал, чтобы это понимать. А теперь дуй работать.

— А вы пробовали с ними, как с людьми? — не сдаётся омега.

— На порку нарываешься? — откладывает в сторону бокал вина и зло смотрит на него альфа. Юнги, повернувшись, покидает кухню.

***

Вторая неделя в роли прислуги подходит к концу. Юнги обошёлся без наказаний, но сильно похудел из-за недоедания и непосильного труда. С самого рассвета и до глубокой ночи омега не может найти даже пару минут присесть. Он сперва бежит в конюшню, потом убирать сад, оттуда на кухню мыть посуду, снова конюшня, уборка заднего двора после приготовления еды, опять посуда.

Сегодня вместо кухни он обслуживает омег гарема, которые нежатся под лучами весеннего солнца у бассейна, но в воду нырять из-за холода не осмеливаются. Юнги несёт к бассейну поднос, нагруженный бокалами щербета, и вновь бежит обратно, теперь уже за сладостями. Пока он, петляя по коридорам, идёт к бассейну из кухни, его нос щекочет запах разложенной по подносу в руках свежей выпечки, и он, глотая слюну, с трудом сдерживается, чтобы не съесть хотя бы одну. Юнги боится, что, если кражу обнаружат, его накажут, и не рискует. Вчера одного из парней били палкой по рукам за то, что он потянулся за хлебом раньше, чем смотритель разрешил приступать к еде. Юнги раскладывает блюдца со сладостями на столики у воды, усиленно игнорирует направленные на него презрительные взгляды и шепот, напоминающий шипение змей.

— Каким же надо быть страшилищем, чтобы, только увидев тебя, господин решил, что вы с навозом идеальная пара.

— А гонора-то сколько, оно и понятно, ты ведь себя в зеркале никогда не видел.

— Может, покойный Риал спутал и вместо шута тебя в гарем взял?

Юнги слышит всё, но уговаривает себя не реагировать, глаз от пола не поднимает.

И только Рин молчит. Он, перекинув ногу на ногу, сидит на низком лежаке и задумчиво за всем наблюдает. Этот громкий гогот и смех раздражают Рина. «Глупые омеги, которым только брось кость, и они, даже не разобравшись, по зубам ли она им, сразу же на неё накинутся. Господин выслал этого омегу убирать навоз в наказание, но за что он его наказывает? Почему не наказал так же, как и всех? Почему не выпорол прилюдно? Кто тут кому что доказывает, а главное, зачем? Этот омега тот, из-за кого убили Риала. Сам омега при этом жив. Что-то не сходится. Что-то здесь не так», — думает озадаченный Рин. Омега решает, что он его разгадает, а пока просто понаблюдает.

— Налей мне вина, — подняв бокал, постукивает по нему ногтем Рин.

Юнги, схватив кувшин, подходит и аккуратно, боясь пролить, наполняет бокал омеги, заставляя себя не смотреть на него, хотя хочется. У Рина большие глаза, густые ресницы, сочные и пухлые губы, но несмотря на это кукольное личико, взгляд его острый, как лезвие — Юнги на миг его ловит, но уже режется. Омега возвращается на кухню, а Рин долго ему вслед смотрит.

Он — опасность, а предчувствие Рина его никогда не обманывало. Лучше убрать эту опасность сейчас, пока она не разрослась, пока в своих руках хоть маломальскую власть не ощутила. Рин поднимается с места и вальяжной походкой идёт во дворец.

— Бао, Бао, Бао, — обходит стол в комнате отдыха, скользя по нему своим бокалом, Рин и с улыбкой смотрит на обнимающего какого-то омегу мужчину. — Всё не надоело по углам омег зажимать?

— Господин Рин, давно не навещаете старика, — подскакивает на ноги Бао и, поцеловав его руку, выгоняет всех и приглашает его присесть.

— Я ненадолго, по небольшому делу, — опускается в кресло Рин. — У тебя появился новенький, которого с гарема выкинули.

Бао кивает.

— Неужели он такой трудяга и умница, что я вижу его в полном здравии и на своих двоих? — изогнув бровь, смотрит на него омега.

— А вы бы так не хотели? — пытается сообразить Бао.

— Он мне не нравится, — хмыкает Рин. — Уберёшь его, вышлю тебе такого омегу, что умрёшь от восторга.

— У меня приказ, чтобы он жил, — растерянно говорит альфа.

— Вот оно как, — с трудом сдерживает вырывающиеся ругательства Рин. — Так изведи его до такой степени, пусть руки на себя наложит.

— Всё будет сделано.

— Чудесно, — омега поднимается на ноги и, улыбнувшись Бао, как ни в чём не бывало покидает комнату.

Поднявшись в свои покои, и выставив оттуда прислугу, Рин вдребезги разбивает поставленное в углу зеркало.

«Приказ, чтобы он жил, мой господин? Серьёзно?» — негодует омега. — «Не позволю. Только через моё бездыханное тело», — плюётся Рин и, завалившись на подушки, требует к себе музыкантов.

***

Первым во дворец, спустя почти три недели, возвращается сам Дьявол. Юнги по ажиотажу на кухне и во дворе понимает сразу, кто именно вернулся. Сам омега лишний раз на переднем дворе не мелькает и весь день чистит конюшню, в которую возвращают теперь уже всех лошадей. Юнги заканчивает уже свою работу, когда видит, как конюх за поводок ведёт к доселе пустующему стойлу удивительного по своей красоте коня. Он, не отрывая взгляда от животного, подходит ближе, мечтая прикоснуться к вороному красавцу.

— Даже не думай, — угрожает конюх. — Убирать денник Маммона лично моё дело, как и ухаживать за ним. Господин слишком сильно любит своего коня, а я отвечаю за него головой. Увижу рядом, убью.

— Я не причиню ему зла, — просит Юнги и протягивает руку, но получает по ней рукояткой хлыста.

— Я всё сказал, — конюх скрывается с конём в конюшне, а Юнги понуро плетётся на кухню.

***

Завтра Намджун покидает свой город, чтобы возвратиться с отчётом к Чонгуку. В Иблисе их ждут долгие разговоры о следующем походе и усиленная подготовка.

Намджун очень любит пешие прогулки по городу на закате, а учитывая, что вновь покидает родные земли на неопределённый срок, то, взяв с собой двух воинов, выходит в центр погулять. Обычно свой путь он начинает с центрального базара, особенно с той его части, где продают специи. Намджун обожает медленно ходить меж рядов, втягивать в себя терпкий запах пряностей, слушать болтовню торговцев и подолгу рассматривать каждый мешочек. Торговцы любят его визиты не меньше, всегда оставляют для главного альфы лучшее и знают, что он щедро за всё заплатит. Нагулявшись на базаре, Намджун обычно через узкие улочки идёт в сторону маленьких парков, где под вечер на низких табуретах восседают и пьют кумыс старцы. Альфа уделяет им хотя бы час своего времени, внимательно слушает сказания о прошлом, чему-то учится, а сам почтенно молчит.

Просидев со старцами достаточное количество времени, Намджун решает закончить вечер пешей прогулкой до дворца. Он выбирает не центральные, а внутренние улочки и дворы и, размышляя, медленными шагами двигается ко дворцу, когда внезапно замирает на месте, услышав звонкий смех, идущий с противоположной стороны каменного забора. Заливистый, искристый смех манит, он подходит к забору вплотную, понимая, что на ту сторону заглянуть не получится, вслушивается и слышит на что-то жалующийся голосок. Этот голос словно пропитан мёдом, Намджун им упивается, пропускает в самое нутро и думает, что груженных золотом лошадей бы к ногам хозяина этого голоса приводил, лишь бы тот не умолкал. Смех возобновляется, и Намджун, отправив воинов обойти забор слева, сам идёт справа в поисках ворот. Не увидев, кому принадлежит этот смех и сладкий голос, — он не уйдёт. Намджун замечает ворота раньше своих воинов. Он подходит к ним, на ходу придумывая, зачем правителю города понадобилось резко навестить дом, судя по всему, или купца, или зажиточного гражданина, и только протягивает руку к кольцу на воротах, как дверь распахивается, и в альфу со всего разбега налетает парень. Намджун с трудом удерживает равновесие, а растерянный омега, за которым, оказывается, несётся маленький пёс, его не удерживает. Альфа ловит уже готовящегося приземлиться на пыльную дорогу паренька и, притянув ближе, сам теряет почву из-под ног.

Необыкновенный.

Намджун так и держит его за плечи, не слушает подбежавших и запыхавшихся воинов, смотрит в глаза цвета янтаря и с разумом прощается. Такой красоты свет не видал. Намджун точно. Омеге на вид лет семнадцать. Его отливающие под солнцем, как драгоценный металл, локоны обрамляют красивое личико, Намджуну хочется жмуриться от этого блеска, но он лучше ослепнет, чем хоть на миг глаза от него оторвёт. Его губы будто созданы для поцелуев, они такие же сочные на вид, как мякоть опробованных днём персиков на базаре. Омега смотрит на него сперва испуганно, потом с интересом, Намджун в глубине его глаз ночное полотно неба с усеявшими его бриллиантами звёзд видит. Мало было такой чудовищной пытки волшебной внешностью, так он и пахнет ещё золотом среди пряностей — он пахнет шафраном. Намджун его про себя золотым мальчиком называет, как он своей красотой и блеском любую драгоценность в его дворце затмит, представляет.

— Кто ты? — наконец-то отходит от немого восхищения Намджун, а интерес на дне чужих глаз вновь испугом сменяется.

Парнишка опускает глаза, вздыхает, смотрит в сторону, заставляя и альфу туда повернуться, и, резко его толкнув, срывается вниз по улице.

— Поймать и привести, — приказывает Намджун воинам, а сам на поднявшуюся за парнем пыль смотрит. Воин поражён в самое сердце. Тот, кто думал, что видел всё и ничто не удивит, минутной встречей повержен, как в нём его новая одержимость корни пускает, чувствует. Она уродливая и жадная, она в нём без разрешения поселяется, в каждый уголок нутра проникает, «он должен быть только твоим» нашёптывает. Намджун уже и не сомневается.

Воины возвращаются ни с чем, омега смог ускользнуть. Намджун не расстраивается, входит во двор дома, из которого выбежал парень, и требует хозяина. Дом принадлежит мелкому купцу, а сам хозяин оказывается не в городе. Альфу встречает супруг, который, поняв, кто перед ним, сразу же чуть ли на колени не падает, думая, что чем-то вызвал его гнев. Намджун спрашивает о золотоволосом, но омега оказывается не в курсе. Он вызывает прислугу и узнаёт, что паренёк приходил за семенами и живёт в доме одного из приближенных воинов Намджуна - Пак Хуана, который раньше командовал одним из отрядов Чонгука. Намджун довольным возвращается во дворец.

***

Не спится. Юнги ворочается по расстеленной на деревянной скамье, служащей ему кроватью, грязной материи и продолжает вслушиваться в храп и сопение соседей. Всё тело чешется, притом так сильно, что хочется собственноручно содрать с себя кожу. Баней прислуге можно пользоваться только раз в неделю, но учитывая, сколько работы он выполняет в день и то, что большая её часть — это буквальное копание в дерьме, он бы купался каждый вечер.

Сколько бы омега ни старался, от чесотки не может заснуть. Невыносимо хочется купаться, хотя бы на пару минут бы в бассейн нырнуть, но даже если Юнги не увидят, утром грязный бассейн точно заметят. Голова чешется так, что Юнги начинает казаться, что у него вши завелись. Так продолжаться не может. Можно попробовать хотя бы в пруд в саду разок окунуться, это уже будет блаженством. На дворе середина весны, и пусть пока всё ещё прохладно, Юнги готов перетерпеть холодную воду, лишь бы смыть с себя запах навоза. Он осторожно поднимается с места и тихо, чтобы никого не разбудить — хотя уставших после тяжелого труда слуг даже нашествие врагов не разбудит — выходит из барака. Он на цыпочках пробирается к пруду и прислушивается. Слышно только коней и сверчков, порой доносятся голоса воинов, охраняющих дворец, но в сад они вряд ли придут. Омега второпях снимает с себя лохмотья, служащие ему одеждой, и, морщась от ледяной воды, ныряет в воду сразу с головой, не давая себе шанса испугаться холода. Он выныривает в блаженстве, тело привыкает к температуре, вода ласкает кожу, и начинает мыть волосы. Выходить уже не хочется, но надо, ведь если его обнаружат, то точно накажут. Он решает ещё пару минут поплавать и, в очередной раз выныривая, внезапно чувствует забившийся в ноздри запах костра, хотя нигде не разведён огонь. Он лихорадочно оглядывается в темноте, прекрасно зная, кто именно так пахнет, но никого не видит.

Юнги уверен, у него уже паранойя, и это смешно, ведь альфа, вернувшись с поездки, ни разу о нём не вспоминал, а Юнги ни разу о нём не забывал. Это из-за него он вынужден тайком купаться в ледяной воде, из-за него он недоедает, так далеко от дома и лишён всего. Юнги захочет, его не забудет, поэтому, не выслав ему мысленно ежедневную дозу проклятий, ни в коем случае не засыпает.

Чонгук даже не ложился. После долгого разговора с Хосоком о предстоящем нашествии он провёл час с Рином и вышел подышать ночным воздухом и заодно проверить охрану, когда услышал всплески воды со стороны сада. Чонгук решил, что это птицы или гуляющие во дворе псы, но всё равно забрёл в сад. Он узнал его по макушке. Альфа, не создавая шума, сразу встал за большую колонну, любуясь купающимся в свете луны омегой.

Чонгук всё это время хотел его увидеть и сам же в себе подавлял это желание. Во время визита в соседнюю империю, всю дорогу, с момента прибытия во дворец — неважно, Чонгук не может перестать о нём думать, но при этом категорически запрещает себе переходить в крыло прислуги и вообще как-то им интересоваться. Одержимость другим человеком вряд ли похвальная черта для правителя, тем более, если учесть, что предмет его одержимости спит и видит, как перережет ему глотку. Но сейчас, стоя здесь и наблюдая за ним, он понимает, насколько сильно соскучился по его мечущим огни глазам, по грудному голосу, посылающему большей частью проклятия, по вздернутому носику и этому испепеляющему взгляду, где ростом метр с половиной он всё равно умудряется смотреть на него свысока. Омега выходит из воды, Чонгук не дышит. Его фарфоровая кожа светится под лунным светом, у альфы ладони в кулаки, чтобы зверя удержать, сжимаются. Желание в горле колючим комом собирается, Чонгуку с каждым разом его проглатывать всё сложнее. Он ведь может подойти, перекинуть его через плечо и унести в свою спальню, где долгими часами будет учить повиновению, вытрахивая из него всю непокорность. Но Чонгук боится, он только сейчас понимает, что боится не его ненависти, ему даже на чувства омеги плевать, он боится, что потушит огонь в этих глазах, сломает это бешеное желание не подчиняться, превратит его в одного из тех нескольких сотен в своём гареме. Юнги похож на степного орла. Чонгук его длинными красивыми крыльями восхищается, ломать их не хочет и очень надеется, что не придётся. Этого орлёнка хоть в клетку посади, он всё равно будет свободным, потому что свобода его у него внутри, под грудной клеткой таится. Именно поэтому всё, что остаётся зверю — это жадно разглядывать сводящее его с ума тело, которое заметно схуднуло, и альфа это замечает. В этом омеге эстетично всё: его выпирающие рёбра, которые хочется ласкать, тонкая талия, которую, альфе кажется, он ладонями обхватить может, красивые бёдра и главное, несмотря на недоедание, округлая и сводящая с ума попка. Чонгук пожирает его взглядом, капая слюной на мраморный пол, но расстояние не сокращает, иначе даже страхи его не остановят. Пока Чонгук может, он будет терпелив, надеясь, что омега первым сдастся.

Второпях нацепив на себя одежду, Юнги вновь всматривается в темноту и, никого не обнаружив, бежит в сторону бараков. Чонгук возвращается обратно в спальню, требует к себе парня с тёмными волосами и невысоким ростом и до утра заставляет его громко стонать, представляя вместо него омегу из Мираса.

***

Чимину сегодня исполнилось семнадцать лет, и он уже уверен, что из-за собственной глупости вряд ли будет праздновать восемнадцатилетие. Омега родился и вырос в семье известного воина Пак Хуана, долгое время служащего в армии «империи черепов». Чимин не знает, что такое нищета, всегда жил в достатке и является одним из четырех сыновей омег Хуана. Двое уже женаты, а Чимин и брат, который старше на год, пока дома. Чимин самый красивый и самый взбалмошный сын Хуана. Омега, красота которого не может оставить равнодушным никого, отца не слушается и отправляет всех сватов обратно с пустыми руками. Все знают, что у Хуана два холостяка сына, но если старшего видели, то младшего нет. Согласно негласным правилам империи, семья, в которой рождается красивый омега, при достижении парнем возраста четырнадцати лет должна представить его в гарем главы города. Если смотритель за гаремом парня не выберет, то он может вернуться домой и строить свою жизнь как хочет. В случае скрытия и последующего обнаружения такого омеги, родителей и самого парня может ждать жестокая кара. Хуан знает, что его ждёт, если кто-то обнаружит, что он скрывает сына, но уговорить его показаться во дворце за эти годы так и не смог. Все разговоры об этом заканчивались скандалами, где омега грозился в случае, если его насильно потащат во дворец, наложить на себя руки. В итоге старый альфа сдался, а Чимин практически не покидал дом, боясь быть замеченным. У Чимина есть весомая причина так сильно рисковать — он влюблён. Чимин безумно любит одного альфу вот уже на протяжении четырёх лет и с нетерпением ждёт, когда он уже придёт за ним. Впервые они встретились в доме Пака в Иблисе, где раньше и проживала вся семья. Воин, который приходил к отцу, попросил его дождаться, и Чимин пообещал. Он будет принадлежать только этому альфе, а явно не тому, от кого столько лет прятался, ставя под огромный риск отца и всю семью.

Но сегодня Чимин сделал глупость. Мало того, что вместо того, чтобы отправить за семенами слугу, он решил прогуляться и сам пошёл, он ещё и голову не покрыл, как обычно, и столкнулся у ворот с тем, кого бы предпочёл никогда не встречать. Чимин, ещё убегая, успокаивал себя тем, что это ничего ещё не значит, вряд ли он вызовет интерес того, кому руки целуют все омеги города, но увидев за собой погоню, понял, что попался. Чимин хитрит и не бежит в сторону дома, а избавляется от преследователей на одной из улочек. Придя домой, он поднимается на второй этаж и запирается там, пытаясь успокоить бешено бьющееся от испуга сердце. Ночь для Чимина проходит беспокойно и почти без сна. Только утром следующего дня он наконец-то расслабляется — его не нашли или им не заинтересовались. Чимину подходят оба варианта.

Он сытно завтракает с семьей и весь день проводит в саду, помогая садовнику и ухаживая за цветами. Разомлевший после ужина омега поднимается к себе, планируя лечь пораньше, и только снимает с себя одежду, как слышит со двора громкий стук в ворота. Маленькая заноза отчаяния, поселившаяся в нём вчера днём, вмиг разрастается до огромного колючего куста, который изнутри его кожу распарывает, не умещается. От внезапно обуревающего неконтролируемого страха дрожат руки, челюсть парализуют сухие рыдания, а примерзшие к ледяному полу ноги отказываются двигаться. Нет ни единой попытки уговорить себя, представить, что это просто гости, попробовать успокоиться. Чимин будто летит головой в зияющую пропасть, но даже на её дне он отчётливо различает чужой голодный взгляд. Он подходит к окну, прислоняется к нему лбом и чувствует, как его накрывает такой тяжелой волной отчаяния, из-под которой ему уже не выбраться. По тому, как их двор заполняет чуть ли не целая армия, Чимин понимает, что сомнений быть не может — сам хозяин города явился в их дом.

— Господин, чем обязаны такой чести? — встречает почтенного гостя прямо во дворе  Хуан и приглашает пройти в дом.

— Я сам пришёл за тем, что ты должен был привести ко мне лично, — холодно отвечает ему Намджун и проходит в просторную гостиную.

— Простите меня, раба своего, если я и сделал какую-то оплошность, но видят высшие силы, я ни разу не позволил себе поступка, способного вызвать ваш гнев…

Намджун взмахом руки заставляет умолкнуть мужчину и, подойдя к креслу, опускается в него.

— Покажи мне свой гарем.

— Как скажете, — опускает глаза Хуан после пары секунд непонимания и подзывает прислугу.

Намджуну достаточно и одного взгляда, чтобы понять, что того, кого он ищет, нет среди гаремных омег. Но альфа не сомневается, что он в этом доме — запах шафрана ноздри щекочет, его зверя дразнит.

— Это все омеги в доме? — хмурится Намджун. — Я хочу видеть всех, и прислугу вызови.

Пак выполняет поручение господина, с ужасом осознавая, кого именно так рьяно может искать Ким. Когда Намджун не находит его и среди прислуги, альфа в своих мыслях убеждается.

— Ты точно мне всех омег в доме показал? — подходит к нему Намджун и нависает сверху, буравя острым, как клинок, взглядом. — Дело в том, что у меня есть подозрения, что ты скрыл одного омегу от меня, нарочно или неосознанно, неважно. Скрывать что-то от своего господина — преступление, и плата за это будет для тебя очень высока. А я не хочу так, учитывая, как верно ты служил и Гууку, и мне эти годы. Поэтому даю тебе последний шанс. Вызови сюда всех омег.

— Да, господин, — дрожащими губами отвечает напуганный Хуан. — У меня есть сын, омега, я позову и его.

«Пожалуйста, отец, молю, не выдавай меня», — шепчет про себя подслушивающий весь разговор, спрятавшийся за балкой на втором этаже Чимин.

Хуан приказывает прислуге привести брата, и Чимин, выдохнув, возвращается в свою комнату. Отец выиграл для него время, и омега этим воспользуется. Он накидывает на ночную сорочку халат и перелезает через окно. Омега, хватаясь за выпирающие кирпичи и плющ, аккуратно спускается вниз и крадётся к воротам позади дома, которыми пользуется прислуга.

— Не он, — рычит теряющий терпение Намджун, взглянув на старшего сына Хуана.

Альфа отложил отъезд в Иблис на завтра из-за паренька, который словно под землю провалился, но он его найдёт. Надо будет, Намджун прикажет каждый дом в городе обойти, но этого омегу получит.

Аккуратно, без шума открыв калитку, Чимин выбегает на улицу и сразу бьётся лбом о железные доспехи воина Кима. Его хватают, скручивают руки и волокут обратно в дом.
Намджун, услышав крики со двора, победно скалится, а Хуан просит себе воды. Через минуту Чимина втаскивают в комнату и швыряют под ноги довольного Намджуна.

— Я выставил войска по всему двору, не простил бы себе, если бы опять тебя упустил, — поднимается на ноги альфа и, подойдя к сидящему на полу парню, обхватывает пальцами его подбородок, заставляя смотреть на себя.

Великолепный.

Намджун смотрит и насмотреться не может. Он красоты доселе, оказывается, и не знал, потому что вся она в одном человеке собрана. Отныне синонимом этого слова для Намджуна будет этот сидящий на полу и метающий в него взглядом молнии омега.

— Ты знаешь, что скрывать красоту нельзя? Знаешь, что кара за это так же высока, как и за убийство, ведь такое сокровище, как ты, должно принадлежать господину, — жадно смотрит на дрожащие губы.

— Знаю, — еле слышно выговаривает парень.

— Так почему ты не был мне представлен?

— Потому что я люблю другого, — говорит твёрдо, смотрит прямо в глаза.

— Какая жалость, — кривит рот Намджун, — но твоё тело принадлежит мне, — приближается к лицу, пальцем пухлые, в нём все барьеры в пыль стирающие губы, обводит. — А сердце мы вырвем и скормим псам вместе с тем человеком, которого ты в нём хранишь, — поглаживает его по щеке и получает плевок в лицо.

Бесстрашный.

Намджун утирает лицо, а потом, размахнувшись даёт омеге сильную пощёчину, от которой тот, покачнувшись, с трудом удерживается, чтобы не завалиться на бок.

— Во дворец его, — приказывает воинам альфа, и Чимина выволакивают во двор.

Проводив безуспешно пытающегося вырваться из рук воинов омегу взглядом, Намджун достаёт кинжал из-за пояса и протягивает его Хуану.

— Ты не просто обманул меня, ты сделал это два раза, поэтому или ты сам лишишь себя жизни, или я прикажу закрыть двери и окна и спалю этот дом вместе со всеми, кто в нём. Выбирай, только быстро.

Чимин отбивается, кусается, один раз даже отбегает, но его валят на выложенный камнями двор, оставляя на коленях и локтях синяки, а потом, пару раз ударив в живот, перекидывают скулящего омегу через лошадь и связывают руки и ноги.

— Отец, — сквозь слезы, задыхаясь от боли, зовёт омега. — Помоги мне, отец.

Но из дома никто не выходит.

Намджун выдёргивает кинжал из живота замертво свалившегося у его ног когда-то доблестного воина и, вытерев лезвие, убирает его за пояс.

— Где отец? Позови отца, — кричит увидевший вышедшего альфу и пытающийся соскользнуть с коня Чимин.

Намджун смеряет его презрительным взглядом и, не удостоив ответом, взбирается на Дамира.

Процессия покидает двор Паков, который Чимин больше никогда не увидит.

***

Юнги не может себя заставить перестать хоть издали любоваться Маммоном. Каждый раз, когда коня выводят из конюшни, омега провожает его зачарованным взглядом. Величественный конь горделиво вышагивает по двору, его шерсть красиво переливается под солнцем, а пышный хвост развевается по ветру. Маммон словно знает, что он прекрасен, и знает, кому именно принадлежит. Юнги так раз за разом и провожает его восторженным взглядом, умирая от желания подойти и хоть разок по его шерсти ладонью провести.

Сегодня после обеда, закончив кормить лошадей, Юнги, пока все слуги заняты на переднем дворе, пробирается к стойлу Маммона и, впервые в жизни побаиваясь коней, подходит к нему. Он несмело протягивает руку и медленно поглаживает его. Конь не противится, напротив, подставляет ему холку, и омега, радуясь такой странной и только зарождающейся дружбе, ярко улыбается. Довольный собой и тем, что всё-таки добился желаемого, Юнги возвращается к работе.

Пару дней проходят, как в тумане, — у Чонгука гости, дворец кишит людьми, все носятся по нему, потеряв головы. Юнги, как и другой прислуге, от количества работы приходится спать по три часа в сутки и даже пропустить несколько раз приём пищи.

Следующим утром после ухода гостей Юнги возвращается снова в конюшню и приступает к своим каждодневным обязанностям. Маммон в стойле, значит, Дьявол во дворце. Юнги неосознанно вычисляет присутствие и отсутствие Чонгука по его коню. Закончив уборку навоза, он, воспользовавшись тем, что остальные слуги вывозят его на тележках за пределы двора, подбегает к Маммону поздороваться. Конь, который, кроме конюха и хозяина никого к себе не подпускает, словно узнаёт омегу, ржёт, принимает ласку. Юнги становится ближе, и конь трётся носом о его лицо, омега чуть ли не визжит от счастья, но оно меркнет вмиг, когда сильные руки хватают его за плечи и волокут во двор. Схватившие омегу слуги швыряют его под ноги восседающего в уже вынесенном во двор любимом кресле Бао.

— Правила, значит, нарушаешь, — довольно усмехается мужчина. — Привяжите его к дереву, — приказывает он слугам.

— Я ничего не сделал! — кричит Юнги, пока его тащат к дереву, наматывают на руки верёвку и задирают рубаху. — Я просто погладил его. Я ничего не сделал.

— Тебя предупреждали, что к коню господина подходить нельзя. Ты ослушался, — выбирает из поднесённых к нему палок альфа.

— Ты, жирный ублюдок, меня не за что наказывать! Я просто его погладил! — продолжает кричать омега, мысленно готовясь к боли.

— Мне плевать, даже если ты вообще ничего не сделал, не заходил в конюшню. Скажем, у меня такое настроение. Хочу тебя наказать — наказываю, — скалится Бао и, передав выбранную палку своему помощнику, готовится наблюдать за наказанием.

Юнги сжимается, мысленно собирается, но ему это не помогает, первый удар палкой по обнажённой спине, и у омеги от боли из глаз искры сыпятся. Второй удар, и Юнги кричит так, что сам от своего вопля глохнет. Крику омеги вторит доносящееся из конюшни ржание коня, стук копытами, и через минуту оттуда выбегает парнишка, кричащий, что Маммон взбесился. Конюх бежит успокаивать коня, который встал на дыбы и грозится переломить денник, а Бао приказывает продолжить наказание.

Чонгук в главном зале дворца общается со своими людьми, когда слышит громкое ржание Маммона. Альфа, бросив все дела, быстрыми шагами идёт на задний двор, в конюшню.

Конюх и мальчишка, ему помогающий, заметив господина, сразу отходят в сторону, а Маммон, увидев хозяина, моментально успокаивается.

— Простите, господин, — молит стоящий уже на коленях конюх, — этот омега взбесил коня.

— Какой омега? — рычит на него Чонгук, продолжая поглаживать коня, и слышит крик со двора, от которого Маммон опять начинает биться в стойле.

Чонгук, оставив коня, выходит из конюшни и, обойдя её, натыкается на мини представление, поставленное Бао.

Бао и слуги, увидев господина, сразу склоняют голову, а альфа подходит к привязанному к дереву омеге.

— Что он натворил? — смотрит на Юнги, но спрашивает Бао Чонгук.

— Он посмел подойти к вашему коню, хотя мы запрещали и предупреждали, — запинаясь, отвечает Бао.

— Я просто погладил коня, — глотает слёзы Юнги, не позволяя им вырваться наружу.

— Моего коня трогать нельзя, а вызывать у него симпатию — тем более, — усмехается альфа. — Я сам его накажу, — поворачивается к Бао. — Приведите его ко мне вечером, только сперва смойте с него эту грязь, воняет, как из помойной ямы, — морщится Чонгук и идёт обратно во дворец.

Юнги не знает, ему радоваться или плакать отмене наказания, ведь оно заменится другим, и кто знает, какое в итоге будет хуже. Весь оставшийся день омега на нервах, дёргается от каждого подходящего к нему человека, думая, что уже пора. Юнги даже не ужинает, боится попадаться на глаза и, забившись в барак, мечтает, чтобы Дьявол о нём забыл. Но мечты в случае Юнги скорее больше склонны не сбываться, чем наоборот, поэтому с наступлением сумерек его тащат в купальню для слуг и, отмыв всю грязь и одев в чистую одежду, сопровождают в покои господина.

Ковёр сменили — это первое, о чём думает Юнги, стоит пройти в спальню, и чувствует, как сдавливают грудь свежие воспоминания.

Чонгук стоит у стены и задумчиво рассматривает гобелен. Заметив омегу, он обходит кровать и, опустившись на неё, требует парня подойти. Юнги и с места не двигается, Чонгук и не ждал. Слуги насильно волокут его к ногам господина, а альфа, обхватив парня поперёк, укладывает его животом на свои бёдра. Юнги не видит палки или плети, но легче от этого не становится — никогда не понятно, что у Чонгука на уме. Он брыкается, пытается соскользнуть с его бёдер, но Чонгук сильно перехватывает его за шею и вжимает лицом в постель, второй рукой он рывком стаскивает с него и так еле держащиеся на нём штаны и сразу же обжигает ягодицы болючим шлепком.

— Это не больно, это обидно, — сильно сжимает в руке одну половинку Чонгук. — Зная тебя, ты бы лучше под палкой простоял, но я люблю твою злость и не доставлю тебе такого удовольствия, — ещё один шлепок.

Чонгук бьёт сильно, не жалеет. Он не прав, что не больно — больно. Но глаза Юнги жгут вовсе не слёзы боли, а слёзы обиды. Он кусает покрывало, жмурится так, что боится, что больше никогда веки поднять не сможет, но терпит унижение, не просит, не плачет. Юнги не бросает попыток соскользнуть, но после каждой из них получает всё новый и ещё более сильный шлепок. Чонгук любуется красными отпечатками своей ладони на белоснежных ягодицах, зубы до крошащейся эмали сжимает, чтобы не погладить, ещё хуже — укусить. Хочется сомкнуть клыки вокруг этой плоти до крови, пусть кричит и бьётся, пусть клянётся убить и век ненавидеть, Чонгук его всё равно сожрал бы. Он делает паузу, медленно и даже нежно проводит по ягодицам ладонью, Юнги замирает, дыхание задерживает и вновь вскрикивает, получив шлепок. Юнги уже потерял счёт шлепкам, задница горит огнём, терпеть сил нет. Он немного двигается под его руками назад, а потом согнувшись, что есть силы, вонзается зубами в его бедро. Чонгук за волосы с силой отдирает его от своей плоти и, кинув на постель, вжимает в неё, блокируя конечности.

— Ну же, давай, вырывайся, плюйся, кусайся. Меня это всё не пугает, не отталкивает, ты во мне своей дикостью костры разводишь, — шумно внюхивается, носом вниз ото лба до подбородка скользит. — Скажи, как сильно ты меня ненавидишь. Скажи, как мечтаешь мою кровь пустить, — обхватывает его губы зубами, оттягивает. — Скажи.

— Ненавижу, ненавижу, ненавижу, — пытается, упершись ладонями в его грудь, его оттолкнуть, но Чонгук даже на сантиметр не отодвигается. Юнги брыкается, клацает зубами, пытаясь его укусить, но альфа откровенно над ним смеётся, издевается, не позволяет к себе приблизиться.

— Чтобы ты сдох, чтобы сгорел в аду, чтобы тебя четвертовали, чтобы на куски порезали. Я тебя так ненавижу, что сам бы это сделал, я бы тебя зубами разорвал, — рычит, на дне глаз Чонгука огонь густой, тягучей, как смола, похотью заменяется. — Ненавижу, — уже несмело добавляет, испугавшись этой темноты в его глазах, и шумно сглотнув, умолкает.

— Не надоело навоз убирать? — Чонгук зарывается в выемку меж ключиц. — Не надоело питаться похлёбками, спать на досках? — подбородок целует, вновь к губам возвращается. — Не надоело притворяться сильным? — с силой на губы надавливает, размыкает, целует жадно, пальцами вокруг запястий кандалы из синяков оставляет. Юнги кусает, Чонгук опять не удивляется.

— Я не притворяюсь, — шипит омега. — Я такой и есть, — ёрзает под ним, себе же хуже делает.

Чонгук даже от взгляда на него возбуждается, а тут он лежит под ним запыхавшимся, в тонкой одежде, такой желанный, такой тёплый, в нём утонуть с головой хочется. Чонгук вновь целует, вновь на своих губах свою кровь чувствует, бесится.

— Хватит упираться, — рычит.

— Не делай этого, — храбрится омега, у самого сердце на тонкой нити висит, как лист, на ветру дрожит. Чонгук смотрит так, что Юнги кажется, сегодня он эту спальню просто так не покинет, он его, не вкусив, не отпустит. Его возбуждение на дне глаз адским пламенем горит, Юнги отчётливо треск горящих поленьев слышит, запах горелого чувствует. Он на ходу себе спасение придумывает и, ничего не придумав, самое первое, что на ум приходит, выпаливает: — Ты можешь взять меня силой. Я не справлюсь с тобой, ты сильнее физически.

Чонгук не хочет слушать, разговаривать, он хочет его голым в своих руках, хочет, чтобы его простыни запахом сливы пропитались, а сорванный к утру голос омеги только его имя выстанывал, но Юнги не умолкает.

— Неужели ты, правитель Востока, тот, перед кем падают ниц даже короли, настолько опустишься? — вкрадчиво спрашивает Юнги, в самую правильную точку бьёт.

Альфа мрачнеет, отстраняется, обхватывает пальцами его горло и резко давит.

— Ты дышишь, потому что я тебе разрешаю, — зло говорит Чонгук. — Ты испытываешь моё терпение. Это было весело в начале, но если ты не уберёшь когти, я их с мясом вырву. Ты хоть понимаешь мою власть над тобой? Осознаешь её? Я надавлю чуть сильнее, и тебя не будет.

— Так надави, — сквозь зубы цедит омега.

И Чонгук давит. Видит, как задыхается Юнги, как бессильно открывает и закрывает рот, не в силах вдохнуть кислорода, но пальцы не размыкает.

— Убей меня, — шипит красный от удушения Юнги, вцепившись в руку на своём горле. — Почему ты не убьёшь меня?

Чонгук моментально убирает руку, а потом, привстав, швыряет омегу на ковер. Юнги встав на четвереньки пытается откашляться и массирует горящее горло, на котором всё ещё чувствуются чужие пальцы.

— Уведите, — приказывает Чонгук слугам стоящим за дверью.

— Ответь мне! — кричит Юнги, пока его по полу волокут на выход. — Почему ты не убьёшь меня?

Чонгук продолжает слышать его голос даже из коридора. Он тяжело опускается на кровать и массирует виски.

— Надо бы убить, пока ты не убил меня.

========== Белый мрамор с красным крапом ==========

   Комментарий к Белый мрамор с красным крапом
   Песню можете слушать ко всей главе, но для меня она целиком и полностью принадлежит последней сцене и Юнгукам. Тут плейлист, но вы слушаете только первую.
1001 gece
https://soundcloud.com/linn11/binbir-gece-soundtrack
Чимин насильно забравшего его из дома альфу больше не видел. Ночь он провёл во дворце под охраной двух стражников, а на рассвете его с завязанными руками затолкали в паланкин, и только на полпути омега узнал, что они направляются в Иблис. Это и есть основная причина того, почему Чимин всё ещё держится. В Иблисе есть возможность встретить или самому отыскать того, кого он столько времени ждёт. Чимин надеется и верит, что он жив и что искал, но не нашёл пока. Думать о том, что альфа его забыл, он себе запрещает. Чимин очень хочет вернуться домой к семье, но понимает, что сбежать не получится — его паланкин охраняют пятеро, руки ему развязывают только для приёма пищи или когда выводят по нужде, поэтому он терпеливо переносит долгий путь и надеется найти в Иблисе свою любовь, а если нет, то смерть.

Сразу после прибытия Чимина приводят в гарем Ким Намджуна и передают в руки управляющего Диаса, который, узнав, что господин вызовет омегу этой же ночью, созывает помощников и начинает хлопотать над Паком. Чимин не ругается, не дерётся, отрешенно смотрит сквозь приводящих его в порядок слуг и думает о своём. Он даже не разговаривает, на вопросы не реагирует, только один раз на вопрос Диаса, знает ли он, как надо радовать господина, отвечает, что он лучше умрёт. Диас сразу же прогоняет помощников и, присев напротив омеги, всматривается в янтарного цвета глаза:

— Ты красив. Безумно красив. На сегодня в гареме ни у одного из господ нет такой красоты. С такой внешностью ты можешь получить всё, что хочешь, в том числе сердце господина.

— Оно мне не нужно, меня не его сердце интересует, — спокойно отвечает омега.

— Больше никогда такое вслух не произноси! — восклицает Диас, в ужасе прикрыв рот. — При нём ни в коем случае. Ты не представляешь, насколько он жесток и как ужасен в гневе.

— Он забрал меня насильно. Я ему не дамся, я лучше умру, потому что моим первым альфой должен быть тот, кому принадлежит моё сердце, — твёрдо заявляет Чимин. — Иначе я эту боль не вынесу.

— Не сходи с ума! Что ты знаешь о боли! — у Диаса язык от возмущения путается. — Одно упоминание имени другого альфы смерти равно. Он прикажет вбивать тебе под ногти нагретые иглы, прикажет оставить тебя на ночь в комнате с крысами, они будут жрать твою плоть, а ты будешь очень долго не умирать. Он отдаст тебя своим воинам, и от тебя ничего не останется. Это не просто слова, это то, как всё здесь и бывает. Береги свою красоту, себя, завоюй его сердце, и он положит к твоим ногам весь мир.

— С чего это ты такой добрый? — угрюмо смотрит на него омега.

— И мне перепадёт, — улыбается Диас. — Ублажи его, прошу тебя, не заставляй меня выносить из его спальни твой труп, в лучшем случае, потому что скорее всего так легко тебя не убьют, — договаривает и вновь зовёт помощников продолжить.

Чимин слышит, но не слушает. Он только кивает на всё и послушно разводит руки, пока его заворачивают в тонкий, расписанный дивными птицами, серый шелковый халат. Ближе к полуночи сидящего в углу и так и не притронувшегося к еде омегу требуют идти за стражниками. Чимин ступает по застеленному коврами коридору босыми ногами, уговаривает себя не лечь на него лицом и не биться в припадке, как в детстве, когда не хотел куда-то идти или что-то делать, только тогда его бы погладили по голове и успокоили, а здесь скорее всего сломают ноги. Он отчётливо помнит ту пощёчину, будто она была вчера, щека вновь ноет, а во рту чувствуется омерзительный привкус крови. Чимин, не позволяя страху вырваться наружу судорожными рыданиями, продолжает свой путь и останавливается напротив двери, открыв которую, его толкают внутрь.

В спальне никого нет. Огромная кровать с изумрудного цвета балдахином, два кресла, низкий столик, инкрустированный слоновой костью, рядом с ними тумбы по углам, на которых стоят изящные подсвечники. Пламя от свечей бросает причудливые тени на стены, которые в воображении Чимина похожи на разинувших пасти чудовищ, как и хозяин этой комнаты, который вызывает в омеге парализующий животный страх.

Вся комната отделана в тёмных тонах, тяжёлые винного цвета шторы, расшитые золотистыми узорами, полностью закрывают окна, не позволяя лунному свету просочиться внутрь и вдохнуть жизнь в пристанище Монстра. Спальня под стать своему хозяину, такая же опасная и заставляющая покрываться ознобом. Стражники остаются за дверью, а Чимин проходит к окнам, намереваясь открыть шторы и хоть в небе найти себе успокоение. Отодвинув тяжёлую ткань, омега видит, что между окнами есть ещё и дверь, которая ведёт на маленький балкончик. Чимин толкает легко поддавшуюся дверь и выходит наружу, наконец-то вдыхая свежего ночного воздуха. Спальня находится на четвёртом этаже дворца, внизу снуют туда-сюда заканчивающие последние дела слуги. Чимин поднимает лицо к небу и как зачарованный любуется россыпью звезд на чёрном полотне. Одна из звёзд срывается и стремительно летит вниз навстречу своей гибели. Хотя, может быть, она так избавляется, думает Чимин, отдыхает, может, она сбегает от своего тирана, ищет свободу. Чимину никогда не узнать о дальнейшей судьбе звезды, но свою-то он держит в своих руках.

Тот, кого он любил, за ним не приехал, обещание не выполнил, не нашёл. Чимин попал в лапы чудовища, которого искренне от всей души ненавидит. Вчера у него были дом и семья, сегодня он позволял себя растягивать, потому что «господин не должен утруждаться». Чимину отвратительно, он чувствует, как одинокая слеза, прокладывая дорожку по щеке, катится вниз и разбивается о воротник халата. Жаль, что Чимин так же легко, как эта звезда или даже слеза, распутать его удерживающие узы и сорваться вниз не может.

Или может.

Он подходит к парапету и, оперевшись о него ладонями, смотрит вниз. Внизу вымощенный белым мрамором пол и ещё три этажа полета. Красиво, наверное, разбрызгать красное на белом, как любимое лакомство Чимина с вишней, где ягоды утопают в разведенном мукой сладком молоке. Такой же великолепный контраст. Один шаг, удар о мрамор, красное покроет белое, и Чимин перестанет что-либо ждать. Он, ведомый внезапным желанием увидеть эту картину, пусть сознание и вопит, что он ей не полюбуется, что будет мёртв, и мрамор не холст для брызг крови и вывернутых костей, перелезает через парапет и, свесив вниз ноги, прикрывает веки. Надо собраться силами для последнего шага, чуть-чуть податься вперёд, и мысли, которые столько времени не давали спокойно жить, вытекут из головы вместе с мозгами. «Я смогу», — шепчет сам себе: — «Я не хочу», — вторит. — «Я не смогу», — понимает. Потому что надежда. Потому что она не сдыхает никогда, сидит в нём и даже в шаге от вечного покоя: «А вдруг ты всё-таки будешь счастливым, вдруг ты должен был все испытания пройти, чтобы счастье обрести, а ты на полпути всё закончил», — шепчет. Этот голос не даёт сконцентрироваться, Чимин обхватывает руками голову и продолжает слушать про то, что пытки со смертью не заканчиваются, что там, на том свете, куда изощрённее пытают, там всё то, чего можно было бы добиться, оставшись в живых, яркими картинками показывают. Вот только в царстве смерти выбора не дают, оттуда уже не вернуться обратно, чтобы всего этого дождаться и реализовать. А здесь, пока ещё жив, этот последний шаг зависит от самого человека. И Чимин его не делает. Он уже собирается слезть с парапета, когда чувствует внезапный толчок в спину, и на миг будто летит вниз навстречу гибели.

Выбор делают за него.

Он висит с балкона, удерживаемый рукой того, кто его толкнул и кого сейчас ненавидит больше всех.

— Ты правда хочешь умереть? — ненавистный голос, заставивший залезть на этот парапет и впервые задуматься о смерти, просачивается в каждую пору.

Он смотрит на него сверху вниз, то расслабляет пальцы, и запястье омеги скользит вниз, то сжимает так сильно, что будто руку оторвёт.

— Потому что если да, то я тебе помогу, — поднимает уголки губ в обещающей страдания улыбке.

Чимину кажется, он так и умрёт от остановки сердца, потому что ему страшно, хуже самоубийства оказывается страх насильственной смерти. Он сам за него пытается пальцами уцепиться, не понимает, почему альфа медлит, его не поднимает, и уже сомневается, что он не разомкнёт пальцы. Неужели картина кровью на мраморе будет тешить его взор? Чимин такое удовольствие ему доставлять отказывается.

Намджун резко тянет его наверх и, перехватив поперёк, поднимает и прижимает к себе.

— Я так и думал, — шепчет и прядки волос за уши убирает.

Чимин, как только паника отпускает, отталкивает его и, посмотрев разъярённо, даже обиженно, что его так подло ударом в спину вниз столкнули, возвращается в спальню.

Намджун на это только усмехается и проходит следом. Чимин рядом с ним с трудом на ногах стоит, его аура настолько тяжелая, что на плечи давит, и каждый шаг требует затраты всех сил. Он подходит со спины, кладёт руки на его плечи. Чимин шепчет себе «терпи», но не слушается, разворачивается, отталкивает его и уже через секунду утопает в постели, прижатый к ней его тяжестью.

— Я твой господин, ты или научишься повиноваться, или умрёшь, — отпускает и, приподнявшись, стаскивает халат с пытающегося его удержать омеги. — Смерть тут не так легка, как кажется. Я просто так тебя не убью, я тебе такие пытки покажу, что в следующий раз, дорвавшись до парапета, ты сразу прыгнешь.

— Ты можешь забрать моё тело, но моё сердце принадлежит ему, — выплёвывает слова ему в лицо омега, пока альфа выворачивает ему руки и водит носом по его шее.

— Ещё одно упоминание о нём, и я вырву твоё сердце голыми руками, — Чимин знает, что не угрожает, нет в этом пропитанном ядом голосе и намёка на пустую угрозу. Омега притихает, руки расслабляет. — Я найду его, — целует в губы. — Прикажу привязать к четырём коням и разорву. Потом ты успокоишься?

— Потом я возненавижу тебя ещё больше, хотя куда больше.

— Ты можешь ненавидеть меня всей душой, но ты в моих покоях, лежишь подо мной в моих объятиях, поэтому мне плевать на твою ненависть, если по факту ты и с ней, и без неё принадлежишь мне, — он проводит пальцами меж его ягодиц, резко разворачивает его спиной к себе и, оставив на них шлепок, любуется.

Омега без одежды ещё красивее, его кожа будто отливает золотом, а изящные изгибы манят. Намджун носом по всей длине позвоночника проводит, ладонями талию обхватывает, под себя всё пытающегося уползти парня притягивает. Он сжимает упругую задницу, вновь оставляет лёгкий шлепок, с тем, что такую красоту нашёл, сам себя мысленно поздравляет. Намджун не в силах сдержаться и не полакомиться, нагибается к попке, покусывает каждую половинку, поцелуи оставляет. Он дуреет от запаха шафрана, смешанного с маслами, которыми его растягивали для него, скользит пальцами по напряжённому колечку мышц и требует расслабиться. Вновь давит, окончательно не впитавшиеся в кожу масла по попке растирает и толкается в него сразу двумя пальцами. Чимин и голоса не подаёт, пихает в рот подушку и, крепко зубами сжав, терпит.

Первый раз с любимым не получится.

Чимин проиграл бой, подушка под его лицом стремительно мокнет. Намджун, рукой его под животом приподняв, на поясницу давит, не убирая пальцев, заставляет выгнуться, глубже толкается, царапает бока, кусает лопатки, вылизывает спину. В Чимине идёт борьба между вырваться и опробовать на себе все пытки или смиренно терпеть, но не чувствовать боли. Когда он разворачивает его лицом к себе, когда целует глубоко и жадно, высасывает из него словно всю жизнь, когда разводит колени в стороны и трётся головкой члена, Чимин выбирает первое. Он отползает назад и даже бросается вниз с кровати, но Намджун хватает его поперёк и вновь вжимает в постель. Перед глазами омеги блеск металла, он замирает, как завороженный, на занесённый над ним красивый кинжал, отделанный камнями, смотрит. Намджун проводит лезвием по губам, давит на них, не заточенной стороной поглаживает, потом спускает его к горлу и, прижав к нему, вплотную приближается.

— Одно твоё движение, и оно рассечёт твою кожу, а ты захлебнёшься кровью, — после каждого слова языком по его губам проводит, в том, что его новое увлечение надолго, убеждается. — Ты пока не жил в моём гареме, не знаешь правил и обычаев, и я тебя прощаю. Со следующего раза до кровати на коленях ползти будешь. Попрощайся с мечтами о любви и том альфе. Это последний раз, когда ты о них помнишь. Отныне ты мой. Нравится тебе это или нет, — он спускает клинок ниже и обводит сосок почти не дышащего парня.

— Меня зовут Ким Намджун, и я твой господин, — выговаривает чётко, с паузой после каждого слова и, обхватив одной рукой его горло, шепчет: — Не делай резких движений.

Чимин вскрикивает, когда лезвие по нежной коже проходит, но шелохнуться боится, затуманенным от страха взором рукоятку из своего сердца торчащую видит. Намджун на нём с хладнокровностью бывалого палача свои инициалы выводит, одно осознание этого стержень силы омеги разом с треском ломает.

Чимин хрипит, потому что альфа сильнее пальцы на его горле сжимает, в ужасе на моментально краснеющую и вздувающуюся под лезвием кожу смотрит. Намджун давит глубже, и капли крови на вздувшейся полоске стекают по подмышке, находя покой на простынях. Рука на горле расслабляется, и Чимин осторожно, боясь, что лезвие пройдёт ещё глубже, делает вдох. Он смотрит блестящими от слёз глазами на балдахин и мысленно молит альфу прекратить.

— Разведи колени, или я напишу своё имя полностью.

Чимин глотает последние мысли о борьбе со слезами обиды и боли и подчиняется.

Больше никакой боли, Чимин её боится.

Намджун вжимает его в подушки, пристраивается и, толкнувшись до конца, сразу же переходит на грубые и сильные толчки. Чимин расслабляется настолько, насколько возможно в его положении, но боль от горящей груди, раздробленной жизни и члена внутри соединяются в общую агонию, которую омега не выдерживает. Он пытается хотя бы не дать себя поцеловать, но все его попытки перед Намджуном смехотворны. Альфа соединяет его запястья над головой, несмотря на укусы, всё равно целует, будто от запаха крови ещё больше звереет.

— Я познакомил тебя с болью, познакомлю и с удовольствием, — толчок до самого упора, рваный всхлип и выгибающийся от желания слезть с его члена омега. — Но ты должен быть покладистым, иначе боль будет всем, что ты будешь чувствовать, — снова толчок, Чимина будто надвое разрывают.

Намджун фиксирует его лицо пальцами, нависает сверху, заставляет смотреть себе прямо в глаза и двигается в нём. Чимин наклоняет голову, обхватывает зубами его ладонь между большим и указательным пальцами и вгрызается в неё, вкладывая всю свою боль в укус. Намджун руку не отбирает, только скалится и даже на собственную кровь, по подбородку омеги стекающую, не реагирует, продолжает его трахать, насаживая на свой член до упора и, смыкая пальцы на его подбородке.

Он как дорвавшийся до долгожданного блюда оголодалый зверь, он терзает его тело, кромсает, рвёт на куски и не насыщается. Он пьёт его кровь, забирает воздух из лёгких, мог бы — сожрал бы, в себя бы вшил, с собой носил. У Намджуна одержимость, и она шафраном пахнет. Он всё золото из своего дворца выбросить готов, потому что главный слиток нашёл и с ума сейчас сходит.

Тело Чимина больше ему не принадлежит, ему не подчиняется, он лежит под ним распластанным, видит мощную грудь, над ним нависшую, считает его шрамы, самый большой сам оставить планирует. Чимин отпускает его руку, облизывает кровавые губы, которые сразу накрывают болючим поцелуем. Каждое движение Намджуна делает больно.

Больно между ними обязательно.

И больно не от укусов и кинжала, больно где-то глубоко внутри, там, куда всё существо омеги забилось, куда альфа, только его грудную клетку вскрыв, добраться может. Чимин себя тем, что, когда его грязные руки туда дойдут, уже чувствовать ничего не будет, успокаивает.

— Ты получил моё тело, — кроваво улыбается. — Но я твоим никогда не буду.

— Ты уже мой, — толкается ещё несколько раз и, кончая, зарывается лицом в его ключицы, переводя дыхание.

Уже через мгновенье дворец оглушает вырвавшийся из Чимина душераздирающий вопль, когда Намджун вгрызается зубами в свои инициалы, закрепляя его принадлежность своей меткой. Намджун обрывает все верёвки, держащие Чимина привязанным к прошлому, к так и не достигнутому будущему, вырывает его из его жизни, насильно толкает в новую. Он будет облачён в шелка, усыпан драгоценностями, займёт место первого фаворита, кровью и слезами в этой спальне не раз давиться будет, станет одержимостью Монстра, навеки к нему буквами и следами зубов на груди прибитый. Прошлый Пак Чимин умирает, испускает последний вздох в руках своего личного чудовища.

Омегу, который не в состоянии стоять на ногах, забирает из спальни Намджуна вызванная им прислуга. Чимин обессиленным валится на диван в комнате Диаса и, услышав от него «умница, ты получил его метку», отключается.

***

Хосок, не видя его, места себе не находит. Он, как коршун, над левой частью дворца кружит, объект своей одержимости высматривает, а стоит увидеть — камнем вниз летит, грудью о мрамор разбивается. Хосок только вокруг ходит, расстояние сократить не в силах. Он, как пёс на привязи, цепь до кровавых ран натягивает, до него дорваться не может, в своей страсти в одиночестве сгорает.

Тэхён боль от наказания и после из-за него терпел, его ласки вспоминая, поцелуи вновь и вновь в голове проигрывая, следующий рассвет встречал. Он, как запертая в клетке птица, только меж двориков ходит, всё его запах, присутствие поймать хочет, а увидев разок во дворе на Хане, как идеальный мрамор под ногами трещинами покрывается, чувствует. Тэхён хочет ближе, а может только издали, не осмеливается. Между ними Ким Намджун, и Тэхён мог бы самую толстую стену пробить и пройти, но этого альфу ему даже не обойти. С каждым следующим днём без него он всё больше мрачным мыслям сдаётся. А вдруг это последний раз, вдруг Ворону он больше и не нужен, думает. Червь сомнения его изнутри грызёт, полной грудью вдохнуть не даёт. Тэхён спит и вместо одеяла его руки представляет. Он, кажется, умом тронулся — там, где Хосок проходит, он по следам ступает, его запахом дышит, пальцами стен касается, его тепло забирает. Никогда ранее Тэхён никого своим смыслом не делал.

Никогда за почти тридцать лет своей жизни Хосок никого так сильно не хотел. А этого омегу хочет. Так, что зверь в нём с цепи срывается, по ночам воем уши закладывает, весь покой альфы нарушает. Хосок мрачнее тучи, нелюдим хуже, чем раньше, в бою кровавый монстр, за его пределами на конфликты нарывается. В нём эта одержимость не уменьшается, напротив, с каждым днём растёт. Хосок её в крови, Тэхён в вине топит.

Так было до этого дня. Теперь и Тэхён о крови думает, только он, в отличие от Хосока, о своей. Омегу вызывает смотритель и страшные новости докладывает. Тэхён почтительно выслушивает, благодарность выражает, руки господина целует, а потом, у себя скрывшись, уголок подушки прикусывает и плачет так горько и громко, что птицы с деревьев в саду разлетаются.

Жгучая обида на свою судьбу на пол слезами капает, хоть бы в лужу собралась, разъела бы своей горечью эти доски и омегу бы поглотила. Потому что невыносимо. Потому что раньше было легче, ведь, никого не любя, не было важно, кто тебя целует, кто в простыни вжимает, кто ласку выбивает или просит. А сейчас всё по-другому. Сейчас он никого ни за что к себе подпускать не хочет, ни на кого даже с фальшивой улыбкой смотреть не желает. Тэхён на себе его запах, его отпечатки носит, он своё тело под чужие прикосновения не подставит, то, что отныне только Хосоку принадлежит, осквернить никому не позволит. Но кто его слушает, кто его мольбам внемлет. Откажется — голову отрубят. Тэхёну впервые кажется, что смерть не страшна, ведь каждые ночь и день с другим, без него — и есть смерть, самая чудовищная из всех.

Согласно принятым обычаям в гареме, господин, пресытившись омегой и будучи им довольным, может подарить его своему приближенному, как супруга или как наложника. Намджун дарит Тэхёна одному из своих воинов за услуги.

Нарыдавшись вдоволь, Тэхён умывается и, как и есть, с распухшим лицом спускается в сад. После Хосока он не будет никому принадлежать и умрёт с его именем на устах. Пусть даже его чувства не взаимны, пусть даже ему это всё показалось. Тэхён бежал от нищеты, искал хорошей жизни, но он её не нашёл, зато нашёл кое-что куда большее — любовь. И если бы не она, он так бы и продолжил влачить привычное ему существование, меняя покровителей, но теперь уже не получится. Тэхён скрыть своё отвращение к каждому следующему альфе не сможет, значит, его новый покровитель сам его придушит или казнить прикажет. Тогда зачем вообще пачкаться, зачем позволять кому-то трогать то, что Тэхён мысленно отдал Хосоку. Он сам это всё прекратит и сам уйдёт.

На дворе середина весны, в саду тихо, кто-то отдыхает в своих покоях, кто-то у бассейна, к пруду вряд ли кто до вечера наведается. Тэхён, пряча под рубашкой верёвку, незаметно стащенную с сарая, доходит до воды и оглядывается по сторонам. Убедившись, что он в полном одиночестве, омега наматывает верёвку на одну из сложенных для маскировки кромки пруда глыб, второй конец крепко привязывает к ногам. Кое-как, пыхтя, он подталкивает тяжелый камень к воде и, подняв глаза к небу, мысленно прощается с жизнью, когда вздрагивает от резкого:

— Ты совсем охренел?

Тэхён ошарашенно смотрит на хмурого, измазанного в грязи паренька по ту сторону пруда.

— Имей почтение! — визжит от неожиданности Ким. — Что ты себе позволяешь?

— Это ты что себе позволяешь? — выгибает бровь Юнги. — Ты зачем мне композицию испортил! — возмущается. — Я тут убирал, начищал камни, а ты его по влажной земле прокатил, и опять тут грязно! Меня за это накажут! И потом, пока обнаружат пропажу, твой труп из пруда достанут, он разбухнет, будет вонять, придётся воду менять! Ты хоть понимаешь, сколько у меня из-за тебя будет работы!

— Да ты умом тронулся! Как ты смеешь так со мной разговаривать! — топает ногой уже забывший, зачем сюда пришёл, Тэхён.

— Да ты без пяти минут труп, мне плевать, как обращаться с мертвецами, со слабаками тем более, — фыркает Юнги и, отложив лопатку, с которой собирался полоть сорняки, подходит к омеге.

— Я не слабак, — бурчит Тэхён и, сев на камень, который должен был отправить его на тот свет, беззвучно плачет. — Тебе меня не понять. Ты не жил в гареме, тебя вряд ли так изводили или наказывали. И уж тем более тобой вряд ли распоряжались, как вещью, ведь слуги по большому счёту сами вольны выбирать себе альф.

— Нет, мне тебя не понять, — пожимает плечами Юнги и кривит рот. — Меня похитили в день свадьбы, убили моего жениха перед моими глазами, вонзили мне в руку кинжал, чуть не изнасиловали, заставили чуть не умереть от холода, пролежать сутки в бреду, убили из-за меня человека, выкинули убирать навоз. Я не говорю про то, что меня выпороли и били палками, а что такое сладкое на вкус — я не помню, а я тот ещё сладкоежка. Но мне все равно тебя не понять, потому что я руки на себя не накладывал и вряд ли наложу, не доставлю такое удовольствие этому сукиному сыну, — пинает камушек, который, булькнув, пропадает в воде.

Тэхён с разинутым ртом слушает омегу, а потом, опустив глаза на ладони, задумывается.

— А меня отдают очередному воину, — наконец-то прерывает тишину, — не спросив моего мнения, и я бы это стерпел, но я люблю другого.

— Ох, любовь, — закатывает глаза Юнги, — тут я не помощник. Но даже она не стоит того, чтобы заканчивать свою жизнь. Умереть легко, буквально один бульк, и тебя бы не было. Жить тяжело. Жить требует сил и смелости, и порой, когда просто невыносимо, я применяю придуманный мной метод — я кончаю жизнь самоубийством каждый день.

— Это как? — в удивлении хлопает ресницами Тэхён.

— Я говорю себе «завтра», — смеётся Юнги и, нагнувшись, распутывает верёвку на ногах омеги. — Типа, сегодня уже вечер, лень, или там я хлев ещё не почистил, ну или грязный, а умирать хочу чистым, и так и оставляю на завтра.

— И сколько у тебя таких завтра?

— Пара месяцев. Я планирую жить долго и счастливо, так что этих завтра у меня будет не один десяток лет, если, конечно, господин Гуук, — в отвращении кривит рот омега, — не решит свернуть мне шею и испортить мои планы.

— Ты забавный, — смеётся Тэхён. — Как тебя зовут?

— Юнги, — выпрямляется омега, — и мне надо работать, а то опять побьют.

— Я принесу тебе завтра пирожные сюда в это же время, — стряхивает с себя невидимую пыль Тэхён. — Я решил умереть завтра, — подмигивает ему и, услышав шум с главного двора, поднимается на ноги. — Интересно, это он вернулся, — задумчиво выпаливает.

— Кто?

— Неважно, — опускает взгляд Тэхён, а Юнги ловко взбирается на ближайший дуб.

— Вернулся тот угрюмый альфа вечно в чёрном, от которого у меня мурашки. У него ещё и конь крутой.

— Хосок.

— Наверное.

— Ладно, я побежал, не забудь про завтра, — машет ему Тэхён и скрывается во дворце.

Тэхён прячется за одной из колонн главного коридора и терпеливо ждёт, когда пройдут воины. Если его заметят, то, минимум, поругают, максимум, накажут, потому что омега не должен гулять свободно по дворцу, показываясь другим альфам, но человеку, который пару минут назад чуть не записался в утопленники, на наказание плевать. Тэхён не знает, как привлечёт его внимание, как позовёт и вообще ответит ли он ему, но всё равно стоит, провожает взглядом высокого, затянутого в чёрную кожу с поблёскивающим на поясе мечом альфу.

Омега тяжело вздыхает, стоит всем воинам скрыться в главном зале, понимая, что так позвать и не осмелился. Он, развернувшись, понуро плетётся в сторону гарема, когда его, резко схватив за талию, утаскивают в один из боковых коридоров и, открыв первую попавшуюся дверь, толкают в комнату.

— Господин, — не в силах скрыть счастливую улыбку выпаливает Тэхён, но альфа не дает нарадоваться, обхватывает ладонями его лицо и долго и сладко целует.

— Я тебя почувствовал, — отстраняется на миг и вновь припадает к долгожданным губам.

Тэхён горячо отвечает, обвивает руками его шею, ластится, показывает, как скучал, в Хосоке последние барьеры своей податливостью крошит.

— Почему ты не присутствуешь на ужине? Почему тебя вообще не видно?

— Господин Ким, он сделал мне подарок, — вмиг погрустнев, опускает глаза Тэхён.

— Что за подарок? — тень недовольства ложится на лицо Хосока.

— Он отдаёт меня своему воину, — самоконтроль прощается с омегой, повисшая на реснице слеза срывается и разбивается о палец альфы.

— Какому воину? — цедит сквозь зубы Хосок, с трудом сдерживаясь, чтобы не раскрошить стену позади парня.

— Ли Хаону.

— Щедрый подарок, — цокает языком, — отдаёт тебя самой последней мрази, значит.

В Хосоке котлы ярости бурлят, и он не знает, к кому именно она сейчас направлена, но готов в них и Намджуна, и Хаона утопить.

— Тебе не о чём беспокоиться, — вновь притягивает к себе омегу, зарывается лицом в его шею, пытается хоть немного свою ярость прикосновениями к тому, кто его с ума сводит, унять. — Ни один альфа в этом мире и пальцем к тебе отныне не прикоснётся, потому что ты мой.

***

Хосок, оставив Тэхёна, быстрыми шагами покидает комнату. Он выбегает во двор и сразу идёт к Хану, которого конюх собирается увести в конюшню. Хосок отнимает поводья и запрыгивает на коня. Воины альфы, которые только уселись в саду и взяли в руки чаши, второпях несутся к своим коням и срываются за своим господином. Поглядывающий из-за кустов в саду на двор Юнги, думает, интересно, каково это, когда любишь вот так сильно. Следующую горькую мысль о том, что он вряд ли узнает, его так никогда не полюбят, он сплёвывает с травинками, которые жевал, и возвращается копаться в саду.

Намджун вместе с войском находится за городскими стенами, где был до этого и Хосок, который взял перерыв. Чонгук ставит новую тактику, и в сборе весь командующий состав и основные отряды. Намджун видит несущегося к ним галопом Хана, из-под бьющихся о камни копыт которого разлетаются искры. Клубы пыли поднимаются над землёй, оставляя за всадником и его верным конём серо-ржавое облако, в которое сразу же попадают следующие за ним воины.

— По чью он душу? — натянув поводья Маммона, останавливается рядом с Намджуном хмурый Чонгук.

— Сейчас увидишь, — подмигивает ему Ким и следит за стремительным приближением Хосока. — Раз, два, три.

Хосок на скаку вынимает из ножен меч и, пролетая мимо коня, на котором сидит Хаон, замахивается. Голова альфы катится под ноги Хана и отлетает в сторону. Хосок убирает меч, на всей скорости натягивает поводья Хана и останавливается напротив Намджуна. Ким с ухмылкой всматривается в забрызганное чужой кровью лицо, а потом, вздохнув, тянется за мечом:

— Скольких уже ты убил из-за него? Двоих? Так вот я третий.

— Я не подниму против тебя меч из-за омеги, — одаривает его надменным взглядом Хосок.

— Из-за омеги? — хмурится Чонгук. — Я убью этого омегу, и проблема решена. Или же вы убьёте друг друга, и я похороню вас втроём. Представляю, как удивятся те, кто будут проводить раскопки вашей могилы.

— У тебя вечно были проблемы с чувством юмора, — поворачивается к нему Намджун.

— У него этого чувства просто нет, — отрезает Хосок.

— Именно, — зло отвечает Чонгук. — Потому что я не люблю шутить. Так что решите вопрос, или я прикажу его поделить надвое. Никого не обижу.

— Попроси, — пристально смотрит на Хосока Намджун.

Хосок суживает глаза, взглядом стаскивает Намджуна с коня, рубит ему конечности и, вспоров брюхо, набивает его сеном, и чучело у ворот вывешивает. Всё равно не насыщается. Намджун отчётливо запах своей крови в воздухе чувствует, сгущающиеся над Хосоком тучи видит, ждёт, руку на мече держит. Хосок, ещё пару секунд простояв, резко разворачивает коня и уносится обратно в город. Остыть.

— Посаженную на цепь собаку нельзя дразнить, рано или поздно она вырвется и перегрызёт твою глотку, — поглаживает гриву Маммона Чонгук.

— Я хотел избавиться от Хаона, он сеял смуты среди войск, и я хотел хоть раз в жизни увидеть эмоции Хосока. Я получил и то, и то. Я доволен, — усмехается Намджун.

***

Вечером Хосок, вернувшись в покои, застаёт сидящего на его постели Тэхёна.

— Господин сказал, это подарок, — протягивает руки к воину омега и вмиг оказывается в его объятиях.

Хосок прижимает его к себе и сразу вовлекает в долгий поцелуй. Теперь Хосок Намджуну должен.

***

Юнги просыпается уставшим. Он кое-как заставляет себя встать, чтобы, опоздав на раздачу указаний, не получить ударов палками по пяткам, и, запомнив все свои поручения, идёт начинать день с конюшни, а потом планирует пойти к бассейну. К Маммону после того инцидента никак не подступиться. Юнги только со стороны любуется вороным красавцем и втайне грустит, что потерял друга, только обретя. Он пробовал прокрасться к коню ночью, когда все спят, но остальные лошади сразу начали шуметь, и прибежал заспанный конюх. Юнги, спрятавшись за вёдрами, почти не дышал, чтобы его не заметили. С тех пор он больше не рискует и только встречает и провожает коня взглядом.

Время близится к обеду, Юнги уже вычистил стойла, убрал оставленный омегами мусор у бассейна, вымыл мрамор до блеска и только направился на задний двор мыть посуду, как к нему подбегает Дунг и просит идти за ним. Как бы Юнги ни старался не заводить ни с кем дружбу, он скучает по человеческому общению, а Дунг не из тех, кто понимает с первого раза. За эти дни, будучи назначенными в одинаковые места, парни сдружились. Дунг трещит без умолку, отвлекает Юнги, и с ним рабочее время пролетает незаметно. Дунг сам живёт в Иблисе. Он перешёл во дворец три года назад и продолжает настаивать, что о такой работе мечтать можно, потому что сколько платят в Идэн, не платят нигде в городе. Дунг невысокий, коренастый альфа с приятными чертами лица. Он знает сотни забавных историй, каждый день рассказывает Юнги всё новые и не позволяет грустить. Юнги рассказал Дунгу, как именно попал во дворец, опустив при этом некоторые детали, в частности то, что он на конюшне из-за наказания. Юнги сказал, что его отбирали для гарема, но господину его внешность не понравилась, и поэтому он будет отныне прислугой.

— Помнишь, ты спрашивал, удавалось ли кому-то сбежать из дворца и возможно ли это, — оглядываясь по сторонам, утаскивает за дерево омегу Дунг.

Юнги кивает.

— Ты всё ещё хочешь сбежать?

— Конечно, — не задумывается омега.

— Завтра в обед во дворе дворца пройдёт небольшая ярмарка для омег гарема, — тихо говорит Дунг. — Лучшие торговцы со своим товаром тут соберутся. Альфы все дворец покинут, кроме тех, кто стены охраняет, чтобы омеги всех трёх гаремов смогли свободно гулять и делать покупки. Поэтому есть реальный шанс забраться в одну из повозок, проверять на выходе её не будут.

— Они проверяют всё, даже сёдла!

— Не завтра, потому что повозка, в которой ты спрячешься, будет принадлежать моему дяде, — прикладывает ладонь к его губам Дунг. — Не кричи, не привлекай внимание. Так вот в этой повозке второе дно, даже если обыщут, не найдут. И потом, мой дядя старик болтливый, он охрану заболтает. Просто не бери с собой много вещей, ты сам туда еле поместишься.

— Да у меня ничего и нет, — смеётся воодушевленный шансом вырваться Юнги. — Только котомка с двумя рубахами.

В обед Юнги находит на камне у пруда завернутые в тканевую салфетку, оставленные Тэхёном пирожные. Омега делится с Дунгом и с удовольствием поедает пропитанную мёдом выпечку.

Дунг оказывается прав. С утра слуги устанавливают во дворе дворца столы, накрывают их бархатом, на котором будут раскладывать свои товары купцы. К обеду во двор въезжают груженные повозки торговцев. Купцы раскладывают по столам дивные шелка, меха, индийский муслин, одежду и украшения. Юнги носится между двором и дворцом, успевая везде, и периодически поглядывает на Дунга, который должен указать ему нужную повозку. Омеге не верится, что он наконец-то вырвется из плена. У Юнги нет денег и в Иблисе ему идти некуда, но он планирует выжить и добраться до Мираса, чего бы это не стоило.

Получив знак от Дунга, Юнги, пока двор кишит омегами гарема и гудит, забирает свою котомку из барака и пробирается сперва в крытую повозку, а потом, отодвинув доску на дне, прячется под ней и стопками парчи. Он сильно нервничает, когда повозку останавливает охрана у ворот, и, кажется, они всё-таки заглядывают внутрь, луч готовящегося ко сну солнца падает на доску и просачивается под неё. Через пару минут повозка вновь начинает двигаться, и Юнги выдыхает. Омеге до последнего не верится, что он вырвался из лап Гуука.

***

Пропажу Юнги первым обнаруживает конюх, которому омега таскал воду после обеда. Новость доходит до Бао, и тот приказывает тщательно обыскать дворец. Омеги нигде нет, надо докладывать господину, а у Бао от страха поджилки трясутся. Он нервно поглядывает на ворота в ожидании Гуука, и стоит тому въехать во двор, как падает на колени перед Маммоном, моля помиловать.

— В чём дело? — устало спрашивает Дьявол, уговаривая себя не затоптать альфу.

— Омега, господин. Тот омега сбежал, — прикрывает ладонями рот и вновь склоняет голову до земли Бао.

Чонгук сразу понимает, о ком говорит альфа, и разворачивает коня лицом к стражникам.

— Найти. А тех, кто виновен в том, что из Идэна сбежал омега — наказать. А ты, — поворачивается он к Бао, — молись, чтобы он нашёлся, иначе я прикажу сварить тебя в одном из котлов, из которых ты жрёшь, — сплёвывает альфа и, обойдя скулящего мужчину, идёт ко дворцу.

Чонгук нервными шагами меряет главный зал, выгоняет всех прочь, никого не желает слушать и всё ждёт новостей, пару раз порываясь лично пойти искать омегу.

— Если он покинет Иблис, я спалю этот город, — терзает пальцами ни в чём не повинный подлокотник кресла.

— Не покинет, я выставил людей на каждом выезде, правда, огромные столпотворения у ворот, но проверяют всё, вплоть до ручных котомок, — останавливается рядом Хосок.

— Как? Как он мог выйти за пределы дворца сам? У него есть союзник извне, я до всех доберусь, я найду этих мразей, ему помогающих, — рычит Чонгук. — Это мой омега. Он принадлежит мне! Я его цепями к себе прикую, чтобы неповадно было.

— Нашли, — вбегает в зал запыхавшийся воин, и Чонгук наконец-то выдыхает.

***

Для Юнги всё складывалось просто замечательно. На одной из улочек хозяин повозки, как они в пути и договорились, постучав по дну, ушёл поесть, а Юнги, выбравшись, внутренними двориками направился к стенам города. Омега планировал, что, выйдя за пределы Иблиса, примкнёт к первому же каравану. Юнги не успел далеко отойти от повозки, как его схватили и, перекинув через коня, привезли опять во дворец. Юнги не сомневается, что в этот раз точно умрёт, и он к этому готов.

Омегу волокут в главный зал Идэна и, толкнув на каменный пол перед Чонгуком, отходят. У стены расхаживает Хосок, на полу на коленях продолжает заливаться слезами Бао, воины альфы стоят позади омеги, готовые в любой момент свернуть ему шею.

Юнги поднимается с пола, чтобы, как минимум, не уподобляться отвратительному ему Бао, но получает сильный удар по ногам дубинкой от стоящего позади воина и вновь падает на колени перед Гууком.

— Я не разрешал, — смотрит сверху вниз, Юнги корочкой льда покрывается, обычно привычные отблески огня в чужих глазах острыми льдинками сменились. Даже колени к полу под ледяным взглядом словно примерзают.

— Мне не нужно твоё разрешение, — сам себя издалека будто слышит, всё пытается снова подняться, но в этот раз удар ещё сильнее. У Юнги из глаз искры сыпятся, он больше попыток не делает.

— Ты нарушил мои указания. Вместо того, чтобы ползать под моими ногами, моля о прощении, ты смеешь мне перечить. Научись уже покорности, моё терпение на самой грани, — нагибается вплотную, обхватывает его за горло и удерживает. — Мне надоело играть, — губы в губы, глаза в глаза. У Юнги сердце по стенкам вниз сползает, впервые он не то чтобы не хочет отвечать, он не может. Он в угольного цвета глаза, на дне которых смола закипает, всматривается, как в этой смоле живьём сгорает, видит.

— Мой господин, — отвлекает Чонгука вошедший, скорее вплывший в комнату Рин.

Юнги в который раз поражается тому, как красиво этот омега двигается, и мысленно благодарит его за вмешательство, потому что только что Чонгук его одним только взглядом чуть не сломал.

— Прошу простить за вмешательство, — опустив взгляд, останавливается напротив альфы Рин. — Но вчера днём у бассейна я забыл ожерелье, ваш подарок, — Рин делает паузу, утирая скатывающиеся слезы, — простите мне мою забывчивость, знаю, что это я виноват. Так вот мы обыскали весь дворец, допросили слуг, и ожерелья нет. Этот омега, — поворачивается он к Юнги, — единственный, кто не участвовал на допросе и обыске, и услышав, что какой-то омега сбежал, я сразу пришёл сюда.

— Мне ничьи украшения не нужны, — вскипает Юнги, явно понимая намёк.

— Веди себя учтиво, — подойдя, останавливается рядом с ним Бао. — Пока слово не дали, молчи.

— Пусть еще раз дворец обыщут, — хмурится Чонгук. — Не думаю, что этому нужно ожерелье.

— Как скажете, господин, — кланяется Рин и медленно идёт в сторону выхода, но не дойдя до двери, замирает: — Я просто в отчаянии, то ожерелье было мне очень дорого, может, я и сглупил, я подумал, что обычно сбегают, что-то натворив.

— Или ради свободы, только тебе о ней вряд ли что известно! — выкрикивает в ярости Юнги и получает по губам от Бао.

— Обыщите его, — решает успокоить любопытство своих людей и, главное, Рина Чонгук.

На матерящемся в ходе обыска Юнги, как и ожидалось, ничего не оказывается, но когда разворачивают его котомку, ожерелье с громким звуком падает на пол.

— Я его не брал, — вмиг бледнеет Юнги и в ужасе наблюдает за тем, как Рин, вернувшись, поднимает с пола украшение.

— Это оно, — улыбается Рин, прижимая колье к груди. — Потерю вашего подарка я бы себе не простил, — утирает теперь уже слёзы радости.

Чонгук продолжает, нахмурившись, смотреть на Юнги, омегу этот взгляд по полу расплющивает.

— Я не вор! — отчаянно машет головой Юнги. — Я не брал это ожерелье!

— Очень жаль, что, подавшись соблазну лёгкого заработка, ты пошёл на это, — вздыхает Рин. — Воровство — грех, и за него рубят руки. Мне правда очень жаль.

В Мирасе, если украденная вещь была дороже невольника на рынке, то за это вору рубили руку. Тут скорее всего правила такие же. Ожерелье, судя по всему, стоит десятерых невольников, и Юнги понимает, что из-за чьей-то подставы может лишиться руки, а может обеих.

— Я не крал, мне оно не нужно, — подскакивает на ноги Юнги, но в этот раз его бьют в живот, заставляя согнуться надвое.

Чонгук так и стоит посередине зала, обдумывая произошедшее. Все его люди в ожидании смотрят на альфу и ждут вердикт, от которого зависит не просто то, захочет ли ещё кто-то что-то красть во дворце, но и имидж правителя. Любого другого Чонгук бы даже казнить приказал, но отрубить омеге руку, притом он сильно сомневается в том, что Юнги украл ожерелье, он не прикажет. Нужно заменить наказание, но оно должно быть жестоким и запоминающимся, чтобы неповадно было. Чонгук от его выходок устал, и если бы не воровство, он бы его лично в своих покоях наказал, притом так, что омега бы ещё пару дней ни ходить, ни разговаривать бы не смог.

— Пусть его высекут.

— Господин? — уточняет удивлённый Бао.

— Сто ударов кнутом. Во дворе. Соберите всех, пусть видят.

Бао в шоке кланяется, думая, что лучше бы омеге отрубили руку. Он не выживет после хлыста и умрёт ещё в процессе или от потери крови, или от болевого шока.

— Думаю, ты будешь доволен наказанием, — смотрит Чонгук на Рина.

— Я буду доволен любым вашим решением, — учтиво кланяется омега, а сам закипает изнутри, что альфа заменил наказание.

— Я не вор! Я ничего не крал! Я не буду отвечать за кого-то! — продолжает кричать Юнги, пока его волокут во двор. — Ты не можешь так со мной поступить! Ты не можешь… — умолкает от пронзившей боли, получив ещё один удар в живот от Бао.

— Мой господин, — шипит Бао, — и только так ты можешь обращаться к правителю.

Омегу подтаскивают к одному из столбов, удерживающих навес перед дворцом, и, подняв руки над головой, соединив запястья, привязывают к нему. Юнги не умолкает ни на секунду, он продолжает слать проклятия и утверждать, что он не виновен, но его будто никто не слышит. Вокруг собирается вся прислуга, на балконы выходят гаремы трёх правителей. Чимин сидит за парапетом на полу и, потирая продолжающую ныть метку, отказывается смотреть и слушать. Тэхён, приложив ладони к ушам, забился в свою комнату.

Прямо на Юнги разрезают рубаху и избавляют его от неё. Его палач, один из воинов, кто обычно стоит у ворот, рассекает кнутом воздух и ждёт приказа для начала. Белоснежный двор забит обслуживающим персоналом, Юнги, прислонившись лбом к столбу, делает паузу от постоянных криков, которые утопают в гуле толпы, даёт отдохнуть своему горлу. Он поглядывает на бьющий невдалеке фонтан, на фонари, установленные на столбах, и блики пламени, играющие на блестящем полу, и понимает, что совсем скоро заляпает им самим же натёртый мрамор кровью. Юнги чувствует себя пятилетним ребёнком, под кроватью которого поселился монстр, которым его в детстве пугала прислуга. Он тогда бежал к отцу или братьям, и до самого утра лежал в их кровати, боясь вернуться к себе. Он вновь встретил монстра, только этот не прячется под кроватью, а Юнги бежать некуда, кроме как к нему же. Остановить это может только тот, кто начал. Задыхающийся от внутренней истерики омега поднимает глаза к ночному небу, на котором даже звёзд, отказавшихся наблюдать за его агонией, сегодня нет, и молит небеса, чтобы они напомнили Гууку о человечности, нашли в его душе тот крохотный островок отвечающий за милосердие. Вот только даже небеса перед Дьяволом бессильны.

Чонгук выходит к людям, останавливается в десяти шагах от привязанного к столбу омеги и смотрит.

— Не поступай так со мной, — Юнги альфу не видит, но по наступившей вмиг тишине понимает, что он вышел во двор. — Единственное, что я бы украл, это твою жизнь, и ты это знаешь, — кусает губы, радуясь, что спиной к нему и слёзы страха Дьявол не увидит.

Чонгук знает. Уже даже уверен. Но его недаром дьяволом зовут. Он подходит к омеге, невесомо пальцами по спине проводит, а потом, нагнувшись к уху, вкрадчиво шепчет:

— Желаю тебе поскорее потерять сознание.

— Я не вор, — кричит ему в спину Юнги, и последнее слово тонет в истошном крике, стоит хлысту пройтись по нежной коже, оставляя моментально вздувшуюся полосу.

— Один, — объявляет палач.

— Один, — вторит ему толпа глазеющих.

Чонгук смотрит, и на высеченном словно из камня лице ничего не прочесть. Дьявол всё так же непоколебим и безжалостен. Слушает чужие крики, в очередной раз, что с этим омегой всё идёт не по плану, понимает.

— Я не крал! — продолжает кричать разрываемый хлыстом на куски парень, чувствуя, как всё его самообладание под невыносимой болью ломается.

— «Я знаю», — мысленно отвечает Чонгук.

— Ты не можешь так со мной поступать. Останови это, — уже умоляет, потому что к чёрту гордость, потому что болит так, что хочется самому с себя кожу снять, лишь бы от этой боли избавиться.

Семь. Юнги кажется, он сейчас уже точно умрёт, но он не умирает и считает вместе с толпой. Юнги чувствует, как по спине стекают вниз тёплые струйки крови, каждый раз, когда хлыст отходит от кожи, он будто забирает с собой клочок плоти. Юнги словно падает головой вниз в колодец, стены которого усеяны копьями, ножами и стрелами, но никак не достигнет дна. Он оставляет куски себя и кровь на его стенах и продолжает лететь вниз, мечтая, чтобы всё уже закончилось. Но дно для него, видать, роскошь, не полагается. Дьявол, скалясь, дно всё дальше вниз спускает, встретиться с ним и покой обрести не позволяет. Юнги уже рыдает в голос, не в силах выдерживать, продолжает, размазывая слёзы по столбу, слать проклятия Гууку.

Чонгук смотрит на подрагивающие в рыданиях плечи парня, на превращающуюся в одну сплошную рану спину, на капли крови, разбрызгивающиеся по белому мрамору, и тоже считает. Всего лишь пятнадцать.

— Ненавижу тебя, — хрипит Юнги еле слышно, но Чонгук слышит так, будто он ему это в ухо шепчет. И альфа верит. Это «ненавижу» на стенках лёгких оседает, при каждом вдохе иглами в горло Чонгука вонзается.

Между ними вечно ненависть и будет, она их познакомила, она их и погубит.

Чонгук не выдерживает, никакого удовольствия от того, что скормил Юнги его гордость и непослушание не чувствует. Он разворачивается, быстрыми шагами в зал возвращается. Он Дьявол, правитель, Бог, но власть его на этом омеге вмиг закончилась. Он того, кого хотел поцелуями до исступления довести, в итоге болью самой чудовищной одарил. Чонгук должен был наказать, и он хотел, но не так и не столько. Этот омега как хрупкий цветок, он только кричит и ругается, а сил в нём — даже меч Чонгука поднять не хватит, он эту пытку не переживёт. Чонгук, если его потеряет, себе этого не простит.

Дьявол опускается на свой трон и, прикрыв веки, продолжает слышать крики Юнги, они в него вплетаются ядовитым плющом, кровь травят. Чонгук может за стены выйти, город покинуть, эти крики в его ушах эхом век отдавать будут.

На Юнги от Чонгука нет живого места, но он дышит, и сила в нём пусть и слабо, но всё ещё горит. Чонгук без единой раны, но изнутри разодранный, своим же зверем истерзанный, за боль омеги наказанный.

Он подзывает воина: «Если омега потеряет сознание, пытку прекратить», — приказывает.

Юнги уже минуты две как молчит, альфа его не слышит, мысленно: «Ну же, чертёнок, отключись», — требует.

Юнги не кричит, не плачет и, кажется, больше боли не чувствует. Юнги наконец-то умер. Он так думает, улыбнуться пытается, радуется, но не тут-то было. Палач делает паузу, меняет хлыст, и те пары минут, пока удары один за другим не сыпятся на спину омеги, он понимает, что такое Ад. Сейчас он чувствует боль вдвойне, ведь пока его били, он не успевал на ней сконцентрироваться, ожидая следующий удар, а в минуту покоя боль чудовищная. Будто с него живьём кожу содрали, а в обнажённую плоть соль втирают. Будто на кровоточащие и пульсирующие раны расплавленный свинец капают, сверху кипятком ошпаривают. Тут ни один человек не вынесет, как он выносит-то? Почему не умирает, почему от страданий себя не избавляет. Перед глазами темнеет, он чувствует, как сгибаются колени, и бессильно виснет на верёвках.

Двадцать четыре.

Разочарованная концом представления толпа расходится, все возвращаются к своим обычным делам. Чонгук идёт обратно во двор, наблюдает за тем, как так и не пришедшего в себя омегу снимают со столба.

— Отведите его в покои во дворце, — приказывает он Бао, — и приставь к нему главного лекаря. Когда придёт в себя, пусть мне доложат.

— Да, господин.

Альфа подходит к уложенному лицом на пол омеге, пока слуги пошли за носилками, и, опустившись на корточки рядом, проводит пальцами по щеке. Даже истерзанный, еле дышащий, истекающий кровью — он самое прекрасное творение Всевышнего. Чонгук до этого с пленительного цветка листья обрывал, но сегодня он его сорвал, втоптал в мрамор перед сотнями глаз и искупал в собственной крови. Чонгук вокруг него бы оранжерею возвёл, лучших садоводов приставил, даже солнцу бы когда вставать, когда на покой уходить приказал бы, лишь бы его цветок ничто не беспокоило, но Мин Юнги так не захотел. Юнги выбрал бороться, а его противник самый сильный воин этой части света. Пусть Чонгук и сорвал цветок, но не уверен, что из его корня другой, более покладистый, склонивший голову вырастет. Чонгук подождёт, и если омега всё равно для себя из этой пытки урок не извлечёт — он его снова сорвёт. Снова и снова до тех пор, пока Юнги сам не придёт, глаза в пол опустив, руки к нему протянет.

— Ненавижу.

Чонгук не уверен, кто это говорит, омега или его собственный воспалённый мозг, учитывая, что Юнги без сознания.

— Твоя ненависть меня не пугает, но твоё безразличие меня убьёт.

========== Ближе, глубже, дальше ==========

   Комментарий к Ближе, глубже, дальше
   Особенно последняя сцена.
Trapcode-Where is my mind?
https://m.soundcloud.com/iamtrapcode/where-is-my-mind-w-kyraehle
Юнги укутан в боль, как в кокон. Она сотнями игл в кожу впивается, всё глубже и глубже проходит, когда, казалось бы, давно достигла дна. Она не уходит, чтобы дать надышаться, не делает пауз, не снимается ни примочками, ни бурой отвратительной настойкой, которой его насильно поят и которая на языке противным привкусом оседает. Она не приходит приступами, не бьёт резко, она в нём, как огненный шар, раздувается, всё внутри выжигая, наружу рвётся. Юнги тошнит от неё, от запаха собственной разодранной плоти, тошнит от немощности и невозможности прекратить эту агонию длиной в вечность. Юнги рвёт подряд несколько раз, но вместо желаемого облегчения только привкус желудочного сока на языке, и вновь она, усиливающаяся и ни на секунду не оставляющая. Он сплошной комок боли, ни подойти, ни дотронуться, ни помочь. Юнги запутался в ней, как в паутине, и ему никогда не выбраться, так же, как из своих кошмаров, которую ночь его мучающих.

Веки налиты свинцом, дыхание настолько тихое и медленное, что приставленный к нему для круглосуточного наблюдения лекарь несколько раз за ночь проверяет, жив ли он. Его поят настойкой опиума, чтобы унять рвущую его на части боль, хоть как-то облегчить страдания, только омеге будто только хуже. Юнги так и не в состоянии прийти в себя, сидит укутанным в свою боль в полной темноте и очень редко слышит просачивающиеся сквозь пелену тумана голоса. Он с ней не борется, он ей, ещё на мрамор упав, сдался. Он позволяет ей утащить себя в этот кокон, гладить усеянными шипами ладонями кожу, на которой она оставляет рваные полосы. Юнги не слышит и не видит; всё, что за пределами этого кокона, умерло, солнце погасло, а мёртвые птицы с небес сотнями посыпались. Он будто при жизни в царство мёртвых попал, вот только, как самый страшный грешник, он свои круги ада за раз все проходит. Он остался с ней один на один, кормит её своей плотью, поит кровью. Для Юнги нет ночи или дня, для него стоит вечная тьма, и он в этой темноте один в углу сидит, всё о свете молит. Лекарь, слушая его бред и мольбы, просьбу выполнил. Каждую ночь в комнатке раненого горят сотни свечей, но он сухими губами всё равно свет просит. Потому что там, куда не падает пламя свечей, он его видит. Он различает его в этой тьме только по поблёскивающим в темноте глазам. Один и тот же кошмар в эту длящуюся для омеги вечность ночь, пусть он и не осознаёт, что она давно уже не первая. У него нет лица или тела, есть только красным отливающие глаза. Он будто сгусток дыма. Сперва он только своим присутствием омегу пугает, заставляет даже не дышать, не то чтобы двигаться, а потом этот дым струйкой к нему когтистые лапы протягивает. Юнги начинает снова метаться по постели, открывает только собравшиеся затянуться раны, кричит громко и истошно, в реальности только хрипит. Уставший лекарь подбегает к постели, проверяет примочки, которые омега в агонии скидывает, пытается успокоить, но это никогда не работает. Он задыхается, вновь вырывается, молит о помощи, но его никто не слышит, у него даже губы не двигаются. Он захлёбывается в своих слезах, сжимается в комочек, лишь бы чудовище до него не дотянулось, в вечную тьму не утащило. Юнги отползает от него в угол, комкает простыни, лицо орошают слёзы страха, и он вновь ищет спасение там, где не хочет. Он называет его имя, хотя сам бы себе язык отрезал, он тянет к нему руки, хотя сам бы их отрубил. Складывает губы в трубочку и со свистом повторяет «Гуук», потому что чудовища людей не боятся, а других чудовищ — очень. Одно его имя, и дым на месте застывает, только у Юнги сил имя часто повторять нет, и стоит умолкнуть, он опять к нему тянется, сожрать пытается.

Лекарь, понимая, что омеге снится очередной кошмар, идёт к стражникам у двери. В первую ночь, когда парень бился в припадке, Чонгук якобы проходил мимо и заглянул, чтобы проверить его. На самом деле альфа в ту ночь всё к себе уйти не мог, по этажу, на котором омега, ходил. Стоило Чонгуку приблизиться к кровати, как Юнги перестал скидывать на пол подушки, притих, а когда он прикоснулся к нему, у того сразу выровнялось дыхание, и он окончательно успокоился.

Лекарь уже в седьмой раз просит стражников найти господина, если тот во дворце. Юнги парализует от ужаса, он не в состоянии даже веки поднять, беззвучно молвит только одно проклятое «Гуук» и надеется на спасение. Наконец-то он чувствует его запах, который не отравляет омегу, не обжигает лёгкие, напротив, он разгоняет кошмар. Юнги протягивает руку, прикрывает ладонью чужую на своей щеке и медленно впадает в глубокий сон. Он пришёл, разорвал монстра на куски, спас его, и плевать, что Юнги ищет спасение от чудовища в чудовище. Сильнее Гуука Ад никого не порождал, и Юнги готов держать его руку хоть вечность, пусть только к нему больше ни один монстр не подойдёт. Этот — его личное чудовище.

***

Юнги окончательно приходит в себя на пятый день. Боль никуда не ушла, но она уже терпимее. Чонгук поручает лекарю не покидать покои омеги до того, пока он окончательно не встанет на ноги. Стражникам запрещено впускать к нему кого-либо под страхом смертной казни, вся еда и напитки омеги проверяются до того, как к ним прикасается Юнги. Чонгук понимает, что парня подставили, пока не знает точно кто, но, не убедившись в подозрениях, действий предпринимать не собирается. Пока альфа постарается обеспечить его безопасность.

Армия Гуука уже собралась и ждёт за городскими стенами. Все воины империи расположились у Иблиса, точат клинки в ожидании команды выступать. Три правителя выдвигаются в большой поход, который может продлиться на месяцы. Гуук идёт войной на государство на севере.

За день до выступления Чонгук зовёт к себе Бао на разговор. Альфа красочно и долго рассказывает Бао, что с ним произойдёт, если, вернувшись из похода, он не найдёт Юнги в полном здравии.

— «Жизнь за жизнь. Только за жизнь Юнги я заберу не только твою, но и всех твоих ублюдков», — обещает Чонгук Бао.

К Юнги Чонгук больше не заходит, так как омега в сознании, и он боится, что, не выдержав очередного потока проклятий, сам свернёт ему шею. Последнюю ночь во дворце до похода он проводит с Рином.

— Мне так жаль бедного паренька, — вздыхает раскинувшийся на подушках и разомлевший после утех Рин. — Мой господин справедлив и знает, как с кем поступать, безусловно, но я жалею, что нашёл то ожерелье, пусть оно и дорого моему сердцу.

Чонгук молчит, лежит на спине, уставившись в потолок, и думает только о том, что сейчас делает Юнги.

— Надеюсь, он сможет окончательно прийти в себя, и это будет для него уроком, потому что в тот вечер моё сердце кровью обливалось, и ещё одной такой картины я не переживу.

— Ты не заставлял никого воровать или сбегать, — поворачивается лицом к нему Чонгук и пристально смотрит в глаза. — Это ведь не твоя вина? — задаёт вопрос, всматриваясь в красивое лицо, считывает мимику.

Рин бледнеет, растерянно хлопает ресницами, готовясь разрыдаться в знак протеста против такого обвинения, но Чонгук усмехается и, приподнявшись на локтях, продолжает: — Не твоя вина, что он сбежал и украл.

Рин выдыхает.

 — Виновных надо наказывать, — говорит альфа и, протянув руку, поглаживает шелковистые волосы. — Он за свою вину ответил, и так будет с каждым, кто посмеет меня ослушаться или, скажем, поступит так, как мне бы не понравилось, — темнота в глазах мужчины топит зрачок, и омега часто-часто кивает.

— Конечно, мой господин, — кладёт голову на его грудь Рин. — Вы, как и всегда, правы.

***

Чимин из гарема до отбытия альф не выходит, его и не вызывают. Омега сидит в отведённой ему комнатке и под наблюдением Диаса зализывает раны, оставленные Монстром, и оплакивает свои обречённые так и остаться мечтами надежды.

Тэхён ночует у Хосока эти ночи и в одну из них просится навестить Юнги, о диалоге с которым он рассказал альфе. Омега получает строгое предупреждение от Хосока и категорический запрет на попытку любого контакта.

Правители империи покидают столицу, и в Идэне воцаряется относительный покой.

***

Через две недели Юнги встаёт на ноги, а ещё через десять дней возвращается к своим обязанностям во дворце. Раны затянулись, но их всё равно периодически просматривает лекарь и продолжает мазать специальными мазями, чтобы шрамы рассосались. По словам лекаря, Юнги повезло, что хлыст не успели сменить, и так как он уже был промокшим в его крови, это смягчало удары и не позволяло рвать кожу. Глубоких шрамов на спине омеги всего три, а остальные со временем совсем потускнеют. Юнги узнаёт, что дядю Дунга не трогали, он смог убедить стражников, что омега сам взобрался в повозку, но стражников, выпустивших её за пределы дворца, наказали хлыстами. Бао, как ни странно, молчит, увидев омегу, отворачивается, лишней работой, как было доселе, не грузит. Юнги думает, что в нём, наконец-то, человек проснулся, а Бао после разговора с господином за свою жизнь боится. Рин, получив открытое предупреждение от Чонгука, осторожничает, обдумывает, только наблюдает. Юнги понимает, что у него во дворце есть враги, спит плохо, ест с опаской, постоянно оглядывается и ото всех ждет подвоха. Плохое питание и отсутствие нормального сна делают своё дело — он еле стоит на ногах, сильно теряет в весе.

Самым невыносимым для омеги становится обслуживание обедов гарема. Вся еда гаремных омег пробуется их людьми, они могут себе позволить спокойно и вкусно поесть без страха свалиться замертво, а Юнги даже похлёбку прислуги не ест, заменяя её сухарями, потому что умереть от яда он не планирует, пока не узнает, кому обязан шрамами на спине. Всё, что ему остаётся, — это, глотая слюни, наливать омегам вино и уговаривать себя не терять достоинство и не наброситься на очередной недоеденный кусок мяса, пока он несёт грязную посуду на кухню.

С Дунгом Юнги ещё больше сближается. Альфа, видя, как он плохо питается, начинает меняться с ним тарелками, заставляя Юнги кушать. Дунг помогает всё ещё слабому парню с обязанностями, закончив свои дела, спешит доделывать и его и не оставляет в одиночестве. Чудовище из снов снова возвращается, не позволяет сомкнуть глаз. Юнги, который отказался верить словам лекаря, что от кошмаров его спасал Чонгук, даже мысли об этом не допускает и, не в силах мучиться очередную ночь, часто встречает рассвет у пруда, отказываясь спать. Дунг эти ночи проводит с ним, отвлекает, рассказывает истории и не даёт скучать. Юнги с ним было легко и хорошо, пока в одну из таких ночей альфа его не поцеловал. Юнги сразу же прервал поцелуй и отодвинулся, о том, что ему не понравилось, не сказал, но попросил не повторять. Дунг не стал давить, просто предложил попробовать, а там посмотреть, как сложатся их отношения, но Юнги честно сказал, что смотрит на него только как на друга.

Юнги, несмотря на периодически ноющие раны на спине, на ворота поглядывать не перестаёт, надежду вернуться домой к семье не оставляет. Он будто ради этого и живёт. Хотя бы разок к груди отца прижаться, а потом пусть хоть Ад в лице Гуука наступит — Юнги переживёт.

***

Через семьдесят пять дней во дворец возвращается Гуук с победой. В Иблисе праздник. Горожане ликуют, с песнями встречают правителей и бросают под ноги коней цветы. В городе за счёт правителей накрываются столы, и весь Иблис будет этой ночью есть и пить, празднуя расширение «империи черепов». Чонгук направляется прямиком во дворец, Намджун отделился и отбыл к себе, а Хосок пока всё ещё за стенами города, распределяет между отличившимися воинами награбленное добро и земли.

В Идэне страшная суматоха. Слуги носятся, как угорелые, готовясь к пиру в честь победы. Юнги, не покладая рук, работает, в душе думая о несчастных, которым пришлось положить свою жизнь, чтобы Гуук смог поставить галочку перед ещё одной победой.

Нагретый воздух летнего вечера пропитан умопомрачительными запахами жарящегося на заднем дворе мяса, в главном саду расстелены скатерти, за которые способны уместиться более двухсот человек, наружу выкачены бочки с вином, на деревьях развешаны фонари. Главные омеги дворца разодеты в свои лучшие наряды и с нетерпением ждут своих альф в гареме. На мраморных ступеньках дворца Гуука встречает одетый в белый наряд, расшитый золотистыми нитками, Рин, ветер треплет его белоснежные волосы, на пальцах и запястьях поблёскивают под лучами готовящегося спать солнца дорогие украшения. Омега напоминает спустившегося с небес на землю ангела.

Юнги вешает на дерево очередной фонарь, когда видит короткой поступью идущего к омеге Маммона. На коне восседает облаченный в черное его личный дьявол. Его лицо стало суровее, рука, держащая поводья, покрыта свежими шрамами, взгляд острее обычного. Каждая битва будто накладывает на Чонгука свой отпечаток. Он только вернулся с боя, должно быть, вдоволь напился крови, но взгляд всё такой же голодный и ненасытный. Гуук, не слезая с коня, принимает чашу с вином из рук Рина и, испив до дна, возвращает её ему. Юнги чувствует, как неприятное чувство изнутри скребётся о грудную клетку, но отгоняет от себя все мысли о зависти Рину или тем более ревности. Омега убеждает себя, что лично бы всыпал в эту чашу яда, а ревность скорее к Маммону, который так послушно стоит перед Рином. Он слезает с дерева и понуро плетётся делать остальную работу, не разделяя всеобщего ликования. Юнги по поручению Бао тоже сегодня обслуживает праздничный ужин.

Чонгук лично провожает Маммона в денник, благодарит верного друга за службу и очередную победу и, побыв с ним пару минут, идёт в сад. Юнги нигде нет. Чонгук с момента прибытия во дворец ищет его глазами, но не находит. Кажется, он нарочно прячется. Чонгук опускается на подушки во главе скатерти, к нему присоединяется прибывший наконец-то во дворец Хосок. Он продолжает оборачиваться, смотрит на слуг, снующих туда-сюда, но Юнги не видно. Альфа решает после ужина проведать барак, плевать, какую причину придётся придумать.

В землях, на которые они напали, был город Юн. Чонгук, несмотря на первичный отказ города сдаться, запретил его разрушать, вызвав недоумение армии. Чонгук даже Хосоку ничего объяснять не стал, но сам точно знает, почему оказал городу такую милость — потому что его название связано с ласкающим слух именем омеги.

Наконец-то Чонгук его видит и теряет интерес ко всему, что происходит вокруг. Юнги наливает вина воинам подальше от хозяев дворца, которых обслуживает только проверенная прислуга. Альфа хмурится — парень сильно исхудал, цвет осунувшегося лица сливается с рубахой. Чонгук подзывает Бао и говорит ему пару слов. Когда Юнги возвращается на задний двор за очередным подносом, к нему подходит Бао и приказывает обслуживать господина. Юнги понимает, чей именно это приказ и, нахмурившись, берёт вместо мяса переданный ему кувшин с вином. Юнги знает, что по правилам надо начать наливать вино с Чонгука, но ноги словно прилипли к земле в двух шагах от альфы, и он не может найти в себе сил подойти к нему без риска того, чтобы не вылить на него содержимое кувшина или даже не разбить его об голову альфы.

Чонгук смотрит прямо на него, протягивает бокал, и омега, всё-таки собравшись, подходит осторожно, боясь пролить, наполняет его вином. Юнги сконцентрирован на бокале, а Чонгук на его лице. Омеге кажется, сейчас на его левой щеке откроется зияющая дыра. Запах альфы заставляет хотеть вдохнуть глубже, он ассоциируется с ночами, когда, цепляясь за этот запах, омега выныривал из самого глубокого кошмара. Юнги приходится посмотреть на столб под навесом, чтобы вспомнить, что Гуук с ним сделал, и прогнать странные мысли прочь. Наполнив бокал, он переходит к бокалу Хосока.

Чонгук распивает вино, общается, но весь вечер глаз с него не сводит. Пир заканчивается под утро, все разбредаются, а вымотавшиеся слуги убирают сад. Юнги еле живой на рассвете плетётся на кухню, чтобы донести последний поднос с грязной посудой и пойти спать. Он, разложив посуду, уже собирается покинуть помещение, как туда входит, судя по всему, даже не ложившийся Чонгук. Слуги, поклонившись, сразу покидают комнату, их примеру хочет последовать и Юнги, но альфа приказывает остаться.

— Ты плохо ешь? — Чонгук обходит стол и подходит к омеге.

— Нет, — храбрится моментально теряющий всю хватку Юнги, стоит ему остановиться в двух шагах.

— Ты сильно похудел.

— Спасибо тебе за моё крепкое здоровье, — гасит вспышки страха и задирает подбородок омега.

— Вы. Когда-нибудь я устану это терпеть и заставлю силой выражать мне почтение, — строго говорит альфа. — Я его купил у одного племени, повстречавшегося на пути, они говорят, что он сдерживает демонов, — Чонгук разжимает ладонь, показывая омеге крупный рубин, висящий на кожаном ремешке. — Это мой подарок, никто не посмеет его украсть. Можешь носить открыто.

— Мне не нужны твои подарки, — не знает, как реагировать, растерянный омега.

— Тебе снятся кошмары.

— Откуда ты знаешь?

— Я их разгонял, — поднимает уголки губ в улыбке.

Юнги очень хочется нагрубить, выругаться, хоть что-то, лишь бы не показывать, насколько он ошарашен, но язык словно прилип к нёбу.

 — Не снимай амулет, и кошмаров не будет, — становится ещё ближе Чонгук, у Юнги волосы на макушке от его дыхания шевелятся, — или переходи в гарем, никакие чудовища до тебя не доберутся, потому что ты будешь лежать в объятиях главного, — обхватывает пальцами его подбородок и поднимает лицо.

— Я уж как-нибудь сам, — сбрасывает его руку Юнги, отбирает амулет и идёт на выход, всё думая, что ему сейчас в спину кинжал пошлют.

Юнги долго сидит на своей койке, разглядывая амулет, а потом, всё-таки надев его, ложится спать. Он впервые за долгое время так крепко и без кошмаров спит подряд пять часов. Проснувшись, Юнги валит хороший сон на усталость тяжелых прошедших суток. Омега принимает сидячее положение и с удивлением смотрит на поставленный на пол рядом с его койкой поднос, заваленный различной едой. Юнги, косясь на поднос и с трудом давя желание наброситься на еду, выходит из комнатки и сразу сталкивается с помощником Бао.

— Вся еда опробована. Господин сказал, приятного аппетита.

— Вот оно что, — кривит рот Юнги. — Можешь забрать поднос. Пусть сам её жрёт. Так и передашь, — обходит мужчину парень и идёт к колодцу.

«Он с меня кожу снял, теперь мне еду посылает? Что он о себе вообще думает!» — злится Юнги, смачивая лицо тёплой водой.

То ли Гуук поменял тактику, то ли он реально издевается над Юнги, проверяет его выдержку: то избивает до полусмерти, то покормить пытается. У Юнги от него голова кругом идёт, он его не понимает, но больше даже и не пытается.

Закончив все дела на сегодня, Юнги идёт к пруду и, сев на свой любимый низкий камень, вглядывается в гладь воды. Как и ожидалось, через пару минут к нему присоединяется Дунг, не оставляя возможности подумать о весь день беспокоящем его инциденте с едой. Парни болтают о том, о сём, обсуждают новости, произошедшие за день. Дунг лежит с головой на его коленях, периодически подбрасывая в воду мелкие камушки, и медленно засыпает.

— Уже почти полночь, иди к себе, — улыбаясь, трясёт его за плечо Юнги. — Нам вставать через пару часов.

— Не поцелуешь — не пойду, — морщит нос Дунг.

— Не глупи, — хмурится Юнги.

— А что? — резко приподнимается альфа и касается губами его губ.

Юнги реагирует моментально, сразу назад отталкивается, но Дунг повторяет и теперь уже впивается в его губы, обхватывая руками его за плечи. Юнги отворачивается, пытается отстраниться, но альфа не отпускает, поглаживает его шею, покрывает поцелуями скулы.

— Нельзя. Пойми уже, — хмурится Юнги, отстраняясь. — Я не хочу тебя обижать, но правда нельзя. Тем более мы с тобой уже говорили на эту тему, и я не испытываю к тебе даже близко тех чувств, на которые ты намекаешь.

— Почему нельзя? — принимает сидячее положение Дунг и кладёт голову на его плечо. — Ты свободен, я свободен. Дай мне шанс, не руби сразу.

— Дунг, ты правда не понимаешь, и то, что я скажу, будет звучать странно, может, даже смешно, но мне лучше держаться от тебя подальше. От всех, — опускает глаза. — Я боюсь, что он убьёт тебя.

 — Что ты такое говоришь? Кто меня убьёт?

— Гуук, — тихо говорит Юнги.

— Я не понимаю.

— Я сам не понимаю, — тяжело вздыхает Юнги. — Но я в этом уверен. Зачем испытывать судьбу?

— И поэтому, будучи якобы фаворитом, ты убираешь навоз? — фыркает Дунг. — Не смеши меня, — оглядывает его пренебрежительно. — Мне кажется, тот хлыст повредил тебе и голову.

— Я ведь и ударить могу, — сверкает глазами омега. — Раз уж ты не уходишь, то я пошёл. Спать хочу.

Юнги поднимается с места и, злясь на парня, двигается к себе, как его останавливает один из стражников и требует идти за ним. Юнги, тяжело вздохнув, молча следует за мужчиной на передний двор. Чонгук сидит на корточках у бассейна, мочит руку в воде и, увидев идущего к нему омегу, поднимается на ноги, ждёт, когда тот, подталкиваемый стражником, подойдёт ближе.

— Мой господин, — косится на стражника, боясь удара, Юнги.

— Умница, чертёнок, научился всё же, — довольно улыбается альфа.

— Убери своих прислужников, и я тебе всё скажу, — шипит Юнги и видит, как Чонгук рукой останавливает двинувшегося на него стражника, а потом и вовсе отсылает его.

— Почему ты отказался от еды?

— Потому что мне твои подачки не нужны. Ты проливаешь мою кровь, а потом шлёшь мне поесть, — фыркает Юнги.

— Ты сбежал и знал, что будешь за это наказан, — становится вплотную альфа, и Юнги замечает, как он внюхивается.

У омеги зрачки от ужаса расширяются, понимая, что, а точнее, кого унюхал Чонгук. Он делает шаг назад, но Гуук, схватив его за плечи, притягивает к себе и шумно вдыхает. Юнги чувствует, как каменеют пальцы на его плечах, как до боли сжимают его плоть, грозясь дойти до костей.

— Кто он? — два слова, и от его голоса у Юнги всё нутро холодеет.

— Пусти, — гримаса боли искажает красивое лицо, но Чонгук непреклонен, всё так же держит, встряхивает.

— Кто этот альфа?

— Никто! — напугано говорит Юнги.

— Ты же неглупый парень, — Чонгук лбом к его лбу прислоняется, не дышит, отвратительный запах другого альфы в себя не пропускает. Он прикрывает веки, стараясь взять себя в руки, не поддаться бурлящей внутри ревности и не стереть омегу в порошок. — Ты не прислуга, ты не садовник, ты не конюх. Ты — омега, который принадлежит моему гарему, но который слишком уверен в своих силах, чтобы объявить мне войну. Я тебе подыгрываю, но это не значит, что так будет продолжаться вечно, и точно не значит, что ты можешь гулять с другими альфами. Ты меня понял? — глаза в глаза, и темнота на дне его зрачков все фонари во дворе гасит, даже луну собой заслоняет. Юнги кусает язык, чтобы не провоцировать зверя, который и так на грани, и кивает.

— Прекрасно, — скалится Чонгук, убирает с его лба назад чёлку, а потом, отпустив парня, резко толкает в бассейн. — Отмойся от этой вони.

Юнги падает в воду, чуть не захлебнувшись, с трудом выныривает и, набрав в лёгкие кислорода, больше себя не сдерживает. Он шлёт ему в спину проклятия, от обиды и злости бьёт руками по воде, а потом, поняв, что остался один, плывёт к бортику.

***

Весь следующий день от Чонгука нет новостей. Юнги неосознанно за Дунгом приглядывает, если долго его не видит, то переживает. Закончив рабочий день и скудно поужинав, омега валится на койку и, вспомнив инцидент у бассейна, тянется к амулету на шее в желании сорвать его и разбить о стену, но сам себя останавливает. Может, это просто самовнушение, но первая ночь с колье прошла без кошмаров.

Понимая, что от накрывших волной воспоминаний вчерашнего дня он сразу не уснёт, Юнги, поднявшись, идёт посидеть к пруду. Как и ожидалось, через пару минут к нему присоединяется и Дунг. Альфа садится поодаль, всем своим видом источает холод, но Юнги даже рад, лучше ему держаться подальше, чем рисковать своим здоровьем или даже жизнью.

Парни, как и всегда, делятся новостями, обсуждают прошедший день, когда внезапно со стороны конюшни доносится крик, и, подскочив на ноги, они видят, как с левой части дворца валит густой чёрный дым. Они бегут в сторону пожара и видят, как из горящей конюшни огонь перекидывается на дворец. Слуги и стражники в суматохе несут в ведрах воду, выводят лошадей, по воздуху разлетаются чёрные хлопья пепла. Юнги тоже бросается к конюшням спасать лошадей, но его оттаскивает Дунг, крича, что всех лошадей уже вывели. Огонь тушат очень быстро, перетащив всю воду из бассейна. Дворцу нанесен минимальный урон, но конюшня сгорела почти до половины. Погибли две лошади. Юнги сидит на земле, как и другие ошарашенные слуги, и горько плачет, следя за тем, как трупы задохнувшихся животных пытаются поднять на повозки.

Ночь проходит, как в аду, — мало того, что Юнги от смерти животных отойти не может, слугам не позволяют вернуться в бараки, допрашивают всех и по несколько раз. Напуганных слуг отпускают только на рассвете. На следующий день полдня допрашивают жителей дворца, а потом вновь по одному вызывают слуг. Весь день Юнги занят уборкой последствий пожара и, увидев, как конюх ведёт на передний двор Маммона, не сдерживается, бросив всё, бежит к нему.

— Он ведь не пострадал? — боится подойти, с нежностью смотрит на красивое животное.

— Нет, но был сильно напуган, — отвечает вымотанный за ночь конюх. — Мы лошадей всех вчера на передний двор вывели, а этого его хозяин лично успокаивал. Так что подотри сопли, он в порядке, — смеётся мужчина, поглядывая на паренька, измазанного в саже, который на грани истерики. — Я забыл забрать кое-что из конюшни, так что я иду туда и понятия не имею, как ты оказался рядом с Маммоном.

Мужчина уходит, а Юнги, не сразу поняв намёк, бросается на шею коню. Он поглаживает его, целует в морду, Маммон сам трётся о его щеку, словно успокаивает, и Юнги, наконец-то, отпускает кошмар прошлой ночи. Конюх, вернувшись, забирает Маммона, и омега возвращается к своим обязанностям. Измученные слуги даже не шепчутся, боясь вызвать подозрения, все угрюмые и подавленные тенью передвигаются по дворцу.

Юнги только к ночи заканчивает работу, а потом плетётся к себе в ожидании очередного, не сулящего ничего хорошего утра. Только омега начинает засыпать, как его вырывает из сна шум выбегающих из комнатки слуг. Юнги, кое-как нащупав под койкой обувь, тоже бежит на улицу. Слуги топчутся у бараков и шепчутся. Юнги находит тех, с кем работает на конюшне, и спрашивает, что случилось.

— Нашли поджигателя, — кивает в сторону двора один из знакомых парней.

— И кто это сделал? — в шоке смотрит на него омега.

— Твой дружок, — сплёвывает под ноги грузный бета. — Дунг.

— Это неправда! — восклицает Юнги и бежит на передний двор, откуда идут голоса.

Стража не подпускает никого ближе, и Юнги залезает на камни, отделяющие сад от вымощенного мрамором двора, и видит, как у ступенек стоят Дунг на коленях с завязанными позади руками и ещё один парень из прислуги. Лица парней залиты кровью, перед ними ходит глава стражи дворца с дубинкой. Сам Чонгук, прислонившись к одной из колонн, внимательно наблюдает за пытками, Хосок сидит на ступеньках и точит меч о меч. Кроме стражи, больше во дворе никого нет, все забились в свои норы, не рискуя попасть под горячую руку господ.

— Кто ещё вам помогал? — тянет за волосы голову Дунга назад стражник.

Дунг, заливаясь слезами, молит его помиловать, клянётся, что он не поджигал дворец. Юнги в его правде уверен, потому что альфа в ночь пожара был с ним у пруда. Юнги не может молчать, не может допустить гибель ещё одного человека только потому, что Гуук захотел крови за ущерб. Он отталкивает стоящего перед ним стражника и успевает вырваться из рук схватившего его второго, но к ним подбегают ещё несколько и отчаянно вопящего омегу валят на пол.

— Он не виновен, — кричит барахтающийся на полу Юнги, пока его, схватив за руки, пытаются оттащить обратно на задний двор.

— Тебе есть, что мне сказать? — отлипает от колоны Чонгук и приказывает отпустить парня.

— Он не виновен, — встаёт на ноги Юнги и, оглядываясь на отпустившую его стражу, подходит ближе. — Он не поджигал дворец.

— И это всё? — выгибает бровь Чонгук. — Если да, то возвращайся к себе, пока я не передумал и из-за того, что ты не выражаешь почтение, не усадил тебя на пол рядом с ним.

— К чёрту почтение! — шипит Юнги и падает на колени перед альфой, получив по ногам дубинкой, которой били Дунга. — Мой господин, — брезгливо морщит рот омега, сплёвывая слова. — Вы можете убить его и меня тоже, но он не виновен.

— Так докажи, и я подумаю, — нагибается к его лицу Чонгук и, схватив за ворот рубашки, рывком поднимает на ноги. — Только ты не можешь доказать.

— Я могу, то есть… — осекается омега, понимая, что боится сказать правду.

— Я слушаю, — прижимает его к колонне Гуук, так и не отпуская ворот рубашки.

— Когда был поджог, — шумно сглатывает, с трудом удерживая себя на дрожащих ногах. — Он… был со мной.

Чонгук наклоняет голову влево, щурит глаза и внимательно смотрит в лицо парня. Юнги чувствует, как в лёгкие вместо кислорода просачивается пропитавшая воздух вокруг чужая ярость.

— Мы сидели у пруда, просто разговаривали, — тараторит омега. — А потом увидели дым и услышали крики.

— Что ты делал с ним у пруда в середине ночи? — чеканит каждое слово Чонгук и приближает лицо вплотную.

— Мы разговаривали, — у Юнги ломается голос, а под рёбрами от этого взгляда невыносимо жжёт. — Он не виновен.

— Заткнись, или я сломаю твою шею.

— Ты не можешь убить человека просто потому, что хочешь, — обхватывает пальцами его руку на своей шее Юнги.

— Могу, — скалится. — Он сдохнет, — выносит приговор Чонгук и, отпустив руку, делает шаг в сторону.

Юнги моментально бросается к нему и хватается обеими руками за его локоть, заставляя остановиться. Чонгук смеряет его презрительным взглядом, но не отталкивает.

 — Пожалуйста, Чон… мой господин, — молит омега.

— Тебе это так важно? — ядовито улыбается альфа и толкает его к колонне. — Так важна его жизнь? С чего это? Я могу дать тебе меч. Прямо сейчас.

Бьёт по прошлым ранам, воскрешает картину того первого дня в Идэн, где Юнги самолично грозился убить Риала. Юнги не может допустить повторения истории, он смерть Риала так и не пережил, ещё одну не поднимет. Тем более Дунг не виноват, тем более он ему симпатичен.

— Пожалуйста.

— Твоя мольба моё решение не изменит, но ты знаешь, что его может изменить, — говорит вкрадчиво, поглаживает щеку и языком свои клыки обводит.

Юнги знает. Он ненавидит Чонгука всеми фибрами души, но больше, чем его, возненавидит себя, если позволит своей гордости взять верх над разумом и лишить невиновного человека жизни. Он долго не думает, обнимает сам себя за плечи, пытаясь прикрыть эту с огромной скоростью раскрывающуюся на груди рану, из которой валит густое, как вчерашний дым, отчаяние, и кивает.

— Отведите их пока в подвал и вызовите Биби, — не оборачиваясь, приказывает Чонгук стражникам. — А ты покажешь мне, насколько сильно ты хочешь, чтобы он жил. Покажешь ведь? — усмехается и идёт прочь.

Биби прибегает через минуту и сразу всё понимает. Юнги не позволяет ему помочь, сам, отлепив себя от колонны, к которой насквозь был прибит чужим взглядом, молча следует за омегой.

 — Доигрался всё-таки, — сушит его волосы после ванны Биби.

— Он хочет казнить невиновного, — в Юнги сил будто никогда и не было, каждое слово — тяжелый труд, каждый вдох — как последний. — Я уверен в его невиновности, а он нет.

— Ты дрожишь, — натирает маслами его тело Биби, прогнавший всех и лично занимающийся парнем, которого считает любимым омегой господина с той самой ночи, когда кровавым путём получил новую должность. — Тебе надо расслабиться, иначе тебе будет больно.

— Не будет. Я уже к боли привык.

— Не говори так, ты совсем ещё кроха, и боль, которую он тебе подарил, можно заменить лаской, только ты кусаешься, ты её не принимаешь.

— Я его ненавижу, и я не умею притворяться. Он отнял у меня всё, а пару минут назад и выбор, — тянется снова за чашей с вином омега и понимает, что она пуста. — Он убьёт меня этой ночью, так что налей мне ещё вина.

— Я закончил, — встаёт на ноги Биби. — Остальное он сам. Не налью, потому что я добавил в твоё вино кое-что, что поможет тебе расслабиться.

— Зачем ты сделал это? — ноет разомлевший омега. — Ты правда думаешь, что мою ненависть способно что-то заглушить?

— Сомневаюсь, но очень хочу видеть тебя утром живым, — Биби накидывает на плечи абсолютно голого омеги ярко-алый шелковый халат, на спине которого золотыми нитями вышиты розы, и лично провожает в покои господина.

— Дальше ты сам, — подталкивает его внутрь и закрывает за ним тяжелую дверь.

Альфы в спальне нет. Видимо он всё ещё внизу или, может, опять Дунга пытает. Юнги об этом думать не хочет. Он пару минут так и топчется у кровати, а потом, скинув халат, ныряет под одеяло. Выбор сделан, осталось пережить эту ночь.

Юнги не помнит, когда лежал на таких мягких перинах, даже в той спальне, где он приходил в себя после наказания, не было такой удобной постели. Он чуть ли не урчит от удовольствия и, повернувшись на живот, тянет к себе подушку и обнимает её.

Пахнет им.

Чёртов запах с самой первой встречи в Мирасе, пробравшийся в лёгкие и осевший там тлеющими угольками, которые, стоит встретить альфу, вспыхивают пожаром и сжигают внутренности дотла. Сейчас главное перетерпеть, так вечно продолжаться всё равно не будет. Юнги от него сбежит, оскверненную его прикосновениями кожу сменит и этот запах из себя вытравит, потому что всё, что Чонгук дал ему — это безысходность. Чонгук, как стена, вырастающая на пути, куда бы он не двинулся. Его невыносимо много, и он везде. Юнги три месяца прожил в Идэн без него, но наталкивался на него на каждом шагу. Чонгук будто ему под кожу залез, сидит в нём и, даже когда сам физически отсутствует, все диалоги Юнги, все его чувства, всё только с ним и к нему. Юнги сейчас только понимает, что выживает не из-за желания вернуться домой, которое уже превратилось в призрачную дымку и вот-вот рассеется. А из-за ненависти. Он разговаривает с ним в своей голове, он бьёт свою подушку, представляя его, не бывает ни дня, когда Юнги мысленно не шлёт ему приправленные ругательствами проклятия. Всё, за что омега цепляется, — это Чонгук. Всё, из-за чего он не ломается и держится, — это Чонгук. И даже привязанный к тому столбу он думал только о нём, о том, как вонзит нож в его горло, как будет его поворачивать и наслаждаться тем, как альфа прощается с жизнью.

Вино Биби, усталость, нервные сутки — всё это делает своё дело, и отяжелевшие веки слипаются. Юнги теряет связь с реальностью, впадая в сладкий, лишённый проблем сон, который длится недолго. Он сонно потягивается, чувствуя обжигающие ладони на своих ягодицах, они скользят вверх, оглаживают позвоночник. Юнги недовольно бурчит, когда его переворачивают на спину, придавливают к постели, и с трудом разлепляет веки, чтобы сразу же сорваться вниз в огромную, зияющую чёрной дырой пропасть.

Ладони оме­ги на его гру­ди, как сме­хот­ворный барь­ер, гла­за в гла­за, гу­бы приоткры­ты. Он пы­та­ет­ся дос­тать из недр вос­па­лён­но­го соз­на­ния прок­ля­тия, хотя бы их выставить, как оборону, потому что Чонгука не то, чтобы сдвинуть, даже оттолкнуть сил не хватит, но так и не ре­шив­шись что-то ска­зать, прос­то смот­рит. Чон­гук го­лый. Юн­ги чувс­тву­ет его каж­дым миллиметром тела, кожей к коже липнет, по­нима­ет, что кро­вать не про­бить и сквозь неё не прой­ти, да­вясь сво­им так и не выр­вавшим­ся про­тес­том, тер­пит.

— Те­бе, я смот­рю, пон­ра­вилась моя кро­вать? — под­ни­ма­ет угол­ки губ в ух­мылке аль­фа. — Мо­жет, ты ос­та­нешь­ся в ней на­дол­го.

— Я здесь не по своей воле, — концентрирует внимание на его горле, потому что разговаривать, смотря ему в глаза, невозможно.

— У тебя был выбор, — кривит губы альфа и на­гиба­ет­ся по­цело­вать, но Юн­ги от­во­рачи­ва­ется. Чонгук обхватывает пальцами его подбородок и, повернув лицо к себе, больно сжимает.

— Не смей отворачиваться, или ножами к постели прибью, всё равно трахну, а потом на смерть твоего любовничка смотреть заставлю, — за секунду вскипает, чёрная бездна в его глазах языками пламени сменяется. Юнги чувствует, как вонзаются в его бедра пальцы, уверен, что под ними уже синяки расцветают. Он, сжав зу­бы, про­иг­ры­ва­ет борь­бу страху и пытается расслабиться.

Чонгук це­лу­ет его мед­ленно, оттягивает зубами губы, сам своего зверя на цепь сажает, до крови искусать себе запрещает. Он будто нарочно то­мит, изде­ва­ет­ся, рас­ти­ра­ет в пыль меж их губ гор­дость оме­ги, по­казы­ва­ет его ничтожность и сла­бость. Он ог­ла­жива­ет его те­ло ла­доня­ми, там, где они проходят­ся, открытые раны ос­тавля­ет. Юн­ги не дёр­га­ет­ся, но ещё се­кун­да, как его прор­вёт, чувс­тву­ет. По­тому что нечес­тно. По­тому что его словно прокляли, буд­то, поз­во­лив ро­дить­ся в хорошей семье и про­жить без­за­бот­но до сем­надца­ти, вза­мен ему ад по­обе­щали. Юн­ги это­го уго­вора не пом­нит, ина­че ни за что не сог­ла­сил­ся бы, ина­че во­об­ще не ро­дил­ся бы. Всё, что Юн­ги по­лучил насиль­но вы­везен­ным из Ми­раса — это огонь, в ко­тором живь­ём сго­ра­ет, и собствен­ная кровь, слу­жащая ему покры­валом. Ес­ли это пла­та за семнадцать лет без­за­бот­ной жиз­ни, то она нес­пра­вед­ли­ва. Бу­дучи на расстоянии от чудовища, он бо­рол­ся, тер­пел, всё рав­но на­де­ял­ся, но придавленный им к пос­те­ли, по­душ­ка ко­торой ста­нет его мо­гиль­ным кам­нем, он видит, как вся его сила сквозь пальцы, как песок, ускользает. Это черес­чур. Юн­ги сейчас не здесь, не в объ­яти­ях Гу­ука, он си­дит в тём­ном уг­лу в оди­ночес­тве и, об­хва­тив окровавленными ла­доня­ми ли­цо, ти­хо пла­чет, меч­тая сдать­ся вы­леза­ющим из уг­лов монс­трам, по­тому что с са­мым глав­ным из них он не справ­ля­ет­ся.

— Рас­слабь­ся, — прок­ля­тый го­лос набатом в ушах отдаёт.

Юн­ги не мо­жет. Он прав­да ста­ра­ет­ся, он ду­ма­ет о Дун­ге, при­водит се­бе ты­сячу и од­ну при­чину, по­чему на­до эту ночь пережить, но ни­чего не по­мога­ет. Он лежит под ним кам­нем, запрещает своему телу реагировать, не сда­ёт­ся шарящим по сво­ему те­лу чу­жим ру­кам. Юн­ги вспо­мина­ет ту ночь во двор­це Джи­хёна, он так же ле­жал под ним голым, но тог­да он со­бирал­ся уме­реть. Сей­час Чон­гук возь­мёт то, за чем пришёл, а ут­ром Юн­ги на­до бу­дет на не­го смот­реть, и он бо­ит­ся, что в его взгля­де веч­но нап­равлен­ных на альфу шты­ков не бу­дет, по­тому что, бе­ря его те­ло, так спо­кой­но оме­гой же пре­дос­тавлен­ное, Чон­гук эти шты­ки по­об­ло­ма­ет. Ут­ром ему на­до бу­дет вы­тащить из этой спальни не толь­ко се­бя, но и ос­колки сво­ей гор­дости, свой крах.

Аль­фа пок­ры­ва­ет по­целу­ями его грудь, об­во­дит язы­ком сос­ки, он слов­но ни­чего не за­меча­ет, а у Юн­ги в го­лове вой­на. Его войска под нашествием Гуука оружие складывают, на колени становятся, только битвы не было, никаких смертей, увечий, никакой крови, реками с поля утекающей и чёрную землю пропитывающей. Юнги сам сдался, сам голову опустил, и это отчаяние его похуже любой пытки мучает. У не­го кровь в жи­лах от этих мыслей стынет, он еле ды­шит, а Чон­гук его це­лу­ет, каж­дым по­целу­ем толь­ко хуже де­ла­ет. Луч­ше бы жес­то­ко, луч­ше бы он ли­цо ему раз­бил, во­пить от бо­ли зас­та­вил, толь­ко не так. Не язы­ком, губами, неж­ны­ми при­кос­но­вени­ями, а но­жами, ве­рёв­ка­ми, страш­ны­ми пыт­ками — так Юн­ги се­бя оп­равдать сможет, так это омер­зи­тель­ное ощу­щение сво­ей сла­бос­ти его прес­ле­довать не бу­дет. Он пок­ры­ва­ет его по­целу­ями, спус­ка­ет­ся к пуп­ку, ещё ни­же. У не­го ши­рокие пле­чи, ли­тые мыш­цы под ко­жей, под­тя­нутое тело веч­но на­ходя­щего­ся в сед­ле во­ина, которого не каждому под силу в открытом бою выиграть. Он играет на его теле, как на инструменте, сам настраивает, что хочет услышать, то из него и выбивает, соз­на­ние сво­ей лас­кой глу­шит. Ес­ли так с каж­дым аль­фой, почему с Дун­гом так же не бы­ло? Да­же с Джи­соном, ко­торый од­нажды ус­пел сорвать ук­радкой по­целуй, та­кого не было. Не было звёзд, в голове искрами разлетающихся, поджимающихся пальцев и жажды того, что ему пока неведомо. И эта мысль пу­га­ет страш­нее чем то, что ждёт Юн­ги в его руках. Он под ним дро­жит, но, как мо­тылек, на пламя летит, не сго­реть, а пог­реть­ся хочет. Одичавший без людского тепла омега об­ни­мал Мам­мо­на, де­лил­ся с ним болью, про­сил ласки, а сей­час её ему дают, и как бы Юн­ги се­бя не прок­ли­нал, он тя­нет­ся за ней, он в нём то­нуть начина­ет. Чон­гук це­лу­ет его бед­ра, ку­сает внут­реннюю сто­рону до сле­дов сво­их зу­бов, кровью на­лива­ющих­ся, раз­водит его но­ги. Юн­ги ру­ки под по­душ­ку про­совы­ва­ет, меч­та­ет и го­лову ту­да же за­сунуть. Чон­гук про­водит паль­ца­ми по ко­леч­ку мышц, до­воль­но ус­ме­ха­ет­ся, что Би­би пос­ту­пил ум­но, дос­та­вил аль­фе удо­воль­ствие са­мому рас­тя­нуть пар­ня. Он тя­нет­ся за пу­зырь­ком мас­ла на по­лу, а Юн­ги, вос­поль­зо­вав­шись этим, отполза­ет к из­го­ловью кро­вати.

— Я не мо­гу. Я те­бя не­нави­жу, и спать с тем, ко­го не­нави­жу, не мо­гу, — непонятно, се­бе или ему го­ворит.

— Трах­нуть те­бя твоя не­нависть мне не по­меша­ет, — мрач­не­ет Чонгук и, рыв­ком под­тя­нув его под се­бя, вжи­ма­ет в просты­ни.

— Не могу, — всё равно отталкивает, опирается руками о его грудь, пытается вырваться, но альфа больно заламывает его руки, впечатывает в себя, грозится кости раздробить за непослушание.

— Хо­тя есть ещё один ва­ри­ант: спус­тись в под­вал к сво­ему друж­ку и сде­лай это сам. Ты ведь зна­ешь, я най­ду спо­соб тебя зас­та­вить.

— Ты чу­дови­ще, — сухие рыдания парализует горло Юнги.

— И те­бе очень силь­но по­вез­ло, что я тебя хо­чу, ина­че за твои раз­го­воры ты бы уже ви­сел на бли­жай­шем де­реве во дво­ре.

Юн­ги ку­са­ет гу­бы в стра­хе, что Чонгук угро­зу Дунгу вы­пол­нит, не поз­во­ля­ет потоку проклятий выр­вать­ся, а по­том, по­вер­нувшись ли­цом к ок­ну, сдаётся. Чон­гук, ус­мехнув­шись так тя­жело давшей­ся оме­ге по­кор­ности, под­ни­ма­ет его под та­ли­ей и, по­садив на се­бя, впивает­ся жад­но в гу­бы. Юн­ги не отвечает, Чон­гу­ку и не на­до, он бе­рёт то, о чём так дол­го меч­та­л, ис­пи­ва­ет, ку­са­ет, вры­ва­ет­ся в его рот сво­им язы­ком, душит на­пором, подчиняет. Раз­ры­ва­ет по­целуй, ли­жет его гу­бы, зас­тавляя их блес­теть в тус­клом пла­мени све­чи, как ал­ма­зы. Он ку­са­ет его под­бо­родок, горло, клю­чицы, каж­дый по­целуй го­рит на Юн­ги, как клей­мо. Он сжи­ма­ет его бёд­ра, яго­дицы, вез­де от­пе­чат­ки сво­их ла­доней ос­тавля­ет. Чон­гук не в си­лах скрыть вос­хи­щение, кра­сотой его те­ла лю­бу­ет­ся. Этот оме­га да­же не представляет се­бе, че­го аль­фе сто­ило это вы­нуж­денное воз­держа­ние. Его зверь ему все внут­реннос­ти пе­рег­рыз, каж­дый раз, ви­дя его, в Чон­гу­ке жаж­да бур­ли­ла, но он се­бя це­пями об­во­дил, сры­вать­ся не поз­во­лял, в эту стран­ную иг­ру иг­рал. Он бы его ещё в Ми­расе взял, и да­же вон­зённый в пле­чо кли­нок его бы не ос­та­новил, но же­лание оме­ги бороться останови­ло. Чон­гук его испытывал, всё проч­ность про­верял, гнул и гнул, но так и не сломал. Аль­фу задева­ет то, что оме­га сам свой стержень из-за чу­жой, абсолютно не стоящей этого жиз­ни сло­мал, под его ноги бро­сил, но он на этом не зацикливает­ся, его же те­лом се­бе за терпе­ние воз­да­ёт.

Он опус­ка­ет его на ло­пат­ки, зас­та­вив обвить се­бя но­гами, мас­си­ру­ет паль­ца­ми вход. Юн­ги до кро­ви прикусы­ва­ет ще­ку, не дышит, хотя бы так не позволяет запаху его одурманить. По­целуи на не­го действуют, как та­ран, раз­ру­ша­ющий кре­пость не­под­чи­нения, он мле­ет под ним, ёр­за­ет, сам не по­нима­ет, че­го имен­но хо­чет, но из рук боль­ше не вы­путы­ва­ет­ся. Чонгук обиль­но сма­зыва­ет мас­лом паль­цы и, про­тол­кнув внутрь спер­ва один, про­дол­жа­ет да­вить, узость про­веря­ет. Юн­ги вспы­хива­ет, как фа­кел, дёр­га­ет­ся на­зад, но аль­фа за жи­вот сво­бод­ной ру­кой его при­дер­жи­ва­ет, не поз­во­ля­ет сос­ко­чить с паль­ца.

 — За из­ме­ну я го­ловы руб­лю, — глуб­же тол­ка­ет­ся.

— Это не из­ме­на. Я те­бе не при­над­ле­жу, — вы­гиба­ет­ся ду­гой Юн­ги, ког­да аль­фа паль­цы добав­ля­ет.

— При­над­ле­жишь. Це­ликом и пол­ностью. Ты — мой.

Он раз­во­дит внут­ри паль­цы, ца­рапа­ет глад­кие стен­ки, зас­тавля­ет оме­гу ши­петь от неприятных ощу­щений и про­дол­жа­ет в нём дви­гать­ся. По­нимая, что уже мож­но, а терпение на самой грани, Чон­гук прис­тра­ива­ет­ся со­чащим­ся от смаз­ки чле­ном и мед­ленно проталкива­ет его внутрь, рас­ши­ряя с тру­дом под­да­ющи­еся стен­ки. Юн­ги от ощу­тимой бо­ли на­зад дёр­га­ет­ся, про­сит ос­та­новить­ся, но аль­фа, пол­ностью в не­го не пог­ру­зившись, не за­мира­ет. Он де­ла­ет кру­говые дви­жения, да­ёт пар­ню при­вык­нуть к раз­ме­рам и мед­ленно на­чина­ет дви­гать­ся. Чон­гук наб­лю­да­ет за за­лом­ленны­ми бро­вями, за по­лу­от­кры­тым ртом, к ко­торо­му вновь сра­зу же тя­нет­ся, не в си­лах ус­то­ять. Он за­рыва­ет­ся ли­цом в его клю­чицы, сли­зыва­ет бу­син­ки по­та и, по­чувс­тво­вав об­вившие шею ру­ки, внут­ренне тор­жес­тву­ет. Пусть Юн­ги его не­нави­дит, пусть меч­та­ет за­садить кли­нок пря­мо в сер­дце и эту ночь бу­дет прокли­нать всю ос­тавшу­юся жизнь, но при­рода бе­рёт своё, и Чон­гук ли­ку­ет. Толь­ко Чон­гук не зна­ет, что не­нависть к не­му в оме­ге на вто­рой план отош­ла. Юн­ги сей­час се­бя ненавидит, каж­дый свой стон ло­вит и прог­ла­тыва­ет, выр­вать­ся не поз­во­ля­ет, мыс­ленно сам свои ру­ки, его об­ни­ма­ющие, ло­ма­ет.

Чон­гук тра­ха­ет его с от­тяжкой, медленно на­тяги­ва­ет на се­бя и ры­чит от его узос­ти и жа­ра. Пер­вый стон всё-та­ки сры­ва­ет­ся с губ оме­ги, ког­да аль­фа, за­кинув его ноги на пле­чи, толка­ет­ся рез­ко и до са­мого упо­ра. Чон­гук оша­рашен­но­го от прон­зи­тель­но­го удо­воль­ствия оме­гу за бёд­ра ло­вит, силь­нее на се­бя на­сажи­ва­ет и, до­воль­ный тем, что тот боль­ше сто­ны не сдер­жи­ва­ет, не пе­рес­та­вая тра­хать, дол­го и мок­ро це­лу­ет.

Юнги не знает, что и как Чонгук в нём трогает, до каких таких точек добирается, что вся поверхность кожи покалывает, всё больше тянуться заставляет. В глазах напротив первобытное вожделение, Чонгук его кусочек за кусочком сжирает, облизывается, вновь к желанной плоти припадает. Он вдавливает его плечи в постель, приподняв его за бедра, на весу трахает, давится слюной, наблюдая за тем, как его член до конца входит, заставляя чувствовать шлепающуюся о бёдра упругую задницу. Приб­ли­жа­ющий­ся ор­газм для Юн­ги весь внеш­ний мир от­клю­ча­ет, помутневшее сознание ни на что не реагирует, оставляет власть телу, которое, как обнаженный комок нервов, реагирует на любое его прикосновение. Всё за границами этой кровати смазывается и теряет свое значение. Единственное, чего Юнги хочет, это выплюнуть, вынуть из себя, избавиться от этого разбухшего внутри, достигшего пика и готового переломать ребра удовольствия. Он сам к нему тянется, цепляется за его плечи, оставляет кровавые полосы на его груди, руках, хнычет, сам бедрами двигает, просит о помощи. Он своим грудным голосом, поблескивающим от пота телом, жаром и нетерпением вечную глыбу льда в альфе трещинами покрывает. Чонгук сгорает с ним вместе, все мысли о том, что как какой-то мальчишка на него так действовать может, как в нём столькое затрагивает, далеко пока убирает, его телом наслаждается. Юнги ме­чет­ся по пос­те­ли, сви­са­ет с неё го­ловой вниз и сполз бы на пол, ес­ли бы не был на­низан на член и удер­жан силь­ны­ми ру­ками. Чон­гук обхва­тыва­ет ру­ками его член и, несколько раз под­ряд про­ведя по не­му ла­донью, зас­тавляет оме­гу, зас­ку­лив, из­лить­ся на свой жи­вот. Он при­жима­ет к се­бе сод­ро­га­юще­гося от ор­газма пар­ня, сце­ловы­ва­ет до­рож­ки слёз, ка­тящих­ся пос­ле шо­ка по ли­цу и, пог­ла­живая во­лосы, ус­по­ка­ива­ет. Юн­ги не со­об­ра­жа­ет, но то, что огонь не то, что­ бы по­тух, а ско­рее яр­че разгорел­ся, от­чётли­во по­нима­ет. Чон­гук его вновь це­лу­ет, а по­том, по­вер­нувшись на спи­ну, са­жа­ет на се­бя.

— Ты пот­ря­са­юще кра­сиво смот­ришь­ся на мо­ём чле­не, — говорит и, под­держи­вая его под ягодицами, двигаться помогает.

Юн­ги опи­ра­ет­ся ла­доня­ми о его бёд­ра, про­дол­жа­ет дви­гать­ся, глаз не от­кры­ва­ет, на не­го не смот­рит, то, что он пал этой ночью, даже себе не признаётся. Юнги прошивает дрожью насквозь, когда альфа бёдра вскидывает, когда толкается до пыли, под веками забитой, когда, несмотря на всё его нутро, отчаянно этим грубым ласкам противостоящее, на себя насаживает, «мой» шепчет. Юнги откидывается назад, открывает альфе вид на манящее горло, на впадинку меж ключиц, на которой, как сгусток алой крови, драгоценный камень поблёскивает. Какой камень с красотой этого омеги сравнится? У Чонгука, как правителя Востока, такого в наличии нет, а если у него нет, то ни у кого нет. Он просовывает пальцы под кожаный ремешок, притягивает омегу за него к себе и заглатывает его губы, язык, дыхание, смог бы — его всего проглотил. Юнги мычит в болезненый поцелуй, хмурится, ладони на его грудь положив, отталкивается, вновь назад откидывается, всю ответственность на своё тело валит, бёдрами навстречу двигает, как от его члена внутри сладкая истома по телу разливается, себе не признаёт. Чонгук его на живот укладывает, за бёдра приподнимает, вновь входит, заставляет уже взмокшие от их пота простыни жевать. Он каждым толчком его принадлежность закрепляет, нагнувшись, по шрамам языком проводит, каждый целует, пусть хоть Юнги весь ими усеян будет, этот свет, эту красоту, идущую изнутри, ничем не затмить, понимает. Юнги — это не роскошное тело, как те, которые он у себя в гареме коллекционирует. Юнги нечто большее, то самое, что, увидев впервые в Мирасе, его зверя от спячки разбудило, то, к чему он сам свои лапы первым протянул, огонь жизни в нём обнаружил. В глазах Юнги звёзды, ночное небо над степью усыпавшие, его путь озаряющие, в его руках теплота шкуры убитого Чонгуком первого зверя, его грудь — подушка, которой он был лишён, скитаясь всю жизнь, его сердце — это главная цель, смысл. Это победа, которая даже создание империи на второй план отодвинуть может. Гуук своим именем на всех страх наводит, проливает кровь и земли завоевывает, а этот омега и боль, и унижения терпит, но от него поднос с едой не принимает. Чонгук его не отпустит. Он его именем свою душу назвал. Он с ним живёт и с ним умрёт. Сегодня в этой спальне два тела соединяются, но душам их к друг другу ещё век идти, может, так никогда и не дойти.

Юн­ги обес­си­лен­ным ва­лит­ся в его объ­ятия бли­же к рас­све­ту, нет сил разговаривать, ругаться, даже схо­дить ис­ку­пать­ся, хотя очень надо. Он так и за­сыпа­ет за­жатым в его руках на мок­рых от сле­дов их но­чи люб­ви прос­ты­нях.

***

Ут­ром, ох­нув от бо­ли в зад­ни­це, оме­га при­сажи­ва­ет­ся на пос­тель и по­нима­ет, что он в спаль­не один. Юн­ги тя­нет­ся за ски­нутым на пол ха­латом и, ку­та­ясь в не­го, идёт к две­рям. Страж­ни­ки его спо­кой­но вы­пус­ка­ют, на воп­рос: «Где гос­по­дин?» — от­ве­ча­ют, что он во дворе. Юн­ги вы­ходит на мра­мор­ные лес­тни­цы, на­мере­ва­ясь спус­тить­ся вниз к бас­сей­ну и там по­ис­кать Чон­гу­ка, как, сде­лав па­ру ша­гов, тя­желым гру­зом осе­да­ет на пол.

На двух стол­бах, к ко­торым по ве­черам прик­репля­ют фо­нари, ви­сят Дунг и вто­рой аль­фа. У обо­их пар­ней вспо­роты жи­воты, а на по­лу под ни­ми вид­не­ют­ся уже по­чер­невшие лу­жи крови. Юн­ги та­кое уже ви­дел с Джи­хёном, прек­расно уз­на­ет по­черк. Судя по цвету крови, Чонгук ещё ночью парней казнил, а потом к Юнги пришёл. Омега в животном ужасе подносит дрожащую ладонь ко рту, понимает, что Чонгук его всю ночь обагрёнными в крови Дунга руками ласкал. Глухой, леденящий душу своим отчаянием всхлип вырывается наружу, а осколки собственного разбитого уже в который раз сердца нещадно дерут горло.

Он его обманул. Он не сдержал слово, воспользовался доверием омеги, выполнил свою угрозу и втоптал Юнги в грязь, щедро полив её кровью дорогого омеге человека. Он не просто убил Дунга, он голыми руками вырвал позвоночник Юнги вместе с его гордостью, повесил омегу на третьем столбе рядом с парнями, только вместо живота ему душу вспорол. Юнги бы завыть раненым зверем, выплакать тот же самый комок, который пару часов назад ему неведомое доселе удовольствие доставлял, только теперь из него заточенные Чонгуком ножи торчат, изнутри омегу полосуют. Юнги бы терпел, он бы любую боль выдержал, хоть снова те же хлысты на спине, но обиду, жгучую его сердце, разъедающую, не в силах.

Чонгук поднял его на небеса своей лаской и теплом, а потом разжал пальцы, отпустил его руку, и омега о каменный пол разбился. Он оставил его лежать в луже собственной крови с вывернутыми конечностями и глухой обидой, обещающей не дать дожить до заката. Теперь альфа ликует, сам собой гордится небось, так подло с ним поступил, как глупца, обставил. Он сделал то, что обещал. Юнги сам ему раскрылся, сам руки протянул, сам прижимался. Он всю ночь с ним в обнимку проспал. Юнги хочется себе кожу содрать, прямо здесь, под голубым небом, кусками её с себя снять, от его запаха отмыться, но даже тогда он эту ночь не забудет. Он её через всю свою, уже надеется, короткую жизнь, как ночь собственного падения, пронесёт.

Юнги думал, он Чонгука с самой первой встречи ненавидит, но оказалось нет. Оказалось, он только сейчас истинный вкус ненависти на языке чувствует. Он опи­ра­ет­ся ла­доня­ми о пол, на­силь­но от­ди­ра­ет се­бя от не­го и, встав на но­ги, де­ла­ет ещё один шаг.

Чон­гук со­бирал­ся уже по­кинуть дво­рец, но, за­видев оме­гу, по­вора­чива­ет Маммона к не­му и за­мира­ет, по­ражён­ный кра­сивой кар­ти­ной. Ут­ренний ве­терок развевает го­рящий ог­нём шёлк на бе­лос­нежном фо­не двор­ца, соз­да­вая бе­зум­но при­тяга­тель­ный кон­траст. Оме­га бле­ден, как и мра­мор за ним, его гу­бы дро­жат, а застывший ужас в гла­зах медленно сменяется на взгляд, полный боли.

Чон­гук приш­по­рива­ет ко­ня, зас­тавляя по­дой­ти к лес­тни­це, и ос­та­нав­ли­ва­ет­ся нап­ро­тив, любу­ясь сле­дами сво­их уку­сов и по­целу­ев на мо­лоч­ной ко­же.

— Ты, — со свис­том вы­дыха­ет Юн­ги, под­ни­мая на не­го обе­зумев­ший от го­ря взгляд. — Ты… — на боль­шее сил не хва­та­ет. Он сжимает и разжимает кулаки, чувствуя, как на смену ужасу и обиде приходит чистая, неконтролируемая ярость. — Убью тебя, — не в силах контролировать срывающийся голос, бросается к нему, сам не понимая, что творит, но его перехватывает выросшая словно из-под земли стража. — Я убью тебя. Я собственными руками убью тебя, — истошно кричит, поднимая на ноги весь дворец.

Аль­фа смеряет его холодным взглядом, пару секунд наблюдает за чужой истерикой, за физически ощущаемым отчаянием, вспарывающим кожу, на каждом миллиметре которой совсем ещё свежие следы его поцелуев, и, с невозмутимым видом развернув ко­ня, в сопровож­де­нии во­инов дви­га­ет­ся к во­ротам.

Стража отпускает омегу, и он, не в силах устоять, вновь валится изодранным мешком на пол.

— Вста­вай, — под­хо­дит к Юн­ги Би­би и бе­рёт за ру­ку. — Пой­дём, по­кажу те­бе твои но­вые по­кои.

— Не тро­гай ме­ня, — одёр­ги­ва­ет ру­ку Юн­ги и, да­вясь так ещё и не выр­вавши­мися сле­зами, дви­га­ет­ся в сто­рону зад­не­го дво­ра.

— Юн­ги, он вер­нётся, не най­дёт те­бя в га­реме — и те­бе бу­дет очень боль­но, — пы­та­ет­ся обра­зумить его напуганный Би­би.

— Больнее, чем сейчас? — разбито улыбается ему омега. Юнги пос­ледний раз смот­рит на то­го, кто ког­да-то был его дру­гом, а те­перь ви­сит на стол­бе, и идёт к ба­ракам. Он ва­лит­ся на свою кой­ку, сам се­бя об­ни­ма­ет и, при­кусив гряз­ную по­душ­ку, за­душе­но во­ет.

— «Намного больнее», — прокручивает в голове не озвученный омеге ответ Биби и, тяжело вздохнув, прислоняется к колонне.

========== Друг мой, враг мой ==========

   Комментарий к Друг мой, враг мой
   ETHEREAL-Skami
https://soundcloud.com/prodskami/ethereal
С днем рождения, Мин Шуга.

Юнги не знает, сколько он уже пролежал на жёсткой койке, но понимает, что из-за потяжелевшего в комнате воздуха больше так не выдержит. С самого утра он так и лежит в четырёх стенах не беспокоим никем, даже Биби и Бао не заходили, хотя на последнего до вчерашнего дня он вроде бы работал. Он, с трудом заставив себя подняться, выходит на улицу и удивлённо смотрит на медленно погружающееся за горизонт солнце. Юнги, простояв пару минут на воздухе, вновь возвращается в комнатку и, усевшись на койку, невидящим взглядом смотрит в серую, потрескавшуюся стену. Такую же, как и он сам сейчас. Только эти уродливые трещины Юнги изнутри покрывают, от чужих взглядов скрыты, но совсем скоро они разойдутся, обнажат Чонгуку творение его рук. Боль, обида, несправедливость — всё соединилось в одно, и омеге кажется, в нём сейчас сплошные руины, от которых едкий дым поднимается, глаза по новой слезиться заставляет. Юнги уверен, он больше никогда на передний двор пройти не сможет, ему висящие на столбах трупы мерещиться будут.

Он вновь заваливается на бок, отчаянно пытается перестать видеть картину окровавленного Дунга, но она с глаз не уходит, ничем другим не заменяется. Юнги прикрывает веки и отдаётся другим воспоминаниям, хотя бы ими на время утреннюю сцену заменяет. Он вспоминает Гуука, его взгляд, когда он нависал над ним ночью, когда смотрел прямо в душу и не скрывал немого восхищения. Вспоминает его балансирующие на тонкой грани между нежностью и грубостью ласки, когда омега своими ладонями чувствовал не просто перекатывающиеся мышцы под кожей, а готового в любую минуту разорвать плоть хозяина и вырваться наружу зверя, которого сам Гуук сдерживал с трудом. Вспоминает, как впервые увидел его в Мирасе, как он вошёл в спальню, которую Юнги планировал делить с Джисоном, и нагло его разглядывал. Он, как вчера, видит то восхищение вперемешку с голодом в его глазах, когда альфа ласкал его, прибитого кинжалом к полу. Юнги с ужасом понимает, что только воспоминания о Гууке и его глазах способны отодвинуть на второй план столько часов мучающую его картину с изуродованными телами двух парней. Юнги столько раз смотрел ему прямо в глаза, но только сейчас, роясь в воспоминаниях, он понимает, что именно упускал всё это время. Он резко принимает сидячее положение и пытается разобраться с внезапным осознанием. Гуук всегда смотрит на него, как оголодалый зверь, смотрит, как на нечто диковинное, будто подобного ранее не встречал. Юнги себя красивым никогда не считал, но во взгляде альфы всегда немое восхищение отчётливо считывал. Он пытался убить Гуука, нарывался на собственную смерть, ища в ней избавление, но ни разу не подумал, что запутался в лапах чудовища только из-за своей внешности. Только потому что ему «повезло» родиться отвечающим вкусам Дьявола Востока. Юнги даже забывает на миг об утренней трагедии, прикрывает ладонями лицо и, выругавшись, сам над собой смеётся. Он пережил такой Ад за почти что полгода только потому, что самому страшному человеку, что знали эти земли, понравилась его внешность.

Но ведь это можно исправить.

Если Чонгук одержим им из-за внешности, то потеряй Юнги своё личико, альфа о нём забудет, найдёт новое увлечение. В конце концов, это всё слишком поверхностно, чтобы Юнги мог ошибиться в размышлениях. Окрылённый казавшейся идеальной, пусть и сложной для выполнения идеей, Юнги, встав на ноги, оглядывает комнатку, но не найдя ничего полезного для своего плана, переодевшись, идёт во двор, а оттуда на кухню. Юнги игнорирует любопытные взгляды остальных слуг, направленные на него, и перешептывания и, притворяясь, что собирается забирать для мытья посуду, незаметно прячет за пояс нож для фруктов. Он оставляет поднос с посудой во дворе и идёт за вёдрами, когда сталкивается с направляющимся за ним Биби.

— Оклемался, я смотрю, — смеривает его подозрительным взглядом Биби. — Твои предки слугами были? Ты что-то сильно в эту роль вжился, всё никак не вылезешь.

— Они были воинами, — с гордостью отвечает ему. — А воины голову не склоняют и тяжкого труда не боятся.

— В любом случае, пошли со мной, ночь приближается, он скоро вернётся.

— Я не пойду, — пытается обойти его Юнги, но Биби хватает его за локоть и заставляет остановиться.

— Знаешь, каждому омеге в гареме я дал имя, соответствующее их нутру. Так мне легче их различать, — терпеливо рассказывает Биби. — У меня там есть крыса, змея, зайчик, лиса, котик, жаба и так далее. Но ты единственный, которого я не назвал именем братьев наших меньших. Ты — огонь, и сейчас в тебе горит пламя одинокой свечи, которое он потушит, и ты умрёшь. Тебе надо быть умнее, надо не позволить сквознякам его потушить, а самому сделать шаг к костру, чтобы твоё пламя разгорелось с небывалой доселе силой. Ты даже не представляешь, какой ты властью можешь обладать, если уступишь.

— Зачем мне эта власть и этот огонь, если я потеряю себя? — зло смотрит на него Юнги.

— Может, хотя бы затем, что если твоя жизнь и судьба тебе безразличны, ты бы мог помогать другим, а их хватает в Идэн, я уже не говорю про Иблис, — грустно улыбается ему омега.

— Похоже на методы заманивания, только со мной не прокатит, — отталкивает его Юнги, но Биби, который выше и крупнее, тянет его резко на себя, и нож, выскользнув из-под слабой резинки штанов, бьётся о камни.

Биби, нахмурившись, смотрит на оружие, а потом, с силой оттолкнув пытающего поднять нож омегу, наступает на него.

— Это твоя борьба? — в отвращении кривит губы Биби, показывая взглядом на нож. — С жизнью попрощаться собрался? А я думал, что ты сильный. С чего, интересно, я это взял?

— Не твоё дело! — восклицает обиженный его словами омега. — Я не самоубийца, я просто понял, почему он на мне зациклен. Я знаю главную причину этой странной одержимости.

— Я тоже знаю, — усмехается Биби.

— Да! Потому что ему нравится моя внешность! — восклицает Юнги. — Потому что он альфа, и все альфы западают на смазливое личико. Если я изуродую себя, он ко мне близко не подойдёт.

— Что? — тянет последнюю букву Биби, а потом начинает громко хохотать. — Прости, малыш, но ты самый глупый омега из всех, которых я видел, пусть и самый сильный. Ты его гарем видел? Ты омег там видел? Ты меня извини, но чисто внешне ты вовсе не красавец. Без обид, я терпеть не могу Рина, но он точно красивее тебя, — пытается отдышаться от смеха мужчина. — Дело ведь вовсе не во внешности. Его привлекаешь ты, а ты — это не чистая кожа и стройные ноги. Ты — это то, что здесь, — тычет пальцем в его грудь.

— Глупости! — бурчит Юнги, не желая признавать провальность своего плана. — Отдай мне нож, я разукрашу своё лицо и наконец-то обрету свободу.

— Ни за что, — вздыхает Биби и, свистнув, вызывает стражу. — В мои покои его и приковать так, чтобы двинуться не мог.

— Биби, не делай этого, — требует Юнги, пока его подталкивают в сторону дворца.

— Я не могу тебе позволить нанести себе вред, — спокойно отвечает ему Биби. — Просидишь у меня до его прихода, а там пусть он сам решает. Я не хочу висеть на столбе, ведь хоть волос упадёт с твоей головы — отвечать буду я. Так что если тебе на себя плевать, хоть обо мне бы подумал.

Омега, развернувшись, идёт в сад, а Юнги волокут во дворец. Стража поручение выполняет, Юнги сидит прикованным к ножке кровати Биби до самого вечера в ожидании Гуука.

***

Гуук возвращается во дворец ближе к полуночи. Поужинав, он спускается в беседку во дворе переговорить с вернувшимся в Иблис Намджуном, а потом вызывает Биби.

— Мой господин, — учтиво кланяется Биби. — Омега отказался вернуться в гарем и провёл весь день на заднем дворе.

— Я не удивлён.

— Это не все новости, — мнётся мужчина под пристальным взглядом альфы. — Он пытался изуродовать себе лицо, считая, что так больше не будет вам интересен.

— Вот оно как, — всматривается в серебряную миску с фруктами на столе Чонгук, чувствуя, как бурлящая река ярости точит его кости изнутри. — Этот мальчишка уже все границы перешёл. Где он сейчас?

— В моих покоях. Прикован.

— Если он так этого хотел, я ему это устрою, — резко поднимается на ноги альфа, заставляя Биби отшатнуться. — Подготовьте чёрную комнату, — приказывает он омеге и быстрыми шагами идёт во дворец.

Юнги так и сидит на полу, мучаясь от затёкших мышц, и продолжает перекатывать от одной ступни к другой упавший с трюмо во время потасовки со стражей пузыречек с эссенцией роз. Двери резко распахиваются, впуская внутрь Дьявола, который, подойдя к омеге и понаблюдав пару секунд за его игрой, опускает обувь на сразу же лопнувший пузырёк.

— Вот так всегда, — не поднимает на него лицо Юнги, — ты вечно ломаешь всё, что мне нравится.

— С этого вечера ты перестанешь говорить мне «ты», но сейчас не об этом. Ты лицо обезобразить хотел? — Юнги чувствует его взгляд, буравящий макушку, но всё равно усиленно игнорирует, продолжает изучать уже за столько часов вдоль и поперёк рассмотренный пол.

— Биби, конечно же, тебе всё доложил, — фыркает омега.

— Ты хотел мне сюрприз сделать? — легонько бьёт ногой по его ступне, привлекая внимание, альфа.

— Я хотел, чтобы ты оставил меня в покое. Ты лживый, подлый… — Юнги не договаривает, потому что его хватают пальцами за горло и сильно сжимают.

— Я всё-таки вырву твой язык и скормлю его тебе же, — цедит сквозь зубы Гуук, не оставляя меж их губ расстояния.

— Вырви лучше моё сердце, избавь от твоих мерзких прикосновений, — хрипит задыхающийся омега.

— Тебе ведь нравилось, — убирает руку и смотрит сверху вниз. — Ты сам тянулся, сам хотел, сам просил «ещё». Забыл уже?

Были бы руки Юнги развязаны, он бы приложил их к ушам, лишь бы не слышать, лишь бы не вспоминать и не понимать, что Гуук абсолютно прав. Ему нравилось, он хотел, сгорал с ним вместе, и даже сейчас, вспоминая ту ночь, он чувствует, как низ живота тянет, и ещё больше свою сущность ненавидит. Та ночь не принесла спасение Дунгу, она похоронила вместе с ним и гордость Юнги.

— И почему ты решил это всё резко забыть? — продолжает альфа. — Потому что я убил того ублюдка?

— Он был моим другом! — поднимает на него глаза, полные обиды, Юнги. — Ты мне пообещал. Ты сказал, что ночь взамен его жизни. Я переспал с тобой из-за него! Я бы лучше умер, чем позволил бы твоим грязным рукам меня трогать, — воспоминания вновь срывают клапаны, и чтобы не разрыдаться, ему приходится прикусить нижнюю губу.

— Во-первых, я ничего тебе не обещал, — наблюдая за его эмоциями, отвечает альфа. — Во-вторых, кто ты такой, чтобы даже допускать мысль о том, что мной можно манипулировать? В-третьих, я бы всё равно убил его только за то, что он смотрел на то, что принадлежит мне, но он умер не из-за этого.

— А из-за чего? Ты крови напиться хотел? Или настолько мне больно сделать хотелось? Ты моей болью питаешься? — напирает омега. — Ответь мне! — дёргается, но, поняв, что верёвки, стягивающие запястья, не распутать, вновь притихает.

— Лучше скажи мне, ты правда собирался порезать себе лицо? — спрашивает Чонгук.

— Да! — вскидывает голову Юнги. — И порежу, потому что я хочу закончить этот кошмар.

— Позволь тогда мне доставить тебе такое удовольствие, — Чонгук кивает страже, и омеге развязывают руки. — Не хочу, чтобы ты утруждался, — скалится и, развернувшись, выходит в коридор.

Ничего не понимающего Юнги толкают к выходу за ним.

— Куда ты меня ведёшь? — кричит ему в спину омега, но Гуук не отвечает.

Они спускаются в подвал, где Юнги никогда не был и который напоминает очередной жилой этаж, только без окон, и, долго петляя, останавливаются у массивной железной двери.

— Зачем ты привёл меня сюда? Темнотой пытать будешь? — хмурится Юнги, испуг не выдаёт.

— Ты же хотел себя изуродовать, я тебе помогу, — подталкивает его к двери и нависает сверху Гуук. — Только вот в чём дело, меня твоя внешность особо не интересует, никогда не интересовала, хотя признаюсь, прекраснее омеги я не встречал, — делает паузу, шелковую кожу на щеке поглаживает, с трудом, чтобы к сочным губам не прильнуть, сдерживается.

Чонгук весь день о ночи думал, и стоило вспомнить, как в паху тянуло, и приходилось себя отвлекать. Этот омега так крепко в голове засел, что чем бы альфа ни занимался, его образ так перед глазами стоял, а его запах, который словно Чонгука насквозь пропитал, единственный, который он чувствует и которым дышит.

— Хоть всего себя изуродуй. Пока ты дышишь — ты мой, даже на том свете ты — мой, — продолжает. — Я оставлю местечко для твоей могилы у своих ног, и ты вечно будешь рядом. Это замкнутый круг. Слышал фразу «и в этой, и в следующей»? Тебе от меня не уйти, не избавиться, потому что она про нас с тобой. Потому что ты на меня обречён.

— Да ты болен, — отвечает завороженно слушающий его Юнги.

— Тобой, — легонько касается губами его губ Чонгук и, открыв дверь, толкает так и не нашедшего что ответить парня внутрь.

Юнги слышит, как он запирает дверь с той стороны и, поздно очнувшись, начинает бить по ней кулаками, требуя открыть. Через пару минут поняв, что открывать ему не собираются, а шаги утихли, Юнги оборачивается и вглядывается в абсолютную темноту. Ни окон, ни фонарей. Настолько темно, что он не видит поднесённую к лицу ладонь. Табун мурашек проносится по спине от жуткой комнаты, где пахнет сыростью и ещё чем-то странным, напоминающим запах мокрой шерсти. Юнги вновь поворачивается к двери и усиленно молотит по ней кулаками.

— Выпусти меня! Я темноты не боюсь! Я тебя не боюсь, с чего ты взял, что я вообще могу чего-то боят… — Юнги осекается, услышав шум позади себя, и замирает, боясь обернуться. Позади него кто-то словно скребётся когтями о камни, омеге кажется, что ещё секунда, и его сердце от испуга лопнет.

— Кто здесь? — пищит парень и медленно оборачивается лицом к абсолютному мраку.

То ли это игра больного воображения, то ли Юнги правда это видит, но в этом мраке кто-то двигается, а когда его обнажённых щиколоток касается чья-то шерсть, то он, обернувшись к двери, начинает ещё сильнее бить по ней кулаками и истошно вопить.

Неужели он оставил его и ушёл, неужели обрёк на смерть от леденящего душу ужаса. Его ног снова касаются, о ступни словно что-то трётся. Юнги, вскрикнув, пинает что бы это не было, а взамен на него нападают несколько зверей сразу. Он с трудом отдирает от себя что-то похожее то ли на крупную кошку, то ли собаку, отшвыривает в угол, переходит к следующему, но их всё больше и больше.

— Гуук, пожалуйста, — вопит задыхающийся от слёз парень, пытаясь прикрыть лицо. — Умоляю, выпусти меня, — воет в голос, продолжая биться о дверь уже лбом и одновременно отбиваясь от диких животных.

Юнги его никогда не поймёт, не разгадает. Ещё вчера он поцелуями его покрывал, его кожу ласкал и нежнейшей из всех называл, а сегодня он его хладнокровно на растерзание бросил. Юнги бы пора уже привыкнуть, ведь это тот же самый альфа, который его лично выпорол, а потом кнутами спину обжигал, с чего ему в этот раз омегу помиловать. Юнги прикрывает одной рукой лицо, спасаясь от прыгнувшего на плечи зверька, второй отдирает от себя очередного нападающего и, не умолкая, кричит, повторяя одно и то же проклятое имя из четырёх букв и заливаясь слезами. Вниз по щиколотке на ступню течёт струйкой тёплая кровь, запах которой словно ещё больше раззадорил нападающих.

— Пожалуйста, — уставший бороться, сползает по двери вниз, отшвыривая тварь, метящую когтями прямо в лицо.

— Умоляй правильно, — доносится с той стороны спокойный голос, а Юнги, подскочив на ноги, радуется, что он не ушёл, что стоит здесь.

— Мой господин, — глотает слёзы, — прошу вас, вытащите меня отсюда.

Дверь моментально щёлкает, и альфа, схватив омегу, тянет на себя, сразу же за ним её прикрывая. Гуук поглаживает зарёванное лицо, утирает слёзы и усмехается:

— Кошек испугался?

— Это были не кошки, — пытается взять себя в руки, но продолжает мочить его грудь слезами Юнги.

— У страха глаза велики, — проводит костяшками пальцев по его скулам. — Это были дикие, озлобленные и голодные кошки. Я им людей скармливаю.

— Всё-таки ты чудовище, — отступает назад Юнги и сбрасывает с себя его руки.

— Я пошутил. Я пробовал, но им человечина не по вкусу, — серьёзно говорит альфа. — Почему ты веришь всему, что тебе говорят?

— Ты прав, иначе не переспал бы с тобой, поверив, что ты не убьёшь моего друга, — восклицает окончательно пришедший в себя Юнги.

— Друзья друзей не подставляют, — мрачнеет Чонгук, понимая, что разговор опять возвращается к тому альфе.

— Не понимаю, о чём ты, — нахмурившись, смотрит на него Юнги.

— Он сам пришёл ко мне вчера под вечер, — прислоняется к стене позади Гуук и скрещивает руки на груди. — Сказал, что знает поджигателя.

— Что? — удивлённо смотрит на него омега.

— Сказал, что это ты.

— Что? — выпаливает Юнги и пару секунд просто ловит ртом воздух. — Что ты говоришь?

— Я бы ему поверил, — продолжает Гуук, — потому что обыск твоей койки и вещей, о котором ты и не подозреваешь, все улики и его слова, и слова его дружка это подтверждали. На твоей одежде нашли следы горючей смеси, то, когда ты появлялся во дворе и пропадал, тоже на это указывали, тем более это подтвердили несколько человек. И самое главное, твоё любимое «я убью Гуука», которое ты никогда ни при ком не утаиваешь, было отличным поводом для преступления. Но я ему не поверил.

— Как так, раз уж говоришь всё указывало на меня? — кривит рот всё ещё до конца не понимающий Юнги.

— Потому что я подумал, ты можешь спалить весь дворец дотла со всеми его жителями, но ты бы не позволил погибнуть лошадям. Ты бы не стал поджигать конюшню, а пожар начался оттуда, — усмехается альфа.

— Я не понимаю, как Дунг мог на такое пойти, — отказывается верить Юнги.

— Я бы на твоём месте о себе подумал и перестал бы оплакивать этого ублюдка, — Чонгук разворачивается и скрывается в коридоре, а ошарашенный новостями Юнги подталкиваемый стражей, двигается в покои альфы, где его ждёт Биби.

***

Хосок разговаривает в главном зале со своими людьми, как увидев опустившегося в кресло Чонгука, отсылает их и подходит к альфе.

— Я переговорил с охраной дворца, дал соответствующие распоряжения, — докладывает Хосок. — Мы не можем допустить, чтобы что-то угрожало безопасности Идэна.

— Надо выяснить, кому он перешёл дорогу, — потирает переносицу Гуук. — Дело вовсе не в омеге, под риск поставили мой дворец, я это так не оставлю. Вчера, после твоего ухода, я пообщался с той тварью, пока не выпустил его кишки. Это был достаточно хорошо продуманный план. Связь омеги с Дунгом должна была скомпрометировать его. Но я убедился, что он не знал альфы до меня. Дунг был бы вне подозрений по-любому, потому что Юнги бы подтвердил, что он был с ним, пусть даже этим подтверждением, я бы наказал его. Этот мальчишка ведь любитель справедливости, — кривит рот альфа. — Те, кто это подстроили, знали, что он слишком правильный и признается. Пытками я узнал, что Дунг и второй парень работали вместе. Дунг обеспечивал себе безопасность, сидя с омегой у пруда, а второй поджёг, и о нём бы никто так и не узнал, только его дружок под пытками сразу же его сдал. Они не должны были пострадать, ведь я сразу должен был казнить Юнги за такой ущерб или как минимум за измену. Юнги обставили со всех сторон, но они не учли, что я не поверю. В итоге Дунг выложил и своего помощника, и план рассказал, но он не знал, на кого именно работал.

— Посредники, — цедит сквозь зубы Хосок.

— Конечно, — усмехается Чонгук. — Дунг его лицо не видел, иначе бы и его точно выложил, ведь пытать я умею. В любом случае, найди заказчика, я лично привяжу его к лошадям и прикажу разорвать на куски.

***

Юнги обрабатывают царапины на ноге и перевязывают. Он терпеливо выслушивает ругательства Биби, который отказывается понять такое яростное желание парня умереть от руки альфы, и так и сидит на кровати Гуука, мечтая, чтобы смотритель гарема уже умолк.

Через полчаса в покои возвращается Чонгук и, застав у себя омег, нахмурившись, смотрит на Юнги:

— Что ты здесь делаешь?

— Я… — теряется Юнги, сам не зная, что ответить на этот вопрос.

— Господин, я ждал вас, чтобы узнать, можно ли забрать его и подготовить к ночи, — опустив голову, отвечает Биби.

— Он мне больше не интересен, — проходит к окну альфа. — Пусть возвращается в конюшню или на кухню, не важно. Раз уж ему нравится копаться в навозе, пусть этим и занимается. Пришли ко мне Субина.

— Да, мой господин, — кланяется Биби и, кивнув Юнги, двигается к двери.

— Значит, мне можно уходить? — не понимает Юнги.

— Из моей спальни нужно, — даже не поворачивается к нему альфа.

— Если я тебе больше не интересен, то отпусти меня домой, хотя бы как плату за прошлую ночь, которую ты так подло у меня забрал, — просит омега, решив воспользоваться ситуацией.

— Ты слишком высокого мнения о себе, если считаешь, что за вчерашнюю ночь ты можешь что-то просить, — поворачивается к нему Гуук, и делает паузу, любуясь негодующим лицом и мечущими молнии глазами. — Я тебя не отпущу, потому что врагов я предпочитаю держать близко к себе, так что возвращайся к своим обязанностям, работай и зарабатывай себе на кусок хлеба.

Юнги с трудом давит в себе разливающуюся по сосудам вместо крови обиду, и идёт на выход.

***

Чимина в гареме Намджуна словно побаиваются. И не только в гареме Намджуна. Стоит Чимину войти в главный зал гарема, где проводят досуг все омеги дворца, как все взгляды устремлены на него, но никто и слова не говорит, не подходит, рядом с ним не садится. Диас объясняет это тем, что меченный омега в гареме редкость и большая честь, мол, Чимин автоматически первый претендент на роль омеги правителя. Только один омега по имени Рин, к которому во всём гареме относятся, как к королю, разговаривает с ним, интересуется самочувствием, а один раз даже зовёт на завтрак, но Чимин отказывается. Он предпочитает тихо сидеть у себя в комнате или в углу главного зала, где, пока все общаются и веселятся, он летает мыслями о прошлом, о родном городе, об альфе, которого, возможно, больше никогда не увидит и которому вряд ли с уродливой меткой на груди будет нужен.

Вчера утром сперва по всеобщему переполоху, а потом уже от Диаса Чимин узнал, что Намджун вернулся во дворец. С этого момента омега не смог проглотить даже кусок хлеба. Не то чтобы Чимин объявил осознанную голодовку в знак протеста альфе, он просто не может. Горло словно перетянуто тугой верёвкой, и как бы он не пытался съесть хоть пару виноградин под руководством Диаса, не вышло. Страх не позволяет не то чтобы есть, а даже нормально функционировать. Чимин почти сутки лежит в постели, не находя в себе сил встать, а наконец-то выйдя в зал, уже через полчаса возвращается обратно, не в состоянии выдерживать всеобщее ликование и радость, когда у него внутри забившийся в лёгкие вязкой жижей ужас, и каждый вдох — это непосильная борьба протолкнуть в них жизненно необходимый кислород. Та единственная ночь с альфой так и стоит яркой, не собирающейся тускнеть картиной, поднимая в омеге дикий ужас к самому горлу, заставляя им давиться, и с каждым воспоминанием только увеличивая страх того, что она может повториться. Вторые сутки Чимин сидит, как на иголках, вслушивается в любой шум и внутренне истерит, боясь, что уже в следующую секунду вызовут именно его. Он боится Намджуна до сводящих спазмом конечностей, но ещё больше он боится себя, что не удержится, что нагрубит, что будет вырываться, и альфа сделает ему очень больно. Чимин боли боится даже больше неопределённости.

Очередной закат и готовящийся отправляться ко сну гарем. Те, кого выбрали господа, усиленно приводят себя в порядок, а остальные разбрелись по своим комнатам. Чимин после долгого сидения у фонтана во внутреннем дворе, куда его насильно вывел Диас подышать свежим воздухом, идёт в свои покои, как внезапно закружившаяся голова заставляет ухватиться о стены, а потом и вовсе сползти на пол. Омегу от голодного обморока пробуждает подбежавший Диас и, потребовав уложить его на диван в зале, сам в страхе за свою жизнь направляется к Намджуну.

Альфа находится в главном зале. Намджун был весь день в Иблисе и только недавно вернулся во дворец, поэтому он ужинает в одиночестве, любуется танцующими перед ним омегами.

— Мой господин, — падает на колени перед ним Диас. — Простите, что прерываю вашу трапезу, но так как омега меченый, я считаю своим долгом…

— Что с ним? — перебивает его Намджун, ставя в сторону кубок и приказывая музыкантам перестать играть.

— Он не ест со вчерашнего дня, не может, а только что упал в обморок, — запинаясь, рассказывает Диас. — Я ставлю вас в известность, так как не хочу навлекать на себя ваш гнев.

— Приведи его сюда.

Диас, откланявшись, удаляется, а Намджун приказывает всем, кроме музыкантов, покинуть зал.

Чимин идёт по коридору за Диасом, а в ушах все так же стоит звон разбившегося под ногами сердца, стоило смотрителю сказать, кто его вызывает.

— «Смерть моя близка», — повторяет про себя Чимин, с трудом отдирая прилипшие к полу ноги. Рядом с именем Намджуна даже смерть омегу больше не пугает.

Он проходит в зал, останавливается невдалеке, рассматривая расстеленную перед альфой и заставленную разнообразными блюдами скатерть, и шумно сглатывает. Есть хочется невыносимо, но омега уверен, что его вытошнит сразу же, стоит положить в рот хоть кусочек. На альфу он ни разу не смотрит, боится не выдержать, тут же в очередной обморок, с которого уже в себя не приходят, свалится.

— Подойди, — приказывает Намджун голосом, заставляющим волосы на затылке пошевелиться, и отсылает Диаса.
Чимин, нервно теребя подол длинной туники, медленными шагами подходит к кромке скатерти.

— Налей мне вина.

Омега нагибается к кувшину на полу, но только касается его рукой, как Намджун, схватив его за запястье, тянет на себя и сажает на свои бёдра. Чимин сперва инстинктивно дёргается, но быстро притихает.

— Не ешь, значит, — убирает прядь волос за ухо парня Намджун, поражающей красотой любуется. Не было ни минуты, чтобы он о нём не думал, не вспоминал. Для Намджуна каждая мысль о «золотом» мальчике — это рык зверя в ушах, немедленное желание получить, подмять, подчинить, и неважно, что их города и степи разделяли. Ангельская внешность, острые коготки и злость на дне янтарных глаз покорили Намджуна ещё на родине, когда омега, вылетев из-за ворот, встретил его, как препятствие. Больше Намджун его не отпустит, под сырую землю уйдёт, его с собой заберёт. Он от него без ума настолько, что еле сдерживается, чтобы тонкую, пульсирующую венку, под левым ухом идущую, не прикусить, его попробовать. Намджун его запахом упивается, крепче к себе прижимает, ладонь под тунику просовывает, рёбра считает. Он и так собирался этой ночью его вызвать, представлял его в своих объятиях и слышал, как зверь внутри от предвкушения урчит.

— Почему не ешь? — спрашивает, ворот тонкой черной туники оттянув, своей меткой любуется, ещё несколько наставить планирует.

— Я не хочу, — еле слышно отвечает Чимин.

— Ну давай попробуем, — не снимая его с себя, кладёт в свою тарелку мясо ягнёнка и, нарезав на куски, берет один кусочек пальцами и подносит к губам омеги.

— Открой рот.

— Я не смогу проглотить, — бурчит Чимин, воротя нос, но Намджун требование повторяет, и в этот раз его рука на талии омеги напрягается. Чимин открывает рот, и альфа кладёт мясо на его язык. Омега, давя рвотные позывы, пытается прожевать, но чувствуя, как тошнота подкатывает к горлу, отворачивается и сплёвывает на пол. Он жмурится в ожидании удара, но Намджун молча тянется теперь уже за куском пирога. Музыканты начинают играть новую мелодию.

— Ты ешь лучшую еду, живёшь в лучших покоях дворца, но ничего не ценишь, — заставляет его смотреть на себя Намджун.

— Мне от тебя ничего не нужно, — говорит Чимин, покусывая губы и отсчитывая до боли, которую ему точно причинят.

— Как же быстро ты забыл, что я могу с тобой сделать, — в ухо шепчет альфа, проводит языком по ушной раковине и мочку покусывает. — Раны зажили?

— Я не буду есть.

— Я заставлю, — ведёт пирогом по губам, терпеливо ждёт, когда омега откроет рот.
Чимин резко отталкивает его руку, и пирог оказывается на бедре альфы. Намджун, усмехнувшись, тянется за салфеткой и терпеливо вытирает одежду. Закончив, он аккуратно отодвигает тарелку и откладывает салфетку.

— Сыграйте что-нибудь погромче, что-нибудь, что его крики заглушит, — поворачивается он к музыкантам и толкает Чимина на пол. Омега, упав на ладони, сразу пытается приподняться, но его за поясницу вжимают в пол и рывком тянут вниз шаровары.

— Нет, не надо, — пытается перевернуться Чимин, отказываясь верить в то, что альфа возьмёт его прямо здесь перед музыкантами. — Не надо, пожалуйста, — умирает от стыда и, крепко зажмурив глаза, скребётся ногтями о пол.

Намджун словно не слышит, размазывает свою слюну меж его ягодиц и проталкивает палец. Музыканты набирают темп, сильнее бьют о барабаны, заставляя звуки музыки заглушить крики отчаянно сопротивляющегося на полу парня.

— Стесняешься? — грубо растягивая его, приближается губами к уху Намджун. — Ты не заслуживаешь лучшего обращения, — кусает в шею. — Ты невоспитанный, не умеющий вести себя со своим господином омега, которого надо учить манерам. И я научу, — пристраивается, — будешь, как шёлковый, — толкается сразу и до упора, Чимин от боли лбом о пол бьётся.

Намджун сразу переходит на размашистые толчки, двигается грубо и резко, за непослушание наказывает. Чимин чувствует, как по внутренней стороне бедра теплая струйка крови вниз стекает и, поскуливая, продолжает под лицом лужицу слёз набирать. Он молит небеса, чтобы пытка быстрее закончилась, чтобы он покинул его тело, оставил его одного медленно от боли и позора в углу подыхать, но Намджун не останавливается, методично втрахивает его в пол, заставляя разъезжающие в сторону колени в кровь стираться.

Чимин от застилающих глаза слёз ничего не видит, ногти о дерево ломает, уверен, никогда больше в этом дворце ни в чьи глаза смотреть не сможет. Его трахают на полу огромного зала перед несколькими мужчинами, не только над телом издеваются, но и гордость в пыль стирают. Он поворачивает его на лопатки, сдирает окончательно с него шаровары и, широко разведя ноги, вновь толкается. Чимин на него смотреть боится, потому что уверен его тело сейчас не человек, а ужасный монстр терзает. Он поворачивает голову на бок и сквозь пелену слёз взглядом на стеклянный кубок наталкивается. Альфа кусает его в шею, оттягивает зубами кожу, оставляет засосы, которые омеге потом ничем не стереть, а Чимин, дотянувшись до кубка, замахивается. Его запястье ловят в воздухе, так сильно сжимают, что Чимину кажется, он хруст слышит.

— Сломать? — перестаёт двигаться и смотрит на него сверху вниз Намджун, сильнее сжимая тонкое запястье.

Чимину больно так, будто у альфы пальцы раскалённые, и под ними по его костям уже плоть расползается. Онемевшие пальцы, не в силах удержать кубок, роняют его на пол, и он разбивается вдребезги.

— Сломать? — повторяет вопрос Намджун и, приблизившись, проводит языком по его лицу, слизывая солёные дорожки.

Чимин отчаянно мотает головой и вместо того, чтобы дать ответ, всхлипывает. Намджун вновь толкается, а потом опускает его руку на пол прямо на осколки и давит на неё, заставляя стекло впиваться в нежную кожу, а от каждого толчка всё больше её раздирать.

Чимин не знает, от чего он кричит, чуть ли не надрывая голос: от того, как грубо его натягивают на член, от осколков стекла, впивающихся в кожу, или просто от той огромной не столько физической, как моральной боли, от осознания того, что его в грязь втаптывают.

 — Каждый раз, когда ты не будешь слушаться — тебе будет больно, — кусает его губы, сминая в жестком и соленом поцелуе. — Ты мой, на тебе есть моё имя, тебе никуда не деться. Будешь долго упираться, то я и сердце твоё достану, надо будет, из тебя, пока ты всё ещё дышишь, вырежу.

Намджун кончает в него и, сразу встав на ноги, тянется за вином. Чимин, морщась от вытекающей из задницы спермы перемешанной с кровью, поворачивается на бок, тянет вниз тунику, прикрываясь, и, прижав израненную руку к груди, притихает. Прибежавшая на зов хозяина стража останавливается в двух шагах от лежащего на полу омеги.

— Бросьте в бараки, пусть навоз чистит, спит на полу и грызёт сухари, посмотрим, как ему такая жизнь понравится, — приказывает Намджун и покидает зал.

Чимина, подхватив под локоть, волокут на выход.

***

Юнги только лёг, как слышит шум со двора, а потом дверь его комнатки открывают и толкают внутрь парня, который падает на пол и так и остаётся на нём лежать. Юнги с недавних пор живёт в комнатке один, потому что один из омег после брака переехал к своему супругу, а второго уволили. Юнги подбегает к незнакомцу без штанов и, подняв его, помогает дойти до соседней пустующей койки. Омега зарёванный, от него сильно несёт альфой, и он не говорит ни слова. Юнги возвращается на свою койку и терпеливо ждёт, когда парень вдоволь нарыдается. Когда омега немного успокаивается, Юнги вновь подходит к нему и садится на пол рядом с койкой.

— Я Юнги. Я могу тебе помочь?

— Я Чимин, мне никто не может помочь, — утирает рукавом вновь начавшие течь слёзы парень, — поэтому не подходи ко мне, — отворачивается на другой бок и притихает.

Юнги возвращается к себе и, поглядывая на подрагивающие плечи, засыпает.

Утром на раздачу указаний Чимин не явился, но Юнги видел, как его тащили к купальне, и он уже вышел оттуда в одежде прислуги. Омеге вручили лопатку и послали в конюшню, где он сразу же отшвырнул её в угол, напугав при этом лошадей.

— Ты сильно не самовольничай, потом больно будет, — проходит мимо Юнги с ведром воды.

— Я не прислуга! — рычит на него Чимин. — Я не буду копаться в дерьме, пусть хоть меня тут же распять прикажут, — идёт в угол и падает на сено.

— Я уже понял, что ты не прислуга, — наполняет кадки водой Юнги. — Я как бы тоже, но если надо, то надо. Ты же кушать хочешь? Не будешь работать, не получишь еды, а я своей делиться не собираюсь.

— Очень надо, — фыркает Чимин, — я не ем двое суток и, как видишь, жив.

— Ты из гарема?

— Откуда ты знаешь?

— По тебе видно — замашки принца и невероятная красота, — усмехается Юнги. — Пока ты в конюшню шёл, весь двор на тебя с разинутым ртом смотрел.

— Из гарема, — понуро отвечает Чимин, — но красота у меня проклятая, я из-за неё здесь, — вздыхает и, пока Юнги убирается, рассказывает ему свою историю.

Юнги слушает, и чувствует, как холодок пробегается по спине, от рассказа о насилии и вырезания потускневших, но всё равно различимых инициалов на груди, которые парень ему показал.

— Ты попал в руки чудовища, тебе не стоит его провоцировать, — Юнги резко умолкает, услышав шум со двора, и оба парня выбегают из конюшни.

Чимин сразу же налетает на брошенные под ноги инструменты и падает на землю прямо под копыта вороного коня, который чудом его не затоптал.

— Под ноги смотри, — зло говорит всадник, натягивая поводья, а Чимин, разинув рот, так и сидя на земле, смотрит на возвышающегося на коне альфу.

— Вставай, — пытается поднять его с земли выбежавший следом Юнги, стараясь не замечать присутствие главного альфы дворца, позади которого ещё шестеро воинов. Гуук слезает с коня и, скользнув по Юнги безразличным взглядом, идёт с Маммоном к главной конюшне, чтобы лично за ним поухаживать. Воины следуют примеру господина.

— Кто это был? — догоняет идущего к колодцу хмурого Юнги Чимин.

— Гуук. Тебе повезло, что его величество из-за того, что ты споткнулся, не приказал тебе голову отрубить, — хмыкает омега. — Порой мне кажется, он даже вдохи своих подчинённых считает и за лишний казнит.

— Это сам Гуук? — хлопает ресницами Чимин. — Это правда он?

— Ага. Ты тоже его с рогами и хвостом представлял? — смеётся Юнги.

К вечеру омеги уже не разлей вода. Юнги всё равно делится с Чимином едой, хотя тот так ничего за день и не сделал. Чимин впервые за последние сутки нормально ест и его даже не тошнит. Омега понимает, что главная причина отсутствия аппетита была в Намджуне, а здесь, за пределами дворца и вдали от него, Чимин пусть и спит не на перинах, а ест похлёбку, ему намного спокойнее.

Среди ночи, будя весь барак, стража приходит за омегой, и плачущего парня уводят во дворец. Юнги не в силах заснуть от обиды за Чимина, проводит пару часов у пруда. С рассветом обессиленного, со свежими синяками вокруг запястий парня волокут обратно и, швырнув на пол, уходят.

— Он меня привязывает, — глотает слёзы так и оставшийся сидеть на полу Чимин. — Привязывает к постели и… — осекается, — даже когда закончит, ложится спать, не развязывает. Я так и лежу с ним голый не в силах двинуться. Он обещает делать это каждую ночь, пока я не стану подчиняться.

— Так, может, ты будешь подчиняться? — сам себе не верит Юнги, но смотреть на разбитого парня сил не хватает.

— Тебе сложно меня понять, — горько усмехается Чимин. — Я родился в одной из самых богатых и известных семей города. Я не прислуга и не шлюха. Я тот, кто должен был по любви заключить брак и жить в счастье, а не вот так вот. Я ненавижу его, он забрал у меня всё. Я не могу подчиняться тому, кого хочу убить. Я хочу вырваться отсюда, но я уже не могу. Почему ты тут? — резко переводит тему и, стащив покрывало с койки, кутается в него. — Почему не сбежишь в город, если тебе не особо здесь нравится? Тебя-то уж точно насильно не удерживают.

 — Думаю, сейчас вопрос побега актуален, — вздыхает Юнги, — потому что за мной, кажется, больше не следят. А тебе я советую потерпеть чуток, и у твоего альфы эта безумная одержимость тобой пройдёт. У моего прошла.

— В смысле у твоего? У тебя есть альфа? — удивлённо смотрит на него Чимин.

— Меня точно так же насильно привезли во дворец, забрали с собственной свадьбы и заставили побыть в гареме. Но со мной это сделал Гуук.

— Гуук? — ошарашенно смотрит на него Чимин.

Юнги кивает.

— Перестань, — смеётся Пак и сразу осекается, поймав хмурый взгляд омеги, — то есть прости, я не то имел в виду, я о том, что…

— Что я не такой красивый и яркий, как ты, чтобы на меня посмотрел сам Гуук. Ты это имел в виду, — отрезает Юнги.

— Прости мне мою грубость, — опускает взгляд Чимин.

— Я не обижаюсь, — тоже садится на пол Юнги. — Ты прав, я не такой красивый, как ты, но я тебе не лгу, мне незачем. Я тут из-за того, что у него вспыхнул интерес, но он фактически угас, и я готовлюсь, наконец-то, сбросить с себя груз этого прошлого и уйти домой.

— Я даже завидую тебе, что ты теперь неинтересен своему господину. А как ты это понял?

— Мы переспали, он больше меня не вызывает, не угрожает, не пытает, а сегодня я поймал на себе абсолютно безразличный взгляд, — пожимает плечами Юнги. — Раньше такого не было. Так что я думаю, что могу планировать побег из этого ада, он и не заметит.

— Может, и моему надоест? — задумывается Чимин. — Может, мне и правда лучше терпеть и ждать, когда он потеряет интерес.

— И ты сможешь сбежать и найти того альфу, которого любишь.

— Спокойной ночи, — резко поднявшись на ноги, идёт к койке Чимин, оставив Юнги так и сидеть на полу.

***

Опять обслуживание гаремов, опять Юнги давится слюной, которая горьковата на вкус от отвратительного чувства ревности, которое он называет завистью. Юнги уверен, что дело не в Гууке, а в тех прелестях жизни, которые может себе обеспечить любой омега гарема. Юнги завидует тому, что они едят всё, что пожелают, что купаются, когда только захотят, что спят на мягких перинах, но ему плевать на их наряды, на тяжелые золотые подвески и уж точно плевать на то, с кем они делят ночь ради этих благ. Он просто очень голоден и очень хочет жаренные в масле кусочки теста, которые потом щедро поливают мёдом и обсыпают орехами. Омегу от взгляда на блюдо с вкусностями отвлекает ударивший по плечу Чимин, который просит помочь с подносами.

Рин даёт обед, на который приглашены первые омеги всех правителей. Чимин и Юнги наравне с остальными слугами обед обслуживают. Все гаремные омеги, стоит Юнги подойти к ним с подносом, отодвигаются, морщат нос и требуют других парней их обслуживать. Рин улыбается угрюмому Чимину, называет его «котёночком» и только ему протягивает для наполнения бокал. Юнги среди гостей видит и Тэхёна, который сидит слева от Рина и робко ему улыбается.

— Нам очень сильно повезло с нашими господами, — облокотившись о стол, говорит Рин, пока все, разинув рот, слушают главного омегу Гуука. — Недавно я общался с омегой посла, который гостевал во дворце. Так вот, те подарки и почести, которыми нас одаривают, омегам тех земель и не снились, поэтому я лично искренне благодарен моему господину, — все омеги одобряюще кивают. — Не нужно держать зла друг на друга или ревновать, все мы их омеги, все мы здесь, чтобы они находили покой в наших объятиях, чтобы отдыхали от войн и битв, которые ведут для повышения нашего благосостояния, — отпивает вино Рин, поглядывая на меняющего тарелки Юнги. — Вчера Субин провёл ночь с моим господином, завтра с ним её могут провести Ниль, Сандро, хоть любой из вас! Это неважно. Важно, что мы тут семья, что мы братья.

— Он подарил мне его после ночи, — показывает кольцо с крупным камнем собравшимся Субин, и все восторженно вздыхают.

— Оно так же прекрасно, как и ты, — улыбается ему Рин.

— Как тебе? — останавливается рядом с замершим невдалеке с кувшином Юнги Биби. — Ты мог бы сидеть во главе этого стола.

— Меня тошнит от каждого его слова, — кривит рот Юнги. — Не подхожу вино подливать, боюсь, меня ему на голову же вырвет.

— А выглядишь так, будто завидуешь, — цокает языком Биби.

— Ты ошибаешься! — закипает Юнги.

— Нисколечко. Он тебя больше не выбирает, так и сдохнешь, убирая навоз. Идиот, — заявляет Биби и удаляется.

— Я свалю отсюда, — бросает ему в спину Юнги и идёт на кухню.

Обед заканчивается, все омеги понемногу расходятся, и за столом остаются Рин, Субин, Тэхён и двое омег из гарема Намджуна. Рин просит Чимина присоединиться к ним, но услышав про приказ Намджуна, сильно расстраивается и смиряется. Юнги вместе с ещё одним парнем убирают стол, оставляя на нём только блюда с фруктами.

— Вот, например, он, — даже не поворачивается к Юнги, а взмахивает рукой в его сторону Рин. — Господин его помиловал за побег и воровство, а он вновь натворил какой-то кошмар.

— И что же я такого кошмарного натворил? — откладывает тарелки и пристально смотрит на него Юнги.

— Мне не пристало отвечать прислуге, и Бао следовало бы научить тебя вести себя с господами, но ты явно что-то натворил, иначе не остался бы в прислугах, — смеряет его презрительным взглядом Рин. — Мы ведь всем рады, любой омега заслуживает покой и безопасность, а это в Идэн может дать только господин. И ты бы сидел рядом с нами сейчас, но твоё отвратительное поведение показывает, что ты этого не достоин.

— Я ему сейчас лицо разобью, — громко выговорив, поворачивается к вернувшемуся Биби Юнги, и тот приказывает стражникам проводить омегу на выход.

— Вот об этом я и говорю, — обращается к Тэхёну Рин. — Неумение себя вести и неуважение. Тебе, наверное, сложно такое представить, ты ведь, как и я, знаешь всему своё место. А этому, видать, место и правда только в конюшне.

— Он просто не переходил из гарема в гарем, — мягко говорит Тэхён, — он не видел и не знает, каково это, когда вечно живёшь в страхе потерять покровителя и получить взамен кого-то намного хуже или вообще никого. Ему можно простить его характер, и потом, наверное, этим он и зацепил своего господина.

— Чушь, — подносит к губам бокал Рин. — Он просто невоспитанный и ставит себя выше нас. Он своим таким поведением оскорбляет каждого омегу гарема. Он показывает, что мы якобы ничтожны, раз уж подчиняемся, он ведь не понимает, что мы любим своих господ. А он, видите ли, избранный, борец за свободу, будто здесь его держали в клетке. Ужасное поведение, которое вместо уважения должно вызывать отвращение, — зло отталкивает от себя тарелку омега. — Но, например, про этого очаровательного малыша такое не скажешь, — улыбается он всё ещё находящемуся в комнате Чимину.

— А в чём наша разница? — не понимая, смотрит на него Пак. — Я тоже не принимаю своего господина, — игнорирует взгляд шокированных омег гарема Намджуна.

— Это нормально, чувствам нужно дать время, — спокойно отвечает ему Рин. — Но никогда себя с тем оборванцем не сравнивай. Он страшный человек. Он вонзил в господина кинжал, украл моё колье, сбежал, подставил двух слуг, один из которых был его же любовником и которые погибли из-за его высокомерия. Не будь таким.

— Я не знал этого, — растерянно смотрит на него Чимин.

— Он навлекает беду на всех, с кем общается, будь с ним осторожен, — просит Рин. — Ты не просто омега гарема, ты меченый, поэтому образумься и возвращайся к нам.

***

Тэхён проходит в господскую купальню в правом крыле дома и, дойдя до встроенной в пол ванны, которая легко способна уместить четверых, скидывает с плеч халат и обнажённый опускается в воду, сразу оказываясь в объятьях своего альфы. Хосок устраивает парня на своих бёдрах, долго целует в губы, поглаживает под водой бока, мнёт ладонями ягодицы. Омега обвивает руками его шею, трётся о возбуждённый член, ластится, показывает, как за день соскучился. Альфа скучал не меньше, он крепче прижимает его к себе, оставляет хаотичные поцелуи на благоухающей жасмином коже и вновь тянется к губам. С трудом разорвав сладкий поцелуй, Тэхён решает взять инициативу в свои руки и, заведя руку за спину, направляет в себя член альфы.

— Будет больно, — посасывает мочку его уха Хосок.

— Я хорошо подготовился, — со свистом выдыхает Тэхён, когда альфа входит на всю длину и покрывает поцелуями его открытое из-за откинутой назад головы горло.

Тэхён двигается на нём плавно, опирается о его плечи, понемногу набирает темп. Его стоны эхом отскакивают от стен, выносят возбуждение Хосока на новый уровень. Альфа срывается, обхватывает его под ягодицами и яростнее насаживает на свой член, заставляя от каждого толчка переливаться воду через бортики ванны.

Тэхён кончает потрясающе красиво, Хосок в эти секунды всегда им любуется, каждый вздох губами ловит, эту картину в самых потаённых уголках памяти сохраняет. Губы Тэхёна горят, руки Хосока давно на его талии, но отпечатки ладоней, словно выжженные на ягодицах, до сих пор ощутимы. Грудь альфы усеяна укусами, на его спине свежие борозды, оставленные ногтями омеги. Они, выдохшиеся, полулежат в остывающей воде, Тэхён рисует пальцами известные только ему узоры на груди альфы, а тот отдыхает, зарывшись носом в мокрые волосы.

— Я не успеваю благодарить вас за подарки, как получаю новые, — томно тянет Тэхён.

— Ты заслуживаешь каждый, и даже больше.

— Вы не просто мой господин, — приподнявшись, смотрит ему в глаза омега, — вы — моё всё, и я никогда не хочу вас терять.

— Не потеряешь, — мягко улыбается ему Хосок.

— Я больше ни в один гарем не перейду, никому принадлежать не буду. Лучше умру, — вновь укладывает голову на его грудь.

— Откуда такие мысли? — мрачнеет альфа.

— У меня такой страх. Я всё время этого боюсь, — умолкает на пару секунд Тэхён. — Я боюсь, что вдруг на нас нападут, вдруг война или покушение, и я вас потеряю.

— Бояться смерти — не жить, — обхватывает ладонями его лицо и заставляет смотреть на себя Хосок. — Страх способен отравлять существование человека, поэтому избавься от мыслей, что будет завтра, и просто наслаждайся тем, что имеешь сегодня.

— Я не могу, — запинается омега. — Я боюсь, потому что есть правители сильнее вас, боюсь, что вы не всесильны, и вы можете подумать, что это детский лепет, но я правда никогда так сильно не боялся никого потерять, как вас. Господин Гуук… — опускает пушистые ресницы омега. — Он ведь сильнее. У него власти больше. Когда-нибудь может случиться так, что он разгневается или что-то случится, и что тогда будет? Как вы справитесь с тем, кто обладает большей властью? Я не смогу этого пережить.

— Мы с Гууком правим одной империей, — всё ещё не может понять его Хосок.

— Просто успокойте меня, скажите, что вы никогда не будете враждовать, а если и будете, то вы его победите. Эти мысли не дают порой даже вздохнуть.

— Не занимай голову глупыми мыслями, — грубо осекает его Хосок. — Больше никогда о нём, о нашей якобы пусть и будущей вражде не говори, — смотрит на наполняющиеся слезами глаза и всё равно продолжает: — Ты мне очень дорог, но Гуук мне дороже тебя. Запомни это.

— А если он прикажет меня убить? — утирает скатившуюся слезу и обиженно смотрит на него омега.

— Я тебя убью, — не задумываясь, без тени сомнения отвечает альфа. — А теперь иди к себе, — снимает его с себя. — Когда успокоишься и перестанешь задавать глупые вопросы, мы поговорим, — каждым словом нутро омеги холодеть заставляет. Тэхён будто не в тёплой воде, где пару секунд назад в сильных руках нежился, а в ледяной пустыне один на один с безжалостной, затопившей чужие зрачки темнотой остался. Он встаёт на еле его удерживающие ноги, вылезает из ванны и, дотянувшись до отброшенного на пол халата, кутается и молча покидает купальню.

***

Слуги, которые должны были прибраться в купальнях и сменить воду, вовремя свою работу из-за находящегося весь вечер внутри второго господина сделать не смогли. Наконец-то дождавшись его ухода, Юнги вместе с ещё тремя парнями заходит внутрь и сразу же приступает к своим обязанностям, мечтая поскорее закончить и уже завалиться спать, ведь через пару часов рассвет. В купальне остаётся только второй раз натереть полы, как туда входит управляющий дворцом и требует прислугу немедленно покинуть помещение.

Юнги с закатанными по колено штанами с ведром в руках, ругаясь себе под нос, что придётся закончить уборку попозже, а значит, не ложиться, понуро следует за другими парнями на выход. Только прислуга выходит за дверь, как в купальню, хихикая, забегают омеги из гарема Гуука. Юнги терпеливо ожидает у стены вместе с другими парнями, пока все омеги пройдут, и видит идущего за ними Гуука. Юнги, как вся остальная прислуга при виде господина, голову не опускает, только ведро на пол ставит и зло в него тряпку швыряет, всем своим видом высказывая недовольство. Гуук даже не смотрит в его сторону, хотя Юнги уверен, что он его видел. Он проходит мимо, и уже переступает за порог купальни, как сам от себя не ожидающий омега, хватает его за локоть, но сразу же словно обожжённый убирает руку и падает на колени, испугавшись подлетевшей к ним стражи. Остальная прислуга поклонившись альфе, моментально разбегается.

— Встань, — приказывает Гуук и отсылает стражников. — Что ты хотел? — любуется скользящими вниз по мокрой чёлке и разбивающимися на обнажённых ключицах из-за растянутой и промокшей рубашке каплями. Такой близкий, что протяни руку и возьми, такой далёкий, что век к нему идти — не дойти. — Ты теперь купальни убираешь? — выгибает бровь альфа. — Это у тебя повышение такое?

— Это дополнительная работа, мой господин, — последние два слова еле из себя выдавливает, прекрасно помня комнату с кошками. — За которую, кстати, мне не платят. Я хотел спросить, — шумно сглатывает Юнги, подбирая слова, — если я вам больше не интересен, то почему вы меня не отпустите? Мне ничего ведь и не нужно, я сам доберусь до Мираса, просто пусть меня за ворота выпустят.

— Ты смешной ребёнок, — поднимает уголки губ в полуулыбке Гуук и вплотную становится, соблазну быть ближе сдаётся. — Ты будешь мне интересен всегда. А пока я жду.

— Чего? — растерянно хлопает ресницами Юнги.

— Твоего абсолютного мне подчинения и принятия меня твоим альфой, — вкрадчиво в ухо шепчет. — Вот здесь, — проводит пальцами по словно высеченным из гранита идеальным ключицам, — будут следы моих зубов. А вот здесь, — опускает ладонь на грудь, чувствуя под ней бьющееся загнанной птицей сердце, — буду я.

— Вы слишком самоуверены, мой господин, — пытается отстраниться омега, но позади стена холодит лопатки, а впереди Гуук, как препятствие, которое не пройти.

— Скоро ты это поймёшь, — проводит носом по его щеке и шумно внюхивается, пуская запах сладкой сливы по своей крови. — Меня к тебе привела месть, а заставила остаться твоя сила, тебя ко мне приведёт мой запах, осталось совсем мало. Где мой подарок? — недовольно смотрит на шею парня.

— Я его выбросил! — зло отвечает омега.

— Ничего, я подарю тебе новый, — резко отстраняется, чувствуя, что контролировать себя больше не получается и парня хочется вжать в эту стену и показать весь масштаб своей жажды. Гуук ещё раз окинув его взглядом, идёт к вовсю веселящимся в воде омегам, оставив Юнги судорожно обдумывать его слова, а потом, хлопнув себя по лбу, выбегает во двор.

Юнги находит Чимина в комнатке спящим, и радуется, что его пока стража Намджуна не забрала. Омега подлетает к койке и трясёт парня за плечи, пытаясь разбудить.

— Чего тебе? — сонно бурчит Пак, а потом резко присев, глазами полными ужаса смотрит на дверь. — Они пришли?

— Нет, никто не пришёл, — успокаивает его Юнги. — Мне нужна помощь.

— Какая? — трёт пальцами глаза омега.

— Мне нужно достать ту вонючую настойку, которую пьют, чтобы течка не наступила.

— Ты больной? — хмурится Чимин. — Где во дворце ты сможешь достать такое?

— У меня не было течки с момента прибытия сюда. Я думаю, из-за стресса и всего того, что со мной происходило за это время, мой цикл сбился, — тараторит Юнги.

— Ну, а с чего ты решил, что она начнётся? — приближается к нему Чимин и внюхивается. — Я ничего не чувствую.

— Он её чувствует, — еле сдерживает слёзы Юнги.

— Тебе конец, — выдыхает Чимин и поворачивается на другой бок. — Спи, пока можешь.

========== Осознание ==========

   Комментарий к Осознание
   Ghostly Kisses-Empty Note
https://soundcloud.com/ghostly-kisses/empty-note
На дворе середина лета. Солнце висит огненным диском над Иблисом, заставляя всех горожан искать прохладу в своих домах и выходить только после того, как оно уйдёт на покой. Душно даже вечерами, раскалённый воздух обжигает гортань, а каждый вдох оставляет противное ощущение того, будто глотаешь оседающую на язык пыль. Все жители каждый день в надежде смотрят на небо в ожидании облаков или хотя бы лёгкого ветерка.

Юнги, уставший таскать вёдрами воду, потягивается и продолжает помогать садовнику поливать кусты, ведь хозяевам неважно, что находиться днём на улице невозможно — сад всё равно должен цвести и вызывать зависть. Закончив с главным садом, Юнги только опускается на траву в тени раскинувшихся вдоль кустов барбариса, чтобы перевести дух, как вновь слышит своё имя, которое за это утро уже успел возненавидеть. Господа прохлаждаются у закрытого бассейна или в своих покоях наверху, а прислуга работает на износ. Хорошо хотя бы, что доступ к колодцу открыт круглосуточно и можно сколько пожелаешь пить воды.

Юнги, откликнувшись на зов, нехотя поднимается и, понюхав пропитанную потом и запахом конюшни рубаху, идёт сперва к колодцу. Грызущий орехи на задней террасе Бао, заметив попытки парня смыть с себя запах пота, подходит ближе и заявляет, что он идёт обслуживать гарем, следовательно, и так до этого искупается и переоденется. Именно возможность нормально искупаться и есть единственное положительное, что Юнги получает от обслуживания гаремов. Если бы не это, то он бы был готов сутки напролёт выносить из конюшни навоз, но лишь бы не видеть расфуфыренных и высокомерных омег гарема. Юнги работы не боится, даже привык к ней, и если может, то помогает ещё и другим. Он бы и гарем спокойно бы обслуживал, если бы его обитатели не реагировали на него и оставили в покое. После того обеда у Рина все омеги словно поставили себе целью извести Юнги. Стоит ему войти в зал или подойти к бассейну, как всё, что он слышит в свой адрес, — это ругательства и попытки его унизить. Если прислуга дворца предпочитает перешёптываться за его спиной, то омеги господ ничего не стесняются.

Вот и сейчас только Юнги вышел за грязной посудой к бассейну, как все взгляды устремлены на него, и он проходит через поток оскорблений, льющихся на него со всех сторон.

— Твоим лицом трубы чистить надо.

— Фу, я не буду пить из этого бокала, раз его рука его коснулась.

— Бао нужно доплатить, он такое позорище у себя терпит.

— Больно было осознавать, что твоя участь — это навоз?

— Кто обманул мальчишку, дав ему надежду на то, что он достоин чего-то большего, чем рыться своей рожей в дерьме?

— Твой господин, — со стуком опускает поднос на столик в углу и поворачивается к рыжеволосому омеге, автору последней фразы, Юнги.

Он очень старался терпеть, сам себе своё место указывал, но сейчас это уже просто невыносимо. У Юнги лимит сил, направленный на сдерживание себя, исчерпан.

— Твой господин привёз меня сюда, назвал прекраснейшим из всех ранее виданных, — оглядывает презрительным взглядом пышущие негодованием лица омег. — У тебя есть претензии? — громко спрашивает его Юнги. — Так вот иди к своему господину и попробуй выразить их ему. Смелее. Пятый этаж, комната в центре. И да, я был в его покоях, а ты, небось, даже дорогу туда не знаешь, — криво улыбается вошедший во вкус омега и скидывает руку подбежавшего Биби.

— Возвращайтесь к своим делам, — хмуро говорит парням Биби, — а с этим я разберусь, — волочит сопротивляющегося Юнги на выход.

— В зеркало посмотри! Твоё лицо выглядит, как упавшая в тандыр лепёшка! — успевает выкрикнуть Юнги, пока Биби не захлопывает за ним дверь.

Чимин от последней фразы, прыснув в кулак, выбегает за ними и уже на террасе, обхохатываясь, валится на мрамор, поздно поняв, под чьи ноги.

Намджун завороженно смотрит на смеющегося парня, ловит каждое мгновение, каждый поворот головы, любуется глазами-щёлочками и, кажется, впервые живёт. Альфа понятия не имеет, над чем так заливисто смеётся омега, и сам не замечает, как улыбается, чувствует, как в каждую пору будто лучи проникают, пробуждают покрывшееся столетней пылью сердце. Его смех для Намджуна, как пение райских птиц, один взгляд на него — как нутро таким светом заливает, что перед его яркостью даже солнце меркнет. Чимин и ему улыбаться должен, и с ним так смеяться будет, потому что до этой минуты Намджун не жил, но, попробовав разок, уже хочет.

Чимин резко умолкает, запоздало стирает улыбку с лица и испуганно отползает к колонне, мысленно готовясь к боли, потому что Ким Намджун — это боль. Альфа его удивляет, он, ещё раз окинув его взглядом, как ни в чём не бывало удаляется. Стоит мужчине скрыться во дворце, как Чимин, выдохнув, поднимается с пола и бежит на задний двор к Юнги и ругающему его Биби.

— Ты должен терпеть, должен поклоняться и быть учтивым! — кричит на парня Биби. — Омеги господ почти как они сами! Это вторые лица дворца, и у каждого из них есть власть! В том числе власть тебя наказать!

— Они меня наказать не смогут, — фыркает Юнги.

— И это развязывает тебе руки! — вскипает по новой Биби. — У тебя и так много врагов, почему ты нарываешься?

— А как бы ты поступил? — зло пинает камушек Юнги. — Мне тяжело это терпеть. Он сказал, будешь прислугой, я стал им, сказал работай и корми себя, я это делаю, но эти… — задумывается, подбирая слова. — Каждый раз, когда я захожу в гарем, я будто падаю в яму со змеями, они кусают меня и отравляют, но и я не размазня. Мне плевать на всех омег гарема, я их не боюсь.

— Ты должен терпеть! — встряхивает его за плечи Биби и притягивает к себе. — Ты можешь управлять ими всеми, можешь заставить их целовать землю, по которой ты ходишь, но ты не хочешь. Это твой выбор. Вот и неси ответственность за свой выбор!

— Жаль белобрысого там не было, я бы и ему многое сказал, — смеётся Юнги.

— Не смей, — мрачнеет Биби. — Что бы у вас с господином наедине не происходило, официально — ты прислуга, а Рин его омега! Смирись с этим и веди себя подобающе!

— Пусть меня больше в гарем не отправляют, иначе я выколю им глаза, с меня хватит! — шипит на него Юнги и, оттолкнув, идёт к конюшне, где уже продолжает слушать перешептывания слуг.

Юнги заканчивает с делами на заднем дворе и, с трудом разогнув спину, опускается на скамью пообедать с другими слугами. Чимин падает на скамейку рядом и тоже тянется к своей миске.

— Некоторые тут настолько осмелели, что господским омегам войну объявили.

Юнги не реагирует на точно к нему адресованное заявление, продолжает черпать ложкой бурую жидкость и, не чувствуя вкуса, жуёт.

— Меня бы за такое к столбу привязали, — выкрикивает сидящий чуть поодаль мужчина.

— Так этот же особенный, господскую койку разок погрел, и вот тебе, — грязно усмехается третий.

— У господ омеги луноликие, ты серьёзно думаешь, что можешь быть наравне с ними, страшилище? — пристально смотрит на Юнги сидящий напротив альфа.

— А чего мне не хватает? — отбрасывает ложку и, скрестив руки на груди, смотрит на него Юнги. — Что у них есть такого, чего нет у меня?

— Как минимум, ты выглядишь, как пугало в саду моего деда. Нет манер, воспитания, и вообще, был бы ты альфой, я бы тебе твоё место кулаками показал, — хохочет мужчина.

— А ты не стесняйся, я даже будучи омегой тебе зад надеру, — резко приподнимается и, перегнувшись через стол, хватает его за голову Юнги.

Альфа перетягивает его на себя и, повалив на землю, целится в лицо кулаками. Внезапно мужчина резко отпускает Юнги и, отбиваясь, пытается сбросить с себя прыгнувшего на его спину и выдирающего клоками его волосы Чимина.

Дерущихся с трудом оттаскивают друг от друга и всех участников потасовки ведут к управляющему. Бао назначает альфам по десять ударов палками и, после того, как их выводят, поворачивается к двум омегам.

— Вы ведь прекрасно знаете, что я вас калечить не могу? — утирает вспотевший лоб раздражённый мужчина. Омеги кивают.

— Но я могу сделать вашу жизнь невыносимой. Например, я вас отделю, перекину в разные комнатки.

— Нет! — выкрикивают разом оба парня.

— И это не всё. Подходите к колодцам один раз в день, за нарушение прикажу бить по пяткам. Всё ясно?

— Это чудовищно! — кричит на него Юнги, пока стража тащит их на выход.

— Попробуй сам в эту жару пить раз в день! — вторит ему Чимин, и обоих парней выводят во двор.

— Мы же умрём без воды, — чешет голову Пак, опускаясь на ступеньки рядом с другом. — И жить без тебя в комнатке я не хочу.

— Будем пить из пруда, — понуро отвечает Юнги.

— Разошлись! — кричит на парней выбежавшая стража, за которой идут воины.

Омеги прячутся за кустами по левую сторону от бассейна и видят, как после двенадцати спустившихся во двор воинов на лестнице останавливается Гуук. Альфа словно внюхивается, потом оглядывается по сторонам и, спустившись вниз, требует Маммона.

— Чего ты так усиленно пытаешься рассмотреть? — шепотом спрашивает Юнги у уставившегося на Гуука друга.

— Ничего, я просто задумался, — резко отвернувшись, садится на землю парень. — Я подумал, что весь день держусь, потому что знаю, что вечером с тобой хоть парой слов обмолвлюсь, поболтаем, пошутим, а Бао теперь хочет нас разлучить.

— Бао редкостная скотина, всегда бьёт по больному, — грустнеет Юнги. — А может попросить? — внезапно загорается.

— Чего? — не понимает Чимин.

— Сиди тут, — Юнги подскакивает на ноги и осторожно выбирается из-за кустов.

— Мой господин, — набравшись смелости, останавливается у кромки бассейна омега.

— Всё-таки ты здесь, — усмехается Гуук и подзывает пальцем парня поближе.

— У меня к вам просьба очень важная для меня, — теребит подол рубахи омега, стараясь не смотреть прямо в глаза. Чонгук смотрит на заляпанную пятнами одежду, на высохшую грязь на лице и мрачнеет, заметив ранку на губе.

— Что с губой?

— Это… — прикрывает ладонью рот омега. — Это я упал.

— Не лги мне, — хмурится, а Юнги от его взгляда в озноб бросает.

— Я подрался, но это моя вина, никто не виноват, я сам напал, — без пауз выпаливает парень.

— Я всё равно узнаю правду, — неожиданно мягко улыбается ему альфа. — Никто не смеет делать тебе больно.

— Кроме тебя? То есть вас, — хмыкает не сдержавшийся Юнги.

Чонгук подходит вплотную, заставляя омегу отступить, и, протянув руку, убирает ниспадающие на его лоб волосы:

— Кроме меня.

Пару секунд оба молчат.

— Я слушаю твою просьбу, только быстро, потому что меня ждёт целый отряд, — кивает в сторону собравшихся во дворе воинов альфа.

Юнги устал от одиночества и сделает всё, чтобы его не лишили общества Чимина. А ещё Юнги очень хочет, чтобы Гуук ему не отказал, чтобы показал и другую сторону себя, если она у него, конечно же, есть.

— После драки нас потащили к Бао, и теперь этот жирдяй хочет переселить от меня Чимина, а он мой друг. Пусть Чимина у меня не забирают.

— Это всё?

Юнги кивает.

— Хотя нет, — резко вспоминает омега. — Пусть не лишают нас воды.

— Хорошо.

— Что хорошо?

— Твои просьбы выполнимы.

— Серьёзно? — растерянно смотрит вслед развернувшегося и идущего к воинам альфы Юнги.

Юнги возвращается к Чимину, так и не веря в то, что Гуук так легко согласился выполнить его просьбу. Чимин поздравляет омегу с первой победой, и парни прощаются до вечера, каждый уходит заниматься своими обязанностями.

***

— Что там с настойкой? — спрашивает Чимина вечером, в блаженстве растягиваясь на жесткой, но после тяжелого дня кажущейся королевской периной койке, Юнги.

— Я пока узнаю, мне сложно, не могу в открытую спросить, но потерпи чуток, омеги гарема мне что-то выдадут, — укладывается на бок Пак.

— Я знаю того, кто тебе точно её выдаст.

— Он так рисковать не будет, — понимает, что друг о Рине, Чимин.

— Он очень умён, конечно, рисковать не будет, — приподнимается Юнги. — Ты просто скажи в гареме, для кого именно ищешь, поверь мне, настойка найдёт тебя сама, — подмигивает.

— Умно, — смеётся Чимин. — Кстати, ты ведь знаешь, что это дерьмо может привести к бесплодию и сильно влияет на здоровье? Тем более у тебя уже сбился цикл, неужели ты пойдёшь на такое, лишь бы не уступить ему? И потом, где гарантия, что Рин не выдаст тебе какой-то яд вместо настойки?

— Я всё это знаю, — тяжело вздыхает Юнги и садится. — Просто в течку нам бывает без разницы, с каким альфой мы её проведём, только если мы до этого не встречаем того самого…

— Ты боишься! — восклицает Чимин. — Ты боишься своих чувств, что ты захочешь именно его, что он окажется твоим альфой. А если боишься, значит уже чувствуешь, — слезает со своей койки и идёт к нему Чимин.

— Ничего не чувствую! — злится Юнги. — Я просто хочу быть в неведении. Это чудовище не может вызывать во мне какие-либо чувства, кроме ненависти и злости.

— Да ты сиял, как натёртые тарелки, когда он согласился выполнить твою просьбу!

— Потому что я радовался, что мы с тобой остаёмся вместе!

— Ага, конечно, — фыркает Чимин. — Сидишь тут, самообманом занимаешься. Это я идиот, который влюбился во внешность человека, весь остальной образ сам дорисовал и столько лет его ждал. А ты Гуука знаешь, ты видел все стороны, никто из вас не играл перед другим. Ты же мне всё рассказал, вы изначально предстали друг перед другом такими, какие вы есть. Вы не пытались казаться лучше, не пытались понравиться, вы открыто ненавидели. А ненависть, как сейчас уже мне кажется, самое чистое и самое сильное чувство, просто у вас, возможно, она уже перетекает в нечто другое.

— Что ты несёшь, философ! — злится Юнги.

— То, что не важно, истинный он тебе или нет, ты это всё равно раньше, чем начнётся течка, не узнаешь, но ты уже к нему что-то чувствуешь. Ты сейчас трезвым, не затуманенным ничем умом это понимаешь и осознаёшь, но отрицаешь.

— Это не он! Не он! Не он! — кричит на него Юнги. — Я не могу ничего испытывать к человеку, который превратил мою жизнь в ад.

— Когда ты пытаешься обмануть меня, я понимаю, но себе-то не лги, — поднимается на ноги Чимин и возвращается к себе.

Впервые с момента пребывания Чимина в бараке его на ночь не забирают, и оба парня, слушая сопение друг друга, засыпают.

***

Юнги, который от постоянных дум о Гууке плохо спал, подскакивает на койке из-за криков, идущих со двора. Он нехотя одевается и вместе с таким же, как и он сам, сонным Чимином выходит наружу, чувствуя, как долгожданный лёгкий ветерок дует в лицо. Радость Юнги быстро сменяется печалью. Стражники волокут к столбу знакомого парням омегу, который работает на кухне и живёт во дворце вместе с мужем и семилетним сыном. Бао расхаживает у столба с палкой в предвкушении. Юнги холодеет от будто бы вчерашних воспоминаний, где его так же привязывали к этому же столбу и, осмотрев толпу зевак, подходит к знакомому бете:

— Что он натворил?

— Он нёс завтрак в покои господина Рина и украл сладкую булочку своему сыну.

Юнги с силой стискивает руку Чимина, чувствует, как злость на с каждым разом становящуюся всё невыносимее несправедливость разъедает глаза. Хочется выхватить эту палку из рук Бао, сломать в щепки о его голову, показать хоть разок, как это больно, когда каждый удар не только тело терзает, но и в собственной обиде на человеческую жестокость задыхаться заставляет.

Юнги поднимает голову наверх, пытаясь проморгаться и не дать слезам оросить лицо, ведь на большее он не способен, и видит стоящего на балконе в нежно голубом, развевающемся на ветру халате Рина.

— Сука, — по слогам выговаривает омега и опускает взгляд.

— Тебя ведь не послушают? — спрашивает Чимин, кивая в сторону наказанного.

— Нет. Кто я такой, чтобы меня слушали.

— Одна булка, неужели сдох бы, если бы не доложил, — распирает от злости Чимина.

Первый удар падает на обнажённую спину омеги, вырвав из того крик боли, а Юнги приходится зажать ладонями уши и смотреть на что угодно, но не на несчастного. Юнги видит ребёнка с блестящими глазами, вжавшегося в ногу отца, и чувствует, как в нём ярость закипает. Мин обходит Чимина и, не ответив на его вопрос, куда он направился, срывается во дворец. Юнги доберётся до Рина, за его патлы вытащит его в коридор и до потери сознания изобьёт, иначе эта ярость в нём его же разорвёт. Он отталкивает стражников первого этажа, пользуясь тем, что помельче и проворнее, проскальзывает ещё через двоих, но его ловят на втором этаже, валят лицом на пол и за ноги тащат на выход.

— Я порву тебя на куски, мразь. Из-за булочки? Он просто дал ребёнку кусок хлеба! — кричит на весь дворец омега, тянет за собой длинный ковёр и не оставляет попыток вырваться. Его швыряют на пол во дворе и грозятся всё доложить Бао.

Юнги вновь слышит крик омеги и отползает в сад, где, забившись за первое попавшееся дерево, от беспомощности горько рыдает. Внезапно крики прекращаются, Юнги утирает слёзы и, испугавшись, что омега наказания не выдержал и умер, бежит на задний двор, где видит Чимина, прикрывшего собой парня.

— Я Пак Чимин, омега правителя Ким Намджуна, — оттягивает ворот рубашки, обнажая ключицу Чимин. — Ещё один удар, и мой господин привяжет к этому столбу тебя, — смотрит на Бао, из последних сил стараясь, чтобы голос не дрожал.

Рин, смерив присутствующих во дворе презрительным взглядом, скрывается в покоях. Бао приказывает всем разойтись.

— Вот это я понимаю, власть, — прислоняется к стене рядом с шокированным Юнги Биби. — У него она есть. А тебе за выходку достанется, потому что ты не его омега, а уборщик навоза.

— Сгинь, нечистая сила, — с трудом размыкает губы выгоревший после эмоционального срыва Юнги.

Биби был прав, Юнги вызывают к Бао и за попытку прорваться в покои Рина наказывают голодовкой. Вечером в их комнатке Чимин достаёт припрятанную за пазухой лепёшку, и Юнги с благодарностью её поедает.

Парни болтают о том, о сём, в сотый раз вспоминают мини представление Пака, когда за последним приходит стража. Побледневший омега с трудом отлепляет себя от койки и сам идёт к двери, попросив Юнги не беспокоиться. Юнги провожает друга печальным взглядом и требует быть сильным.

***

Чимин удивляется, что его ведут не в покои альфы, а в главный зал, вызывающий не самые приятные воспоминания. У Чимина дежавю. Намджун вновь сидит за заставленной всевозможными блюдами скатертью, музыканты в углу настраивают инструменты. Альфа подзывает его, и Чимин покорно опускается у кромки скатерти.

— Ешь, — кивает на тарелку перед парнем, в которую уже положили мясо, Намджун.

Чимин, чтобы лишний раз не провоцировать альфу, тянется за лепёшкой и, отломав кусочек, макает его в щедро политое соусом мясо.

— Мне рассказали о произошедшем днем, — не отвлекаясь от еды, начинает Намджун.

Пальцы с зажатой в них лепёшкой, не доходя до рта омеги, замирают в воздухе.

— Мой господин, они наказыва…

— Неважно, — поднимает на него глаза Ким. — Если ты посчитал нужным вмешаться, так оно и должно было быть.

— Вы не злитесь на меня? — не верит готовящийся получить за выходку Пак.

— С чего мне злиться? — соединяет брови на переносице Намджун. — Ешь.

Чимин опускает голову и возвращается к трапезе.

— Мне говорят, ты отказываешься от работы.

— Я отказываюсь копаться в навозе, но делаю остальную работу, — робко отвечает омега.

— Такова сила крови, — усмехается Намджун и тянется за кубком. — Многие люди недооценивают её влияние. Кровь определяет твой характер. В тебе течёт чистая кровь правителей и воинов. Мне нравится твоя эта черта и несгибаемость, я даже заставлять тебя не буду. А теперь иди ко мне.

Чимин ещё одно унижение терпеть не хочет, поэтому слушается. Он подходит и робко опускается на его бедра. Намджун сразу же тянется к губам, омега отвечает — сжимает веки, раздирает пальцы, но губы не уводит.

— Я покидаю Идэн, поэтому вернёшься к себе. Будешь таким послушным — будешь жить во дворце, — ещё раз целует, как же трудно от него оторваться, понимает.

— Можно я заберу блюдо с ягненком? — еле слышно просит Чимин, взглядом буравя свои ладони на коленях. — Мой друг, другой омега, он наказан, и он кушал сегодня только один раз.

— Странная просьба, — целует венку на его шее альфа и рассматривает красивое лицо. — Можно.

И Чимин ему улыбается. Сам от себя не ожидает, но улыбка разрешения не спрашивает, срывается с губ на долю секунды, пока сознание не успевает затрубить в рог об ошибочности адресата, и сразу же меркнет. Намджуну этой секунды, чтобы ослепнуть от сотни звёзд в своей голове, разом вспыхнувших, хватает.

***

Пузырек с настойкой, призванной предотвратить течку, находит Чимина сам. Вчера, убираясь в гареме, омега, послушавшись совета Юнги, спрашивал у каждого второго про настойку, добавляя при этом, что она нужна для его друга. Сегодня утром Чимин находит пузырёк прямо на пороге их комнаты и сразу понимает, что к чему. Он, открутив колпачок, внюхивается в противно пахнущую жидкость и, вернувшись в комнату, вручает его одевающемуся Юнги.

— Ты был прав, стоило назвать твоё имя, и эта гадость сама пришла, — прислоняется к стене Чимин. — Но я бы всё равно это не пил.

— Ты — не я, позволь мне решать самому, — угрюмо отвечает Юнги и прячет пузырёк под койкой.

***

В центре Иблиса в полдень назначена казнь четверых пойманных шпионов, высланных соседней империей в город для разведки. Вся нужная информация Хосоком добыта, теперь осталось показать тем, кто пока всё ещё скрывается в Иблисе, что ждёт их в случае поимки. Гуук, как правитель, лично будет присутствовать на казни.

Альфа спускается во двор и, решив не вызывать к себе конюха, а самому прогуляться, заодно в лишний раз увидеть Юнги, которого не видит сутки, идёт на задний двор. Маммон стоит у конюшни и снисходительно принимает ласки Юнги, пока конюх тащит к ним седло. Омега обхватывает руками морду коня, прислоняется к его носу лбом.

— Кто у нас самый красивый конь? — сюсюкается с ним парень. — Кто у нас темнее ночи? У кого на шерсти будто звезды рассыпаны? Ты знаешь такого? — в большие глаза с улыбкой всматривается.

Конюх водружает на коня седло и смеётся над омегой, но улыбка застывает на лице, стоит ему посмотреть через плечо парня. Юнги прослеживает за ним взглядом и, резко повернувшись, падает на колени перед Гууком.

— Мой господин, он не виноват, я его заставил, я сам подбежал к Маммону, — тараторит омега.

— Встань, — приказывает Гуук и, с трудом сдерживая улыбку, подходит к коню.
Побледневший конюх, отшатываясь, отходит в сторону.

— Значит, из всех лошадей огромной конюшни надо было выбрать именно моего? — изогнув бровь, смотрит на Юнги альфа.

— Я не знал, чей он, я просто увидел его и влю…

— Влюбился. Я понял, — усмехается Гуук. — Ты можешь с ним возиться, я разрешаю.

— Правда? — не верит Юнги и, сразу же осмелев, поглаживает мощную шею коня.

— Как-нибудь я тебя на нём покатаю, — продолжает с улыбкой наблюдать за взаимодействием любимого коня и Юнги, к которому слово «любимый» всё ещё боится применить Гуук.

Альфа проходит ближе к не знающему, воспринимать ли всерьёз его слова и вообще такую доброту, омеге и, нагнувшись к лицу, внюхивается:

— Ты пахнешь слаще моего лучшего вина. До дна бы испил.

— Подавитесь, мой господин, — учтиво наклоняет голову, с трудом сдерживая улыбку Юнги.

— Возможно, но в этом своя прелесть, — цокает языком альфа. — За лучшее надо бороться, оно само в руки не идёт, — поглаживает встрепенувшегося Маммона. — У вас же, вроде, всё взаимно, — обращается к коню. — Чего ты возмущаешься?

Гуук взбирается на Маммона и, ещё раз посмотрев на омегу, покидает двор.

— Мой господин, — наигранно кланяясь, подбегает к Юнги смеющийся конюх.

— Не смей! — шипит на него парень и, залившись краской, быстрыми шагами удаляется.

Юнги в смятении идёт на кухню, продолжает заниматься своими делами, а сам мысленно так и остаётся во дворе рядом с Маммоном и Гууком. Альфа впервые за всё время их знакомства показался Юнги обычным человеком. Омега понимает, что Гуук и есть человек, но в его голове настолько сильно отпечатался образ сурового и жестокого воина, что крохотная трещинка, сейчас этот образ покрывающая, воспринимается Юнги целым разломом.

Закончив на сегодня работу, Юнги не остаётся с Чимином и другими парнями во дворе поболтать, а сразу идёт к себе. Он опускается на пол, прислоняется спиной к койке и, достав пузырёк, вертит его в руке.

А что, если Чимин прав? Что, если Юнги боится даже себе признаться в том, что не только ненависть связывает его с Гууком? Крохотное семя сомнения, поселившееся в нём ещё в день, когда омега попросил о Чимине, всё больше разрастается, грозится превратиться в огромный куст и, разорвав Юнги грудную клетку, вырваться наружу. Если Юнги не искоренит его в себе и позволит зацвести, то контролировать ничего больше не сможет. Он уже, кажется, не может, ведь каждая колкость, адресованная альфе, застревает в горле, а твёрдо стоять рядом с ним ещё невыносимее, чем было, когда он воспринимался только, как злейший враг. Предки Юнги его не поймут, небось, даже проклинают, ведь насколько же он пал, что, несмотря на отчаянные попытки сбежать от таких странных и новых для него чувств, он всё равно попал под его чары.

Может, течка и не наступит, во всяком случае омега её приближение не чувствует, может, Гуук так его испытывает, издевается. В любом случае, все последние дни Юнги думает только об альфе, анализирует его поведение, пытается понять, что между ними происходит, точнее, чего хочет Гуук. Сложно понять желания другого человека, если в своих запутался. Эти два дня Юнги не то чтобы не получил от Гуука ни одного выговора, угрозы или даже наказания, наоборот альфа выполнил его просьбу, официально разрешил быть с Маммоном и подал луч надежды на то, что у них необязательно всё может быть только через кровь и слёзы.

Прошлого не изменить, не вернуть и не подправить, а вот с будущим есть шансы. Его можно построить так, как хочется, попытаться во всяком случае, и в первую очередь перестать бояться, потому что страх ошибиться — это то, что удерживает на месте, не позволяет сделать следующий шаг. Ошибки свойственны человеку, говорил отец, так пусть Юнги ошибётся, но он хотя бы попробует.

Юнги открывает пузырёк и, перевернув, выливает его содержимое на пол. Он знает, что, возможно, пожалеет о своём поступке, но трусом он никогда не был и с высоко поднятой головой встретит свою судьбу, пусть даже из глаз её беспросветная тьма сочится.

Чимину Юнги врёт, что вылил пузырёк из-за страха, что Рин подсыпал в него яд. Чимин не допытывается, только усмехается и ложится спать.

***

Хосок Тэхёна не зовёт, а омега, раздираемый чувствами, с каждым днём всё больше чахнет. Тэхён понимает, что сказал глупость, что, возможно, не совсем правильно выразился. А ещё омега понимает, что, оказывается, не всегда стоит озвучивать свои страхи, потому что не пережившим такие же их не понять. Тэхён свою вину признаёт, но невозможность увидеть Хосока не позволяет ему попросить прощения и избавиться от камнем внутри сидящего чувства, что он его, возможно, потерял. Первый день Тэхён боролся с обидой на Хосока за его навеки теперь уже высеченное на задворках памяти «я тебя убью». Но сейчас уже омега скучает, от каждого визита смотрителя вздрагивает и всё с надеждой на дверь смотрит, что господин его вызовет, и они поговорят.

Сегодня вечером он уходит к себе рано, ложится в постель и пытается уснуть, потому что сон — единственное время, когда можно не вести войну у себя в голове без возможности выговориться. Он долго ворочается на простынях и, наконец-то, вымотанным неприятными думами, впадает в спасительный сон.

Хосок нарочно не вызывает омегу, даёт ему время понять свою ошибку, себе перестать злиться. Хосок понимает, что был резок и с удовольствием бы забыл тот разговор. Он безумно скучает, но в то же время сразу же бежать к нему сам себе запретил, благо сейчас в Иблисе из-за слухов о грядущей войне дел много, и он может занимать свою голову чем-то ещё, кроме невероятно красивого парня, которого сам же обидел.

Сегодня лимит исчерпан, Хосок без него больше не может, и сам же решает эту пытку прекратить. Всё, что альфе нужно — это положить голову на его колени, и пока он будет играть с его волосами, послушать его пение, которым омега в последнее время часто его радовал. Тэхён действует на Хосока, как лучшее успокоительное, а его объятия для него — дом, где всегда тепло и хорошо. Хосоку пора уже вернуться домой и прижать так быстро завоевавшего его сердце омегу к груди.

Он сам идёт в гарем, запретив смотрителю будить омегу, проходит в его покои и останавливается у постели, любуясь тем, как красиво светится его неприкрытая из-за жары кожа под пробивающимся в окно лунным светом. Альфа подходит ближе, не сдерживается от соблазна прикоснуться и легонько проводит ладонью по спине, спускаясь к округлым ягодицам.

— Мой господин, — сонно бормочет парень и, резко приподнявшись, не веря смотрит на альфу. — Простите мне мою глупость, — боясь, что не успеет и он опять уйдёт, выпаливает Тэхён.

— Уже простил, — усмехается Хосок и притягивает его к себе. — Я очень сильно скучал, — целует в макушку, но Тэхён, обвив руками его шею, тянется к губам.

Они падают на постель, забывшись в сладком поцелуе, и Хосок впервые в Идэн проводит ночь не в своих роскошных покоях, а на узкой кровати омеги, которого зато можно не выпускать из объятий.

***

Юнги, закончив с садом, бежит на задний двор, мечтая поужинать, ибо урчащий желудок оглушает даже мысли, как его останавливает стража и требует идти за ними к господину.

«Только не это, только не делай ничего такого, что заставит меня пожалеть о решении. Молю тебя, не ломай пока только ещё зарождающуюся надежду», — мысленно молит Гуука парень, не понимая, что он натворил и почему его вызывают.

Альфа сидит в одном из залов первого этажа перед расстеленной скатертью и, протянув кубок, ждёт, когда прислуга наполнит его вином. Увидев Юнги, Чонгук хлопает по отделанной бархатом подушке рядом, и омега, без слов поняв его, подходит и опускается на неё.

— Не хочу ужинать один, — подтаскивает к нему тарелку Гуук и взглядом указывает на неё прислуге, которая сразу же начинает подкладывать омеге еду.

— Вы бы могли ужинать со своими воинами, — всё ещё не понимая, как воспринимать странное приглашение на ужин, мнётся Юнги.

— Я неправильно выразился, — усмехается Гуук и протягивает ему свой кубок. — Я хочу ужинать с тобой.

Пить из кубка правителя огромная честь. Юнги прекрасно знает все правила этикета и обычаи, но всё равно не принимает его и продолжает подозрительно коситься на отделанный драгоценными камнями кубок.

— Нельзя отказываться от такого проявления внимания. Ты ведь из хорошей семьи, должен знать правила, — так и держит в руке кубок альфа.

— Я знаю этикет, — бурчит Юнги, тянется к кубку и, сделав глоток, возвращает ему.

Юнги старается не смотреть на блюда, которыми заставлена скатерть, но у него не получается, и омега буквально давится слюной. Тут и запечённая прямо на углях рыба, жаренный на вертеле ягнёнок, цыплёнок в медовом вине, вымоченные в густом бульоне лепешки, жареные кусочки теста, запах которых сводит с ума. Гуук внимательно наблюдает за лицом омеги и жадным взглядом, которым он рассматривает блюда.

— Ты ведь не можешь без угроз, так что не поешь с каждого блюда, что тут есть — я объявляю голодовку всем слугам дворца, — усмехается альфа. — Твоя гордость тебе жить мешает, пойми уже и не всегда давай ей волю, потому что порой она просто неуместна.

Юнги долго подбирает слова, чтобы ответить, а потом, махнув рукой, показывает слуге пальцем на ягнёнка. Слуга сразу же разделывает мясо и наполняет его тарелку. Юнги Гуука два раза просить не заставляет, он пробует всё, хвалит цыплёнка и, довольный и сытый, отодвигает тарелку.

— Ещё немного, и я лопну, — делает глоток вина омега и только сейчас замечает, что единственный кусочек мяса, который положили альфе, так и не съеден.

— У вас, мой господин, аппетит из-за меня пропал? — хмурится омега.

— Нет, я уже ужинал в Иблисе.

— Не понял, вы… — выдаёт Юнги и, не продолжив сразу, опускает глаза. Ясно как день, что Гуук приказал накрыть скатерть из-за него. С одной стороны внутри Юнги прямо сейчас реки радости поднимаются, за берега выходят, с другой нежелание это воспринимать — всё это секундное счастье мановением руки снимает.

— Скажи мне, — обращается к нему альфа, — чего ты хочешь?

— Простите? — искренне не понимает омега.

— У тебя ведь есть мечты?

— Были, — отвечает Юнги и отворачивается.

— Какие?

— Вам их не исполнить.

— Я и не буду пытаться, — усмехается Гуук, — потому что я считаю, что каждый сам должен быть способен исполнить свою мечту. Мы с тобой ничем не отличаемся, у тебя тоже две руки и две ноги, если ты очень сильно хочешь, ты свои исполнишь. Я просто хочу узнать тебя получше, и чтобы тебе было легче, я начну первым. Я мечтал отомстить — отомстил. Я мечтал создать империю — создал. Я мечтаю о землях от моря до моря — я это получу.

— Все ваши мысли о завоеваниях, о боли, которую вы причиняете другим, получив взамен возможность просто зачеркнуть выполненное, — грустно говорит Юнги.

— Такова жизнь — кто-то из-за чьей-то мечты что-то теряет, я не хочу быть тем, кто теряет, хочу быть тем, кто свои мечты исполняет. Ты не можешь судить меня за это, — спокойно отвечает Гуук.

— Мои мечты не так масштабны, но они не сбылись.

— О чём ты мечтал?

— Я мечтал о другой жизни, — разбито улыбается, смотря ему прямо в глаза омега. — Мечтал об альфе-воине, который был бы сильнее всех и безумно бы меня любил. Он бы забрал меня на своём могучем коне, показал бы мне мир, сражения, научил бы ещё лучше биться на мечах. Но я не любимчик судьбы, — облизывает сухие губы и тянется за вином, которое развязывает язык и которое бы пора перестать пить.

— Твои мечты сбылись, — отбирает у него кубок и ставит на пол Гуук. — Пусть немного и в извращённом виде, но ты слишком ослеплён ненавистью и злостью на судьбу, чтобы это увидеть.

— Гуук, — в комнату врывается Хосок и, бросив на омегу удивлённый взгляд, проходит к альфе. — Надо поговорить, это срочно.

— Ты портишь мне прекрасный ужин, — не отрывает взгляда от Юнги альфа, игнорируя друга.

— Речь о Ким Сокджине. Наша разведка докладывает, что он стягивает войска.

— Подожди, — поворачивается наконец-то к Хосоку и вызывает стражу. — Проводите омегу.

— Пусть я и не ел, но это был самый вкусный ужин в моей жизни, — улыбается он Юнги, который, пошатываясь, идёт за стражей.

— Теперь докладывай, — смотрит на Хосока Гуук.

— Он объявил мобилизацию, стягивает к себе войска со всех территорий.

— С чего ты взял, что он по нашу душу?

— А по чью? — удивляется Хосок. — Настолько крупные территории только у нас. Как он наш конкурент, так и мы его. Не понимаю, для кого это Сокджин будет созывать сразу всех.

— Вот выясни точно, потому что ввязываться с ним в войну, когда у меня на носу поход на Север, я не хочу.

***

Следующий день проходит весь в делах. Бао заставляет всю прислугу работать во дворце. Юнги, который после ужина с Гууком почти не спал от дум и засыпает сейчас на ходу, моет окна трёх комнат и полы на террасе и чуть не отключается в конюшне, пока кормит лошадей. К вечеру Юнги еле передвигается и с трудом держит глаза открытыми.

Чем бы омега не занимался, мысли о Гууке его не покидают. Он не просто покормил омегу ужином, он с ним общался, задавал вопросы, пытался узнать что-то новое, и Юнги совсем не знает, как на это реагировать, а сам постоянно на передний двор смотрит, его увидеть жаждет. Сегодня он раз двадцать в конюшню заглядывал, проверял, на месте ли Маммон, вернулся ли альфа во дворец. Порой, устав от диких для него мыслей, он злится на себя, ругает, что позволил мизерному проявлению доброты так затуманить свой разум, но долго не получается. Он опять ждёт его, ищет глазами и чувствует легкий шлейф запаха, который поклялся ненавидеть и без которого сейчас не может.

Юнги от усталости даже от ужина отказывается, обрадовавшись, что сегодня день купаний, искупавшись, заваливается на койку и засыпает мёртвым сном. Сон длится недолго.

Юнги просыпается в жару и по промокшим штанам сразу понимает, что это она. Чимина в комнатке нет, значит, омегу снова забрали. Юнги за друга грустить сейчас не в состоянии, он так и лежит, чувствуя, как воском в его жилах кровь остывает, густеет. Юнги течку ещё с отцовского дома ненавидит. Несколько дней ему приходилось сидеть взаперти, чтобы, не дай высшие силы, не привлечь своим запахом альф. Но в Мирасе слуги хоть готовили для него отвары, которые помогали возвращаться к нормальной жизни, а не метаться по постели, мечтая, чтобы в него вставили член. Особенно, когда все мысли об одном конкретном члене. Юнги со злостью отшвыривает нечто служащее ему подушкой и сползает на пол, придерживая ладонями уши, потому что прямо сейчас его барабанные перепонки лопнут от вовсю трубящего в рог «Гуук» воображения.

Его запах обволакивает Юнги густой дымкой, его образ под сомкнутыми веками, ощущения его рук на себе не просто мираж, а реальность, иначе почему омега следом за его ладонями сам себя поглаживает. Он поворачивается на живот, обнимает холодный земляной пол в надежде, что этот бред, ему мерещащийся, и жар отпустят, но тщетно. Перед глазами его глаза, а в них Юнги, ногами его торс обнимающий, под ним извивающийся, «глубже» молящий. Он, поскуливая, засовывает руку под резинку штанов и обхватывает пальцами свой член, в надежде сам облегчить своё состояние. Не помогает. Даже сейчас вместо своих пальцев он его представляет. Жар только распаляется, он мечется по полу, который теперь тоже раскалённый, и со свистом в который раз выдыхает проклятое «Гуук».

Впервые за четыре года, что у него бывает течка, терпеть настолько невыносимо. Острое желание его вдоль и поперёк полосует, размазывает по полу, вбивает в землю одним простым осознанием того, кого именно хочет изнывающий организм, к кому именно тянется. Юнги ползёт по лабиринтам памяти в поисках воспоминаний о смерти Джисона, об избиении плетью, обо всём том унижении, которое он прошёл благодаря тому, о прикосновении которого сейчас мечтает. Но все двери, ведущие в эти воспоминания, перед носом захлопываются, оставляя открытой только одну, заставляя холодок легким ознобом пройтись по телу — дверь в ту единственную их ночь. Юнги хочет перемотать время и вернуться туда, на пропитанные его запахом простыни, в которые его втрахивал альфа, заставляя срывать голос. Он водит по члену рукой, вспоминая то невероятное наслаждение, которое он получал, чувствуя, как он двигается в нем, как глубоко проникает, берет напором, доводя Юнги до граничащего с болью удовольствия. Омега всхлипывает, вспоминая его пальцы, мечтает их в себе почувствовать, теряет грань между реальностью и воображением и всё равно не в состоянии кончить, бьётся лбом о пол.

Юнги уверен, что кончит, только его взгляд на себе почувствовав.

Вот она простая истина — омега нашёл своего альфу. Никого, кроме него, не хочется. Ни о ком, кроме него, думать не получается, более того, чувствуя идущий со двора запах других альф, Юнги начинает подташнивать.

Терпеть сил больше нет, всё нутро лижут языки пламени, а Юнги даже до костра не дошёл. Он встаёт на ноги и, несмотря на лёгкое головокружение, держась за стены, идёт на выход. Неважно, как это расценит Гуук, неважно, что даже сейчас одурманенный течкой разум предупреждает о том, что омега окончательно сдался, Юнги должен упасть в его объятия или умрёт. Гуук прав, гордость порой неуместна, и сейчас Юнги его хочет, значит, пойдёт и возьмёт то, что по законам природы принадлежит именно ему.

Выйти на улицу было плохой идеей, Юнги будто оказался под водопадом запахов, каждый из которых омеге сейчас отвратителен. Он уже подходит к передней террасе, как сталкивается со стражей, обходящей территорию. Юнги приходится зажать нос, потому что ещё секунда, и от запаха двух альф его вытошнит прямо под ноги. Стража, не дыша, обходит омегу, о котором прекрасно осведомлена, и второпях скрывается в саду, не желая, поддавшись инстинктам, спровоцировать господина и за пару минут сомнительного удовольствия лишиться жизни.

Юнги останавливается у бассейна, делает глубокий вдох, надеясь хоть немного поймать запах костра, который облегчил бы его состояние, и видит, как к нему из дворца идёт парень из прислуги.

— Ты бы альфу нашёл или выпил бы что, — морщит нос парень. — Куда это ты в таком виде собрался?

— Тебя это не касается, — обходит его Юнги и замирает от брошенного в спину:

— Если ты пошёл своей вонью господина привлекать, то не выйдет. У омеги господина течка, поэтому к нему нельзя.

Юнги не оборачивается к парню и поднимает голову наверх, чувствуя на себе взгляд. На балконе пятого этажа стоит смотрящий прямо на него Рин. На балконе, выходящем из спальни Гуука.

Юнги чувствует, как расходятся мраморные плиты под его ногами, мечтает провалиться вниз, позволить им заживо похоронить себя, лишь бы не чувствовать эту концентрированную полосующую подреберье боль. Вся его сила и сдержанность лопаются вмиг, как тончайшее стекло, которое крошками оседает в лёгких и при каждом вдохе раздирает их изнутри. Омега разворачивается и, ничего перед собой не видя, превозмогая своё состояние, идёт обратно к баракам. Он заходит внутрь, закрывает дверь и, подтащив трёхногий стул, им её подпирает. Мало ли, кто на запах придёт. Пусть и Чимин раньше утра не возвращается, Юнги не откроет. Ему нужно время, потому что тот, кто чуть смерть не пережил, побои и жуткую боль проглотил, унижения выдержал, от одного вида Рина на балконе альфы, который только дорожку к его сердцу вытоптал, сломался.

Он тяжелым мешком валится на пол рядом с койкой и прикрывает ладонями лицо.
Возбуждение уходит на второй план, сейчас Юнги кусок оголенной плоти, кровоточащей от обиды, ведь альфа, которого он признал своим, к которому сам пошёл сделать первый шаг, сейчас в своих покоях с другим омегой. Юнги уверен, что Гуук его чувствует, знает, что у него течка.

Но он Юнги не выбрал.

Юнги хотел попробовать, он решил воспользоваться течкой как предлогом, даже руки к нему протянул, но ему их безжалостно обрубили. Идиот, поверивший в лучшее. Идиот, который вылил настойку и решил, что можно попробовать. Выпей он эту настойку, и через два мучительных осознания проходить бы не пришлось.

Первое, что Гуук его альфа, и второе, что ему на него плевать. Больно от обоих.

Внезапно Юнги слышит шум со двора, подтягивает колени к груди и, обняв их, прислушивается. Запах. Это его запах. Словно всё это время Юнги и не дышал, только сейчас он чувствует, как раскрываются его лёгкие, как впускают в себя горьковатый запах костра, ему кажется, он даже треск дров слышит. Его запах, словно дым, вползает внутрь, увеличивается, ещё немного, и вытеснит все остальные. Юнги обеими ладонями рот зажимает, чтобы не дать себе даже звука издать. Его трясёт, комната перед глазами плывёт, все чувства обостряются, Юнги кажется, он шелест травы идущий из сада слышит.

Юнги сильнее всего, и даже своей сущности.

Пусть всё нутро омеги в диком припадке бьётся, своего альфу почувствовав, к нему стремится, Юнги чугунными цепями сам себя обматывает, даже шелохнуться себе запрещает. Гуук ошибается, если думает, что омега после увиденного, из-за своего состояния к нему поползёт, в его объятия бросится. Юнги до крови язык прикусывает, вкусом и запахом крови чужой, в данный момент ненавистный запах затмить пытается. Не срабатывает. За его дверью костёр разгорается, и омега сам бы в него головой нырнул, до угольков бы обгорел.

Ведь с ней всегда так, кто-то из двоих в другом дотла сгорает, а второй только сильнее становится.

Юнги громко всхлипывает, с горечью осознав, что сгоревшим в их случае будет именно он. Короткий стук в дверь, выдернутая из Юнги душа, взамен неё всего его наполняющий, до боли знакомый, безумно желаемый, отчаянно сейчас необходимый голос:

— Юнги, открой дверь.

========== Потому что это ты ==========

   Комментарий к Потому что это ты
   Governors - Is This Love
https://soundcloud.com/governorsmusic/is-this-love
Из тех песен, которые стоит прослушать до конца.
— Юнги, пожалуйста.

Дверь с той стороны толкают, но она только поскрипывает, не поддаётся.

— Уходи, — с трудом собирает иссякающую в присутствии альфы силу Юнги и, взобравшись на койку, натягивает на себя износившееся покрывало, будто так его запах не просочится, будто из-под него его достать будет невозможно. — Я пошёл к тебе, — говорит омега, сжимая сводящую судорогами челюсть. — Я переступил через гордость. Я пошёл к тебе, потому что это ты. Это всегда был ты. Это моё наказание, и я его принял.

Гуук молчит, стоит, прислонившись лбом к подгнившей двери, и чувствует, как сердце в груди ходуном ходит. Юнги говорит то, о чём он и мечтать не мог. Говорит надрывно, точно всхлипывает, и вместо радости альфа горечь омеги чувствует. Он разделяет его обиду, пока сам не понимает на что, скребётся о дверь в жажде его увидеть, успокоить и продолжает неслышно его имя повторять, прощение за всё, что уже совершил и ещё совершит, просить.

— А ты… — доносится треснутый голос Юнги. — Вернись к тому, от кого и пришёл.

— Юнги, я только что прибыл во дворец, я даже Маммона в конюшню не завёл ещё, — не понимает альфа. — Открой эту дверь, прошу тебя.

Чонгук, вернувшись в Идэн, уже с самых ворот почувствовал, как сладко пахнет ночной воздух. Он этот запах из тысячи узнает, он в нём с первой встречи в Мирасе утонул, только на него и реагирует. Так пахнет его мальчик. Тот, кто не просто покорил его своей красотой, а поразил в самое сердце своей громадной и неиссякаемой силой.

Чонгук ломал его искуснее своего главного палача. Ломал не только кости, а стержень, ради которого из родных земель забрал. Он отнял у него всё, заставил пачкать тонкие изящные пальцы, которые только поцелуями покрывать, в навозе, вынудил голодать, терпеть оскорбления, но так и не смог заставить смотреть в пол. Так и не смог заставить подчиниться. Никогда не сможет. Юнги отлит из самого прочного металла — не согнуть, не сломать. Гуук видит в нём себя, своё отражение, свой путь, который он сам прошёл за почти что двадцать лет, а Мин Юнги за пару месяцев. Чонгук нашёл в Мирасе не только успокоение и прощение от отца, он нашёл там своё сердце, бьющееся в груди маленького омеги, способного своим светом ослепить даже многотысячную армию. Ломая его, он ломался сам. Нехотя, стиснув зубы, сам из себя титановые кости вынимал, скелет деформировал, на то, что никогда бы не принял, глаза закрывал, уступал. Бесился, пытки придумывал и с каждым страданием и криком омеги сам совсем немного, но умирал.

А сейчас стоит перед дверью, которую с петель снять способен, и молит, потому что с Юнги только так, жаль, что он так поздно это осознал.

— Юнги, я очень хочу, чтобы ты сам открыл дверь. Я ведь не уйду.

— Уйдёшь! — выкрикивает омега. — Мне это всё не нужно. Я признаю, что ошибся.

Слова бьют похлеще пощечин. Гуук себе больнее делает, про себя их повторяет. Он отворачивается, окидывает взглядом двор, пытаясь успокоить подкатившее к горлу сердце, которое из него Юнги живьём своим «я ошибся» выдирает, и вновь липнет к двери.

— Хорошо, я уйду, — совладав с собой, отвечает альфа. — Будь по-твоему.

Юнги слышит отдаляющиеся шаги и только выдыхает, как мощный удар в дверь заставляет её разлететься в щепки, а призванный её удержать стул бьётся о стену. Юнги, вскрикнув, бросается в угол и в шоке смотрит на стоящего перед ним мужчину.

— Я не уйду от тебя никогда, никуда, пусть даже не двери, а стены между нами стоят, — останавливается в пяти шагах от него, ближе не подходит, ещё больше пугать омегу не хочет. — Я заложил им основу, а ты их утолщаешь. Но даже если ты не хочешь мне помогать их разрушать, я сделаю это сам. Потому что ты мой омега. Потому что никогда ранее я не хотел ничем обладать настолько сильно, как тобой, пусть даже я знаю, что это невозможно, ты ведь птица, ты свободен, но я буду рядом. Я хочу быть тем воином, о котором ты мечтал.

Юнги смотрит на него, впитывает каждое слово, не двигается. Он даже про возбуждение, про изнывающее по ласке тело забыл, он его слушает, хочет, чтобы не умолкал. Последнее предложение альфы в висках пульсирует, омеге кажется, он не выдержит, с так давно ему незнакомым, а сейчас разом на него обрушенным чувством радости не справится.

— Меня зовут Чон Чонгук, я из рода воинов Мираса. Люди знают меня как Гуука, называют Дьяволом. Я никогда ни к чьим ногам не шёл, я никогда никого ни о чём не просил, но я пришёл к тебе и я прошу тебя протянуть мне руку.

Юнги шумно сглатывает и убирает руки, вцепившиеся в свои колени, молчаливо снимает оборону, но мост не опускает. Чонгуку уже неважно, он путь сам проложит. Он подходит к нему медленно, нагибается и, не встретив никакого сопротивления, поднимает омегу на руки и сразу прижимает к себе.

— Перестань внюхиваться, — улыбается альфа, — я не могу пахнуть другим омегой, только если потом, я был на учениях.

Юнги смеётся над собой, что сам себя сдал, кладёт голову на его плечо и чувствует, как напряжённое тело расслабляется, млеет в его объятиях. С омегой на руках Гуук выходит из барака и, пройдя мимо склонивших голову стражников и конюха, уводящего Маммона, идёт ко дворцу.

— Так и должно было быть, — усмехается про себя поздно выбежавший во двор Биби. — Ты должен был войти в Идэн на его руках.

Юнги обвивает руками шею Гуука, зарывшись лицом в плечо, вдыхает и вдыхает, будто если остановится, то умрёт от удушья. Он считает его родинки, смутно припоминает, что такое уже было, он уже был в его объятиях, лежал, уткнувшись в эту шею, и воспоминания эти точно не с той единственной их ночи. Юнги оставляет всю боль, страдания, горечь в бараке, он на его руках по-новому дышать учится, первые шаги в новый, пока ещё неизведанный мир ощущений делает. Омега словно впервые видит дворец, рассматривает увешанные гобеленами стены, покрытый изразцами потолок, считает лестницы. Наконец-то он видит дверь в покои Гуука, в место, где они смогут остаться наедине, без чужих взглядов, осуждений, зависти, просто двое, которые вечность друг к другу шли и дошли.

Гуук даже на постель его опускать медлит, не то чтобы с кем-то, ни с чем омегой делиться не хочет, стоит у кровати, прижимает к себе, губами по щеке, по шее водит. Юнги сам через голову рубаху снимает — через ткань его прикосновения обжигают, кожа к коже — и омега в пепел превратится, но сгореть не боится. Он, наконец-то, чувствует прохладу шёлка под лопатками, не отпускает альфу, ближе притягивает. Гуук и не пытается отстраниться, сразу к простыням его прижимает и тянется к столько времени испытывающим его терпение губам. Он целует его жадно и глубоко, так, как никогда ранее не целовал, лижет его губы, душит омегу своим напором, сам задыхается. У Юнги всё тело будто иголками усеяно, но он сам в альфу вжимается, сам их глубже в себя вдавливает. Каждый нерв скручен в тугую спираль, каждый выдох шрамом на чужой коже пролегает, им больно от этой близости, но боль эту можно вечность терпеть, лишь бы навсегда так сердце к сердцу невидимым мечом прибитыми остаться. Юнги плакать хочется от шквала эмоций, на него обрушившихся, сделать секундную паузу, прислониться лбом к сильной груди и навзрыд зареветь, потому что невыносимо, потому что болит под грудиной так, будто её голыми руками вспарывают и сердце в длинных пальцах зажимают. Юнги себе в этом признаваться не хочет, Чонгуку тем более не скажет. Он не озвучит то, как ему невероятно хорошо с ним, как одними прикосновениями он вместо потолка над головой звёздное небо видеть заставляет, с каждым поцелуем омегу сильнее делает, своими объятиями, как самой защищённой крепостью, обводит.

Чонгук захлёбывается в своих ощущениях, камнем на дно идёт, но продолжает, зарывается в него, «умру, не отпущу» себе твердит. Жажда власти, земель, рабов рядом не стоит с жаждой эти губы сутками целовать, переплетать их языки, чувствовать вкус жизни. Чонгука с такими ощущениями не знакомили, ему про них даже не рассказывали, он не видел такого, не слышал, и уверен, что заболел. Дьявол Востока заболел ангелом с Юга, и эта болезнь неизлечима. Он пришёл к его ногам, голову склонил, и сейчас отчётливо понимает, что всё, ради чего боролся, — бессмысленно, всё, к чему шёл, — потеряло свой вкус, всё, чего он хочет, — он нашёл в его объятиях. Никаких торопливых действий, никакой спешки, не в этот раз. Он обнажает его тело медленно, сантиметр за сантиметром кожу открывает, от нераскрывшегося бутона лепестки срывает, покрывает поцелуями. Юнги чужого неприкрытого восхищения даже стесняется, тянется за простыней, но альфа его останавливает:

— Ты настолько прекрасен, что нет в мире такой парчи, которая была бы достойна твоё тело прикрывать.

Юнги смотрит в его глаза, верит его словам, успокаивается, расслабляется, больше стесняться не думает. Чонгук покрывает поцелуями его бёдра, Юнги, раскинув руки по бокам, простыни комкает, от ласк кончить боится, но сам приподнимается, сам за его руками, губами, как по карте, следует. Когда альфа языком меж ягодиц проводит, Юнги будто раскалёнными спицами вдоль позвоночника пронзают, он выгибается, «я так больше не могу» — надсадно хрипит. Юнги его тела не хватает, Чонгук всё ещё в одежде, и омегу это раздражает. Альфа его прекрасно понимает, приподнимается и, раздевшись, вновь к себе прижимает.

В душной, погружённой в полумрак комнате, температура, как в степи в полдень. Воздух раскаляется, трещит, от трения двух тел искры идут, и пусть даже сейчас вся кровать загорится, двое на ней не остановятся. Юнги в чёрные, как ночь, волосы зарывается, плотно за альфой ноги сцепляет, без слов молит. Чонгуку самому тяжело, изнывающий член требует внимания, ему омеги мало, хочется сразу и всего, чтобы по своей коже растереть, в себя впустить, вылизать с ног до головы, испить до дна, как и грозился. Юнги его жажда даже пугает, в глазах напротив пламя только разгорается, а он уже волдырями покрывается и прекрасно понимает, спасение от огня только в самом огне. Он трётся мокрой от смазки задницей о простыни, злится, что альфа медлит, не подозревает, как в Чонгуке чугунные решётки одна за другой под натиском зверя лопаются. У Юнги в голове картинки, которыми отец ад описывал, его прямо сейчас, словно на вертел насадив, на медленном огне поджаривают, но если ад так хорош, то он в самое пекло отправиться готов.

Юнги притягивает его к себе, только глаза в глаза хочет, каждую эмоцию видеть, каждый вдох ловить. Чонгук в нём, его язык у него во рту, пальцы будто до самого дна достают, он двигает ими так, что в омеге кости гнутся, по ним кровь, как густой мед, сползает. Чонгук нависает сверху, придерживает руками его за бёдра и медленно толкается. Член легко по смазке скользит в растянутого парня, а Юнги жмурится до белых пятен перед глазами, что есть силы вонзается ногтями в его плечи, лишь бы не умереть от ощущения их единой целостности. Он распахивает глаза на миг, ловит губами не вырвавшийся вздох, тонет в бескрайнем ночном небе напротив. Альфа смотрит прямо в душу, насаживает на себя, заставляет задыхаться от напора, и Юнги не знает, от чего кончает: от этого взгляда или от члена, в нём двигающегося.

Чонгук не понимает, как он держится, как не срывается, лицезрея эту присущую только богам красоту, которая сама для него объятия раскрывает. Он уверен, его зверь сам с трепетом к омеге относится, впервые это он альфу в узде держит, а не наоборот, как обычно. Юнги, как самое лучшее вино, которое пить только медленно, каждый глоток на языке перекатывать, позволить вкусовым рецепторам забиться в эйфории и только потом проглотить, сразу потянувшись за вторым глотком. Этого омегу ещё долго усмирять придётся, только больше никаких сломанных крыльев — Юнги прекрасен с ними за его спиной. Чонгук замедляется, вновь к его губам тянется, омега в поцелуй улыбается. Рваное дыхание одно на двоих, пошлые шлепки, мокрые поцелуи, полумрак комнаты, где, смешиваясь, два запаха создают один, отныне шлейфом преследующий обоих.

Чонгук мнёт его молочные ягодицы, толкается так сильно, что кровать к окну двигается, точно двинулась, Юнги уверен, он напор не выдерживает, как кровати-то выдержать. Его размазывают по простыням, заставляют принимать любую форму, то он щекой в них вжимается, то балки считает, то вообще под собой альфу видит, сам им управляет. Юнги, как расплавленный воск, по нему растекается, глохнет от шлепков, от хлюпающих звуков, от собственных стонов, сердца, над ним бьющегося, и умирает, воскресает, чтобы вновь умереть. Он кончает уже который раз, уже на сухую, но всё равно стоит Чонгуку его коснуться, моментально вспыхивает под его ладонями, плавится. Чонгука много и мало, жизненно необходимо. На Юнги живого места нет, везде его отпечатки, но альфа хочет ещё, пристально рассматривает, где не успел, целует, кусает. Юнги гладит чужую вспотевшую спину, просит сильнее, Чонгук ухмыляется, радуется, что не он один так сильно оголодал, сажает его на себя, придерживая под ягодицами, трахает и трахает. Омега сильнее скрещивает на его пояснице лодыжки, плотнее в себя его вжимает, до дна принимает, своей жадностью в Чонгуке новые костры разжигает.

Они лежат на самом краю пропасти, не сделав шаг, уже маски скидывают, оставляют свою наигранную ненависть во вчерашнем дне и ныряют друг в друга с головой. У них никогда не будет только одного чувства, им в любовь-ненависть вечность играть, потому что они друг друга настолько сильно, что ненавидят. Настолько глубоко, что у этой любви-ненависти нет дна, до самого конца, до крышки гроба, которая заслонит их солнце. Жизнь для них двоих — сплошная мгла, где им только на голос друг друга идти. Она бездонная яма, из которой вместо канатов любимые руки их вытянут. Жизнь — ледяная пустыня, где обретя свой костер, они друг в друге греться будут, а если сгорят, то дотла, по-другому их не учили, по-другому они и не умеют.

Кажется, Юнги отключается, остаётся на постели, погребённый лавиной неведомых доселе чувств, но даже из-под них умудряется, его в себе почувствовав, растянуть губы в кошачьей улыбке и вжаться носом в ямку меж ключиц, задыхаясь, пока альфа в него кончает, пока водит членом по вытекающей сперме и смазке, словно заталкивая её обратно в него.

 — Я хочу кушать и хочу купаться, не знаю, чего я хочу больше, — лежит на его груди отдыхающий омега.

— Можно одновременно, — целует его в макушку Чонгук. — Любое твоё желание я исполню.

— Потому что у меня течка?

— Потому что это ты, — зовёт прислугу альфа и требует подготовить купальню.

Чонгук нехотя выпускает омегу из объятий, успокаивая себя тем, что это ненадолго и, встав на ноги, накидывает на себя халат. Он кутает Юнги в покрывало и, взяв на руки, идёт на выход. Омега удобнее располагается в его объятиях, щекочет своим дыханием его шею и улыбается, когда альфа похлопывая по его заднице, требует сидеть прямо и не скользить вниз. Чонгук входит в купальню, где суетятся слуги и опускает его на пол.

— Я сам, — ловит он пытающегося залезть в ванну Юнги. — Скажи, что ты хочешь кушать.

— Шарики из теста с медом, — не задумывается омега.

— Принесите то, что он назвал, а ещё всё сладкое, что есть, и вино.

Прислуга, поклонившись, удаляется, а Чонгук, распутав Юнги из покрывала, вновь берёт его на руки и осторожно опускает в ванну. Стоит воде покрыть утомившееся после любовных ласк тело, как Юнги прикрывает веки, и блаженный стон срывается с его губ. Чонгук, скинув халат, и сам в неё садится, сразу подтягивает омегу к себе и ковшиком начинает черпать из ванны воду и поливать ей его.

Юнги сидит к нему спиной, прислоняется головой к его груди и наслаждается тёплой водой, струящейся по усеянной засосами коже. Слуги ставят заваленные нарезанными фруктами и десертами подносы вокруг ванны и разливают вино. Чонгук всех отпускает, решив лично обслуживать омегу. Юнги разворачивается лицом к нему и, открыв рот, принимает из рук Чонгука десерт, о котором столько времени мечтал. Он, прожевав выпечку, проглатывает, тянется за вторым, но сперва получает поцелуй.

— Знал бы ты, как я тебя ненавижу, — набитым ртом говорит омега. — За всё, не буду перечислять.

— Я ни о чём не жалею, — играет с его мокрыми волосами Гуук. — Кроме наказания за побег и кинжала в Мирасе. Ты был мне врагом там, я не испытывал к тебе жалости, тут ты был непослушным, вздорным, кто не боялся меня оскорблять при моих подданных, и опять же, ты был всего лишь пленником, — продолжает поливать его водой и массирует плечи. — Если вернуться обратно, я бы поступил так же, потому что мы были друг другу никем.

— Ты ужасный человек, — слизывает сироп с его пальца Юнги, нарочно медлит, видит, как густой патокой затапливает чужие зрачки похоть.

— Возможно, — говорит Чонгук, следя за его манипуляциями, — и я не изменился, более того, не изменюсь. Ты будешь моим единственным исключением.

— Какая честь, ваше высочество! — фыркает Юнги. — Твоя заносчивость порой раздражает.

— Запомни, что на «ты» мы с тобой только наедине, — Юнги ёжится от блеснувшего лезвием холода в чужих глазах, но медленные поглаживания горячей ладони на его спине сразу успокаивают. — Научись уважать мои желания, я буду уважать твои, — целует его в уголок губ альфа. — В Идэн много правил, и тебе придётся им следовать, но в то же время у тебя будет власть, которой доселе обладали только трое альф в этом дворце.

— Течка кончится, и ты выкинешь меня в гарем, — кривит рот омега.

— Я очень хочу, чтобы ты не возвращался в конюшню, чтобы жил в гареме.

— А я не хочу быть гаремным омегой, — отворачивается от поднесенного к губам десерта наевшийся парень.

— Ты не считаешь, что рано думать о том, чтобы заключить брак? — пристально смотрит на него Чонгук. — Ты больше, чем простое увлечение, я не отрицаю, но этого мало для брака. Конечно, если ты забеременеешь, мы заключим брак сразу же, потому что ты родишь следующего правителя.

— Чего? — давится возмущением Юнги. — Я не собираюсь за тебя и детей тебе рожать тоже! — бьёт ладонями по воде.

— Мне нужен наследник, — ловит пытающегося отползти в противоположный угол омегу Чонгук и обнимает.

— Пусть тебе его другие родят!

— Я хочу от тебя, — с трудом сдерживает улыбку, любуясь чужим возмущением, альфа. Злить Юнги порой очень весело, он собирается весь, обрастает колючками и смотрит лисьими глазками так, будто одним только взглядом в человеке дыры проделает.

— Не собираюсь!

— Иди сюда, — притягивает к себе вновь пытающегося вырваться парня Чонгук и глубоко целует. — А чего ты хочешь?

— Серьёзно? — растерянно смотрит на него Юнги.

— Что?

— Просто никто у меня никогда не спрашивал, чего я хочу, даже Джисон или отец, — понуро отвечает успокоившийся парень.

— Привыкай, что я буду спрашивать, — улыбается альфа.

— Хочу посмотреть на битву! — загорается омега.

— Это небезопасно, — мрачнеет Чонгук. — Чего ещё?

— Я хочу увидеть отца.

— Хорошо, может и отправлю тебя, но только на пару дней.

— Но я не могу, — опомнившись, уводит взгляд Юнги.

— Почему?

Юнги молчит, не озвучивает, что не хочет представать перед отцом гаремным омегой. Чонгук сам понимает, не переспрашивает.

— Что ещё?

— Хочу полностью заняться дворцом.

— Кроме гарема, ты можешь делать, что угодно, даже менять состав слуг.

— А без гарема никак? — получает ещё один поцелуй омега.

— Никак. Я правитель, а гарем показатель моей власти и мощи, он должен быть.

— Тогда можно и мне гарем из альф? — хлопает ресницами Юнги.

— Не про­воци­руй ме­ня, чертёнок, — ку­са­ет его в пле­чо Чон­гук и, при­под­няв, медленно опус­ка­ет на свой член.

Стоны Юнги эхом отражаются от стен наполненной паром комнаты. Он лижет свои губы, задерживает язык на верхней, выманивая зверя из своего логова, с которым познакомился за эти ночи, сам альфу распаляет. Юнги не хочет нежно и медленно, он хочет дико и безудержно, чтобы Чонгук вновь скинул эти цепи, вгрызся в его плоть, доставляя граничащее с болью удовольствие. Альфу два раза просить не надо, он и так уже на самой грани. Чонгук ловит его язык губами, впивается в ягодицы пальцами и, резко приподняв, заставив воду вылиться за бортик, вскидывает свои бёдра, трахая омегу на весу. Юнги сцепляет руки в замок на его шее, грязно выругивается от особо глубоких толчков и, откинув голову назад, отдаётся ему до последней капли, теряя в его объятиях рассудок. Когда Чонгук делает перерыв, омега сам се­бя его чле­ном тра­ха­ет, бесстыже улыбается прямо в глаза, направляя его в себя пальцами. Чон­гук при­дер­жи­ва­ет его ру­ками, не поз­во­ля­ет упасть в во­ду, вы­бива­ет всё но­вые сто­ны, разбавляет воду каплями своей крови, стекающими вниз по лопаткам, пока Юн­ги по­лосу­ет ногтями его плечи, умирая от ошеломительного оргазма, после которого словно заново рождается.

— И последнее, можно мне Маммона? — лениво тянет выдохшийся омега.

— Нельзя.

— Так я и знал, — Юнги засыпает в его руках, пока Гуук, обсушив его тело и вновь завернув в покрывало, несёт его в спальню, которую слуги прибрали.

Юнги просыпается только к вечеру следующего дня таким голодным, что готов съесть быка. Гуука в комнате нет. Ночью они трахались даже после купальни. Юнги периодически проваливался в сладкий сон, но даже сонным к его рукам тянулся, сам бёдрами вперёд подавался, ласку просил. А сейчас растекается по постели, как воск со свечи, и даже голову с трудом поворачивает. Он так и лежит, раскинув руки и ноги, пару минут в постели, а потом в комнату, постучавшись, входит Биби.

— Вставай, через два часа ужин, а ты не готов, — суетится Биби.

— Что за ужин? — ноет обессиленный парень.

— Господин приказал накрыть ужин в главном зале для вас двоих, я должен тебя подготовить. Я вообще должен был тебя подготовить перед ночью, но он сам вломился. В этот раз я сделаю свою работу, — твёрдо заявляет Биби.

— Что готовить-то? — не понимает Юнги.

— Вставай! — уже кричит мужчина, и омега, кутаясь в халат, покорно следует за ним.

Юнги полчаса отмокает в ванне, потом его натирают маслами, подводят глаза сурьмой, вдевают в уши длинные серьги, украшенные жемчугами, а на запястья надевают золотые браслеты. Юнги одевают в чёрную отделанную кружевами кофту и шелковые шаровары.

— Почему одежда не красного цвета? — лукаво улыбается Юнги.

— Чтобы не надоело, — отвечает Биби и хлопает в ладони, подзывая слуг.

Юнги спускается в зал один, категорически отказавшись от сопровождения, и под ласкающую слух ненавязчивую мелодию, наигрываемую музыкантами, идёт к сидящему на полу на подушках альфе. Юнги опускается на подушки рядом. Гуук, который, стоило омеге войти в комнату, взгляда с него увести не мог, не стесняясь прислуги, сразу притягивает его к себе и целует. Пока Юнги шёл к нему, альфа не дышал. Мягкий свет многочисленных свечей, которыми заставлена комната, отражается на украшениях омеги и его мерцающей коже, играет в ворохе отросших, ниспадающих на лоб шелковистых волос — Чонгук словно видит перед собой божество. Он до конца не верит, что эта потрясающая красота принадлежит ему, чувствует, как в нём жадность поднимается, с трудом с порывом спрятать, от людских глаз скрыть, справляется. Юнги никуда выпускать нельзя, потому что в случае чего Гуук не только свои войска, но всю империю ради него положит. Чонгук его, как зеницу ока, беречь будет, никому даже взглядом касаться не позволит.

 — Ты так красив, что я не знаю, что тебе подарить, чтобы это сравнилось с твоей красотой, — поглаживает нежную кожу на щеке. — Мне нужно отправиться в новые земли, развязать новые войны, может, так я найду камень, который был бы достоин твоей красоты.

— У меня уже есть самый красивый камень из всех, мой господин, — сам потянувшись за его кубком и, пригубив вина, отвечает омега. — Он цвета вашей крови, и он прекрасен.

— Ты ведь его выбросил? — хмурится альфа.

— Неа, — жуёт виноградинку проголодавшийся парень.

Чонгук приказывает начать обслуживание, а сам, нагнувшись, ещё раз целует омегу, собирает виноградный сок с его сахарных губ.

— Дела не ждут, мне пришлось тебя оставить, а ты ещё так сладко спал, — говорит Чонгук. — Если ты проголодался, приказывай, чтобы тебе накрывали, не жди меня.

— Я поел у Биби, но я опять хочу, — хихикает Юнги. — И потом, посмотрел бы я на тебя, если бы тебя всю ночь трахали, ой, простите, — прикусывает язык омега, косясь на прислугу, наливающую вино, — мой господин.

Чонгук хмурится, но ничего не говорит.

— Ты не знаешь, как там Чимин? Можешь, пожалуйста, узнать? — тихо спрашивает Юнги обслуживающего их знакомого парня, а тот, побледнев от тяжелого взгляда альфы, отходит.

— Трудно тебе будет привыкать, — говорит Гуук, сам наполняя его тарелку.

— Я опять сделал что-то не то? — опускает голову Юнги.

— Во-первых, ты не просишь, ты приказываешь, во-вторых, разговаривать со слугами тебе не пристало, — угрюмо отвечает альфа.

— Я сам тоже слуга, — бурчит Юнги.

— Ты им никогда не был, — усмехается Чонгук. — Какую бы грязную работу ты не выполнял, ты делал это с высоко поднятой головой и с грацией королей. Я любил за тобой наблюдать. Я просто надеюсь, что Биби тебя быстро научит манерам, присущим Идэну.

Ужин заканчивается в спальне Чонгука, где Юнги, комкая простыни, выгибается, жадно раскрывает рот, впиваясь в его губы за поцелуями, сам подаётся назад, насаживаясь на член, пока Чонгук вжимает его грудью в простыни, заставляя пачкать их его спермой. Юнги седлает альфу, нагнувшись, вылизывает его горло, кусает соски, играет с ними языком.

За эти нескончаемые дни, кажущиеся омеге одной длинной ночью, он настолько осмелел и раскрепостился рядом с альфой, что сам проявляет инициативу, не стесняется своего тела и своей ненасытностью и дикостью Чонгука к себе железными гвоздями прибивает. Он скачет на его члене, не давая себя притянуть и поцеловать, дразнит альфу, соблазнительно двигает бёдрами и каждый раз, когда Чонгук приподнимается, подаётся назад. Альфа всё равно ловит капризничающего омегу, сосёт его распухшие губы и, не больно отшлепав по аппетитной заднице, вновь заставляет терять рассудок от своего члена внутри. Чонгук двигается размашисто и грубо, выходит до конца и вновь одним толчком до упора погружается, заставляет омегу охрипшим голосом уже умолять о разрядке. Они кончают одновременно. Юнги после оргазма продолжает медленно и тягуче двигаться, с члена слезать не хочет, Чонгук и не торопится, толчками его заполняет, а потом, уткнувшись носом в его шею, тяжело дыша, приходит в себя.

Они трахаются в купальне, в зале, выставив всех, в спальне: на кровати, на ковре, у окна, где омега на подоконнике ногтями узоры на память оставляет. Они питаются только друг другом, не насыщаются, с ума сходят. Весь день Юнги отсыпается. Чонгук почти не спит, занимается делами, ездит к войскам, а потом всю ночь упивается его телом.

***

Течка заканчивается на шестой день. Сегодня, проснувшись позже обычного, Чонгук не находит омегу рядом. Вчера у Юнги уже не было течки, но они всё равно провели всю ночь вместе и уснули только под утро. Чонгук решает не злиться и не расстраиваться сразу же, а сперва найти парня и узнать, почему и куда он ушёл. Альфа выходит в коридор и идёт в зал, надеясь, что Юнги проголодался и заказал ранний завтрак, но его там не оказывается. По словам стражи, омегу видели у бараков, и Гуук чувствует, как в крови гнев разливается. Он сжимает ладони в кулаки, выходит во двор и, отказавшись от завтрака, требует Маммона. Лучше выйти в город, заняться делами, немного остыть, пока он не дал приступу ярости сделать то, что может заставить пойти трещинами их только приобретенное доверие, пусть даже уход Юнги уже его разломом покрыл. Чонгук даже вспышки ярости рядом с ним контролировать учится, сам себя от него оттаскивает, на безопасное расстояние отходит, но Юнги, кажется, ничего не ценит. Они прожили невероятные дни, тонули друг в друге, дышали друг другом, а омега снова выбрал конюшню.

Ярость понемногу рассасывается, благо парня на горизонте не видно, иначе Чонгук снова закипит. Вместо злости альфу теперь обида и разочарование наполняют. Он никогда никому не открывался, никогда никому не говорил столько, сколько сказал ему. Ни одно обещание Чонгука не останется на словах, он всё выполнит, но Юнги не захотел. Юнги всё равно сделал всё по-своему. Чонгук чувствует себя отвратительно, будто он открыл ему душу, а омега в неё плюнул. Юнги не хочет ни по-плохому, ни по-хорошему. Юнги, кажется, вообще ничего не хочет, и от этого ощущения горечь окутывает недавно приобретённое сердце, оседает на языке противным чувством разочарования. Чонгук в замешательстве, ибо как можно было так профессионально играть, так крепко прижиматься, целовать, глазами рай на земле для двоих обещать, а пустой постелью в следующее утро вновь одним чётким ударом Чонгука домой, в самое пекло ада, отправить.

***

Юнги вышел из спальни с рассветом, чтобы забежать на кухню за чем-нибудь вкусным, и столкнулся внизу с вернувшимся из купальни Рином и ещё парой омег. Рин даёт очередной обед и лично решил по меню пройтись и с главным поваром поговорить.

— Как же ты вовремя! — хмыкает завидевший омегу Рин. — Течка закончилась, пора и свои обязанности вспомнить, господ обслужить.

— Не говори так, а то сейчас расплачется, он, небось, думал, что это любовь и господин с ним вечно возиться будет, — хихикает остановившийся рядом Субин.

— Я пришёл поесть, — хмурится Юнги и проходит к столу, на котором раскладывают горячие прямо из печи лепёшки. Юнги подтаскивает к себе лепешку и, ножом разрезав её на две части, просит сыра. Прислуга послушно выходит во двор за поручением омеги господина.

— Кто ты такой, чтобы прислуге что-то приказывать? — возмущённо спрашивает Рин. — Ты даже есть нормально не можешь, у тебя нет манер! — косится он на лепёшку в руках парня. — Тебе не место во дворце, не то чтобы в гареме!

— Ты от страха легенду про течку придумал? Конкурента во мне увидел? — подходит ближе Юнги и усмехается ему в лицо. — Так вот бойся, потому что я — само очарование, а вы жуки навозные, я вас давить буду.

— Неслыханное хамство! Вызовите Бао, — восклицает Рин. — Когда уже это безобразие закончится!

— Думаю, оно закончится очень скоро, — берёт сыр у прислуги Юнги и, положив его между лепёшкой, направляется с ней вместе на задний двор.

— Просыпайся, соня, — водит горячей лепёшкой у носа Чимина омега.

— Закончилась? — трёт глаза сонный Чимин. — И ты опять сюда припёрся?

— Эй, кто так своих встречает, — хмурится парень. — Я хотел тебя увидеть, завтрак в постель принёс и своё колье забрал, — Юнги, откусив лепешку, передаёт парню.

— То есть ты остаёшься в гареме? — не верит Пак и с аппетитом жуёт хлеб с сыром.

— Ага, — кивает Юнги. — Я не могу простить сразу и всё, но я и не могу отрицать то, что этот альфа мой и делиться я не собираюсь. Вдобавок ко всему, мне очень многое надо сделать во дворце, как минимум, запретить наказывать за булочки детям, и поддержка самого Дьявола будет не лишней.

— Я понял тебя. Но я не вижу метки. Тебе будет сложно, — хмурится Чимин.

— У меня будет метка, можешь не сомневаться, — подмигивает Юнги.

— Он, видать, на тебе конкретно помешан, и это так… — грустно улыбается Чимин и умолкает.

— Как?

— Прекрасно, — задумывается омега. — Правда, это просто прекрасно, — возвращается к еде.

— Я на нём тоже. Пусть и звучит дико, но мне правда с ним хорошо, и я очень сильно скучаю, даже сейчас, хотя видел его час назад спящим, — улыбается Юнги. — Теперь пообещай мне, что дашь мне немного времени и пока будешь очень осторожным. Прошу тебя, не провоцируй его, чтобы он тебя не убил. Гуук бы меня не убил, я это понял, когда он попросил меня потерять сознание, поэтому я бесился и творил, что хотел. Но твоего альфу я не знаю, и судя по тому, что он уже успел сделать, он может тебя убить. Постарайся быть покладистее, ради меня, потому что у меня впервые в жизни появился друг, и я не хочу его терять.

— Я постараюсь, — утирает скатившуюся слезу Чимин и обнимает парня.

— Ну всё, хватит рыдать, — шмыгает носом подскочивший на ноги Юнги. — Мне надо успеть сказать Гууку, что я решил, пока он не ушёл из дворца.

Юнги бежит на передний двор и останавливается у колонн, увидев Гуука на Маммоне в окружении своих людей, двигающихся к воротам.

— Мой господин, — бежит к обернувшемуся альфе омега и, опустив голову, кланяется.

Воины, последовав примеру господина, натягивают поводья своих коней. У Гуука отвратительное настроение, Юнги это своей кожей чувствует, но не робеет, ближе к Маммону подходит и, проведя ладонью по его носу, поднимает глаза на того, кто собой солнце закрыл. — Я хотел успеть пожелать вам удачного дня, — лучезарно улыбается ему Юнги, и тучи над головой Гуука расходятся, двор снова заливает яркий солнечный свет. — Буду вас ждать вечером.

Чонгуку многого стоит не выдать свою радость от новости и от поблескивающего сгустком крови на ключицах парня камня, не дать морщине, пролегающей на лбу, расправиться, но Юнги видит улыбку в его глазах, в которых вспыхивают огоньки пламени, и, ещё раз поклонившись, идёт ко дворцу. Впервые в жизни Чонгук выходит из Идэн окрылённым и счастливым. Впервые в жизни Чонгук так сильно хочет вернуться во дворец и весь день только думает об омеге и моменте, когда, влетев в свои покои, прижмёт его к груди.

Юнги даже не переодевается, в том же халате, оставленном Биби в покоях альфы ещё в первый день течки, он открывает нараспашку двери главного зала гарема и медленно проходит через центр к стоящему у дивана Биби. В гареме поднимается недовольный гул, омеги возмущены бесцеремонным поведением.

— Биби, — нарочно громко обращается Юнги к смотрителю, а сам взглядом гарем сканирует, — я хочу лучшие покои гарема. Я ведь могу их получить, как новый фаворит господина.

Все умолкают. Тихо так, что слышно жужжание мухи, поднявшейся с блюда с нарезанными яблоками.

— Да, мой господин, — кланяется Биби, а Юнги чуть не прыскает. — Вам полагаются лучшие покои.

— Лучшие покои мои! — выходит вперёд Рин. — Они у меня, и я его фаворит.

— Боюсь, ты застрял во вчерашнем дне, — кривит рот Юнги и вновь поворачивается к Биби. — Я его покои, опрысканные змеиным ядом, даром не хочу. Найди мне самые просторные, с балкончиком, не обязательно в этом крыле, я уверен, мой господин мне позволит.

— Как скажете, мой господин, — кланяется Биби.

— Хорошего всем дня, — подмигивает омегам Юнги и, хлопнув в ладоши, требует подготовить ему ванну.

Юнги выходит из зала под абсолютную тишину, неся на голове, пусть пока ещё и невидимую, но уже ощутимую по тяжести корону.

========== Ты на меня обречён ==========

   Комментарий к Ты на меня обречён
   Чимин. Это его песня. Luhan - Medals
https://soundcloud.com/tr-n-tr-n-12/medals-ost-the-witness-luhan

Гуук останавливается перед массивной, усеянной царапинами — видимо, после особо буйных вечеров — дверью и, обернувшись на шум, замечает мальчугана лет шести, который в отличие от всех остальных горожан, которые, увидев Дьявола, поспешно покинули улицу, как ни в чём не бывало сбивает крупным камнем другие сложенные друг на друга камни поменьше. Гуук подмигивает смелому мальчугану, ловит в ответ лучезарную улыбку и, оставив своих воинов на пороге, толкает плечом поскрипывающую дверь. Альфа оказывается в завешанном заляпанными жиром и почерневшими от грязи шторами помещении, призванном, судя по всему, служить закусочной. Столы и стулья раскинуты по углам, в центре комнаты стоят пятеро воинов империи, которые, увидев господина, поклонившись, отходят в сторону.

— Трое выживших во время побега, — кивает на сидящих на полу мужчин, прислонившийся к стене со скрещенными на груди руками, Хосок. — Намджун на хвосте тех, кто вырвался из города, у них нет шансов.

— Мне доложили, их было семнадцать, — хмурится Гуук, подойдя к пленным.

— Я догнал девятерых.

— И оставил в живых только троих. Этого мало.

Хосок не отвечает. Он знает, что Гуук прав, что он никогда не рассчитывает силу, а пустив свой меч в пляс, не может остановить его кровавый танец.

— Ну что, рассказывайте, — Гуук ногой подтягивает к себе стул из-под единственного стоящего в центре стола и опускается на него, пристально разглядывая пойманных альф. — Что собрали, а главное, для кого?

Мужчины, опустив взгляд в пол, молчат.

— Вы все умрёте, это даже не обсуждается, — чешет пробившуюся щетину альфа. — Но вы не умрёте так просто и быстро. Вы не избавитесь от адских мук, которые я для вас подготовил, пока не скажете, кто вас прислал.

Альфы продолжают одними губами шептать молитвы, готовя себя к вечному покою и всем своим видом показывая, что они приняли свою судьбу. Гуук прекрасно с такими знаком. Особый вид наёмников, которые большей частью принадлежат одному племени, представители которого сами откусывают себе язык, но информацию не выдают. Их услуги стоят слишком дорого, и служат они обычно только крупным правителям и императорам. Поэтому Гуук и зол на Хосока, что трое выживших для добычи информации — слишком мало, хотя не было такого, что он не смог развязать кому-то язык, и этим его развяжет.

— Хорошо, — вздыхает Гуук и, хлопнув по стоящему рядом столу ладонью, резко встает на ноги.

Он подходит к вжавшимся в стену мужчинам и, схватив за шкирку первого, рывком поднимает его и толкает на стол, продолжая придерживать за ворот рубахи, чтобы он с него не упал. Гуук неуловимым движением руки достаёт кинжал и со всей силы вонзает его в плечо издавшего дикий вопль мужчины, прибивая его к столу.

— Повторяю вопрос: кто вас прислал? — протягивает руку Чонгук, и один из его воинов в спешке кладёт в его ладонь свой кинжал. Мужчина пытается дотянуться до своего плеча, продолжает вопить и дрыгает ногами, а Гуук вонзает второй кинжал в его бедро.

— Я не задеваю жизненно важных органов, ты будешь умирать от потери крови, а она не так уж быстро и вытечет, ведь я не достаю кинжалы. Ответь на мой вопрос, и третий кинжал будет в твоей глотке, и твои мучения закончатся, — обходит стол Гуук и, подойдя к несчастному, нагибается к его лицу. — Я не прикажу найти твою семью, не заставлю твоего омегу ради безопасности твоих детей обслужить моих воинов, а после всё равно их на его же глазах убью. Скажи, — шипит в ухо и протягивает руку за ещё одним кинжалом.

 — Дьявол, — брызгает слюной обезумевший от боли мужчина.

— Я слушаю, — усмехается Гуук и, обеими руками обхватив рукоятку кинжала, вонзает его во вторую ногу. — Кто вас подослал?

Мужчина теряет сознание.

— С тобой всё ясно, — окинув его бесцветным взглядом, подходит к оставшимся сидеть на полу двум альфам Гуук. — Мне нужен расплавленный свинец, — поворачивается он к своим воинам, и один из них выбегает наружу. — Зальём остальным глаза и уши, раз уж кинжал вас не пугает. Только вопрос запомните. Кто вас выслал?

— Я скажу, — подаётся вперёд один из мужчин и сбрасывает руку придерживающего его за плечо товарища.

— Не смей! — кричит на него друг и, схватив за горло, душит.

— Я проходил через пытку свинцом, мне хватило! — отталкивает его решивший выдать информацию, и задрав рукав, демонстрирует уродливые глубокие ожоги, покрывшие руку ниже локтя. — Я лучше умру.

Воины Гуука разнимают вцепившихся друг в друга мужчин.

— Умрёшь, предатель, — кричит второй, и умолкает навеки, прибитый к стене мечом Хосока.

— Это Чжу, — говорит мужчина Гууку, поглаживающему лезвие своего кинжала, вынутого из его товарища, испустившего дух на столе.

***

Чонгук, толкнув дверь, оказывается на залитой солнцем оживлённой улице, улыбается всё ещё продолжающему играть в камни мальчишке, который, завидев воина, забыл об игре и любуется его поблёскивающими доспехами. Альфа идёт к Маммону и в сопровождении своих воинов покидает улицу. Хосок даже не утирает капающую с его меча кровь и, убрав его в ножны, пнув отсечённую им же голову, тоже покидает закусочную.

— Я был почти уверен, что это Чжу. Сокджин бы сперва сам навестил, у него другие методы, — Чонгук подносит к губам чашу с кумысом, а потом, нагнувшись вперёд, отрезает своим кинжалом кусок мяса от нанизанного на вертел ягнёнка.

Воины ужинают прямо в поле после очередных учений. Гуук, Намджун и Хосок сидят во главе расстеленной на траве скатерти.

— Чжу сильный противник, — тыльной стороной руки вытирает жир с губ Намджун. — Но не думаю, что ему нас победить в открытом бою.

— Во-первых, Чжу не играет открыто, — жуёт мясо Гуук. — Во-вторых, мне главное, чтобы он не объединился с Сокджином, тут я буду рассчитывать на то, что последний любит действовать один, а ещё больше любит получать всю славу.

— Необходимо продолжить чистку, город напичкан тараканами, я в этом не сомневаюсь, — ложится на траву сытый Хосок.

— Продолжайте держать уши востро, и в городе пусть все будут начеку. Пока мы не будем покидать Иблис надолго. Посмотрим на расстановку сил, — поднимается на ноги Гуук. — Ты, — кивает Хосоку, — отвечаешь за разведчиков и наёмников, дави всех. А ты, — поворачивается к Намджуну, — за наших, которые работают в стане врага. Хочу доклады о любом шаге Чжу и Сокджина. К походу готовиться продолжим, сроки немного сдвинем.

Альфа идёт в сторону привязанного к столбу и жующего траву Маммона и, похлопав его по шее, взбирается на коня.

Солнце теряется за горизонтом, оставляя за собой кроваво-красное полотно и заставляя всех хоть на долю секунды поднять к нему поражённый красотой взгляд. Гуука ни закаты, ни рассветы больше не завораживают. Он пришпоривает коня и, оставляя за собой и своими воинами клубы пыли, уносится в сторону городских ворот. Правителю Востока пора увидеть того, чьи губы ярче самого кровавого заката Империи черепов.

***

Юнги не заметил, как задремал, лежа в остывающей воде в купальне правителя, но его из сладкой дремы за миг вывел любимый, просачивающийся в открытые поры запах.

— Мой господин, — тянется к бортику ванны омега, просясь на руки.

Юнги неважно, что альфа в доспехах и он его намочит. Ему важно, что судя по всему Гуук только вернулся во дворец и сразу же нашёл омегу. Юнги с трудом удаётся ликующий визг сдержать, он никак не привыкнет к такому вниманию со стороны правителя.

— Мне начинает казаться, что ты выбрал меня только, чтобы купальней пользоваться, — Чонгук, нагнувшись, вытаскивает его из воды, кутает в поднятое со скамьи полотенце и сразу прижимает к себе.

— Вы меня раскусили, мой господин, — хихикает омега. — На самом деле запах конского навоза настолько мне в нос забился, что сколько бы я не купался, я всё равно его чувствую, вот и пытаюсь отмыться.

— Ты пахнешь засахаренными сливами, — поглаживает его высеченные словно из мрамора скулы альфа. — По утрам ты пахнешь свежим молоком, обожаю тебя нюхать, пока ты спишь. Сейчас ты пахнешь мной, и для меня нет запаха слаще. Когда ты мажешься маслами, то запах цветов и сливы создают такой сексуальный шлейф, что я хочу тебя сожрать. Хотя я всегда этого хочу, — омега вскрикивает от неожиданности, когда Чонгук, придерживая его под ягодицами, поднимает на руки.

— Ты ужинал? — мурлычет ему в ухо Юнги, пока Гуук по коридору несёт его к лестнице.

— Уже приступаю, — целует его влажные волосы альфа.

— Я серьёзно, — обвив руками его шею, жмурится от удовольствия Юнги. — Я скажу, чтобы тебе накрыли, ты покушаешь, потом я сделаю тебе массаж…

— Я ужинал в поле, — плавится от его заботы и нежности Чонгук, — но от массажа не откажусь.

В спальне Юнги накидывает на себя красный шелковый халат, принесенный посланным Биби слугой, берёт пузырёк с маслом и взбирается на кровать, сидя на которой, стягивает с себя рубашку Чонгук. Альфа ложится на живот, и омега, взобравшись на него, щедро вылив в ладонь розового масла, начинает массировать мощную спину.

— Как ты тут обживаешься? — притянув под голову подушку, спрашивает Чонгук.

— Пока не особо, — бурчит Юнги, надавливая на позвонки. — В гарем не выходил, сижу у тебя, но часто бегаю в свои покои, смотрю, как мне их обставляют. Завтра уже будут готовы. Кстати, спасибо тебе, что выделил мне такую роскошную спальню.

— Чего? — приподняв голову, удивлённо смотрит на него Чонгук.

— Ну, ты об этом и не знал, но я выбрал себе покои по соседству с твоими, — кусает нижнюю губу парень и моментально оказывается под вжавшим его в постель мужчиной.

— Ты лиса, — проводит языком по месту укуса Чонгук.

— Я лисёнок, — обхватывает его лицо ладонями омега и раскрывает губы, сразу же утонув в долгом и глубоком поцелуе, не понимая, как так сильно можно скучать по человеку, если только утром с ним расстался. — Тебе же не жалко?

— Ничего для тебя не жалко.

— А Маммона не дал, — фыркает Юнги, поглаживая сильные плечи.

— Хочешь, возьму тебя на охоту и покатаю на Маммоне? — ловит его пальцы и целует по одному альфа.

— Хочу! Хочу! — выбирается из-под него и хлопает в ладони Юнги. — Очень хочу. Буду жить ради этого.

— Всё-таки ты смешной, — нежно улыбается ему Чонгук и вновь ложится на живот, позволяя омеге взобраться на себя и продолжить массаж. — И удивительный. Я ещё не сделал тебе подарков, жди их к утру, но ты и не просишь у меня драгоценности, а так радуешься охоте. Что ты за омега такой?

— Я люблю драгоценности тоже, но охоту больше. Драгоценностям радуешься один раз, когда их получаешь, а воспоминания об охоте проносишь через всю жизнь. Меня отец брал, но я уверен, это не сравнится с тем, что ты мне покажешь.

Юнги сильнее надавливает на напряжённые мышцы и, нагнувшись, целует в шею прямо по линии роста волос. Чонгук сверлит взглядом обнаженное из-за соскользнувшего халата бедро и, резко развернувшись, ловит омегу в объятия.

— Хочу тебя, — раскрывает его халат и, стянув с парня, нападает на тело, по которому изголодался. Он растирает омегу, словно пепел меж своих ладоней, отпечатывает его на простынях, впитывает в себя его запах, стоны, дыхание. Заставляет его задыхаться от ощущений, сам от одного взгляда на него на куски распадается и только в его же руках в одно целое собирается. Чонгук родился в огне, вырос, пробираясь от костра к костру, назвал себя пламенем, а в золу от одних прикосновений тонких пальцев превращается.

Юнги лежит выдохшийся на его груди, на все вопросы только мычит, ноет, что альфа все силы забрал, грозится Маммону пожаловаться, и тот непременно его с седла сбросит. Чонгук любуется тем, как на обнаженной коже его засосы и укусы расцветают, а омега пальцами по его руке водит, старый шрам от ожога, полученного в Мирасе, разглядывает.

— Было очень больно? — приподняв голову, смотрит на него Юнги.

— Это был последний раз, когда я испытывал боль, — пытается убрать руку, но Юнги не отпускает.

— Но у тебя много шрамов, вот под грудью даже поглубже будет, — не отстаёт омега, хотя прекрасно видит, что альфе тема неприятна.

— Больше я боли не чувствую.

— А так? — щипает его в бок Юнги, сморщив нос, следит за непоколебимым лицом. Чонгук с трудом сдерживает улыбку. — А вот так? — кусает его в плечо, и альфа, смеясь, ерошит его волосы.

— Мне больше не будет больно, — притягивает его к себе Гуук. — Не старайся.

— Больно бывает не только от ранений, — кладёт голову на его грудь Юнги, — поэтому больше не говори так.

Пару минут они лежат в тишине, слушают размеренное дыхание друг друга, наслаждаются покоем.

— Мне надо выдвигаться скоро на Север, и я очень не хочу оставлять тебя, — прерывает тишину Гуук.

— Так возьми меня с собой! — приподнимается на локтях Юнги.

— Не сходи с ума, я не буду так рисковать.

— Ну, а зачем тебе в поход? — грустно спрашивает Юнги. — Ты самый сильный правитель на этих землях, тебя все и так боятся, твои дворцы забиты несметными богатствами. Почему тебе мало?

— Дело ведь не только в богатствах и землях, — тянет его обратно на себя и прижимает к груди Гуук. — Я обладаю армией в пятьсот тысяч человек. Если я не буду развязывать войны, я свою армию не прокормлю. В мирное время такую армию содержать тяжело, а без неё я останусь без головы. Поэтому в этот раз я иду не за землями, я их просто заберу в придачу. У моих войск мечи в ножнах ржавеют, а солдаты всё угрюмее с каждым днём. Война на пару месяцев делает их счастливыми и сытыми.

— Ты же не сможешь вечно воевать, — не понимает Юнги.

— Смогу. Я хочу весь мир, и мне ещё столько предстоит завоевать.

— Похоже на жадность, — мрачнеет омега.

— Нет, абсолютно неверное утверждение. Это не жадность, это желание двигаться. Я ставлю цель, а достигнув её, я стремлюсь к новой. Нельзя стоять на месте, не заметишь, как корни пустишь, в землю врастешь, а потом уже не вырваться.

— Не вижу ничего плохого в том, чтобы пустить корни.

— Это неплохо, но зачем торопиться? Если доживу до преклонного возраста, стану немощным, остановлюсь. А пока меня ждёт весь мир. Мои сыновья будут править четырьмя сторонами света. Я для них их подчиню.

— Ты со всеми своими омегами так разговариваешь? Рассказываешь им свои мысли, — вдруг спрашивает Юнги.

— Они даже имени моего не знают, а ты ревнуешь, — целует его в уголок губ альфа. — Из-за тебя у меня теперь и гарем чисто символичен.

Гуук уходит с рассветом, а Юнги, проспав ещё пару часов, просыпается от визита Биби, заявившего, что покои готовы. Радостный омега соскальзывает с постели под пристальным взглядом Биби, разводит руки, пока прислуга надевает на него шёлковый халат.

— Подарок от господина, — привлекает внимание Юнги остановившийся на пороге слуга, в руках которого две небольшие шкатулки. Омега кивает, разрешая мужчине войти, и тот, поставив шкатулки на тумбочку, поклонившись, покидает спальню. Юнги поднимает покрытую золотистыми изразцами крышку первой шкатулки и с восхищением смотрит на усеянное изумрудами колье-чокер и длинные серьги.

— Господин очень щедрый, — улыбается Биби, любуясь сверканием камней в руках парня.

— Мне очень нравится, — еще раз рассмотрев украшения, захлопывает шкатулку Юнги.
— Интересно, а там что? — тянется ко второй.

— Господин передал, чтобы вы выбрали из этих камней те, которые нравятся больше всего, — говорит Биби.

— Зачем? Он из них что-то мастерам закажет? — Юнги с разинутым ртом смотрит на разноцветные драгоценные камни в шкатулке.

— Выбери, то есть выберите, — исправляется Биби, — он хочет сделать сюрприз.

— Когда мы наедине, можно обращаться на «ты», — улыбается ему Юнги. — Пусть пока стоит тут, я вечером выберу и тебе покажу, — откладывает шкатулку.

Юнги выходит из спальни и, немного пройдя, вслед за Биби проходит в свою новую комнату. Омега останавливается в центре спальни и с восхищением рассматривает её убранство. Большая кровать посередине не намекает, а открыто показывает, что спать в ней он будет не один. Кровать покрыта тёмно-синим сатиновым покрывалом, завалена набитыми гусиным пухом подушками. На неё, струясь, ниспадает полупрозрачный синего цвета балдахин, отделанный по краям оборками. Тяжёлые шторы, закрывающие окно и выход на балкончик, тоже синего цвета, Юнги настаивал именно на своём любимом цвете. В углу комнаты стоит большое зеркало, так же в спальне есть массивный сундук для одежды, стол с серебряными, отделанными растительным орнаментом подсвечниками, мягкое кресло и комод.

— Двое альф за дверью — твоя личная стража, — отрывает Юнги от созерцания Биби. — Они с тобой везде, кроме территории гарема, так что привыкай, что за тобой будут ещё две тени. Вся твоя еда пробуется и проверяется так же, как и еда правителя. Прошу воздержаться от приёма любой пищи, если тебе её не подаёт твой личный слуга. Так же в твоём распоряжении будет личный лекарь и, как понимаешь, я.

— Прекрасно, — подходит к окну Юнги. — Теперь я могу заниматься делами дворца, а то только ем и сплю, — задумывается.

В дверь стучат, и через минуту в неё заходит Тэхён. Биби, оставив омег, покидает спальню.

— Я рад, что ты пришёл, — приглашает парня присесть Юнги.

— У тебя красиво, — с восторгом рассматривает комнату Тэхён.

— Мне тоже нравится. Как там в гареме? По мне скучают? — усмехается Юнги.

— Лучше и не появляйся, — садится с ним рядом Тэхён. — Ваши все на нервах, гадают, что будет. Я сам в общий зал особо не хожу, большей частью у господина бываю.

— Слушай, вот ты говорил, что у тебя любовь, чуть не утопился из-за него, — резко меняет тему Юнги. — А ты у него единственный?

— Да, но не знаю, надолго ли, — грустно отвечает Тэхён. — Он ничего мне не обещал и не должен по идее, но я точно знаю, что если однажды он вызовет к себе другого — это разобьёт моё сердце.

— Господин, вы просили воды от Чимина, — доносится крик с той стороны двери, и Юнги, спрыгнув с кровати, бежит к выходу. Омега, поругав стражу, хватает Пака за руку и втаскивает в спальню.

— Не просил, но счастлив видеть тебя, — обнимает его Юнги.

— У меня комната была красивее, — хмыкает Чимин, оглядывая спальню, нарочно дразнит друга.

— Простите, ваше высочество, но я тоже не из бедной семьи и привык спать в шелках, — Юнги осекается, заметив погрустневшего Тэхёна. — Чимин — мой друг, — знакомит он парней.

— Я видел тебя в гареме, — улыбается Тэхён Чимину. — Омега с меткой, обслуживающий не меченых.

— Она у меня не по собственной воле, — хватает яблоко из блюда на комоде Чимин и плюхается на постель.

— Неважно, она будет вечно держать тебя на плаву и считается гарантией того, что ты на ступень выше всех остальных омег гарема. А ты, — поворачивается к Юнги, — стал первым омегой Идэна.

— Как и ты, ты же фаворит своего господина, — не понимает Юнги.

— Да, так и есть, наверное, — разглаживает ладонью невидимые складки на постели Тэхён. — Я счастлив, что встретил его и очень сильно боюсь потерять.

— У тебя нет метки? — подползает к нему Чимин.

— Нет, — опускает голову Тэхён. — Наверное, рано о ней думать.

— Да плевать на метку! — Юнги не нравится упадническое настроение Тэхёна. — Тебе ведь хорошо с ним здесь и сейчас. Вот и живите вместе, перестань думать о завтра, оно ведь, может, так никогда и не наступит. Я в таких вопросах конкретен. Сегодня мне хорошо — я доволен, а завтра я буду думать о завтра. А теперь предлагаю отметить мои новые покои за обедом в саду втроём.

— Я же не смогу, — ноет Чимин.

— Ты будешь обслуживать якобы и сядешь с нами, я всё решу, — заверяет его Юнги.

— В гарем пока не собираешься? — подходит к зеркалу Тэхён и поправляет волосы.

— Завтра или послезавтра, надо морально подготовиться, чтобы опять в этот гадюшник нырнуть, — отвечает Юнги и просит всех на выход.

Обед проходит весело. Омеги много смеются, делятся историями из жизни и расстаются только к вечеру.

Чимин прощается с парнями и впервые с момента пребывания в Идэн с прекрасным настроением направляется на передний двор узнать у смотрителя, чем ему дальше заниматься. Омега застывает на месте, увидев стоящего с двумя воинами у фонтана Намджуна. Первая мысль — это спрятаться, но поздно, Чимин чувствует на себе взгляд, и трусливое желание сбежать вмиг испаряется. Всё прекрасное настроение улетучивается, и его место занимает первобытный, неконтролируемый страх, который собирает все внутренности парня в комок и заставляет дрожать. Чимину кажется, что сделай альфа к нему шаг, и он от нервного напряжения отключится. Они спят вместе, часто ужинают, он долгими ночами вжимает его в свою постель, ломает любую оборону и берёт, не спрашивая разрешения, бывает так близко, как никто никогда ранее не был, но омега его всё так же до сводящих судорогой конечностей боится. Чимин, вроде, держится, даже отвечает порой, взгляд не убирает, но каждая следующая секунда в обществе этого альфы — титанический труд, каждое его движение или слово — это трещины на, вроде бы, стальном панцире, из которых кровь омеги хлещет. Намджун мажет по нему бесцветным взглядом, вновь возвращает внимание к воинам, а Чимин всё так же направленный в самое нутро взгляд чувствует, как бы под ним не рассыпаться, думает. Он с трудом отлепляет ноги от земли и, плюнув на смотрителя и задания, направляется на задний двор. Стоит омеге повернуть за угол, как он пускается в бег, пусть и на пару часов спасает себя от демона, высасывающего его душу.

Тэхён, все еще улыбаясь после чудесно проведённого времени, идёт в свои покои, как через арки на террасе видит сходящего с коня во дворе Хосока. Омега, развернувшись, идёт обратно во двор и, выйдя на улицу, прячется за колонну.

— Я тебя вижу, — усмехается Хосок, остановившись по ту стороны колонны.

— А я не прячусь, — медленно обходит её, двигаясь к нему, парень и оказывается между колонной и Хосоком.

— Кое-кто пил без меня вино, — мажет губами по его альфа. — Много вина.

— Кое-кто выпил целый кувшин вина, — хихикает Тэхён и сильнее цепляется за мужчину, когда тот, перекинув его через плечо, направляется во дворец.

— Кое-кого надо срочно наказать, — прямо на ходу шлёпает его по заднице Хосок.

Хосок стоит у кровати, снимает доспехи и одежду, Тэхён лежит обнаженным на животе на смятом покрывале и внимательно следит за ним.

— Я обедал с новыми фаворитами других господ, — притягивает к себе подушку омега.

— Я рад, что тебе есть с кем общаться и ты не скучаешь, — присаживается рядом успевший снять только рубаху Хосок и медленно поглаживает аппетитную задницу.

— Я всё равно скучаю, — тихо говорит омега.

— Что мне сделать, чтобы ты не скучал? — Хосок нагибается и оставляет поцелуи по линии позвоночника парня.

— Проводить со мной больше времени, — поворачивается к нему лицом Тэхён и, приподнявшись, обхватывает руками его шею. — Потому что я скучаю по моему господину.

Хосок валит его на кровать и, положив голову на его грудь, прикрывает веки.

— Я рассказывал вам про себя и своё прошлое, и может, я не имею права просить о таком, но я тоже хочу больше знать о вас, — несмело говорит Тэхён, играя с его волосами.

— В моём прошлом нет ничего светлого или даже интересного, — усмехается Хосок. — Я сирота, который выживал за счёт воровства. Я думал, что не доживу до шестнадцати или доживу, но без рук, но всё равно воровал, потому что когда хочешь есть, неважно, что тебе за это могут отрубить руку. Потом я встретил того, кто стал моей семьёй. С ним вместе мы и построили империю, с ним вместе её и расширим. Вот такая вот у меня скучная жизнь, — приподнимается альфа и с трудом сдерживает смешок. — Настолько скучная, что ты даже заснул, — он встаёт на ноги и, достав из комода покрывало, осторожно укрывает спящего парня, а сам ложится рядом.

— Ты мне очень важен, — убирает со лба русые волосы и нежно касается его губами, — настолько, что это меня пугает. Я не могу говорить об этом, потому что не приучен, не знаю как, потому что столько, сколько я с тобой в своей голове общаюсь, я в жизни ни с кем не разговаривал. Я не могу рассказать тебе, какие чувства во мне вызывает одна твоя улыбка, но я борюсь с собой и однажды скажу тебе, что чувствую. Завтра я поведу тебя в Иблис, покажу тебе город, который отстроил сам. Раньше меня интересовало только одобрение Гуука, теперь мне важно и твоё. А пока спи, мой любимый жасминовый мальчик.

***

Чимин заканчивает подметать передний двор, напевает придуманную самим же мелодию и мечтает о миске горячего супа. Намджун следит за ним с балкона. Альфа, облокотившись о перила, вот уже минут двадцать как стоит на балконе и наблюдает за омегой, который даже двор подметает так грациозно, будто танцует. Чимин порхает между арками, собирает метлой в кучки листья, рисует на вымощенном камнем дворе известные только ему узоры. Намджун, следя за ним, сам улыбается, чувствует, как только рядом с ним бьющееся сердце своим стуком в ушах отдаёт, а ощущение счастья наполняет каждую клеточку тела. Это счастье мгновенно меркнет, стоит Намджуну увидеть подошедшего к Чимину парня. Внезапная дикая злость накрывает альфу тяжелой волной, размазывает огни фонарей, лицо омеги, всё превращает в одно сплошное белое пятно. Намджун впивается взглядом в парня, но из-за пульсирующей в висках ярости и пелены злости перед глазами ничего не видит. Он так сильно зажимает под пальцами мрамор, что кажется, он витиеватыми трещинами покрывается. Будто бы всю радость и хорошее настроение Намджуна одна улыбка Чимина не ему испариться заставила. Намджун им управляет, вся его жизнь от него зависит, захочет, как мошку меж пальцев задавит, но Чимин не ему улыбается, в альфе камень за камнем вся его стойкость рушится, столб пыли после себя оставляет.

— Я ведь попросил тебя прихватить ведро, чтобы листья в него собрать, — недовольно бурчит Чимин, косясь на Хошина, альфу двадцати пяти лет, с которым часто попадает на одни поручения.

— Может, мне нравится, когда ты корчишь недовольную моську, — смеётся над ним Хошин.

— Придурок, — пытается разозлиться Чимин, а в итоге, не в силах скрыть улыбку, обходит его и сам идёт за ведром.

Намджун провожает его тяжелым взглядом, а потом, оттолкнувшись от перил, скрывается в своих покоях.

***

После секса Чимин всегда отползает, засыпая, беспокойно спит, потому что всё время себя контролирует, его касаться пусть даже во сне — себе запрещает. Намджун больше омегу не привязывает, боли не причиняет, даже грубость свою в узде держит. Чимин каждую ночь, стиснув зубы, терпит, пока альфа утолит свою жажду, а потом лежит в ожидании разрешения покинуть спальню. Намджун, может, и изменил тактику, может, стал куда мягче себя вести, но в Чимине ничего не меняется — он всё так же его ненавидит, к себе через силу подпускает и мечтает навеки покинуть проклятый Иблис.

Этой ночью он резко просыпается, почувствовав, как крепко его держат в объятиях, и, будучи всё ещё сонным, отталкивает мужчину, поздно поняв, что не стоило. Намджун не выпускает, более того, сильнее к себе прижимает и на попытки вырваться оставляет на тонких запястьях уродливые синяки. Намджун свою одержимость ему насильно навязывает, буквально в глотку пихает и, прикрыв своей ладонью его рот, заставляет глотать. Чимин его одержимостью давится, в кровь горло раздирает, но не глотает, стоит альфе его отпустить, сразу выплёвывает.

— Ты мой, — кусает его подбородок, каждое слово на нём уродливыми ожогами оставляет. — Моим и умрёшь. Ты хоть немного уже знаешь мой характер, и если ты порой забываешь, что принадлежишь мне, то подходи к зеркалу, — тяжелым, как молот, взглядом его ломает, — посмотри на буквы на ключицах и освежи память, — проводит ногтем по потускневшим инициалам, — или мне стоит всего тебя ими исписать?

— Это пройдёт, мой господин, — разбито улыбается омега. — Когда-то у вас это пройдёт.

— Это никогда не пройдёт, — нависает сверху альфа и давит на его колени, чтобы ноги развёл. Чимин кусает щеку изнутри до крови, но разводит.

Намджун уверен в том, что говорит. Не пройдёт, потому что он одержим не просто его телом. Намджун не хочет его только трахать, он сидит у его постели ночи напролёт, захлёбываясь в своей злости на омегу, что тот не хочет с ним обниматься. Он отчётливо понимает, что Чимину отвратительны его прикосновения, что омега сам себя заставляет выполнять его приказы. Намджун прекрасно всё чувствует и видит эту сочащуюся из парня ненависть, но пусть она и яд, но это эмоции — чистые, неприкрытые — большее альфа от него всё равно не получит. У Намджуна никогда так не было, утолив голод, аппетит притуплялся, и он переключался на кого-то другого, а с Чимином хочется безумно долго целоваться, вбирать в себя его запах, тепло его ладоней и до скончания времён из объятий не выпускать. Но целоваться не получается, потому что Чимин никогда не целует. Потому что это альфа давит на его рот, насильно заставляет раскрывать губы, впивается в него зубами, делает больно ему, себе, и пусть Чимин каждый бой проигрывает, но проигравшим себя чувствует Намджун.

В глубине души Намджун понимает, что омега, который ему попался, не из тех, кто примет судьбу и сам взрастит в себе чувства к тому, от кого не может избавиться, но всё равно давит. Не надеется, а заставляет, потому что если Чимин уйдёт, личное солнце альфы потухнет, и он увязнет во мраке. Намджун — воин, привыкший всё решать своим мечом и дипломатией, но с Чимином разговаривать не получается. У него вокруг толстые стены возведены, и Намджун их ломает, добирается до его тела, терзает и даже в процессе, когда омега под ним, когда ближе и глубже некуда, альфа себя всё равно на другом конце света чувствует, а Чимин новые стены возводит.

Чимин его истинный, и Намджун скорее сам собственными руками вырвет его сердце, чем позволит ему принадлежать другому. Он даже взгляды на него не выносит, не то чтобы прикосновения. Намджун настолько им одержим, что вшил бы его в себя, чтобы раз и навсегда, чтобы через стальную броню альфы до омеги никто не добрался. Он носит его имя, его метку, принадлежит его гарему, но Намджун в его глазах одно отрицание видит. Чимина долго ломать, хоть вечность, но альфа готов, потому что запах шафрана — его кислород, его голос — единственный, что он хочет слышать, а его улыбка — та самая, ради которой Намджун убивать готов. Жаль, он ему не улыбнётся. Жаль, что истинность не может заставить полюбить человека. Она в этом мире связывает души, но на большее не способна. Конечный выбор всё равно за партнёрами, и Чимин не выбирает. Он прекрасно знает, что этот альфа предназначен ему судьбой, но захлопывает все двери и окна, заливает их цементом, чтобы и лучика не просочилось, потому что омега прощать не умеет и не будет, потому что любовь может пробиться хоть через бетон, но из пропитанной кровью земли не всегда пробивается. Всё, что Намджуну остаётся — это цепи, обвитые вокруг Чимина, другой конец которых вбит в альфу. И если им суждено вечность так прожить, то он и его заставит, и сам проживёт, потому что иначе это не жизнь вовсе. Иначе Намджун не сможет.

***

Сегодня Чимин чистит главный бассейн вместе с ещё тремя парнями, среди которых и Хошин. Закончив уборку, они, весело общаясь, идут на задний двор ужинать, и сколько бы Чимин не отталкивал Хошина, тот всё равно дотягивается и зарывает в его волосы очередную ромашку, крича на весь двор, что омега нимфа цветов. Чимин смущается от такого внимания, с трудом сдерживает улыбку и продолжает отталкивать парня, пытаясь первым добежать до стола.

— Ты же нимфа, тебе нельзя ступать по земле, — смеётся Хошин и, подняв его на руки, закружив, опускает на землю.

— Идиот, — притворяется недовольным Чимин и садится за стол.

Намджун, оставив Дамира в конюшне, покидает её через передний выход.

Вечером Чимина не забирают. Омега этому только рад. Половину дня он занят уборкой, полчаса проводит в спальне Юнги, где друг вкусно кормит его десертами. Только к обеду Чимин замечает, что Хошина за всё утро ни разу не встретил, хотя они должны были вместе убирать сад. Чимин решает, что парня отослали на другое задание и продолжает заниматься своими делами. Ближе к вечеру, когда уже вся работа закончена и слуги разбредаются по своим комнатушкам, омега, который не увидел Хошина даже за столом, направляется к стоящим в стороне парням, с которыми альфа часто общался.

— Вы не видели Хошина? — останавливается в двух шагах от них Чимин.

Все три парня, вмиг помрачнев, отворачиваются и идут к баракам, не удостоив его ответом.

— Я с вами разговариваю! — кричит им в спину не понимающий Чимин.

— Иди за мной, — Чимин вздрагивает от голоса из-за спины и, обернувшись, видит одного из садовников, пожилого мужчину, который отвечает за цветы. Омега молча следует за ним, обходит дворец и останавливается у стены.

— Здесь сутки назад он стоял, — кивает на стену мужчина. — Ребята отмыли кровь, но не совсем чисто, я вижу брызги.

— Что? — не понимает Чимин и, подойдя ближе, в свете фонарей разглядывает потемневшие капли крови на белоснежной стене.

— Будь добр, не подходи ни к кому и ни с кем не общайся, ты проклят и несёшь смерть нашим детям, — зло говорит мужчина.

— Но я…

— Господин взмахнул мечом, назвав твоё имя. Все это слышали, — качает головой альфа и удаляется, оставив впечатанного в стену тяжестью медленно просачивающегося в мозг осознания омегу.

Чимин обхватывает руками голову и сползает на землю, мечтая, чтобы весь дворец рухнул и оставил его под собой, потому что вынести смерть ни в чём не повинного человека он не сможет. Человеческая жестокость не имеет границ, Чимин в этом на примере Намджуна убедился. Но вся его жестокость до сих пор только омегу касалась, он его плоть рвал, кровь пускал, кости ломал, и Чимин это выносил, даже привык, подход сменил, от боли себя спас, но оказалось, этот альфа больно, не касаясь, делает. Он Чимину душу выпотрошил, мечтать о смерти заставил, самого солнечного и весёлого омегу этого дворца в тень превратил. Он измывается над ним с хладнокровностью самого искусного костоправа, только не вправляет, по одному из живого омеги кости вынимает, отходит и любуется тем, сделает ли ещё шаг, сколько еще проживёт, на каком моменте головой земли коснётся. Чимин и так безвольная кукла, сдавшееся в его руки тело, запершее за чугунными замками своё «я», мечты и желания, уже давно не смотрящее на ворота, не ждущее ни принца, ни помощи, ни даже завтра. Намджун не останавливается, не наигрывается, он гнёт и ломает, получает открытое удовольствие от деяний своих рук. Он из Чимина только что хребет вынул, иначе почему омега ползёт, почему на ноги встать сил не находит. Он размазан по стене, окропленной чужой кровью, отчетливо в ушах предсмертный хрип Хошина слышит, он здесь не был, ничего не видел, но воспалённое сознание над ним измывается, в картинках ему короткий монолог Намджуна, лезвие меча, кожу вспарывающего, показывает. Чимин после каждого раза себе, что позже полегчает, обещал. Не легчает. В этот раз он так у этой стены придавленным к земле грузом вины останется. Для Чимина все кончено, он больше не ждёт утра, все его мечты прахом в ночи разлетелись, на ладони, с которых чужая кровь вязкими каплями вниз стекает, осели — он её по лицу своего палача размажет. У Намджуна есть власть, есть сила, но у него нет Чимина, никогда не будет, а если он этого принять не сможет, то пусть его убьёт, потому что в земле этой ночью должен был лежать омега, а не Хошин. Чимин поднимается на еле его держащие ноги и волочит себя к дворцу.

 — Мне нужен Ким Намджун, — повторяет охране в пятый раз, пока его, схватив под грудью, тащат на выход. Чимин бьётся, ломает ногти об их доспехи, черпает силу из своего отчаяния и кричит, что есть силы, называя его имя. Выбежавший смотритель дворца требует стражу пропустить парня.

— Господин распорядился.

Чимин не знает, как поднимается наверх в хорошо знакомую спальню, пролетает через лестницы, ведомый обидой, злостью, а самое главное, ненавистью, за счёт неё не расслабляется, не позволяет истощённому новостью сознанию отключиться, взять временный перерыв. Он проходит в комнату и замирает в пяти шагах от альфы. Намджун стоит напротив у тумбы с кубком в руке и внимательно смотрит на расползающегося по швам омегу.

— Ты хочешь мне что-то сказать? — подносит бокал к губам альфа и, отпив, ставит его на тумбу.

— Да, — выдыхает Чимин и подходит ближе. Намджун видит его состояние, его зверь горечь, разъедающую омегу, прекрасно чувствует, она, как плотное покрывало, двоих в комнате накрывает.

— Я хочу… — облизывает сухие губы Чимин, чувствует, как его шатает. — Хочу ножи, много ножей, хочу каждый в тебя до рукояти втыкать. Очень хочу, — лихорадочно глазами по комнате бегает, за что бы уцепиться, на ногах устоять, ищет. — Но я не смогу, — в итоге на альфу смотрит. — Потому что ты сильнее, у тебя армия, стража. Я не смогу, — подходит ближе. — Но запомни, что в день, когда ты сдохнешь, я буду праздновать, если не умру до этого. Твоя смерть — моё самое большое желание. Знай, что я ненавижу тебя настолько сильно, что продал бы душу дьяволу за возможность вырвать твоё гнилое сердце.

— Всё сказал? — усмехается Намджун и становится вплотную, удивляясь, что омега не отшатывается. — Сегодня я прощу тебе то, что ты позволил себе обращаться ко мне на «ты». Свалю это на твоё настроение.

— Ты лишил жизни невиновного, — у Чимина перед глазами от нервного напряжения комната плывёт.

— Я это решаю, — протягивает руку Намджун и касается пальцами его скулы. — На моё смотреть нельзя, касаться подавно.

— Тебя задело, что я улыбался ему? — Чимин не то чтобы руку сбрасывает, он к нему липнет, ладони на его грудь ставит, прямо в глаза всматривается. — Задело, что мне было с ним хорошо? — безумно ему улыбается. — Задело, что с тобой так никогда не будет? Думаешь, я не знаю, как ты меня рассматриваешь, как поглаживаешь по ночам? Думаешь, я не понимаю ничего? Я всё прекрасно понимаю, — разглаживает рубашку на его груди. — Но у тебя такого не будет. Никогда. Я себе язык отрежу, но тебе ничего приятного не скажу, потому что этого нет. У меня к тебе ничего нет.

— Мы истинные, — вжимает его в себя разъярённый альфа. — У тебя нет выхода.

— Неважно, тут пусто, — стучит по своей груди Чимин. — Если вскрыть, то тут одна только ненависть. Хочешь её? Она всё равно вся твоя!

— Повторяй это себе почаще, потому что ты всё равно мой омега, и хочешь ты этого или нет, ты мне и детей родишь и рядом столько, сколько я захочу, будешь, — встряхивает его за плечи Намджун, свою злость на его слова из последних сил контролирует.

— Я говорил тебе в первую ночь, — за счёт его рук на ногах держится Чимин, уже виснет, как марионетка. — Моё тело ты можешь забрать, но моё сердце — нет. Я век тебя ненавидеть буду.

— Я всё равно не отпущу тебя, даже на том свете ты будешь моим, поэтому справься со своей ненавистью, — наблюдает за трепещущими ресницами альфа. — И ещё: твоя жизнь прислуги закончена. Мне наскучила эта игра, ты возвращаешься в мой гарем.

— Я никогда не был твоим, — кричит ему в лицо омега. — Убей хоть всех альф дворца, из моей головы ты их не вытащишь. Я вместо тебя других представлять буд… — Намджун бьёт с размаху, не рассчитывает силу, на миг контроль теряет и только от брызнувшей на его лицо крови в себя приходит.

Он опускается на корточки рядом с не сумевшим удержать равновесие и лежащим на полу омегой, аккуратно убирает с его лба волосы. Чимину глаза открывать больно, он выплёвывает кровь, но она снова заполняет полость рта, вытекая уже сама на пол. Щека от боли онемела, но даже эта боль ту, которую он у стены, где умер Хошин, получил, не затирает.

— Ты на меня обречён, — нежно шепчет Намджун, проводит костяшками по щеке, встаёт на ноги, переступает через утирающего окровавленную губу парня и идёт на выход.

Пролежав пару минут, Чимин становится на четвереньки и, опираясь о кровать, поднимается на ноги. Он только делает шаг к двери, как, обхватив руками живот, вновь падает — теперь уже на колени. Омегу выворачивает скудным ужином прямо на ковёр в спальне альфы, и он больше не делает попыток встать. Чимин утирает рукавом рот и, перевернувшись на спину, затуманенным взглядом смотрит на покрытый изразцами потолок, чувствуя, как тошнота вновь подкатывает к горлу.

***

Ким Сокджин сидит на коне и с утёса смотрит на полыхающий в огне город внизу. Он любуется разлетающимся на фоне кровавого заката пеплом, ничего не слышит, протягивает руку, подставляет ладонь под чёрный дождь и размазывает его меж пальцев.

— Нам здесь больше нечего делать, — натягивает поводья коня помощник альфы.

— Красиво, — кивает в сторону когда-то крупного и развивающегося города, который сейчас покрыт густой завесой дыма, Сокджин. — Этот город сгорит дотла, и я заново отстрою его, создам новый, только мой.

— Главное, чтобы вам, мой господин, нравилось, — отвечает помощник. — Мы вынесли всё золото и драгоценности. Простите мне мою смелость, я знаю, что вы не выбираете себе омег из чужого гарема, но там двое настолько прекрасны, что достойны только вас…

— Ты будто первый год со мной, — перебивает его помрачневший альфа. — Красота должна быть безупречной, девственно чистой. Как бы те омеги не были прекрасны, они уже заляпаны чужими руками, пропитаны чужим запахом и потеряли всю свою ценность для меня, поэтому отдашь их всех воинам. Я не подбираю объедки с чужого стола, и лучше тебе это уже запомнить.

— Да, мой господин, — отвечает побледневший мужчина и, развернув коня, возвращается к разбившим на равнине внизу лагерь воинам.

========== Иллюзия счастья  ==========

   Комментарий к Иллюзия счастья 
   Tamer - Beautiful Crime
https://soundcloud.com/maxencedelesgues/tamer-beautiful-crime-marvels-d…
Утром Юнги, проводив Чонгука поцелуем у порога спальни, первым делом решает навестить Бао. Он приказывает прислуге накрыть ему завтрак на террасе, а сам спускается на первый этаж и, пройдя через длинный коридор, направляется к комнате, где Бао обычно решает все свои дела.

— Мой господин, — завидев омегу, поднимается на ноги грузный мужчина, все эти дни со страхом ожидающий его визита.

— Не утруждайся, — кивает ему на кресло Юнги, а сам опускается во второе. Он презрительно разглядывает беспорядок на столе, где бумаги лежат прямо на блюде с нарезанными фруктами, а к пятнам от разлитого и подсохшего шербета липнут локти халата альфы. — Уверен, ты знал, что я приду.

— Я ждал, мой господин, — опускает глаза побледневший мужчина.

— Ты и сам знаешь, а если не знаешь, то имей в виду, что ты и твои методы мне отвратительны, — прокручивает кольцо с крупным изумрудом на пальце омега, внимательно смотря на альфу, — но в то же время я прекрасно понимаю, что контролировать штат слуг численностью в двести человек не каждому удастся. Если оставить в стороне твои омерзительные методы, по факту ты делаешь свою работу и выдаёшь результат. Я буду думать о новом управляющем и хочу, чтобы ты об этом знал, а пока ты продолжишь заниматься тем, чем занимался, но если я хоть раз услышу про твои наказания, про то, что ты моришь слуг голодом, — хотя я узнавал, что тебе выдаётся достаточно монет на содержание штата, — то ты вылетишь с работы в мгновение ока. А если господин узнает про то, какую часть выделенных на содержание слуг денег ты присваиваешь, то, возможно, что одним увольнением не ограничится. Ты ведь знаешь, что мой господин добротой не отличается. Я понятно изъясняюсь? — откидывается на спинку кресла Юнги.

Бао, шумно сглотнув, часто-часто кивает.

— Вот и прекрасно, — поднимается на ноги Юнги и направляется к двери. — И ещё, — оборачивается омега на пороге, взглядом сканируя прибитого к креслу Бао, — дети слуг, которые проживают во дворце, помимо еды будут получать и десерты. Если кто-то нарушил правила и виновен, то я хочу участвовать в разговоре с ним и самому решать, насколько его вина доказана и заслуживает ли он наказания.

Гордящийся собой, точнее тем, что даже голос не дрогнул, омега возвращается к себе и просит выслать к нему Чимина. Ему докладывают, что Чимин больше не входит в штат прислуги, и расстроенный парень решает отправиться в гарем, надеясь застать друга там и узнать, что произошло.

Юнги долго выбирает между доставленными ему Биби многочисленными нарядами и в итоге останавливает свой выбор на сшитых из тонкой ткани чёрных штанах и бежевой полупрозрачной блузке с глубоким вырезом. Омега дополняет наряд недавно подаренным Гууком комплектом драгоценностей, позволяет Биби подвести его глаза и, ещё раз оглядев себя в зеркале, идёт вниз.

Стоит Юнги пройти в придерживаемые для него слугами двери гарема, как в помещении моментально наступает гробовая тишина, к которой он уже привык. Юнги медленно идёт к мягкому диванчику в углу, заваленному подушечками, и взглядом сканирует комнату в поисках Чимина. Омеги здесь нет. Юнги опускается на диван, просит бокал вина и с улыбкой смотрит на разглядывающих его парней. Через пару минут вокруг него собираются все омеги гарема, наперебой представляясь и пытаясь урвать хоть секунду внимания. Рин как сидел с Субином у фонтана, так и остаётся на месте теперь уже в полном одиночестве, потому что все окружающие его до этого парни собрались вокруг нового фаворита господина. Юнги быстро устаёт от нежеланного внимания и, решив дальше искать Чимина, поднимается на ноги. Он уже почти доходит до двери, как его нагоняют Рин и Субин.

— Мы можем поговорить? — просит блондин.

— О чём, интересно? — ядовито улыбается ему Юнги. — О том, что украшения, которые на мне, я стащил у тебя?

— Я не хочу говорить о прошлом, — опускает глаза Рин.

— Но будущее строится на костях прошлого, просто так его не забыть, — цокает языком Юнги.

— Я понимаю, более того, знаю, что сделал много глупостей, но я рассчитываю на твоё огромное сердце…

— Не старайся, — взмахом руки останавливает его Мин, — ты мне неприятен, а память у меня хорошая. Не будешь мне палки в колёса вставлять, и я постараюсь помочь тебе найти достойную пару, сделаешь неверный шаг — и я лично буду тем, кто подпишет твой смертный приговор.

— Я не сомневался в твоей доброте и обещаю, что прошлое осталось в прошлом, — улыбается ему Рин.

— Я прошу прощения за то, что позволял себе нелестно отзываться в твой адрес, — бурчит Субин.

Юнги, ещё раз окинув их безразличным взглядом, выходит прочь.

***

— Ненавижу дворец и дворцовые интриги, — заявляет вошедший в главный зал, где в полном одиночестве ужинает Гуук, Юнги и ленивой походкой подходит к нему.

Альфа откладывает кубок, завороженного взгляда с омеги не сводит. Полупрозрачная бежевая ткань открывает вид на тонкую шею и на словно высеченные из камня ключицы, меж которых покоится новый подарок, но даже блеск драгоценного камня не затмевает красоту парня.

— Я за сегодня так устал, как не уставал, убирая конюшню, — надувает губы Юнги и, обойдя скатерть, опускается на колени мужчины, и сразу обвивает руками его шею. — Зато я, возможно, решил вопрос с Бао.

— Я знаю, — целует его в висок Гуук, губами по щеке водит.

— Что ты знаешь? — щурит глаза омега.

— Всё знаю, — легонько целует в губы. — А чего пока ещё не знаю, всё равно узнаю, поэтому, решая что-то, сперва спроси у меня.

— Но ты ведь сам сказал, что я могу менять всё, кроме гаре…

— Я не про дворец, я про город. Ты собрался в Иблис? — тянется за кубком альфа и, отпив, приставляет его к губам омеги.

— Я узнавал у твоего помощника, сколько школ и библиотек в Иблисе, я не говорил, что выйду в город без твоего разрешения, — обиженно отвечает Юнги, глотнув вина.

— Зачем тебе это? — хмурится Гуук. — Я подарил тебе Идэн, но я не дарил тебе Иблис, поэтому убери свои красивые пальчики от моего города.

— Вы очень жадный, мой господин, — уходит от поцелуя омега и задирает подбородок. — Я просто хотел, чтобы все дети города могли посещать школы, потому что дети слуг, которые проживают в Идэн, в школы не ходят. А омег в твоём городе родители сами в школы не зачисляют, в Мирасе такого не было. Ты не можешь уделять внимание всему, и я хотел тебе помочь, но не хочешь — как хочешь, — фыркает Юнги и тянется за виноградинкой.

— И ты вот так легко сдался, — смеётся Чонгук.

— Нет, я просто решил закрыть эту тему, и потом всё равно сделать всё по-своему, ну, отшлёпаешь ты меня за это, переживу, — пожимает плечами и в следующую секунду задыхается от настойчивого поцелуя Юнги.

— Хорошо, будешь выходить в город, но минимум, с десятью стражниками, я хочу заранее знать, поэтому всегда меня предупреждаешь. Ещё какие-нибудь пожелания будут? — впечатывает его в себя альфа и зарывается лицом в ключицы.

— Да, я хотел спросить, но это скорее лично мне нужно, — откидывает голову назад, обнажая ему горло Юнги. — В Мирасе, когда мы с отцом ходили на охоту, я впервые увидел водопад. Это было настолько красиво, что я до сих пор не могу его забыть. На крыше левого крыла дворца у тебя разбита оранжерея, там гаремные омеги часто прохлаждаются. Есть ли у тебя такие мастера, которые могут создать искусственный водопад с крыши вниз? Как-то наладить такую систему? Идэн был бы прекрасен, а я бы там жил, — мечтательно вздыхает омега.

— Надо поговорить с мастерами, не знаю. Если ты очень хочешь, я подумаю, — улыбается ему Гуук. — А теперь тебе надо спать, я разбужу тебя до рассвета, мы поедем на охоту.

— Уже? — загораются глаза Юнги. — Ты не представляешь, как я счастлив! А ты не идёшь со мной спать?

— Нет, мне надо поговорить с Намджуном.

— Кстати, — перестаёт радоваться Юнги, — я знаю, что не могу вмешиваться в дела второго правителя, но мой друг Чимин, омега, который принадлежит ему, и он…

— Юнги, — перебивает его Гуук. — Ты уже сам сказал, ты не можешь вмешиваться.

— Он забрал его из прислуги, запер, убил, я ничего о нём не знаю… — отчаянно просит омега.

— Юнги.

— Чонгук, пожалуйста, забудь о водопаде и обо всём остальном, попробуй на него повлиять, он ведь твой друг…

— Иди к себе, — леденящим душу тоном приказывает альфа.

В комнате вмиг лютая стужа, в открытые окна сквозняки врываются, свечи гасят. Будто не этот же альфа Юнги только мгновенье назад обнимал и горячими поцелуями обжигал. Юнги бы многое ему сказал, может, даже истерику бы закатил, чтобы своё получить, но перед ним сейчас не его альфа, а Дьявол, тот самый, про которого он раньше от отца слышал, и тот самый, которого Гуук зовут. Юнги надо дождаться возвращения Чонгука, а пока он сбрасывает с себя его руки, встаёт на ноги и, ничем не выдавая свой страх, направляется в свои покои.

— Ты слишком мал ещё, — слышит в спину омега. — Ты многого не понимаешь, и если обидишься, я подожду, когда остынешь, потому что ты сам должен к этому прийти, и у твоих желаний должен быть предел.

— Как скажете, мой господин, — не оборачиваясь, отвечает Юнги и, проглотив обиду, покидает зал.

***

Юнги отшвыривает с кровати уже вторую подушку и, резко приподнявшись, принимает сидячее положение. Уже второй час ночи, и три часа как он вернулся в свою спальню, а уснуть не получается. Серебристый свет луны заливает комнату, отбрасывает причудливые тени на стены, на пару с грызущими Юнги мыслями мешает ему спать.

Чонгук прав. Юнги не знает, что его бесит больше: то, что альфа отказался даже говорить об этом, или то, что он прав. В глубине души Юнги понимает, что слишком многого хочет, что Намджун ровня Гууку, его брат, друг, и он не полезет к нему из-за омеги, но обидно всё равно. Если бы Юнги мог справиться с Монстром сам, то он бы альфу и не просил, но он тут бессилен, а о судьбе Чимина приходится только догадываться. Завтра, когда они поедут на охоту, Юнги даже разговаривать с Гууком не будет, в его сторону не посмотрит, будет игнорировать, холодом ему отомстит. Не надо было омегу так пугать и обратно в начало их знакомства возвращать. Не надо было опять этим леденящим душу взглядом на него смотреть и так грубо на место сажать.

Юнги поворачивается на бок, подтягивает к себе единственную оставшуюся на кровати подушку и, обняв её, наконец-то засыпает. Он недовольно похныкивает во сне, когда у него отбирают зажатую в руках подушку, но сразу перестаёт, почувствовав, как его прижимают к мощной и уже родной груди. Юнги даже глаз не открывает, удобнее устраивается и, обняв его, собирается дальше спать, как слышит:

— Вставай, чертёнок, нас ждут долгие дни охоты, и лучше выйти до жары.

Юнги, который проспал всего два часа, с трудом сползает с кровати и рассматривает принесённую прислугой для него одежду. Он благодарен Гууку, что тот не стал настаивать, как и отец, на том, что омега будет просто наблюдателем, и сейчас Юнги по внешнему виду ничем от остальных охотников не отличается. На нём сшитые из плотной кожи штаны, ноги от колен до лодыжек закрыты наголенниками, котта, надетая поверх рубашки, из плотной ткани, которая доходит до середины бедра, и пристяжные рукава к ней.

— В твоём распоряжении ножи, кинжал, лук и рог. Если потеряешься — труби, и я тебя найду, — зашнуровывает на нём тунику альфа, пока Юнги с восхищением рассматривает затянутого в чёрную кожу воина. Гуук всегда выглядит так, что у омеги дух захватывает, но сейчас, одетый как охотник, он сшибает с ног своей силой и исходящей из него волнами харизмой. Юнги, кажется, даже облизывается.

— Твой костюм красивее моего, — борется со смущением будучи пойманный Гууком омега.

— Ты и без костюма красив, — усмехается альфа. — Одна просьба: прошу быть осторожным. Мы охотимся так же, как и воюем, и все должны подчиняться тому, кто ведёт. Любое неподчинение может стоить тебе жизни.

Юнги кивает и идёт вслед за альфой во двор, где собралась малая часть сопровождающих правителя на охоту воинов. Помимо воинов омега насчитывает и десяток слуг, которые грузят в повозки шатры, утварь и всё необходимое в пути. Юнги подходит к ожидающему господина Маммону и, поздоровавшись с ним, поглаживает коня.

— Посмотришь, как я охотиться умею? — целует коня в лоб омега.

— Я запрещаю тебе целоваться с кем-либо, кроме меня, — нарушает идиллию остановившийся позади Гуук.

— Вам, мой господин, придётся смириться, — хихикает омега. — Его я полюбил раньше, чем вас… Ой, — прикусывает язык Юнги, поняв, что сказал лишнее, но поздно, Гуук всё слышал.

Альфа ничем не выдаёт своё ликование. Неловкая пауза заканчивается поцелуем в макушку, а потом Гуук приказывает конюху привести коня. Юнги всё так же зол на себя, что сболтнул лишнее, что язык его не слушается, но забывает обо всём на свете, завидев приковывающего внимание всех находящихся во дворе коня изабелловой масти.

— Красив, правда? — спрашивает Гуук, и Юнги зачарованно кивает, не в силах отвести взгляд от коня.

— Он меняет цвет, я сам был этому поражён. Когда пасмурно — он отливает серебром, когда солнечно, он словно молочного цвета. Мне из-за этого коня пришлось войну развязать, но он того стоит, потому что мой омега достоин всего только лучшего, — поглаживает животное Гуук.

— Это мне? — не веря, спрашивает готовый визжать от счастья Юнги, а потом прыгает на шею замершего, как статуя, альфы.

— Прости, забылся, — отходит от него ругающий себя за вторую оплошность Юнги.

— Я рад, что ты доволен, — улыбается Чонгук и, повернувшись к своим, приказывает выдвигаться. — Охота будет скромной, так как не запланированная, обычно мы выходим на охоту численностью не меньше десяти тысяч, а эта охота только для тебя. Поэтому заранее слуги не высланы и условий особых не будет. Пройдёшь со мной настоящую охоту. Как назовёшь коня?

— Я назову его Венус.

— Почему именно так? — спрашивает Гуук.

— Потому что любовь, — коротко отвечает омега и с помощью конюха взбирается на коня.

Вся процессия, следуя за имперскими знаменами Гуука, покидает сперва Идэн, а потом Иблис, за стенами которого к ним присоединяются остальные люди альфы. Юнги двигается рядом с Гууком по центру, окружённый многочисленными воинами.

— А ты не боишься за свою безопасность? — спрашивает омега альфу. — Очень часто правителей убивают именно на охоте.

— Сейчас я охочусь с парой сотен человек, и поэтому Хосок всю охоту будет держаться поблизости, — терпеливо отвечает Гуук. — Я смел, но не безумен.

До предполагаемого места охоты караван добирается на восьмой день. Для Юнги путь проходит интересно. Оказавшись запертым столько месяцев в пределах дворца, он будто впервые видит природу, греется под солнцем, бегает по лугам, подолгу лежит на траве, благо на дворе конец лета, а по ночам засыпает, слушая журчание воды и сверчков. Единственное, что отличает его от остальных воинов, это то, что Чонгук не разрешает садиться с ними вокруг костра во время еды, и омега кушает в шатре один, так как альфа ужинает со своими воинами. К Юнги относятся с уважением, при разговорах с ним никто глаз не поднимает, и любая его просьба сразу же выполняется.

На рассвете начнётся охота. Гууку донесли, что территория оцеплена и даже обведена верёвками, и с солнцем он первым выдвинется за добычей. Люди Гуука ещё во второй день пути разделились, и большая часть направилась вниз по реке. Они создали вокруг лесного массива живое кольцо, которое эти дни сужалось, загоняя зверей в центр, где и начнётся сама охота.

Юнги встал раньше альфы, уже сидит на коне и поглядывает на разговаривающего с воином Гуука. Ему не терпится начать охоту, он дразнит готовящихся к охоте собак и мысленно торопит Гуука.

— Помни, ты должен быть осторожным, — наконец-то взбирается на Маммона Чонгук и, пришпорив коня, срывается с места. Юнги и все остальные выдвигаются за ним.

Чонгук всё время вслушивается, запрещает кому-то шуметь, сканирует взглядом местность в поисках зверя. Юнги, который вместо того, чтобы сконцентрироваться на охоте, большей частью наблюдает за альфой, поражается тому, что Гуук напоминает ему хищника, вынюхивающего свою жертву. Внезапно Гуук останавливает Маммона, заставляя и других натянуть поводья, и, подняв руку, подаёт своим людям знак, который Юнги, конечно же, не понимает. Альфа кивает в сторону зарослей в двадцати метрах, и в следующую секунду туда спускают шестерых псов, и Юнги испуганно вскрикивает, увидев, как оттуда вылетает крупный вепрь, который, раскидав бросившихся на него псов, уносится в лес. За животным срываются уцелевшие собаки и охотники. Псы нагоняют кабана в чаще леса, и Юнги, натягивая поводья, в ужасе смотрит на то, как вепрь вспарывает клыками живот одного из псов. Вепрь не сдаётся, продолжает раскидывать псов, словно не чувствует боли от укусов, и становится всё свирепее. Юнги достаёт лук, не понимая, почему альфы не стреляют, но Гуук, заметив это, запрещает и спрыгивает с коня.

— Ты самоубийца, — испуганно смотрит омега на доставшего кинжал и подбирающегося к зверю альфу.

— Он достойно боролся за свою жизнь, пустить в него стрелу с безопасного расстояния — не уважать его силу.

Чонгук медленно подбирается к занятому собаками зверю, рассчитывает траекторию. Юнги в шоке смотрит на своих спутников, надеясь, что кто-то Гууку поможет или образумит, но воины, кажется, привыкли к безумствам господина и внимательно следят за ним, при этом держа копья и лук наготове. Юнги соскальзывает с коня, намереваясь сам помочь альфе, и, достав кинжал, только делает шаг, как замирает от приказного чонгуковского «не подходи».

Вепрь затихает, заметив приближение человека и, обернувшись к нему всем туловищем, начинает яростно рыть землю. Зверь против зверя. Чонгук ловко уходит в сторону от ринувшегося на него вепря и, не дав ему повернуться, вонзает кинжал в шею и следом сразу же в бок. Через пару секунд агонии вепрь притихает.

С отцом Юнги охотился на мелкую дичь, такого крупного зверя он вообще видит впервые, а ещё, учитывая, как легко кабан убил троих собак, омега сильно испугался за Чонгука, поэтому сейчас сидит на коне и облегчённо выдыхает. Воины забирают тушу и сразу же выдвигаются дальше. На протяжении следующих двенадцати часов, которые пролетают незаметно, жертвами охотников становятся ещё восемь кабанов, два оленя и, самое главное, медведь, битва с которым продолжалась полтора часа и за которую Юнги, кажется, поседел. Огромный хищник, рёв которого заставил Юнги пожалеть о желании охотиться, поражал своей выносливостью и силой. Загнанный к скале медведь перебил семерых гончих, двух борзых и одного алана, ранил трёх охотников и, ринувшись в сторону коня Юнги, напугал его чуть ли не до потери сознания. До омеги медведь не дошёл. Гуук вонзил копьё прямо в сердце хищника и изо всех сил удерживал его на месте, не позволяя тяжёлому зверю навалиться на него, ждал, когда он уже испустит дух от ранений, получаемых от других охотников. Юнги никогда не забудет этот поединок и никогда больше не выедет на охоту, потому что последний взгляд хищника навеки отпечатался в его сознании. Юнги не хочет быть тем, кто врывается на чужую территорию и топит в крови, пусть даже речь сейчас о звере.

Когда они добираются до шатра, то Юнги уже спит на Маммоне, придерживаемый альфой. Венуса ведут за ними. Чонгук аккуратно снимает выдохшегося и напуганного омегу с коня и, расположив на подушках в шатре, собирается вернуться к своим людям.

— Ты теперь меня никогда на охоту не возьмёшь? — удерживает его за рукав проснувшийся Юнги.

— Возьму, конечно, — усмехается альфа.

— Но я же испугался, — не понимает Юнги. — И честно говоря, я сам больше не пойду, мне было очень жаль животных, которых мы убили, и собак тоже.

— Так это твоя первая охота, все боятся делать что-то в первый раз. А жалость на охоте не уместна, раз уж начал, надо довести до конца, или станешь ужином своего ужина, — смеётся Гуук.

— И ты точно не считаешь меня трусом? — не отстаёт Юнги.

— Напротив, я считаю тебя очень сильным, — поглаживает его волосы Гуук.— Ты испугался, но ты сорвался помогать мне, пусть это и была огромная глупость, ведь у тебя не хватило бы сил проткнуть его шкуру кинжалом, но ты показал свою смелость, а ещё показал, что тебе важно.

— Конечно важно, — хмурится Юнги. — И именно поэтому я буду сильно скандалить, когда ты в следующий раз решишь отправиться на охоту. Я еле пережил эти сутки, боясь, что тебя разорвут.

— Отдыхай, — целует его в лоб альфа и возвращается к разделывающим у костра добычу воинам.

Юнги беспробудно спит несколько часов, а проснувшись, набрасывается на свежеприготовленное на огне мясо убитого его альфой кабана, любезно принесённое ему слугами. В шатре жарко и душно, Юнги пропах лесом и потом. Он пару минут ходит по шатру и, поняв, что от желания окунуться в реку не избавиться, подняв полог, видит собравшихся у костра воинов. Осмелев, Юнги просит стражника вызвать Гуука и в нетерпении ждёт господина.

— Как ты себя чувствуешь? — первое, что спрашивает Гуук.

— Хорошо, но буду ещё лучше, если ты разрешишь мне хотя бы разок окунуться в реку. Я потный, грязный, вода бы сняла эту сонливость, — просит Юнги.

— Я видел тебя в Идэн купающимся в пруду, и очень хотел бы увидеть эту картину ещё раз, но для этого мне нужно будет ослепить сотню своих воинов, — усмехается Гуук.

— Ты подглядывал! Так я и знал, — заливается краской омега.

— Кто бы устоял? И потом, чего я не видел, поздно стесняться.

— Спустимся вниз по реке, вокруг тьма тьмущая, никто ничего не рассмотрит, — настаивает Юнги.

— Ладно, я возьму воинов, если обернутся — выколю им глаза, ты будешь виноват, — соглашается альфа.

Гуук с Юнги в окружении двух десятков воинов спускаются к реке. Люди альфы создают живую цепь, вглядываются в темноту, предупреждая любую опасность, а Юнги, уверенный, что против слов Гуука никто не пойдёт, стаскивает с себя одежду. Омега, оставив одежду на берегу, идёт к реке и медленно входит в прохладную воду. Гуук стоит на берегу и, как завороженный, следит за тем, как вода поглощает словно светящееся под лунным светом красивое тело, и не может отвести глаз от того, кто словно сошёл к нему с небес. Юнги ныряет с головой, в блаженстве прикрывает веки и позволяет воде ласкать тело и смыть всю усталость. Наслаждающийся купанием омега на берег больше не смотрит и внезапно чувствует, как сильные руки обнимают его со спины.

— Не устояли, мой господин, — довольно улыбается Юнги, положив голову на его грудь.

— С тобой это невозможно, — Гуук разворачивает его лицом к себе и, приподняв под ягодицами, заставляет обвить ногами свой торс.

Юнги обхватывает ладонями его лицо и сам целует первым. Пусть губы всё ещё болят от совсем недавних поцелуев, а вода ещё не успела запах альфы с него смыть, хотя ни одна река его не смоет, потому что Гуук под кожей, Юнги всё равно жадничает. Он задыхается, но от губ не отрывается, целуется так, будто это в последний раз, распаляет альфу своим голодом, заставляет сбросить все условности. Чонгук долго и не сдерживается, ни себя, ни Юнги не мучает. Он трахает его прямо в воде, заставляя её кипеть от их страсти, а Юнги глушить свои стоны, вгрызаясь зубами в его плечо, лишь бы воины на берегу не услышали, не обернулись, не стали жертвами желания омеги искупаться.

— Ты никогда не устаёшь? — надрывно выпаливает Юнги, скользя ладонями по мокрым плечам.

— Остановлюсь — умру, — толчки только глубже, хватка всё сильнее, на белоснежной коже омеги самые красивые цветы мира распускаются.

Юнги сам насаживается на его член, который без смазки двигается тяжело и доставляет ощутимый дискомфорт, но омега балансирует на грани болезненных ощущений и чистого дикого удовольствия, которое для него сейчас словно любую боль притупить может. Они занимаются любовью на природе, делят одно дыханье на двоих, становятся единым целым и заставляют луну быть свидетелем их самого интимного момента. С Чонгуком всегда хорошо: с ним лес — дворцовые покои, земля — самая мягкая перина, грязная река — лучшая купальня. Неважно, где и в каких условиях, важно, что обнимает его именно Гуук. Важно, что ни с кем, кроме него, Юнги не чувствует себя в абсолютной безопасности и под защитой.

Юнги кончает первым, не успевает в себя прийти, как Чонгук, толкнувшись ещё разок, тоже изливается, а потом шепчет «будет больно» и, не дав омеге опомниться, вонзается клыками в его ключицы, вырвав из него вскрик, который сам же глушит, приложив ладонь к его губам. Юнги чувствует, как вибрирует тело, зажатое в его руках, видит в глазах зверя торжество, ведь он на лоне природы официально забрал себе своё, поставил всех перед фактом. Чонгук слизывает капли крови, целует место укуса, а потом, поднявшись к губам, просит прощение за боль.

Хочешь спастись от Дьявола — заставь его себя полюбить. Юнги на этом не остановился — он и сам его полюбил. Между ними отныне не просто чувства, а кровь, она тонкой нитью на их запястьях соединяется, и они ей навеки друг к другу привязаны.

— Ты поставил мне метку, — выдыхает ошарашенный омега.

— Я говорил тебе, что здесь будут следы моих клыков, — поглаживает место укуса альфа.

— Но ты не сказал главные слова, — обиженно бурчит Юнги.

— Иногда слова не нужны, — смотрит прямо в душу Гуук. — Они вообще не нужны. Пообещай я вырвать своё сердце ради тебя и вырви его, что бы ты предпочёл? Я предпочту второе.

— Теперь я твой омега? — стыдится своего предыдущего заявления Юнги.

— Ты был моим с самого твоего появления на свет. Ты для меня задуман, зачат, рождён.

— А ты только мой альфа? — щурится Юнги, пока Гуук на руках выносит его из воды.

— Только твой.

Юнги верит. Ему не нужно клятв, обещаний, доказательств — Гуук в себе сомневаться пока ни разу не заставлял.

Омега с трудом натягивает на себя липнущую к телу одежду, и они вместе с сопровождением возвращаются в лагерь, где Юнги заканчивает ночь в объятиях того, кого любит. С утра вся процессия выдвигается обратно в Иблис.

***

Хосок обещание, данное сонному омеге, выполняет. На следующий день Тэхён впервые видит центр Иблиса в сопровождении альфы. Они много гуляют, Тэхён поражается красоте города, внимательно слушает рассказы Хосока про строительство и возвращается во дворец счастливым и довольным. Радость омеги удваивается, когда Хосок заявляет, что он может сам спокойно выходить гулять в Иблис, конечно же, в сопровождении стражи. Такой небывалой доброты Тэхён не видел ни от одного господина и искренне благодарен Хосоку за это. Начиная с того дня, он сам выходит в город в окружении стражи, а по выходным обязательно посещает большой базар, где, покупая что-то себе, не забывает и про маленькие подарки Юнги.

Сегодня, хотя Тэхён и не планировал, он снова собирается в город, потому что ему просто необходимо развеяться и сбежать от давящих на него стен. Утром Хосок сказал ему то, что не желал бы слышать ни один омега от своего альфы. Тэхён упомянул в разговоре, что у него, кажется, приближается течка, а Хосок, продолжая рассматривать новое оружие, безразлично заявил, что сожалеет, но эти дни он должен проводить в соседнем городе. Тэхёну стоило огромных усилий, чтобы не показать альфе, насколько сильно задели его эти слова, и он всё ждал, когда тот уйдёт, и можно будет перестать из последних сил удерживать на месте расходящуюся на лице маску безразличия. Устав предаваться грусти, парень переоделся и, вызвав стражу, отправился в центр Иблиса.

Гуляние особого удовольствия не доставляет, потому что Тэхён мысленно всё равно возвращается к короткому диалогу с Хосоком и никак не может его забыть. Устав от бесцельной прогулки, он заворачивает на базар и решает пройтись меж рядов, надеясь хоть так отвлечься от грызущего его червя сомнений. Несмотря на то, что день будний — базар кишит торговцами и покупателями. Туда-сюда носятся носильщики, с каждого прилавка слышны крики зазывающих торговцев, нос чешется от забившегося в него запаха разнообразных специй. Тэхён, устав от нависающих над душой мужчин, просит стражу остаться у фонтанчика в центре базара, а сам проходит в закрытую часть, где под куполами осели торговцы украшениями и дорогой парчой. Тэхён не боится потеряться, уверенный, что и сам спокойно найдёт дорогу ко дворцу, да и вряд ли Хосок раньше ночи вернётся, если вообще вернётся. Даже если омега задержится, он уже не думает, что альфа, бросив дела, ринется его искать, поэтому, оставив беспокойства, решает насладиться прогулкой, чем возвращаться туда, где его, возможно, и не ждут. Он медленно ходит мимо прилавков, любуется растительными орнаментами под куполами над головой, проводит руками по струящимся тканям, рассматривает поблескивающую утварь и ковры. Проходя мимо рядов, заваленных различными тканями, Тэхён останавливается у одного из прилавков и долго рассматривает представленный на нём товар. Наконец-то взгляд омеги привлекает нужная парча, Тэхён протягивает к ней руку и, оставшись довольным качеством, спрашивает цену.

— Отличный вкус, — потирает руки худощавый небольшого роста торговец. — Эта парча достойна омег правителей.

— Я и есть омега правителя, — подносит ткань к глазам омега.

— Ну да, а я Гуук, — противно хихикает альфа.

— Я омега господина Хосока, — хмурится Тэхён, уже решив, что ничего у него не купит.

— Не вижу, точнее, не чувствую метки, — кривит рот мужчина. — Ты, дорогуша, может, и сидишь в его гареме, но я говорю про омег правителей, не про тех, кого на одну ночь вызовут, если вызовут, и забудут, а про тех, кто носит на себе их метку и делит с ними не только ложе, но и жизнь, так что не обманывай себя. Покупаешь?

— Вы — отвратительный человек, — отбрасывает на прилавок парчу омега, собираясь уйти.

— Потому что спустил тебя с небес на землю? — зло смотрит потерявший из-за своего длинного языка покупателя альфа. — Зачем врать незнакомцу? Есть деньги —покупай.

— Что здесь происходит? — слышит за спиной Тэхён и, обернувшись, удивлённо смотрит на Хосока.

Мужчина, завидев господина, моментально падает на колени за прилавком.

— Ничего, — тихо отвечает омега, — я парчу покупал, но передумал.

— Что ты говорил моему омеге? — приобнимает парня Хосок, пристально смотря на постукивающего от страха зубами альфу.

— Ничего, простите, молю, — отвечает не смеющий поднять глаза с пола торговец.

— Сворачивай лавку, пока я её не свернул, — цедит сквозь зубы альфа и за руку выводит Тэхёна с базара.

Хосок сажает омегу на Хана и, сам взобравшись на коня, в окружении стражи выдвигается в сторону Идэна. Всю дорогу они молчат. Тэхён радуется, что сидит спиной к альфе и тот его блестящих от обиды глаз не видит. Хосок чувствует настроение парня и сам не давит. Он услышал слова торговца и понимает, что омегу они задели. Во дворе дворца Тэхён слезает с коня и сразу же направляется в свои покои, Хосок следует за ним.

— Не хочешь мне ничего сказать? Ты молчал всю дорогу, — альфа останавливается напротив стаскивающего с себя легкую тунику парня. — Почему так поздно, и ты не вернулся во дворец? Почему ходил без охраны?

— Они были невдалеке, я хотел побыть один, — складывает одежду омега, отказываясь смотреть на альфу. — Я бы пришёл до ночи. Не думал, что вы вдруг так рано вернётесь и будете меня искать.

— Что за странное заявление? — хмурится Хосок и, схватив его за плечи, всё же заставляет остановиться и смотреть на себя. — Ты на меня обижен? Это из-за слов про течку? Я ведь сказал, что у нас на носу война, я сильно занят, но я не сказал, что не приду.

— Мой господин, с вашего позволения, я бы хотел провести эту ночь один, — медленно снимает с себя его руки Тэхён, смотрит прямо в глаза, то, что он на грани срыва, ничем не выдаёт.

— Я твои желания уважаю, — холодно отвечает Хосок и выходит прочь, громко хлопнув дверью.

Стоит ему выйти, как Тэхён, которого моментально обуревают тяжёлые мысли, валится на постель. А что, если Хосок вызовет другого омегу? Что, если Тэхён сам только что из-за обиды лишил себя своего альфы? Хосок — господин, и пусть сознание твердит, что Тэхён не имеет права ему что-то указывать или даже обижаться, но слова торговца до сих пор в ушах звенят. Он ведь сказал правду. Даже во дворце у Тэхёна нет того уважения, которое есть у того же Чимина, который с желаниями своего альфы не считается и может позволять себе говорить, что ему вздумается. Вся реальность Тэхёна — это еле удерживаемая на тонких нитях иллюзия, где Хосок его любит и выберет своим омегой. Только иллюзиям суждено растворяться на рассвете, и омега больше питаться ими не в состоянии. Он лежит сейчас съедаемый не только обидой, но теперь ещё и ревностью, еле держится, чтобы в гарем не сорваться, не проверить, вызвал ли Хосок кого-нибудь или дворец покинул, но терпит. Он сам себя к кровати прибивает, «не смей» шепчет. В этот раз Тэхён к нему не пойдёт, будет в одиночестве от его нелюбви умирать, но такого отношения не потерпит. Хосок сам его нашёл, сам забрал и сам заставил чувствовать себя особенным, очень жаль, что понятие «особенности» для них оказалось разным.

***

Юнги вплывает в главный зал гарема на следующий день после прибытия с охоты. Он, схватив с блюда у фонтана грушу, ловя на себе шокированные взгляды, вальяжной походкой идёт к подушкам у внутреннего бассейна. Только Юнги на них опускается, как вокруг него собираются омеги всех трёх правителей и наперебой поздравляют с меткой. Среди поздравляющих и Рин с Субином. Поблагодарив всех за поздравления, Юнги встаёт с места и идет к сидящему на диване в углу и пристально за всем наблюдающему Биби.

— Не буду тебя поздравлять, потому что, как по мне, его метку ты носишь с момента прибытия в Идэн, с того самого «я под этого урода не лягу», — смеётся Биби. — Ты прибыл уже с его отпечатком на себе. Так же, как и он вернулся из Мираса другим.

— Не философствуй, утомил, — усмехается Юнги.

— Как ты понял?

— Что? — внимательно смотрит на него омега.

— Ты знаешь, о чём я, — лукаво улыбается Биби.

— Впервые я это почувствовал после наказания за побег, — потупив взгляд, рассказывает Юнги. — Я чувствовал его постоянное присутствие, пока раны заживали, но моя ненависть к нему глушила всё остальное, и я даже мысли об этом себе запрещал. Окончательно я понял намного позже. Когда мы лежали, разговаривали, кушали, даже сейчас я с каждой минутой всё больше это понимаю, и это даже пугает.

— Не нужно бояться, тем более ты не из пугливых, раз уж ты вошёл в этот омут, то ты в нём с головой утонешь, но не сбежишь. А что конкретно ты понял?

— Я понял, что мы с ним одно целое, — легонько улыбается омега. — Понял, что всю жизнь мечтал именно о нём, как бы странно это сейчас и не звучало. Наше подсознание ведь само даёт установку, оно рисует нам образ, который мы считаем для себя самым подходящим. Часто мы, не встретив этот образ в реальности, начинаем убирать какие-то штрихи, из которых его и составляли, отказываем себе в чём-то, делаем этот образ более реальным, как я сделал с Джисоном. Мы быстро устаём, не выносим давления и перестаём стремиться к реальности, в которой бы нашли этот идеал, а меняем его, подгоняем под то, что уже получили. Ведь никакой искры с Джисоном у меня не было, но я подумал, он воин, а я мечтал о воине, он неплох собой, так почему бы и нет. И я бы совершил эту ошибку, я бы выбрал самый лёгкий вариант, я бы отказался от образа, придуманного пару лет назад, только потому что мне казалось, что ему не суждено сбыться. А теперь я благодарен судьбе, что она сыграла со мной в такую злую шутку, и мы нашли друг друга. Гуук и есть тот изначальный образ, который я носил в себе столько лет. Я люблю его.

— Обожаю жизнь за такие выкидоны, — хохочет Биби. — Берегись Рина и компании. Я вижу, как они твои ноги лобызают, но не верь им.

— Не сомневайся, я держу их под наблюдением.

***

— Метка! Ты видел? — влетает в покои Рина Субин.

— Тише, — шипит Рин, запирая за ним дверь.

— Я не могу тише, меня распирает от злости, — нервно ходит по комнате омега. — Ты должен был её носить, а я должен был быть вторым фаворитом! Этот выскочка всё испортил.

— Ну-ну, успокойся, — взяв его за руки, заставляет опуститься на постель рядом Рин. — Мы не можем решать за господина, он так захотел, нам остаётся смириться.

— И что? Так и будем просто жить в гареме, ожидая старость? — не веря, смотрит на него Субин.

— Тут сложно, — тяжело вздыхает Рин. — Мне-то найдут достойного альфу, и я создам с ним семью, а ты, бедный мой мальчик, — поглаживает его по голове, — ещё какое-то время тут побудешь, и тебя отдадут первому же воину. Новый омега господина первым делом уберёт из гарема самых красивых и начнёт с тебя. Такова твоя судьба.

— Нет! Я так не хочу! Мы не можем смириться, — вскакивает на ноги Субин.

— Мы тут бессильны, — утирает невидимую слезу Рин. — Таково желание господина, а мы должны ему подчиняться. Конечно, если бы я был фаворитом и носил метку, то выбрал бы тебе самого лучшего альфу Иблиса.

— Это ведь можно исправить, — вновь опускается на постель разбитый Субин.

— У господина новый омега, он молод, красив, полон сил. Господин в нём души не чает. Хотя... — понуро отвечает Рин. — Забудь, тоже не вариант, — машет рукой.

— Скажи, что? — настаивает Субин.

— Вот если бы омега господина заболел или, не дай высшие силы, плохо упал и дух испустил, то да, я бы вновь занял своё место, но это всё пустые разговоры, он здоров и внимателен, так что пойдём лучше в зал, будем пользоваться его благами, пока можем, — Рин выходит из спальни, оставив задумавшегося Субина внутри, и, прикрыв за собой дверь, ехидно улыбается.

Крючок заброшен, осталось рыбке быть пойманной.

***

Чимин из отведённой ему комнаты не выходит. Лежит на животе и смотрит в окно, в котором ничего, кроме неба, не видно. Еду омеге приносят прямо в спальню, в день несколько раз заходит Диас, молит привести себя в порядок и выйти в гарем. Чимин даже не отвечает, просто отворачивается, всем своим видом показывая, что общаться не желает, и Диас вновь уходит ни с чем. Чимин больше Хошина не оплакивает, а только себя. Хошин спит в сырой земле вечным сном, а Чимин, который в отличие от него давно уже мёртв, всё равно дышит и о покое только мечтает.

Снова скрип двери, шаги, Чимин даже не оборачивается, уверен, что это опять Диас с нравоучениями, но сделав очередной вдох, резко присаживается и отползает к изголовью. Намджун то ли уходит куда-то, то ли пришёл, омега надеется на первое. Альфа одет в чёрную кожу, начищенные доспехи поблёскивают, он смеряет его острым, как лезвие, взглядом и делает шаг, заставляя омегу дёрнуться в поисках спасения.

— Не убегай от меня, не убежишь ведь, — останавливается прямо у кровати, продолжая вспарывать взглядом ещё не зажившие раны.

Чимина от одного его голоса передёргивает, желание выпрыгнуть в окно слева с каждой секундой только увеличивается.

Ещё один шаг, Чимин бросается в противоположный угол, альфа ловит его за щиколотку и, собирая под ним покрывало, тянет на себя и сразу же вдавливает в простыни.

— Ненавижу! — кричит Чимин, отчаянно отбиваясь, даже по лицу попадает, но Намджун больно скручивает его руки над головой и нависает сверху.

— Скажи ещё, — обжигает горячим дыханием губы.

— Ненавижу! — освободив руку, бьёт о его доспехи омега и морщится от боли.

— Ещё, — лбом ко лбу прислонившись, прямо в глаза смотрит, топит его в своей густой, расползающейся по коже чёрной жижей одержимости, заставляет Чимина её комьями глотать. Омега всё равно сопротивляется, выплёвывает её ему в лицо вместе с вечным, отныне вышитом на Намджуне тупыми иглами:

— Ненавижу.

— Я от тебя без ума, — выдыхает альфа, водит языком по ранке на губе, сильнее вдавливает в себя, в одной руке запястья вновь соединяет, второй — по телу шарит, залезает в штаны и мнёт грубо ягодицы. Чимин пытается уйти от прикосновений, но альфа настойчив и силён, он кусает его губы, насильно целует, его собственная кровь не останавливает, чиминовская точно не остановит. Намджун берёт тараном, всё на пути сносит, и пусть даже это кости и плоть Чимина — и их в порошок сотрёт. Отчаяние с каждой секундой невыносимее, но омега даже не думает плакать, хотя хочется до песка, под веки забившегося, а он ведь думал, что все слёзы за прошедшие сутки выплакал.

— Хватит сопротивляться, я устал делать тебе больно, — покрывает поцелуями его скулы Намджун. — Ты мой. И я буду тебя наказывать, буду брать насильно каждую ночь, рано или поздно ты всё равно смиришься, я всё равно тебя сломаю. Хочешь, чтобы я снова тебя привязывал?

Чимин качает головой.

— И я не хочу, — ещё раз поцеловав в губы, поднимается на ноги. — Я принёс тебе кое-что, — Намджун достаёт из-за пояса золотой браслет, усыпанный бриллиантами.

— Протяни руку, — требует альфа, следя за тем, как омега натягивает на себя сползшие его усилиями штаны. — Ему не затмить твоей красоты, ничему её не затмить, но я собрал эти камни в трёх частях света, ты для меня четвёртая часть, самая неизведанная, но самая поразительная.

— Думаете купить меня побрякушками, мой господин? — косится на браслет Чимин.

— Нет, унижаю тебя, — скалится альфа, — заставляя носить ещё что-то от меня. Метка, инициалы, мой запах, мой подарок, когда-то и мой ребёнок.

— Я лучше умру.

— Я не позволю тебе умереть, вытяни руку, не испытывай моё терпение, — раздражённо требует Намджун.

Чимин понимает, что сопротивлением ещё сильнее взбесит Монстра, а взглядом его точно не убить, поэтому сжав зубы, вытягивает руку, и альфа смыкает браслет на его запястье.

— Снимешь его — я тебе руку отрублю, ты мне и без неё мил будешь, — разворачивается и идёт на выход Намджун.

Чимин даже не смотрит на браслет, заваливается на бок, стараясь унять дрожащее в страхе перед ночью сердце.

***

Хосок не приходит. Тэхён места себе не находит, но сам в его покои не идёт, холодную войну продолжает, не позволяет себе переступить через принципы. На второй после ссоры день он ужинает с Юнги и, прогулявшись по саду, проверив все им посаженные цветы, направляется в купальню. По голосам во дворе он понял, что альфы вернулись, но, как и раньше, прятаться в коридоре в ожидании Хосока и поцелуя не стал. Омега уверен, что если Хосок к нему что-то чувствует, то его это определённо заденет, ведь это их негласное правило — целоваться, как только альфа возвращается в Идэн. Тэхён скидывает с себя всю одежду, пока слуги готовят ванну, и уже собирается в неё окунуться, как двери распахиваются и вошедший в купальню Хосок требует всех её покинуть. Альфа в доспехах, меч висит на поясе, он, видимо, даже к себе ещё не поднимался, а сразу пришёл к нему. Хосок останавливается напротив не смущающегося своей наготы парня и, усмехаясь, спрашивает:

— Война не закончилась?

— Кто я такой, чтобы воевать с вами, мой господин, — учтиво отвечает ему омега.

Хосок скользит жадным взглядом по обнаженному телу, слышит утробный рык зверя, готового в любой момент сорваться, и, притянув омегу к себе, проводит носом по щеке и, спустившись к губам, глубоко целует, буквально вдавливая его в себя.

— Не провоцируй зверя, не лишай его поцелуев.

— Буду, может, хотя бы он скажет то, на что вы так и не осмелились, — тихо отвечает Тэхён, царапая ногтями железные доспехи.

— На что ты намекаешь? — выгибает бровь Хосок.

— Ни на что, — делает шаг назад омега. — Позволите принять ванну?

— Хорошо, — цокает языком Хосок. — Я умею ждать.

Альфа уходит, а Тэхён, опустившись в воду, сам себя с тем, что не сломался, поздравляет. Один ноль в пользу омеги.

***

Юнги провожает день на ставшей в последнее время любимой крыше, заваленной лежаками, откуда открывается прекрасный вид на часть двора и сад, и наблюдает за садящимся солнцем. Вчера приходили высланные Гууком мастера, слушали омегу и рассматривали место для искусственного водопада, но взяться за работу отказались. Гуук обещал прислать ещё.

— Так здесь правда будет водопад?

Юнги вздрагивает от неожиданно появившегося на крыше Субина и вновь возвращает взгляд во двор.

— Пока ещё под вопросом. Ты откуда узнал? — подозрительно смотрит на остановившегося рядом парня Юнги.

— В гареме слышал, говорят, ты Тэхёну рассказывал идею.

— Мне кажется, водопад бы украсил Идэн, — улыбается Юнги. — Прямо вот из-под наших ног считай он будет начинаться, но я без понятия, как такое можно создать.

— Пять этажей ниспадающей воды, попросил бы что-нибудь поинтереснее, — фыркает Субин, смотря на убирающих двор слуг.

— Что? Драгоценности? — мрачнеет Юнги.

— Почему бы и нет? Их бы точно тебе сразу доставили, — хохочет Субин, поворачиваясь к Юнги, и задумывается.

Решение приходит внезапно. Субин все эти дни думает о словах Рина и сильно разочарован в так рано сдавшемся друге. Рин, конечно же, спокоен, потому что на улице не останется, а Субина ждёт или нищета, или не понятно какой муж, которого ему могут подобрать из-за жалости. Субин не может позволить какому-то омеге-выскочке испортить всю его жизнь. На крыше никого нет, те, кто внизу, наверх не смотрят, значит, можно будет незаметно скрыться. Один толчок, и Субин вновь получит роль второго фаворита, а этот омега будет кормить червей. Субин не виноват, Юнги надо было послушаться Рина, а не привлекать внимание господина. Он сам выбрал смерть. План кажется идеальным.

— Я всё же буду надеяться, что мастера такой механизм придумают, и Идэн превратится во дворец, который будет у всех на устах, — поглядывает на ставшего почти вплотную Субина Юнги.

Омега напрягается от такой странной и явно не сулящей ничего хорошего близости и только хочет отступить, как чувствует сильный толчок в плечо. Юнги, который рядом с Субином и Рином никогда не расслабляется, реагирует молниеносно. Он за долю секунды разворачивается к нему лицом, собираясь спрыгнуть с парапета на крышу, но Субин вновь подаётся вперёд и толкает его в грудь. Юнги инстинктивно тянет его за рубашку на себя, пытаясь удержать равновесие, и, получив кулаком в живот, сам бросается на крышу, а его отталкивает. Юнги жмурится, отказываясь следить за коротким полётом парня вниз, и открыв глаза, в шоке смотрит на распластанное на белом мраморе тело.

Юнги отшатывается от парапета, не переставая слышать звук бьющегося о землю тела, беспрерывно проигрывающегося в ушах, и, так и сжимая меж пальцев кусок оставшейся от рубашки Субина ткани, оседает на пол. Снизу доносятся крики, начинается суматоха, а Юнги, прижав к груди колени, продолжает повторять про себя «я не хотел» и размазывает обагренными в чужой крови ладонями слёзы по лицу.

Второй раз Мин Юнги убил в возрасте семнадцати лет.

========== Твоя очередь ==========

   Комментарий к Твоя очередь
   Claire Guerreso - Ashes
https://soundcloud.com/remeeraz/claire-guerreso-ashes-remeeraz-elaborat…

— Сокджин выслал гонца с просьбой разрешить посетить дворец, мой повелитель, — останавливается напротив Чонгука поднявшийся на стену помощник.

Гуук собрал военачальников из всех своих городов на общую встречу, которая только что закончилась, и любуется со стены возвращающимися домой воинами. Раз в три месяца в спокойное время Гуук проверяет военные силы и, лично разговаривая со своими людьми, не позволяет им расслабляться.

— Мы же не пустим врага в свой дом? — обеспокоенно спрашивает альфу подошедший Хосок.

— Мы никогда не были трусами, — спокойно отвечает Чонгук. — Когда-то Намджун нас так же впустил в свой город.

— У Сокджина империя и войска, а у нас тогда ничего не было, — хмурится Хосок.

— Я не соглашусь, — встревает в разговор Намджун, — у вас было имя, и оно пострашнее всех войск мира.

— Пусть выдвигается, мы встретим гостя с почестями, — обращается к помощнику Гуук, и тот покидает стену вместе с Хосоком, решившим спуститься к коню.

— Интересно, зачем ему приходить к нашим ногам? — задумывается Намджун.

— Вот и узнаем, — оборачивается к нему Гуук и тоже идёт вниз к поглаживающему Хана другу.

— Ты с каждым днем всё мрачнее, — подходит к Хосоку альфа. — Не то чтобы ты обычно был не таким, но морщин на твоем лбу точно прибавилось. Что тебя беспокоит?

— Это не связано с нашими делами, — отмахивается Хосок.

— Мне всё равно интересно, — не отступает Гуук. — Мы делили с тобой одну лепёшку на двоих, сейчас делим огромные богатства и земли. Многое поменялось, но то, что мне важно, что с тобой происходит, — осталось неизменным.

— Дело в омеге, — уводит взгляд Хосок, а Чонгук усмехается.

— Я не намерен обсуждать с тобой омег, но как я понимаю, это не просто очередной омега, имя которого ты забудешь к утру. Поэтому я выслушаю и, может, даже помогу.

— Ты знаешь, что уже долгое время я живу с омегой, который…

— Принадлежал Йибиру и Намджуну. Знаю, — перебивает Гуук.

— Всё сложно, — пытается прекратить этот странный разговор Хосок.

— Сложно — справиться с Чжу и Сокджином. Всё остальное несложно, — подходит ближе Гуук и тоже поглаживает жеребца.

— У меня к этому омеге чувства, которых я ранее ни к кому не испытывал.

— Понимаю.

— В то же время у меня не получается в себе разобраться и перестать мучить и его, и себя.

— Не понимаю, — хмурится Гуук. — Я встретил омегу, которого сейчас зову не иначе, как «моя жизнь», и я, несмотря на ошибки, сделал всё возможное, чтобы он меня принял. Тебе даже сил прилагать не пришлось, спасибо Намджуну, который не пошёл против твоих желаний. Так в чём проблема?

— Я без ума от него, все мои мысли заняты только им, но в то же время есть кое-что, что всё время меня настораживает, — трёт виски Хосок.

— В его поведении?

— В его прошлом, — смотрит на друга. — Он сам выбрал гарем. Он предложил родителям продать себя, чтобы жить безбедно, и я это тоже понимаю, но в то же время это оставило некий осадок во мне. Я никак не мог отпустить этот факт и даже позволял себе думать, что и со мной он из-за каких-то причин, а не потому что любит. Поэтому эти дни я пытался разобраться в себе и убрать эти последние барьеры между нами.

— А чего ты хотел? Чтобы он утаил правду? — усмехается Гуук. — Были бы у него мозги — он так бы и сделал, чем сеять семя сомнения в тебе. Но, видимо, он глупый ребёнок, и в этом, мне кажется, вся его прелесть. Он тебе открылся, и нет ничего ценнее.

— Я тоже так думаю, и поэтому решил, что сегодня вечером пойду просить прощения за то, что вёл себя, как идиот, поставлю ему метку и распущу гарем, — твёрдо заявляет Хосок.

— Ничего себе ты разогнался, — удивлённо смотрит на него Гуук.

— Да, распущу. Я не ты, мне будет простительно. Я хочу, чтобы даже формально моё имя ассоциировалось только с ним.

— Только со свадьбой не торопись, я хочу быть первым, — хлопает его по плечу Гуук.

— Ты серьёзно?

Чонгук кивает.

— Это неожиданно.

— А чего мне тянуть? Мне почти тридцать, я нашёл того, для кого уже заказал трон справа от себя, я хочу наследников, но больше всего хочу, чтобы этот омега окончательно стал моим. После визита Сокджина я объявлю ему об этом.

— И он откажет, — смеётся Хосок.

— Значит, церемония бракосочетания пройдёт без жениха, — подмигивает другу альфа и возвращается к своим войскам.

***

Снизу продолжают доноситься крики, Юнги отползает подальше от парапета и, продолжая повторять «я не хотел», плачет и зажимает в руке лоскуток рубашки Субина. Таким его и находит первым выбежавший на крышу Биби. Биби понимает всё без слов, вопросов не задаёт, вместе со своим помощником переводит Юнги в спальню и даёт ему успокаивающий отвар. Юнги всё время плачет, стоит прислуге или Биби войти, повторяет, что он не виноват. До самого вечера омега места себе не находит, отвары не помогают, и от каждого шума в коридоре вздрагивает. Ему не поверят — Чонгук подумает, что он преднамеренно убил Субина. Гарем правителя неприкосновенен, за убийство казнят, именно поэтому там убивают тщательно, заметая следы, а Субин упал перед всем двором, оставив на крыше только одного человека — Юнги. Омеге не страшно за себя, он даже о наказании не думает, все его мысли только о так рано оборвавшейся жизни парня, которого он толком и не узнал. Юнги готов ответить за свой поступок, и чем сильнее будет наказание, тем лучше, ведь физическая боль прекрасно затмевает душевную, а Юнги её заслужил. Даже Тэхён и Чимин ему не поверят, подумают, он конкурентов убрать хотел. Его теперь весь гарем будет считать убийцей и сторониться. Как Юнги со всем этим справится — он не представляет. Он так и сидит на кровати и, покачиваясь, повторяет «я не хотел», пока не видит остановившегося на пороге Чонгука.

— Чонгук, — всхлипывает Юнги и опускает глаза, не в силах выдержать тяжелый взгляд альфы. — Я бы так не поступил. Это вышло случайно.

Чонгук молча подходит к кровати и, опустившись у изножья, устало массирует свой лоб.

— Расскажи мне, что случилось на крыше.

Юнги утирает слёзы, подползает ближе, но не прикасается, хотя очень нуждается в тепле и пусть даже лживых «всё будет хорошо». Его бы воля, он бы ничего никому не рассказывал, он бы бросился в руки, которые считает своей крепостью, и выплакал бы всю эту горечь и обиду на собственную судьбу. Но за свои поступки надо отвечать, Юнги, как никто иной, это знает. Он дрожащим голосом рассказывает Гууку всё с момента появления Субина на крыше.

— Ты не виноват, это была самооборона, — стоит омеге умолкнуть, поворачивается к нему лицом альфа. Юнги, кажется, впервые с момента падения Субина именно после этих трёх слов делает глубокий вдох.

— Но я убил человека, — у Юнги подбородок от напряжения дрожит.

— Иди ко мне, — разводит руки Чонгук, и омега сразу бросается в его объятия, которых все эти минуты ждал, ради них и держался. — Ты ни в чём не виноват.

— Ты привык убивать, привык проливать кровь, я не могу так, я не смогу с этим жить, — мочит слезами его рубашку Юнги.

— Если бы он выжил и узнай я о покушении, то он бы так легко не умер, — поглаживает его по волосам Чонгук. — Ты облегчил его участь. Никто не может покушаться на моего омегу, и я рад, что ты среагировал.

Всю ночь Юнги проводит с Чонгуком, который не покидает спальню до рассвета и, прижимая омегу к себе, пытается его успокоить. Удивительно, но в его руках Юнги даже удаётся заснуть, словно его объятия — это своеобразный щит, через который ничего плохое не проходит и не тревожит его, и перед которыми даже воспоминания бессильны.

Утром к Юнги приходит Чимин, который категорически отказывается что-либо про себя рассказывать, но лежит рядом с ним вплоть до вечера, пока его не забирают к Намджуну. Юнги одного присутствия омеги уже достаточно. К вечеру в спальню заходит Тэхён, и Юнги благодарно улыбается, что его друзья не оставляют его одного, не позволяют недавней трагедии быть всем, о чём он думает и что видит перед глазами.

— Ты сильный парень, — опускается рядом Тэхён. — Тебе надо взять себя в руки и вернуться к жизни. Его похоронили вчера. Он стал жертвой собственной глупости. Я бы поступил так же. Любой бы на твоём месте поступил так же. Мы защищаемся как можем, и если для этого кому-то надо умереть, значит, так тому и быть.

— Я боюсь выходить из комнаты, — тихо говорит вымотанный постоянными думами Юнги. — Мне кажется, все будут плевать мне в лицо, обзывать убийцей.

— Я гаремный омега, — усмехается Тэхён, — и поверь мне, смерть в гареме — явление обычное, сегодня ты есть, а завтра нет. Тебя стали бояться — это да. Но это не значит, что ты теперь должен провести жизнь в заточении.

Юнги Тэхёна не слушается, отказывается покидать спальню и вторые сутки даже занавеси раздвигать запрещает. Сидит весь день в темноте и засыпает только, когда Чонгук приходит. На третий день, войдя в спальню, Чонгук не начинает как обычно раздеваться, готовясь ко сну, а подходит к кровати и долго смотрит на свернувшегося калачиком на постели парня.

— Быть моим омегой тяжело. Не каждый может справиться с этой ношей, пусть это кажется и легко со стороны, — садится на постель альфа. — Первое, что я увидел в тебе — была не твоя красота, хотя признаюсь, когда я поднялся в ту спальню, то был поражён. Я увидел в тебе тот стержень, ту силу, увидел, как ты боролся, как не сдавался. Ты мне кинжал в плечо вонзил, пустил мою кровь, и я понял, что никогда ранее не встречал противника, стоящего со мной наравне, — поглаживает волосы изучающего пустым взглядом стену Юнги. — Ты должен встать на ноги, перестать винить себя в его смерти и вернуть мне самую прекрасную улыбку из всех.

— Ты виноват, — смотрит на него стеклянным взглядом Юнги. — Ты несёшь смерть, ты к ней привык, она вечно рядом с тобой. А в чём я виноват? Почему с момента нашей встречи всё, что я вижу — это смерть? Ты её и мне принёс.

— Поэтому я и сказал, быть моим омегой тяжело, — мрачнеет Чонгук.

— Я не выдержу больше крови на своих ладонях, — присаживается на постели Юнги. — Поэтому я буду сидеть в этой комнате. Я не хочу никуда выходить, не хочу ничего делать, там, за порогом, я опять могу встретить смерть, я боюсь.

— Нет, ты не тот, кто будет отсиживаться в норе, — кривит рот Чонгук. — Ты встанешь на ноги, будешь стоять рядом со мной, встретишь со мной важного гостя, покажешь всему дворцу свою силу. Юнги, мы всегда чем-то жертвуем, мы всегда за всё платим. Выйди из этой комнаты. Ты ведь столькое хотел сделать. Ты меня дополняешь, только я разрушаю, а ты создаёшь. Как же быстро ты про свои цели помочь людям забыл? Только из-за того, что кто-то решил тебя убить, а ты ответил тем же?

— Почему ты мне так сильно веришь? — опять блестят глаза Юнги.

— Потому что я люблю тебя, — тянет его к себе Чонгук. — Ты — моя жизнь, моё имя, моё лицо. Ты не можешь быть слабым, потому что тогда слаб и я.

Юнги крепко обнимает альфу и всю ночь не позволяет даже на сантиметр от себя отодвинуться.

***

Утром Юнги требует Биби и, запретив себе вспоминать всё то, что произошло на крыше, приказывает набрать ванну. После ванны он надевает синие штаны и тунику из струящегося белого шелка. Он нанизывает на пальцы новые перстни, подаренные Гууком, выбирает красивое ожерелье, сплетенное из шести тонких золотых цепей, по центру которых массивный рубин, и направляется в гарем.

Юнги вплывает в гарем в сопровождении Биби, краем глаза замечает бледного, всё ещё плачущего, скорее изображающего слёзы, Рина и, игнорируя направленные на него взгляды острее лучших клинков империи, проходит к любимому дивану. Юнги окидывает взглядом омег, всё внимание которых зациклено на нём, и представляет тот гомон, который поднимется здесь сразу же после того, как он выйдет из комнаты. Слабость показывать нельзя, и именно поэтому, ещё раз вспомнив слова своего альфы, он делает глубокий вдох и обращается к омегам:

— Я скорбел о потере так же, как и вы, хотите верьте, хотите нет. Мне жаль Субина, который так рано покинул нас, но его смерть будет нам всем уроком. Те, кто осмелятся навредить, получат должное. Любая подозрительная смерть повлечёт за собой еще одну — смерть убийцы. Я вам это обещаю. Поэтому в следующий раз, планируя что-то, — словно невзначай поворачивается он к Рину, — остановитесь на пару минут и подумайте о последствиях. Они могут быть совсем неожиданными.

Юнги поднимается на ноги и, высоко подняв голову, покидает гарем. Никто из присутствующих не замечает, с какой горечью смотрел на теперь уже пустующее любимое место Субина Юнги.

***

— Это правда, — бесцветным голосом заявляет шокированному Юнги сидящий за столом в пустующей кухне Чимин. — Я точно беременный. Сомнений нет.

— Что ты несёшь? Как ты это понял? — отказывается верить Юнги.

— Меня всё время тошнит, я думал, ем не то или из-за постоянных переживаний, но я-то знаю признаки беременности, я рос с омегами, и всё указывает на это. Кружится голова, тошнота по утрам, огромный аппетит.

— Меня тоже все время тошнит, и вообще я себя ужасно чувствую, но я себе голову ничем таким не забиваю, — растерянно говорит Мин. — И вообще, как ты можешь быть таким спокойным?

— Спокоен? — нервно улыбается Чимин. — Откуда ты знаешь, сколько раз за эти дни я умирал и воскресал? — прикрывает ладонями лицо парень.

Он последние сутки будто впервые ад прошёл, хотя адом с момента их знакомства он называет Ким Намджуна. Чимин настолько устал, разбит, измучен, что смирился с тем, что этот альфа его не отпустит, и думал ещё пару дней протянуть, и или от руки Намджуна умереть, или от того, насколько сильно он не хочет жить. Отец однажды рассказывал историю, что когда-то потерявший семью воин, которого он повстречал по пути в соседний город, очень сильно не хотел жить, но руку на себя поднять не мог, боялся гнева всевышнего. По словам отца, он часами сидел у дороги из города и просил смерть забрать его. Воин верил, что если очень сильно хочешь умереть и долго ее зовёшь, она этот зов слышит. Когда отец вернулся обратно, то воина уже не было. Говорят, его сердце не выдержало и лопнуло. Чимин надеется, что с ним произойдёт так же. Убедившись в своих подозрениях, он так и сидит в комнате часами, вызывая смерть, даже шутит, что если не придёт сама, Намджун заставит. Чимину всё равно больше нечего терять и нечему его на этом свете удержать. Человек должен найти в самой непроглядной тьме хотя бы мизерный лучик света, на который он пойдёт. Чимин искал. Сгорая в агонии и превращаясь в пепел в чужих руках по ночам, проживая из раза в раз одинаковые дни, он всё время искал. Сам себе пытался придумать причины, всё «завтра будет легче» повторял, но не нашёл. Все ожидания, надежды, всё в его же ладонях, как гнилое дерево, раскрошилось. Тяжело — не остаться без надежды и смириться с судьбой, где в твоей темноте света точно не будет. Тяжело — его всё равно искать, даже придумывать, хоть как-то себя на ногах держать. Последняя новость поставила точку. Чимин больше даже придумывать не в состоянии. Он как сто лет назад засохший родник, по которому больше никогда вода не пойдёт. Он умрёт, но заберёт вместе с собой и сердце своего личного Монстра, иначе ему нет прощения даже на том свете.

— У меня нет больше ни слез, ни сил, — облизывает сухие губы Чимин. — И меня больше нет. Одна дыра — вот здесь, — комкает на груди рубаху. — Я не понимаю, зачем нас создают и пускают в мир таких? Покалеченных, несчастных, придавленных к земле грузом своих проблем, и если бы у меня они были такими, с которыми бы я мог справляться. Нет. Мне дают больше, чем я могу поднять, а от меня уже почти ничего не осталось, — утирает одинокую слезу, скатившуюся вниз. — Почему мне не показали эту жизнь до появления на свет, почему не позволили выбрать? Я бы не выбрал, Юнги. Я думал, несчастье — это полюбить того, кто тебя не полюбит. Что я знал о несчастье? Я воспитанный в лучших традициях и выросший в достатке омега, который мог разреветься после крошечной царапины или сломанного ногтя. А сейчас я не плачу после побоев, после всех лишений и трудностей. Мне стыдно вспоминать, что именно я раньше считал трагедией, потому что в Иблисе я увидел ад и Сатану, но высшие силы посчитали, что мне этого мало. Только в этот раз я по их правилам не играю. Этот ребёнок на свет не появится.

— Что ты имеешь в виду? — перестаёт нервно ходить вокруг стола и садится рядом Юнги.

— Ты правда думаешь, что я бы родил этому чудовищу сына? Думаешь, это вообще возможно? Я ненавижу этого ребенка так же, как и его отца, — нервно перебирает пальцами зёрна в миске омега.

— Чимин, пожалуйста, я всё понимаю, и я тебя не осуждаю, но мне очень важно твоё состояние, — берёт его за руки Юнги. — Как ты от него избавишься? И что будет, если он узнает? Я боюсь за тебя. Очень сильно боюсь, потому что в обоих случаях тебя может ждать не просто наказание, а даже смерть.

— Лучше помоги мне, — молит его Пак. — Пока не видно живота и никто не знает, я должен решить этот вопрос. Ты теперь правишь Идэном, у тебя огромные возможности. Найди мне человека, средство, хоть что-то, чтобы избавиться от него. Или я сброшусь с крыши дворца, ждать остановку сердца в моём случае очень долго.

— Я сделаю всё, что смогу, — тяжело вздыхает Юнги и обнимает друга.

***

— Империя раскололась, мой господин, — почтительно опускает голову перед сидящим в шатре Сокджином его помощник Бейт. — Ваш отец в бегах, армия Чжу держит в кольце столицу.

— Браво моему папе, — трёт переносицу альфа. — Отцу хоть сбежать удалось, я не сомневаюсь, что он бы его казнил.

— Вы были правы.

— К сожалению, — соглашается Сокджин и просит оставить его наедине.

Ким Сокджину исполнилось тридцать в прошлом декабре. Альфа родился в семье правителя в то время всего лишь города-государства Чин — Ким Минсока. В ходе одного из походов Минсок встретил в гареме падшего правителя невероятной красоты омегу по имени Андэ и влюбился. Андэ сразу стал фаворитом господина и год управлял всем гаремом. Забеременев, Андэ намекал Минсоку, что ребёнка не оставит, мол, в их племени поверье, что рожденный не в браке ребёнок проклят. Минсок, который уже был женат и имел двух сыновей — от брака с меченым омегой отказался. Андэ потерял ребёнка и долго приходил в себя после трагедии. Спустя ещё год супруг Минсока погиб из-за несчастного случая, упав с лошади. Говорят, прежде чем упасть, он кричал «змея», но никто её во дворе не нашёл. Андэ забеременел во второй раз, Минсок, узнав об этом, сразу же сделал ему предложение. Сокджин родился в браке. Андэ не просто стал супругом правителя и занимался дворцом, он сладкими речами убедил Минсока разрешать ему присутствовать на переговорах и через какое-то время полностью взял на себя дела с соседними государствами. Сокджин очень сильно любил папу и был к нему привязан. Несмотря на холодность омеги и вечную занятость, Сокджин всё равно не шёл спать, не получив поцелуя. Отец в младшем сыне души не чаял, всячески его баловал, только братья Сокджина не любили, отказывались принимать, не могли простить отцу, что он не только женился снова сразу через год после смерти их папы, а женился на чужом, тем более поменявшем пять гаремов омеге с меткой на горле. Будучи ребёнком, Сокджин много страдал, всё не понимал, почему братья его ненавидят, называют отродьем шлюхи и запрещают называть свою фамилию. Сокджин всё равно долго пытался наладить отношения с ними, но поняв, что взамен получает только оскорбления и тумаки, бросил эту затею. Даже слуги во дворце за спиной осуждали правителя за связь с Андэ, а Сокджина называли сыном, не достойным трона. Юношество альфа провел за изучением языков, охоте и искусстве владения мечом. Будучи подростком, он не раз оставлял в бою позади лучших воинов империи. Сокджину было четырнадцать, когда старший брат, вернувшись с охоты, заснул и не проснулся. Было решено, что смерть наступила из-за отравления мясом кабана, которого он съел на охоте, при этом разделившие с ним трапезу воины не отравились. Сокджин слепо поверил в эту версию, пока сомнения не закрались в его душу после одного разговора с папой.

— Джин, сынок, ты видишь, как расширяется империя, какими богатствами мы стали обладать, — говорил альфе любящий в отсутствии мужа восседать на его троне Андэ. — Это всё для тебя. Папа готовит для тебя этот трон.

— Трон принадлежит моему брату, он старше, — ответил тогда не особо понимающий омегу Джин.

— Если твой брат будет тащить в рот что попало, то он отца вряд ли переживёт, — улыбнулся Андэ и впервые заставил Сокджина сомневаться в нём.

Альфа долго размышлял над словами папы, но, сорвавшись в очередной поход с отцом, обо всём позабыл. Сокджин до глубины души любил и любит отца, всегда мечтал быть на него похожим и старался оправдать его ожидания. Если с отцом со временем Сокджин только сближался, то от ослеплённого властью папы отдалялся. Десять лет назад Андэ перепил вина и, перебирая волосы лежащего на его коленях сына, рассказал ему то, что поставило последнюю точку в их отношениях.

— Я его не любил, никогда не полюблю. Но он подарил мне империю, — прикрыв глаза, сказал омега.

— И сына, — нахмурился Джин, не понимая, почему империя папе важнее, чем он.

— И сына, — конечно же исправился Андэ.

— Я никогда никого не любил, но прекрасно всеми пользовался. Я сменил столько альф, что узнай твой отец, его удар хватит, — усмехнулся Андэ. — Минсок забрал меня к себе, как очередной трофей, а я научился выживать. Всегда можно представлять кого-то из бывших, если настоящий тебе не симпатичен, так и жить легче становится. Нет в этих землях второго омеги по силе и уму равного мне. Это моя империя, мои люди, мои решения, которым он следует. Твой отец глуп и самонадеян. Он сдохнет, и всем буду править я.

— Ты волен его ненавидеть, но он мой отец, при мне высказывай ему уважение, а ещё ты, вроде, трон мне готовил, но планы, кажется, поменялись, — отодвинулся от папы альфа.

— Ты или я — какая разница? — разозлился Андэ.

Со следующего дня Джин перестал с ним разговаривать. Минсок старел, а пользующийся тем, что муж уже не в состоянии уследить за всем, Андэ разошелся. Теперь он выбирал на кого нападать, куда выдвигаться, сам решал вопросы заключения мира и сам ставил условия. Минсок был просто формальным лицом, сидящим рядом с омегой. Весь дворец, как и вся империя, подчинялись и боялись Андэ. Все, кроме Сокджина. Холодная война достигла апогея, когда Андэ поставил запрет на нападение на соседнюю империю, объяснив это тем, что у него свои планы. Сокджин ослушался папу и, договорившись с братом, решил выдвигаться сам. Утром брат был найден мертвым в саду.

Обезумевший от горя отец закрыл себя в башне на три долгих месяца и впускал к себе только Сокджина, который отчаянно пытался вернуть отца к жизни.

— Если с отцом что-то случится, я убью тебя, — заявил в тронном зале перед всеми Сокджин и, забрав свои войска, покинул империю, отправившись в четырёхлетний поход.

Сокджин обосновался в одном из завоеванных городов и появлялся в столице империи только, чтобы навестить отца. Поход растянулся ещё на несколько лет, Сокджин свою империю расширял, за укрепление отвечал отец. Последний раз альфа видел Андэ семь месяцев назад, где в ходе короткого диалога понял, что омега всё так же амбициозен и Сокджину, чтобы вернуть себе трон, придётся воевать с собственным папой.

Именно из-за Андэ Сокджин категорически запрещает называть его Джин, а ослушавшихся казнит. Именно из-за Андэ Сокджин ненавидит всех меченых или проживших в гареме омег. Он не только, пока на ноги становился, оскорбления слышал, но и от папы достаточно настрадался. Даже на одну ночь он выбирает девственников, не говоря уже о серьёзных отношениях. Сокджин не свяжет свою судьбу с таким омегой, который даже в постели с ним будет думать о другом, как и его папа, и точно не заведёт с ним ребёнка, который впоследствии должен будет пройти такой же путь, полный оскорблений и унижений.

Сокджин собирался на днях отправиться в столицу, а сейчас узнал, что отправляться некуда. Империя Чин раскололась на две части — на последователей Андэ и его сына.

Сокджин со ста тысячью воинов к себе сунуться не может. Андэ объявил сына предателем и обещал за его голову вознаграждение, а пока он пытается взять под контроль те части империи, которые воюют за Сокджина. Андэ нашёл себе союзника в лице бывшего племенного вождя, а ныне правителя одной из самых крупных империй юго-востока Чжу. Сокджину одному свою империю не вернуть.

***

Без Хосока невыносимо. Тэхён не ждёт больше ночей, не живёт весь день в предвкушении, не бегает на балкон с закатом, высматривая альфу. После поцелуя в купальне Тэхён его не видел. Хосок совсем перестал приходить во дворец, и Тэхёну начинает казаться, что он окончательно про него забыл. Омега, конечно же, сразу гонит от себя мрачные мысли, убеждает себя, что Хосок завален делами и, закончив их, обязательно вернётся, и они помирятся. Для Тэхёна реальности, где они с Хосоком отдельно, не существует. Даже думать об этом доставляет боль, поэтому омега не позволяет этим мыслям травить свою кровь и всё с надеждой смотрит на дверь.

После обеда Тэхён твёрдо решает, что, если сегодня Хосок появится, то сам прекратит войну, а пока, взяв двух стражников, отправляется в город. Альфа осыпает его дорогими подарками с того момента, как забрал к себе, Тэхён тоже сделает ему подарок, пусть и не такой дорогой, но от всей души. Он ещё пару дней назад заказал ремесленнику в центре парадное седло для любимого коня альфы и сейчас направляется узнать, как продвигается работа. Седло будет выложено слоновой костью, с двух сторон будет обито накладным украшением из серебра, а на обручах будет выведено имя альфы.

Решив прежде, чем пойти к мастеру, прогуляться, Тэхён идёт к искусственному озеру в центре города и проводит там пару часов, наблюдая за горожанами. Заметив, что начинает темнеть, омега направляется к мастеру. У мастера Тэхён проводит больше времени, чем рассчитывал, потому что ему не нравится орнамент на седле, и он долго объясняет старому альфе, что и как исправить. Во дворец омега возвращается ближе к полуночи и первым делом идёт к себе, где застаёт стоящего у окна и явно злого Хосока.

— Мой господин, — проходит в комнату Тэхён, попадая под волны идущей от альфы раздраженности. Он прекрасно чувствует его настроение и понимает, что лучше бы молчать и не провоцировать зверя, который и так все цепи до предела натянул, но омеге это неважно. Важно, что Хосок наконец-то его навестил.

— Надеюсь, вы не заблудились, а правда меня увидеть решили, — говорит Тэхён и слышит, как одна за другой лопаются цепи.

Хосок подлетает к нему в мгновенье ока, нависает сверху, топит в бурлящей на дне зрачков ярости. Тэхён сразу робеет, делает шаг назад, чтобы прислониться к стене, чтобы устоять на дрожащих коленях.

— Где ты был? — у Хосока черты лица заостряются, голос пропитан ядом. Тэхён, кажется, впервые вместо своего альфы известного всем верного воина Гуука — Ворона видит.

— В городе, — с трудом отлепляет язык от неба омега.

— Каждый день, большую его часть ты торчишь в городе, при этом отпускаешь стражу гулять, — медленно, с паузами выговаривает альфа.

— Вы сами мне разрешили! — обиженно отвечает Тэхён, запрещая слезам наполнять глаза.

— Я разрешил, но ты злоупотребляешь. В любом случае, отныне будешь выходить гулять со мной.

— Нет! Так нельзя, — выпаливает Тэхён, вспомнив о подарке.

— Что нельзя? — хмурится Хосок.

— Я… Вы мне не доверяете и обижаете меня этим!

— Не меняй тему, — громче, чем хотелось бы, говорит альфа, и Тэхён сразу ёжится. — Я никогда не поднимал на тебя руку, не считая наказания, назначенного Намджуном, почему ты меня боишься? — не понимает его реакцию альфа.

— Я не боюсь, — расслабляется омега.

— Так почему со мной ты гулять не хочешь? Ты кого-то от меня прячешь? Как я должен это расценивать? — мрачнеет альфа.

— Вы должны мне доверять, — пытается исправиться омега. — Я никогда вам не лгал, даже мысли такой не допускал. Как я могу с кем-то встречаться, если у меня в голове только вы! Я не заслужил такого отношения! И мне надо в Иблис одному, без вас, у меня есть причины!

— Любовник?

Тэхён сжимает зубы, переводит дыхание и только потом вновь поднимает веки. Он еле сдерживается, по швам трещит, но Хосок не отступает, напротив, напирает, заставляет сто раз уже о сделанном пожалеть.

— Я хочу остаться один.

— Ответь мне! — встряхивает его за плечи альфа. — У тебя в Иблисе любовник?

— Подарок, — срывается на слёзы напуганный Тэхён. — Я заказал подарок для вас и хожу его проверять, — прикрывает ладонями лицо, а Хосок отшатывается назад, чувствуя, как злость на омегу, испарившись, заменяется лютой яростью на себя. Он столько вариантов в голове, пока его не было, просмотрел, но и не подумал, что Тэхён может выбирать подарок. Ему. Хосок никогда не получал подарков. Выросший сиротой, называющий своей семьёй альфу, который помог ему сбежать от разгневанной толпы на площади его родного города, Хосок чувствует, как противный ком разочарования в себе собирается в горле. Обида за Тэхёна разъедает сосуды альфы, растекается внутри лавой, Хосок терпит, знает, что он заслужил.

— Я люблю тебя, — горько усмехается и, вновь подойдя, прислоняется лбом к его лбу. — Я так сильно люблю тебя, что ревную даже к солнцу, ласкающему твоё лицо. Я отвратительно себя повёл, и это чувство вины меня сожрёт. Скажешь уйти — я уйду, потому что твоё желание для меня важнее всего.

— Вы очень ревнивый, мой господин, — утирает слёзы улыбающийся омега, который впервые за всю свою жизнь услышал эти три слова. — И вы испортили сюрприз. Подарок будет теперь неинтересным.

— Я уже получил самый главный подарок судьбы, и это ты. И когда мы наедине можно обращаться ко мне на «ты», — притягивает его к себе Хосок и крепко обнимает.

Он целует солёные дорожки на его лице, вдыхает и вдыхает, с каждой секундой осознавая масштаб своей одержимости. Тэхён кладёт руки на его плечи, сам тянется к губам, по которым соскучился. Долгий поцелуй перетекает в торопливое копошение, где на пол летит вся одежда двух парней и кровать прогибается под тяжестью тел. Тэхён обвивает его руками и ногами, извивается под ним, тянется, не оставляет расстояния, показывает, как соскучился. Хосок оголодал по нему, будто не пару дней, а век прошёл, он припадает к нему, как к источнику силы, испивает, заряжается сам, делится с ним. Он трахает его без прелюдий, омега сам настаивает, Хосок соглашается, потому что сейчас не до нежностей. Потому что два самых одиноких человека на земле нашли друг друга. Сейчас чувствовать Тэхёна, сжимающегося вокруг него, стонущего, принимающего его до конца — необходимость. Хосок надеется, что для того, чтобы и дальше его обществом наслаждаться, у них впереди длинная жизнь, хотя и целой жизни, чтобы любить Тэхёна, мало. Омега мечется под ним, как в огне, скулит, когда альфа, приподняв его за поясницу, насаживает на себя, держит под ягодицами и трахает на весу, заставляя комнату скакать перед глазами, а рассудок мутнеть. Будто только сегодня они впервые увидели друг друга, нашли в одном из запутанных коридоров дворца Йибира. Только сегодня Хосок увидел в его глазах своё отражение, а Тэхён вложил свою руку в его и прошептал «я тоже».

Искусанные губы омеги распухли, растрёпанные волосы липнут к мокрому лбу, он тяжело дышит после только что пережитого оргазма, а Хосок его красотой любуется, несмотря на то, что тоже кончил, его тело не покидает, продолжает медленно двигаться. Он нагибается к его лицу, невесомым поцелуем касается прикрытых век, опускается к губам и, оставляя короткие поцелуи, спрашивает:

— Ты знаешь, что такое любовь?

— Знаю, — выдыхает ему в губы Тэхён. — Ты научил меня любить. А ты сам знаешь?

— Знаю, — касается уголка губ. — Любовь — это ты.

Тэхён не успевает улыбнуться наполнившим его счастьем словам, как лицо искажает гримаса боли от вонзившихся в плечо зубов альфы. Тэхён зарывается пальцами в его волосы, что есть силы сжимает и оттягивает, знает, что ему больно, но омеге больнее, ведь под зубами альфы лопается его кожа и плоть. Горячая кровь Тэхёна, расползаясь по плечу, оставляет отныне навеки выжженные витиеватые узоры, которые к утру расцветут красивым цветком и объявят всему дворцу, чей именно он омега. Хосок отрывается от парня, облизывает губы и, сильнее его обняв, шепчет:

— Раз и навсегда.

Впервые за свои семнадцать лет Тэхён засыпает самым счастливым омегой в мире, а Хосок чувствует, что сделал самый важный поступок в своей жизни. Утром у Тэхёна начинается течка, и все дела и заботы остаются для Хосока за пределом их спальни.

***

Армия Сокджина располагается на подступах к Иблису через пару дней. Самого альфу, его помощника и двадцать верных воинов встречают у ворот Ким Намджун и Чон Хосок. Намджун остаётся за городом, учитывая, что его окружили пока ещё не ясно прибывшие с миром или нет войска, а Хосок сопровождает Сокджина во дворец, где его ждёт Дьявол.

Чонгук сидит на троне, слушает своего помощника, когда докладывают о прибывшем госте. Сокджин заходит в зал и, подойдя к трону, останавливается в пяти шагах от него.

— Столько воды утекло с нашей последней встречи, а ты не меняешься, — усмехается Сокджин.

— А ты всё так же почести выражать не научишься, — кривит рот в улыбке Гуук и, встав на ноги, подходит к альфе. — Добро пожаловать в Иблис, пришёл на своих двух, постарайся уйти на них же.

— Я долго ждал, когда ты ко мне уже пожалуешь, и решил зайти первым.

— А я ждал тебя, но представь, как я огорчился, узнав, что империя Чин раскололась. Значит, ты, наследник империи, теперь в бегах?

— Не совсем, и об этом я и хотел поговорить с тобой и двумя другими правителями.

— Поговорим. Ты гость в Идэн, и эти дни, пока ты гостишь, ты под охраной и неприкосновенен. Отдохни с дороги, увидимся на ужине через три часа, я отзову пока Намджуна и распоряжусь, чтобы твоих воинов расположили.

***

— Неужели мне так необходимо там присутствовать? — ноет Юнги, уже в четвертый раз пытаясь вдеть в ухо длинную серьгу, покрытую изумрудами. Вокруг него носится Биби, пытаясь выбрать наряд, а мальчик позади пытается расчесать гребнем влажные после купания волосы омеги. Юнги впервые будет принимать гостей во дворце вместе со своим альфой, он сильно нервничает и постоянно чешет слезящиеся от сурьмы глаза, вызывая этим очередное возмущение Биби.

— Это огромная честь, — наконец-то выбрав нужный наряд, падает в кресло вымотавшийся Биби. — Омега, встречающий с господином его гостя, считается королём дворца, его супругом. Тебя уже официально представляют людям, неужели ты этого не понимаешь? Обычно омег вообще на ужин с альфами не берут, но господин сам пишет правила.

— Понимаю, — вздыхает Юнги. — Наверное.

Юнги покорно принимает из рук Биби одежду и, скинув с себя халат, переодевается. Он стоит перед зеркалом в бордового цвета, доходящей до середины бедра и сшитой из тонкой ткани тунике, разглядывает переливающиеся в свете свечей украшения и, остаётся довольным своим видом.

— Господин хочет вас видеть, — останавливается на пороге спальни стражник Гуука.

— Я ещё не готов! — восклицает раздраженный Юнги.

— Не вас, мой господин, — учтиво кланяется мужчина, — а Биби.

Биби, услышав своё имя, отшатывается к кровати, прислоняется к её изголовью, боясь, что дрожащие ноги подведут, и с отчаянием смотрит на Юнги.

— Прошу за мной, — повторяет слуга и, повернувшись, выходит в коридор.

Биби с трудом берёт себя в руки, понимая, что или сам пойдёт, или его заставят, и на ватных ногах следует за ним. Юнги провожает омегу тревожным взглядом и вновь возвращает внимание зеркалу.

Биби проходит в третий зал дворца и видит стоящего у окон на всю стену Гуука. Двое стражников, положив руки на мечи, останавливаются невдалеке.

— Мой господин, — глубоко кланяется омега и замирает в этой позе, не рискуя разогнуть спину.

— Биби, — идёт к нему медленными шагами альфа, — скажи мне, кто для меня Мин Юнги?

— Он ваш омега, мой господин, — с трудом контролирует свой голос Биби.

— Именно, — цокает языком альфа. — Мой омега, тот, кто носит мою метку, тот, кто родит мне наследников. А что делаешь ты? Голову подними!

— Господин… — дрожащим голосом произносит омега, который настолько бледен, что сливается со стеной позади.

— Ты отвечаешь за моего омегу. Головой отвечаешь, — скалится Гуук. — Я с тобой разговаривал о нём, говорил, что его безопасность — твоя главная обязанность. Моего омегу чуть с крыши не скинули. Где ты был?

— Молю, господин, прошу вас, я больше не допущу, — падает на колени Биби и бьётся лбом о пол.

— Не допустишь, — протягивает руку Дьявол и стража вкладывает в его руку тяжелый меч. — Потому что у меня будет новый смотритель…

— Мой господин, — в комнату вплывает Юнги и, увидев распластанного на полу Биби, с огромным трудом сдерживает идущую трещинами улыбку. — Простите, что вмешиваюсь, — останавливается напротив альфы и кланяется омега, — но Биби не виноват.

— Юнги, — щурит глаза Гуук, губы вытягиваются в полоску, а скулы заостряются. Напряжение между двумя в комнате заставляет густеть воздух, а стражу отступить, лишь бы не попасть в эпицентр взрыва.

— Позвольте объяснить, — Юнги не даёт страху завладеть собой, иначе он может потерять Биби, который и правда ни в чём не виноват. — Я его заставил не идти за собой. Я очень люблю одиночество, хотел побыть наедине. Я знаю, как вы милосердны и добры, — склоняет голову омега. — Прошу вас, сделайте подарок вашему покорному слуге, не наказывайте Биби.

Гуук слышит дрожь в голосе парня, как бы он не храбрился, видит, как омега нервно сжимает и разжимает пальцами подол туники, и лучше всех знает, как тяжело ему заново уснуть, проснувшись от кошмара, в котором Субин разбивается о мраморный пол. Ещё одну смерть Юнги может и не пережить. Ещё одна смерть может запустить механизм саморазрушения и толкнуть омегу в пропасть, из которой даже Дьявол его не вытащит, и на краю которой он и так уже стоит. Гуук пару минут смотрит на парня, который так голову и не поднял, а потом оборачивается к Биби:

— Последнее предупреждение.

Биби подскакивает на ноги и, продолжая кланяться и благодарить, пятится к выходу.

— Оставьте нас, — приказывает Гуук страже, и стоит им выйти, как резко тянет Юнги на себя.

— Больше никогда не смей вмешиваться в мои решения, — цедит сквозь зубы, а сам нюхает самый любимый запах, по губам губами водит.

— Я сказал правду, — Юнги только отпускает после пережитого стресса, ведь Чонгук мог отказать, мог залить кровью Биби этот пол, потому что он и правда должен был следить за гаремом. — Он не виноват.

— Не тебе это решать! — резко отпускает его Гуук, заставляя Юнги отшатнуться и идёт к окну. — Иди к себе, через час ужин, — холодно добавляет альфа, и омега, давя в себе обиду, идёт на выход.

Стоит Юнги вернуться в спальню, как он оказывается в объятиях плачущего и без устали благодарящего его Биби. У Юнги отвратительное настроение, и если бы была возможность избежать ужина, он бы ей воспользовался, но её нет, поэтому омега сжимает зубы и, смирившись, спускается вниз.

За заваленной угощениями скатертью сидят Намджун, Хосок, Сокджин, его помощник и сам Гуук, музыканты наигрывают приятную и спокойную мелодию, слуги носятся по залу с подносами. Юнги, мягко ступая по ковру, подходит к скатерти и опускается на подушки рядом с Чонгуком.

Альфы, поклонившись, приветствуют новоприбывшего гостя, а Юнги легонько кивает каждому, стараясь с честью вынести сегодняшний ужин.

— Юнги — мой омега. Сокджин — наш гость, — протягивает ему бокал Гуук.

Юнги ещё раз кивает красивому альфе и благодарит Чонгука за вино.

— Думаю, что не стоит тянуть, — начинает Сокджин, — и с вашего позволения начну.

Все одобрительно кивают.

— Вы, наверное, наслышаны про моего папу и его амбиции.

— Я слышал, что он убил первого супруга твоего отца и его детей, — говорит Намджун, а Юнги чуть вином не давится.

— Это всего лишь слухи, — хмурится Хосок.

— Обоснованные, — опускает голову Сокджин. — Я лично считаю, что он их и убил. Но не будем о прошлом, потому что настоящее может оказаться пострашнее. Андэ сейчас в сговоре с Чжу, и именно это дало ему сил, воспользовавшись моим отсутствием, совершить переворот.

— Вот, значит, как, — задумывается Чонгук. — А я-то думал, как он один управился, учитывая, что большая часть войск с тобой в походах.

— Отец в бегах, но если его найдут, Андэ его не помилует, как и меня, в принципе, потому что я свою ненависть к нему давно не скрываю, — продолжает Сокджин. — Его слова о троне для меня были ложью, он мечтал о троне для себя. Я единственный законный претендент на престол, и я хочу вернуть свою столицу, встать во главе своего народа и править, как и мой отец, который, пока не обезумел от любви и не поставил под риск всю свою семью и империю, был прекрасным правителем. В итоге он потерял и первое, и второе.

Юнги опускает взгляд и чувствует руку Чонгука, мягко поглаживающую его по спине. Омега бы сбросил её с себя, и сказал бы Гууку всё, что о нём думает, ведь обида так и не прошла, но он улыбается гостям, своему альфе и даже кладёт руку на его бедро.

— Я пришёл просить, — откладывает кубок Сокджин. — Я мог бы начать с империи Синхов, но я начал с тебя, и этому есть причины, — смотрит он на Гуука. — Империя Чин твоими владениями никогда не интересовалась, скорее мы просто взаимно пугали друг друга, сотрясали воздух, но Чжу открыто идёт против тебя. Я предлагаю тебе помочь свергнуть моего папу и вернуть трон, а взамен я помогу тебе побороть Чжу.

— С чего ты решил, что мне нужна помощь? — выгибает бровь Гуук.

— С того, что аналогичный переворот с марионеткой Чжу ожидается ещё в паре государств, и если это удастся, ты будешь явно уступать ему в численности. Я воин, мои войска одни из лучших и обученных в этих землях, я предлагаю контракт, — заявляет Сокджин.

— Погостишь у меня два дня, я сообщу тебе о нашем решении, — говорит Гуук.

Вкусно покушавший и захмелевший Юнги под конец вечера дремлет на плече Чонгука, еле удерживает веки открытыми.

— Иди спать, — целует его в лоб Чонгук.

— И пойду. Один, — якобы целует его в щёку Юнги, а сам в ухо шепчет: — Не приходи. Не пущу, — омега поднимается на ноги и, очаровательно улыбнувшись альфе, покидает зал.

— Если будет свадьба, то не забудь позвать, — усмехается Гууку Сокджин.

— Если вернёшь империю и выживешь, то возможно.

***

Чимин ходит по двору, отчаянно надеясь, что свежий воздух поможет и его наконец-то перестанет мутить, но безуспешно. Он смачивает руки в бассейне, подносит их ко лбу и чувствует, как вновь накатывает тошнота. Юнги, вроде, обещал помочь, сказал, что узнает, а Чимину с каждым часом всё хуже. Он уже устал от мыслей, рвущих черепную коробку, устал от страха, окутывающего его, стоит подумать, что альфа узнает про ребёнка. Чимин трещит по швам и только и успевает, что каждую обнажённую рану ладонями прикрывать, только рук у него всего две, а ран всё больше и больше.

Сокджин выходит на террасу и, вдохнув полной грудью, смотрит на усеянное звёздами небо. Взгляд альфы привлекает всплеск воды, идущий справа, и, повернувшись к бассейну, он видит светловолосого омегу, смачивающего в бассейне руки. С такого расстояния парня особо рассмотреть не удаётся, но он в чёрной одежде, на запястье в свете фонарей поблескивает массивный и явно дорогой браслет. Сокджин уже собирается вернуть внимание небу, как парень, резко покачнувшись, падает в воду. Альфа медлит пару секунд, думая, что, может, омега решил искупаться среди ночи, но поняв, что тот и не собирается выныривать, перепрыгивает через парапет и, на ходу стащив с себя кожаный жилет, прыгает в воду. Он достаёт из воды потерявшего сознание омегу и, положив на пол рядом с бассейном, бьёт его по щекам. Чимин, прокашлявшись, открывает глаза, а Сокджин чуть не слепнет от отражения звезд в них. Он промаргивается, вновь зачарованно на него смотрит, задыхается от разом обрушившейся на него красоты, которая на мраморном полу в его руках заставляет померкнуть всё остальное вокруг. У Сокджина голова кругом идёт, тот, кого ничто никогда не удивляло, впервые растерян и даже рот открыть не в состоянии. Спроси кто его, что самое прекрасное он видел в жизни, он назовёт этого омегу. Его прилипшие ко лбу волосы цвета жидкого золота, пушистые ресницы, обрамляющие красивые глаза, пухлые алые губы, рядом с которыми даже розы от стыда голову склоняют — завораживают. Кажется, Сокджин впервые понимает отца, потому что он настолько поражён омегой, что попроси он ему луну с неба достать, альфа будет думать, как это сделать. Парень похож на ангела, глаз не оторвать. «Заклеймённого ангела», мрачнеет Сокджин, увидев метку из-под сползшей рубахи и, встав на ноги, отходит от него.

— Ты чуть не погиб, тебе нужно быть осторожным, — строго говорит альфа.

— Может, я этого и хотел, — бурчит омега и, поднявшись на ноги, оставляя за собой мокрый след, идёт во дворец.

Его голос пропитан такой болью, что у Сокджина табун мурашек по телу проносится, а в горле резко сухо. Ярче всего горят те, у кого внутри всё и так выжжено. Поднести к омеге факел, и он вспыхнет, но уже в следующую секунду потухнет, потому что оболочка давно полая. Сокджин увидел в его глазах звёзды, но ошибся. В его глазах не звёзды, а мерцающие угольки, на которые вместо дождя его же слёзы капают.

Сокджин никогда не был самоубийцей и мёртвых при жизни ещё не встречал, а рядом с этим омегой он впервые, хотя не одну битву прошёл, холод смерти почувствовал. Мальчик с золотыми волосами будто её любимое дитя, у альфы от этих мыслей сердце сжимается. Выжженные города дают надежду на построение новых. Из такого, как этот омега, уже ничего не построишь. Новую жизнь не вдохнёшь. Сокджин гонит внезапно обуревавшее его любопытство, которое уговаривает метнуться за пареньком и задать только один вопрос — «кто это сделал?», но альфа не знает, что такое боль, теперь и знать не хочет. Он ещё раз втягивает в себя странный запах, который словно объединяет в себе несколько, и развернувшись, возвращается в главный зал.

========== Некоторые ошибки не исправить даже кровью ==========

   Комментарий к Некоторые ошибки не исправить даже кровью
   Слушайте подряд, вторая для конца
vague002 - hi frequency
https://soundcloud.com/vague002/hi-frequency
váls-iday
https://soundcloud.com/idaymusic/vals
Вернувшись после ужина к себе, Юнги сразу же раздевается и ныряет в постель. Грызущие его весь день мысли о Чимине и страх, пережитый за жизнь Биби, делают своё дело — вымотавшийся омега сразу же засыпает. Сон длится недолго, Юнги просыпается, почувствовав невесомость, не успевает понять, что к чему, как уже оказывается лежащим в постели Гуука.

— Верни меня в мою комнату! — присаживается на постели Юнги и, сонно потирая глаза, поглядывает на раздевающегося альфу.

— Пусть мы и в ссоре, но спишь ты в моей кровати, — откидывает в сторону одежду и ложится рядом Гуук. Он сразу притягивает пытающегося сопротивляться парня к себе и, зажав в железных тисках, целует в лоб.

— Я обижен вообще-то, — бурчит Юнги, уходя от поцелуев.

— А я на тебя зол, но это всё за пределами этой кровати, — целует теперь уже в нос его альфа. — Тут у нас мир и согласие.

— А вот и нет, — упирается ладонями о его грудь Юнги и пытается оттолкнуть от себя, вызывая этим смех Чонгука, который всё сильнее его в себя вжимает.

— Я тебе уступил, — не отпускает его альфа. — Теперь твоя очередь.

— А чего ты хочешь? — не сразу понимает омега.

— Тебя, — ухмыляется Гуук и получает кулаком в плечо. Юнги недолго борется с улыбкой, которая, прорвав все его барьеры, расползается на лице, и, почувствовав, как слабеет хватка, сам к нему тянется и кладёт голову на его грудь.

— Скажи мне, — набирается смелости омега. — Как бы ты поступил, если бы ты мог помочь близкому человеку, который в отчаянии, но при этом вызвал гнев другого родного тебе человека?

— Признавайся, что ты задумал? — поглаживает его волосы альфа.

— Просто ответь, не допытывайся, — просит Юнги.

— Если я правда единственный, кто может ему помочь и он мне настолько дорог, то я бы помог. Второму придётся это понять и смириться, — задумывается Гуук. — Хотя на это всё же сложно отвечать, потому что я не знаю, какие будут последствия моей помощи, и я бы всё тщательно обдумал.

— Ты доверяешь этому, как его звали… — меняет тему омега, который уже услышал, что хотел.

— Сокджину? Нет. Я никому не доверяю.

— И не доверяй, а то я боюсь за тебя, — крепче обнимает его Юнги. — Кстати, я опять завтра поеду встречаться с людьми в городе. Ты ведь знаешь, что я начал строительство новой школы за твой счет.

— Теперь знаю, — усмехается Гуук.

— Так вот это будет школа для омег, — воодушевлённо рассказывает Юнги. — И когда я закончу её строить, я хочу, чтобы ты ещё кое-что для меня сделал.

— Что опять твоя очаровательная голова придумала? — вздыхает альфа.

— Ты тут Бог и закон, поэтому прошу объявить об обязательном образовании для омег в Иблисе и во всей твоей империи, — облокотившись о постель, смотрит на него Юнги. — Нечестно, что альф и в школы записывают, и военному делу отдельно обучают, а омегам только полы драить, варить еду и мужа ублажать.

— Это вызовет плохую реакцию со стороны народа, — мрачнеет Гуук. — Хотя, как будто меня это интересует.

— Так ты сделаешь? — не веря, смотрит на него омега, рассчитывающий долго просить.

Чонгук не прекращает приятно удивлять, и пусть внешне Юнги своё счастье только улыбкой показывает, внутри у него водоворот из чувств, и он в них захлёбывается. Тот, кого он клялся ненавидеть вечность, заменил собой его сердце и стал его домом. Юнги каждый день думает, что всё ещё спит, что всё это иллюзия, и с рассветом она растворится, но он просыпается на его груди, в его руках, с его сонным голосом в ушах и всё равно шепчет про себя «пожалуйста, пусть так будет вечность». Юнги без Чонгука себя не представляет, и пусть вселенная всё это так не задумывала, и двое сломали её устои — омега готов за своего альфу до последнего бороться. Если понадобится, то с целым миром.

— Если ты сейчас оседлаешь меня, то вполне, — ухмыляется Гуук.

— Вы хитры, мой господин, — садится на него улыбающийся Юнги. — И я согласен не из-за твоей уступки, а потому что сам хочу.

Чонгуку этой улыбки достаточно. Юнги, несмотря на все невзгоды и трудности, в большей части которых виноват и сам альфа, способность по-детски открыто и ярко улыбаться так и не потерял. Чонгук ради его улыбки на всё готов, и даже вскрыть грудную клетку и вложить в его руки своё сердце. Хотя это он уже и так сделал.

— Будь осторожен в городе, — придерживает его за бёдра альфа, — я прикажу, чтобы тебе удвоили охрану.

— Нет! — возмущается Юнги. — Наоборот, когда я хожу с толпой — всё внимание на мне, а так двоих стражников мне вполне достаточно. Кстати, я ещё хотел насчёт школы…

— Мы так и будем разговаривать или… — перебивает его теряющий терпение Чонгук, а сам продолжает ладонями мять его ягодицы.

— Ты никогда не насыщаешься? — трётся о его бёдра Юнги.

— Я тебя среди ночи с ложным «любимый, мне плохой сон приснился, трахни меня» не бужу! — смеётся Гуук.

— Это было один раз, и я попросил меня обнять, трахнуть было твоей идеей, — возмущается омега.

***

Утром Юнги, оставив свой завтрак на полу у бассейна, просит себе мятного чая и, немного придя в себя, спускается к Бао. Альфа вызвал его на очередной разговор с провинившимся подчинённым. Юнги внимательно выслушивает и Бао, и виновного слугу, соглашается со смотрителем, что парень виноват, и заменяет наказание ударами палками на дополнительную работу. После разговора Юнги просит свою накидку и, оповестив стражу, что направляется в город, идёт во двор к Венусу.

— Юнги, — догоняет его сбегающий по ступенькам Биби. — Не надо взбираться на коня, отправишься в город в карете.

— Это ещё с чего? — не понимает омега. — Хочу на Венусе покататься.

— Тебя ведь с утра опять тошнило, и пока мои подозрения не оправдаются, я запрещаю тебе садиться на коня, — твёрдо заявляет Биби.

— Ты не смеешь мне ничего запрещать! — злится омега.

— Я тот, кто отвечает головой за тебя, и если всё подтвердится, и за малыша, которого ты носишь. Если ты и правда ждёшь ребёнка, то на коня тебе нельзя, хоть казнить прикажи, — не отступает Биби.

— Да вы с ума все посходили! — давится возмущением Юнги. — У меня с детства слабый желудок! Ладно, пусть готовят карету, нет сил с тобой спорить, — вздыхает парень.

Юнги уверен, что Биби ошибается, но живот всё равно незаметно поглаживает. Тошнота не показатель, а остальных симптомов, перечисленных Чимином, у него нет. Мысль, что он может ждать малыша от Гуука, заставляет трепетать сердце, но в то же время, несмотря на их идиллию в отношениях, Юнги всё равно немного побаивается реакции альфы.

Закончив встречи и побыв на месте строительства, Юнги по дороге в Идэн заходит в ещё одно место, о котором узнал от омеги, у которого часто покупает парчу. Вернувшись во дворец, Юнги обедает и отправляется в гарем искать Чимина. Кое-как оторвавшись от окруживших его омег, пытающихся осыпать его подарками и получить благосклонность, Юнги сбегает в коридор, а оттуда направляется в комнату друга.

Чимин, как и ожидалось, лежит на кровати и гипнотизирует взглядом стену.

— Я пришёл, — садится рядом с ним Юнги и поглаживает его волосы, — и хочу задать тебе важный вопрос.

Чимин поворачивается на спину и внимательно смотрит на друга. Юнги с болью в сердце разглядывает впалые щеки, бледное осунувшееся лицо и понимает, что от «золотого» мальчика, которого он встретил несколько месяцев назад в конюшне, ничего не осталось.

— Ты правда хочешь от него избавиться?

Чимин поворачивается на бок и, сложив ладони под щекой, прикрывает веки. Ответить на этот вопрос, когда ураган эмоций немного стих, — сложно. В момент, когда он только узнал, этот разбушевавшийся внутри пожар требовал немедленной жертвы, и Чимин, если бы мог, самолично принёс её ему в лице пока только ещё зародившейся жизни. Сейчас от пожара остались только тлеющие угольки и прояснившийся разум помимо мести Ким Намджуну, на алтарь которой он возложит его же ребёнка, показывает ему и другие картины, где этот малыш мог бы стать смыслом, которого у омеги нет.

Чимин разрывается между выбором. Да, он не хочет ребёнка, потому что его отец причинил боль, потому что появись он на свет, и Чимин будет навеки прибит к этому альфе, ведь, сына оставив, не сбежит. Этот ребёнок будет прочной клеткой для Чимина, в которую он сам добровольно зайдёт и закроет за собой дверцу. С другой стороны он прекрасно понимает, что малыш ни в чём не виноват, и, как бы ни старался, ненависти к ещё даже не родившемуся существу не испытывает.

— У тебя есть время до вечера. Подумай, — прерывает его размышления Юнги. — Вечером ты, спрятавшись в моей карете, поедешь со мной в Иблис. Я не могу помочь тебе сбежать, потому что и я получу за это, и всю стражу казнят, но это ради тебя я сделаю.

Юнги уходит, оставив Чимина в одиночестве принимать самое сложное в его жизни решение.

Вечером Чимин, прикрыв лицо, спускается во двор. Юнги отвлекает стражу, и омега проскальзывает в карету, как его слуга, следом за ним в неё же залезает и сам парень. Всю дорогу они молчат, Юнги решил уважать любое решение Чимина и поэтому не давит на него, не хочет делать ему ещё хуже. Самое главное, что Юнги и сам не знает, как бы поступил на месте Чимина, поэтому продолжает разглаживать невидимые складки на своей одежде и поглядывать за шторки.

Юнги просит остановиться на одной из улиц бедного квартала и вместе с Чимином проходит в низкую дверь в стене. Заваленная различным хламом лачуга, свет в которую проникает из маленького окошка на потолке, наводит тоску и угнетает. Юнги старается ни на чём внимание не задерживать, потому что из пропахшей неприятным запахом трав лачуги в памяти ничего уносить не хочется. Юнги чувствует, как нервничает озирающийся по сторонам Чимин, берёт его за руку и молчаливо поглаживает её, понимая, что словами тут особо и не поможешь.

— Я буду с тобой, не бойся ничего, — шепчет омега.

— Наоборот, я хочу один через это пройти, — старается звучать твёрдо Чимин. — Погуляй, займись своими делами, а потом забери меня. Так мне будет легче.

Юнги нехотя кивает, отдаёт Чимину мешочек с золотом и выходит из лачуги. Он бы хотел остаться с другом, поддержать его хотя бы своим присутствием, но главное, чего хочет Чимин. Пак смотрит пару секунд вслед вышедшему другу, а потом послушно следует за позвавшим его омегой. Сегодня всё закончится. Чимин не может стереть его метку, убрать запах и шрамы от его инициалов, но он может избавиться от самого главного, что ему оставил Монстр. Пусть сейчас его глотку дерут невыплаканные слёзы, спазмами сводит челюсть, а кровь от прикушенной щеки наполняет полость рта — он должен.

Юнги возвращается через два часа, и к нему выходит побледневший, пошатывающийся Чимин. Мин усаживает его в карету и всю дорогу обнимает всхлипывающего Чимина, надеясь, что хоть так заберет половину его боли.

***

Джин остается гостить у Гуука ещё на неделю. После долгих разговоров альфы приходят к тому, что за Сокджином будет выслана армия Империи черепов во главе с Хосоком. Визит альфы продлевается именно из-за этого — он ждёт, когда стянутся войска Дьявола. В последний вечер пребывания Сокджина в Иблисе все альфы проводят за городом, обсуждают дальнейшую стратегию. Вернувшись во дворец, Гуук приказывает накрыть поздний ужин.

Если бы не Диас, Чимин бы даже из комнаты не выходил. С момента возвращения из Иблиса он целыми днями сидит у себя, почти ничего не ест и радуется только визиту Юнги. Диас настаивает раз в день показываться в гареме, и омеге приходится на пару минут выходить в люди. Благо, Намджун очень сильно занят предстоящим походом и гостем, поэтому не беспокоит восстанавливающего здоровье парня. Сегодня стены особо сильно давят, сдвигаются на омегу, грозясь впечатать в себя. Чимин понимает, что даже открытое настежь окно не спасает, и, натянув на себя одежду, несмотря на поздний час, спускается вниз. Он прогуливается меж деревьев в саду, как, услышав шум, подходит к ограждению, обвитому плющом, и всматривается во двор. Чимин видит вернувшихся во дворец альф. Среди них и тот красивый незнакомец, вытащивший его из бассейна. Он восседает на вороном коне, его доспехи блестят под многочисленными фонарями, а точеный профиль намертво прибивает к себе всё внимание. Долго рассматривать альфу не удаётся, потому что Чимин видит вышедшего вперёд на Дамире Намджуна и сразу садится на землю, надеясь остаться незамеченным. Намджун для омеги как затмение, всё собой накрывающее. Чимин его до дрожи боится, как бы ни храбрился, подбородок ни задирал, его тяжелый взгляд никогда не выносит, то, как под ним кости трескаются и позвоночник сгибается, всегда отчётливо слышит. Альфы скрываются во дворце, и только тогда омега выдыхает. Погуляв ещё час, Чимин возвращается обратно во дворец и собирается пройти к себе, как его нагоняет Диас.

— Срочно переодевайся, господин ждёт тебя в главном зале.

— Нет, пожалуйста, только не это, — прикрывает веки Чимин и оказывается втащенным в комнату, где его уже ждёт прислуга с новым нарядом в руках.

Через пару минут собранный наспех омега понуро плетётся в сторону зала. На Чимине белая тонкая блузка из струящегося шёлка, такого же цвета короткие штаны, запястья обвивают золотые браслеты, в ушах поблёскивают серьги-гвоздики с подвеской в форме капли. Он останавливается на пороге, набирает в лёгкие побольше воздуха и, подняв глаза, видит, как на разбросанных по ковру подушках восседают Намджун, Хосок, тот самый незнакомец и любуются танцующими омегами. Чимин, поклонившись альфам, не задерживая ни на ком взгляда, проходит к Намджуну и покорно опускается на подушки рядом.

Сокджин не смотрит. Пытается. Сперва он подумал, что в двери вошёл спустившийся на землю ангел, и сильно удивился, узнав в нём спасённого из воды омегу. Всё же он невероятно красив. Этот омега будто соткан из тончайших золотых нитей, он ходит, не касаясь ступнями пола, словно парит в воздухе, его один секундный взгляд из-под тяжелых ресниц, обрамляющих невероятные по глубине глаза, у Сокджина в самом сердце отпечатался. Странно было бы думать, что у него обычный альфа из дворца, еще страннее было бы не ставить ему метку. Сокджин бы сразу поставил, чтобы все знали. Намджун, видать, так же думает, и теперь Сокджину только со стороны смотреть. Даже если бы Сокджин не встретил его тогда у бассейна в момент, когда омега буквально на его руках на куски разваливался, он бы всё равно под всей этой красотой и горделивой осанкой эту бездонную боль бы разглядел. Омега такой же подавленный, крылья переломаны, за спиной их тяжелым грузом волочит, они в совсем ещё свежих брызгах крови, на лбу раны от короны с шипами зияют, он всё так же смотрит сквозь, не то чтобы ни за что не цепляется, даже не пытается. Он садится рядом с Намджуном — в Сокджине все органы тугой веревкой обводятся, сжимаются. В огромном зале с открытыми окнами весь кислород вмиг улетучивается, вместе с собой и всех присутствующих забирает, потому что Ким Сокджин, кроме него, ничего не видит.

Это незнакомое чувство наполняет альфу, злит, заставляет чаще к кубку прикладываться, перестать на себя беду в лице Монстра накликивать. Хосок что-то спрашивает, Сокджин раздражённо отвечает, сразу исправляется, извиняется. Всё твердит себе «не смотри», но как не смотреть, если слева от Намджуна солнце, покинув небесный свод, сидит, пусть и не греет, его самого бы кому согреть, но светит так, что слепит. Сокджин с бурлящим вулканом в себе не справляется, как земля такую красоту выдерживает, не понимает. Омега не просто меченный, так ещё и принадлежит Ким Намджуну, хотя так и должно быть. За таких, как этот парень, драться надо, даже умереть будет не страшно, потому что один его взгляд в свою сторону этого будет стоить. Ким Сокджин, наследник империи Чин, впервые считает себя недостойным. Тот, кто считал всех недостойными. Но и Намджун этого омеги не достоин, потому что иначе в этих глазах вместо угольков звёзды бы горели. Жизни в них нет, зато есть огромное желание умереть. Сокджину нельзя, не надо, не подходит, но он с ума от раздувающегося внутри интереса и желания поближе быть сходит. Надо собирать войска и бежать из Иблиса, не оглядываясь, потому что Ким Сокджин ранен прямо в сердце, и если не покинет дворец и не выкинет его из головы — рана будет смертельная. Ангел принадлежит Монстру, пусть Сокджина за методы рукопашного боя и зовут Зверем, и он с честью может вызвать его на бой, но драться с Монстром — это драться с самим Дьяволом и стать пищей Ворона. Без шансов.

Чимин взгляда не поднимает, сидит, уставившись в свои колени, даже за кубком не тянется, не говоря уже о еде. Намджун кладёт руку на его бедро, разговаривает с Хосоком и поглаживает омегу. Буквально выпотрошенный после переживаний последних дней Чимин ничего не чувствует, даже злости, продолжает гипнотизировать ковёр и ждёт, когда можно будет уйти к себе. Ожидания омеги не оправдываются, потому что из-за скатерти он встаёт вместе с альфой и следует за ним в его спальню.

Чимин не сопротивляется, никак не реагирует, пока Намджун его раздевает. Откидывает голову назад, когда альфа целует его в подбородок, спускается к горлу. Сам обхватывает его руками, когда тот, приподняв, укладывает на постель, водит руками по его спине, разводит ноги, расслабляется. Стеклянным взглядом потолок разглядывает, промаргивается, видя, как с каждым толчком разноцветные узоры смешиваются в один и показывают омеге голову распахивающего пасть и готового его поглотить чудовища. Он слышит, как бьётся массивная спинка кровати о стену, и с каждым стуком биты собственного сердца замедляются, жаль, что окончательно не умолкают. Чимин чувствует голод Монстра под своими ладонями, он под кожей перекатывается, наружу рвётся, через сильные, чуть ли не ломающие рёбра объятия о себе заявляет, мелькает в бликах пламени, отражающихся на дне чужих глаз. Омега его силе поражён, но не напуган, он сам сжимает его бёдрами, выгибается, зарывается пальцами в его волосы:

— Вы безумны, мой господин. Вы больны. Позвольте мне вас вылечить, — обхватывает ладонями его лицо, убирает пальцами свесившуюся вниз чёлку.

— Как? — касается губами его губ Намджун. — Это не лечится.

— Лечится. Я уйду, и это пройдёт. Что не мелькает перед глазами, то…

— Нет, — рычит Намджун, и штиль в его глазах на чёрную бурю сменяется, Чимин треснуто улыбается и отворачивается к окну. — Никогда, никуда, никому. Я тебя не отпущу.

***

— Вот когда ты станешь воином, о котором я мечтал, тогда я подумаю, — задирает нос Юнги и тянется за виноградом. Омега сидит на любимом месте — коленях своего альфы, пока тот ужинает. Гуук пробыл с альфами час и ушёл ужинать с Юнги, потому что из-за забот, связанных с приездом Сокджина, видит омегу только в спальне и сильно соскучился.

— Я просто предложил тебе занять омег посла, а не брак, — кусает его щёки Чонгук. — Так я всё ещё не воин, о котором ты мечтал? — хмурится.

— Я переутомляюсь, — театрально вздыхает омега. — Юнги строит школы, новый парк в центре для детишек, работает с прислугой, следит за Бао, улаживает разборки в гареме, контролирует своего альфу, чтобы он не забывал кушать и хорошо спал. Это всё слишком тяжело. Юнги устал. — Мой ты воин, мой, — обвивает его шею руками и улыбается в поцелуи. — А если серьёзно, то я попрошу Тэхёна, и мы займём омег посла. Никаких проблем. Кстати, если тебе нужно что-то от их альфы, расскажи, и поверь мне, я смогу вбить это в их голову, и ты получишь то, чего хочешь. В конце концов, все вопросы решаются в постели, и они на своего альфу отлично повлияют.

— Чушь, я сам принимаю решения, — усмехается Гуук.

— Конечно, — ослепительно улыбается ему Юнги. — Я просто хочу помочь.

— Ладно, мой помощник, я вышлю их к тебе и расскажу, что мне нужно, но пока я хочу подарить тебе кое-что, — альфа кивает помощнику, и тот возвращается через пару минут с вдетым в роскошные ножны коротким мечом. Чонгук вынимает меч из ножен и протягивает удивлённому омеге. Юнги берёт в руки меч, рукоятка которого инкрустирована изумрудами и бриллиантами и почти полностью сделана из золота, и слов не находит. Он рассекает мечом воздух, примеряет к руке, а потом, прошептав «спасибо», крепко обнимает альфу.

— Ты сам выбрал, чем его украсить, надеюсь, ты останешься довольным, — обхватывает пальцами его подбородок Гуук. — Мой мастер сильно удивился, когда узнал, что меч для омеги, но ещё больше он удивился, когда я сказал, что он не для обычного омеги.

— А для какого омеги? — не может нарадоваться подарку Юнги.

— На клинке есть надпись.

Юнги приближает к лицу клинок и, прочитав, смотрит на альфу:

— Жизнь Дьявола. Почему здесь так написано?

— Потому что ты — моя жизнь. В тебе она хранится. Пока ты есть, меня ничто не сломит и я всегда найду дорогу домой.

— Я ненавижу тебя, — убирает меч в сторону и кладёт голову на его плечо Юнги. — Я ненавижу тебя за то, что ты сделал меня от тебя зависимым. Ненавижу, что продолжаешь это делать. Ненавижу, что вошёл в мою жизнь, что заменил мне всё, что сам тобой же оставленные раны залечил, каждую сверху поцеловал. Ненавижу тебя, мой Дьявол, — прислоняется лбом к его лбу, — так сильно, что без этой ненависти я умру.

— Я ненавижу тебя больше, — убирает челку с его глаз Чонгук. — Ненавижу, потому что всё, что слетает с твоих губ — моя единственная вера и правда. Ненавижу, потому что мечтал завоевать вселенную, но нашёл её в человеке. Отныне ты — моя вселенная, — проводит большим пальцем по мягким губам. — В каждой из жизней, в каждом из миров я буду находить тебя. Наша история начинается здесь, но она никогда не закончится, пусть даже пройдут столетия. Я построю для тебя дворец, назову его твоим именем, им же назову следующий самый большой город, который завоюю, все будут знать об омеге, которого полюбил Дьявол. Я увековечу нас так, что даже спустя века мы будем жить. И пусть всё вокруг меняется, одно останется неизменным — ты всегда будешь моим.

Следующий день Юнги и Тэхён весело проводят с омегами гостя у бассейна, потом в гареме, где слушают песни, вкусно ужинают и завершают день в купальне. После отбытия гостей Чонгук хвалит Юнги, а Хосок Тэхёна, и омеги, довольные собой, решают отныне помогать своим альфам с дипломатией.

***

Хосок и армия империи выдвигаются на день раньше Сокджина. Ким стоит во дворе Идэна и терпеливо ждёт, когда будут готовы повозки для дальнего пути. Он благодарит хозяина за гостеприимство и помощь и обещает первым делом после отвоевывания империи приехать сюда. Сокджин всё тянет, смотрит по сторонам, хоть мельком покорившего его ангела увидеть мечтает, чтобы хотя бы в воспоминаниях его с собой унести, но поняв, что тянуть больше некуда, идёт к коню.

Через двенадцать часов в пути войска альфы останавливаются на привал в устье реки, наспех собирают переходной шатёр любящему походные условия Джину и начинают жарить мясо для ужина. Сокджин, умывшись в реке, только поднимается к костру, как слышит крики со стороны повозок, и через пару минут к нему волокут его ангела.

— Что ты здесь делаешь? — в шоке смотрит на него альфа.

— Я всё объясню, только прошу, не возвращай меня обратно, — стряхивает с колен прилипшие листья Чимин.

— С ума сойти, — прикрывает лицо ладонями Сокджин, прекрасно понимая, к каким последствиям может принести поступок омеги и, смирившись, приказывает отпустить паренька.

— Можно мне воды, и я всё расскажу, — просит обессиленный Чимин. — Мой господин, — поспешно добавляет.

Сокджин кивает воину и просит положить в миску еды для омеги. Через пару минут Чимин жадно ест мясо, запивает его водой, а Сокджин наблюдает.

— Так ты всю дорогу просидел в повозке? Это же столько часов без еды и воды.

— Не только всю дорогу, — утирает рот рукавом омега. — Я взобрался в повозку ещё до рассвета, и это почти сутки. Меня поэтому и обнаружили, я хотел воды выпить, вылез, но поймали.

— Ты ведь понимаешь, что я верну тебя во дворец, — трёт переносицу альфа. — Ты не просто омега, сбежавший из Идэн, ты омега Ким Намджуна. Если я тебя не верну, а он узнает, то будет война.

— Выслушай меня, — откладывает миску наевшийся Чимин и, встав с пенька, обходит костёр. — Считай, ты меня не видел. Я просто на рассвете уйду, вы мне нужны были, чтобы из дворца выйти и подальше от города отъехать. Дальше я сам по себе.

— Тебя столько моих людей увидело, как я это скрою? Ты шутки шутишь, но то, что ты сделал, — очень серьёзно, — злится альфа.

— Я сбегу, прошу, — молит его омега, — не возвращай меня Монстру.

Сокджин переворачивает длинной веткой головешки и долго молчит, обдумывает, как катастрофы избежать. Вариантов нет — этот парень принадлежит правителю, и он должен его вернуть, потому что меченый омега может быть причиной войны, а ему войны с родным папой сейчас хватает. Чёртов паренёк, Сокджин только начал отвлекаться, загрузил себя предстоящей битвой, а тут снова он, и внутри альфы всё переворачивается. Неужели он сам не чувствует, как действует на Сокджина, когда как альфа даже смотреть на него долго не может, сам себя на расстоянии держит. Этот омега — омут, а Сокджин не из тех, кто, намочив ногу, на берегу останется, если нырнёт, то уже с головой.

— Можно мне к реке умыться? — прерывает его размышления омега.

— Иди, — кивает альфа.

Как Сокджин и думал, парень, вымыв руки и лицо, пару минут прогулявшись на берегу, срывается на бег. Альфа поручает своим людям его нагнать, а сам, продолжая злиться на него, идёт в шатер. Омега и часу в степи не продержится, его звери сожрут, а если они не успеют, то его торговцы заберут, и тому, кто больше заплатит, продадут. Пусть даже парень меченый, с такой красотой на нём отлично нажиться можно. «Жаль только, что глуп», — думает Сокджин и, стащив с себя доспехи и жилет, проходит к сундуку.

Чимина втаскивают в шатёр два воина и, опустив на ковёр, уходят. Сокджин разливает вино в железные чаши и протягивает одну омеге.

— Я бы сбежал, и твоя бы голова не болела, и я бы свободу обрёл, — обиженно говорит парень, но чашу принимает и, пригубив, возвращает.

— Степь страшна и опасна, ты бы не выжил, — отложив чаши, подходит к нему альфа. — Располагайся здесь, утром я решу, как нам поступить. Ты, конечно, мне забот прибавил. Как тебя зовут?

— Чимин. Отпусти меня в степь, — смотрит ему в глаза омега. — Просто отпусти. Если суждено — выживу, если нет — пусть меня волки разорвут. Прошу тебя. Я обратно во дворец не хочу.

— Я не могу, — уводит взгляд Сокджин.

— Поверь, он про меня забудет, — прекрасно знает, что сам себе врёт, Чимин. — Он не узнает ничего, и ты не будешь виноват в том, что я сбежал. В Идэн есть только один человек, который будет меня оплакивать, но и он успокоится, поняв, что я обрёл свободу.

— Я не могу отпустить тебя в степь, потому что не хочу, чтобы ты погиб.

— Ты совсем мне чужой человек.

— Да. Так и есть, но, может, твоё счастье ещё впереди, может, ты его ещё обретёшь. Хотя я не знаю, что такое счастье для тебя.

— Быть от него вдали, чтобы между нами непроходимые реки и горы стояли, чтобы он не мог до меня дотянуться, — треснуто улыбается Чимин. — Моя свобода от него и есть моё счастье.

— Игрушки быстро наскучивают господам, и ты ему надоешь, — улыбается его словам про свободу альфа и любуется красивым лицом.

— Мы истинные, — опускает глаза омега.

— Всё равно. Истинность не приговор, столько случаев любви между не истинными. Вдруг ты ещё встретишь своего альфу, или он омегу, который заставит о тебе забыть.

Чимин прыскает в кулак. Сокджин любуется глазами-щелочками, растрёпанными волосами, ниспадающими на них, тем, как часто он облизывает губы, и от мысли, каковы они, интересно, на вкус, чувствует, как тянет в паху. Наверное, как вишни, думает альфа, хотя вишни в его краях всё же кислые, скорее, как персики, такие же сочные и сладкие, или такие же душистые и вкусные, как дыни. Сокджин хочет разгадать эту тайну и перестать об этом думать.

— Почему ты смеёшься? — наконец-то отрывает взгляд от его губ альфа.

Чимин развязывает узел на жилете и, скинув его на пол, оттягивает ворот рубахи.

— Я ношу не только его метку, на мне вырезаны его инициалы. Кому я нужен такой, насквозь пропитанный его запахом, с отпечатками его зубов и рук, с его мощью? Кто осмелится пойти против него, когда как ты даже отпустить меня струсил? — спрашивает Чимин, пристально смотря в его глаза. — Я реалист, так что никто. Поэтому мне легче убежать и скитаться, пока она не заберёт меня, чем верить в то, что прискачет прекрасный принц и спасёт меня от чудовища. Мы не в сказке живём, и принцы у нас тут только по титулу. Поэтому эта ночь — моя свобода, я не буду бояться этой ночи, не буду думать ни о чём, — подходит к нему омега и, протянув руку, касается его щеки. — Помоги мне.

— Всё может быть, жизнь ведь непредсказуема, — хмурится альфа. — Кто-то обязательно протянет тебе руку помощи, а пока свобода дорого может тебе обойтись.

— Не пугай мёртвого смертью.

— Ты не представляешь, чего ты стоишь, — повернув лицо, касается губами его ладони альфа. — Ты словно солнце, и даже в роскошном Идэне, где всё сверкает, ты всё равно самый яркий свет, — протягивает руку со страхом, не реакции омеги боится, а того, что убирать не захочет. Поглаживает его гладкую щеку, Чимин даже не дёргается, наоборот, веки прикрывает, щекой о его руку трётся. Чимин, как зверёк, оголодалый до ласки, каждое прикосновение внутри вибрацией отдаёт, тянуться заставляет. Он даже имени этого альфы не знает, ничего, кроме восхищения его внешностью, к нему не чувствует, но он касается, и в омеге ледяные плиты от казалось бы навеки замерзшего сердца откалываются, таять начинают.

— Обними меня, — одними губами шепчет, лбом к его груди прислоняется, и Сокджин больше не думает. Он полностью этому пропитанному отчаянием голосу отдаётся, притягивает его к себе, впечатывает в грудь и так сильно обнимает, что отпечатки Намджуна на омеге алым пламенем вспыхивают, но Сокджин их прикосновениями гасит, к каждой ладони прикладывает. Он его ребра сквозь ткань считает, по спине проводит, ласкает. Дыхание становится прерывистым, воздух накаляется, ложная надежда бьёт в голову, уводит почву из-под, иначе с чего это вдруг Чимин на шкурах лежит, его обнимает, горло под поцелуи подставляет. Его губы слаще всех фруктов и ягод, они по сладости с финиками конкурируют, Сокджин целует его и окончательно с разумом прощается. Целует и оставляет в прошлом, которое наступило до прикосновения к ним, все свои принципы, свою веру, свои страхи. Сокджин обращается с ним нежно, никаких резких движений, никакой боли, зверь рвётся, сгорает в нетерпении, но тщательно цепями обмотан, потому что омега перед ним наизнанку вывернут, и каждый миллиметр его плоти кровоточит и болит. Сокджину всего его вылизать, поцелуями как обезболивающим, покрыть. Душу его не залечить, но ласку и покой пусть и на одну ночь он дать сможет. Взамен альфа всё равно большее возьмёт, взамен он впервые ощущение свободы почувствует. Свобода Сокджина от омежьей отличается, и она в первую очередь от самого себя, от правил, придуманных из-за прошлого, от веры, что всё может быть только по одному сценарию, и нежелания рассматривать и другой вариант. Чимин к теплу тянется, не верит, что можно и так, что можно без боли, можно хотеть, он обвивает руками его шею, раскрывает губы, когда альфа его целует, переплетает с ним язык. Пальцы по его щеке через горло к ключицам, плечам ползут. Сокджину сладко, Чимину больно. Эта боль не такая, как с Намджуном, это едкая, разъедающая глаза боль того, что так же с истинным не будет, хотя должно было, хотя все эти легенды, сказания отцов — именно это и обещали. Чимин рос с верой в это, что же в жизни могло пойти не так, что заботу и ласку он получает от того, кто ему судьбой предназначен не был. Где он ошибся, что обжёгся уже два раза, что от обоих альф, повстречавшихся на пути, получил только холод и боль? Врут те, кто говорит, что шанс есть всегда. Некоторые ошибки ничем не исправить. И пусть сегодня ошибается Чимин. Он не в силах с этими эмоциями справиться, плачет, всхлипывает, альфа его слезы сцеловывает, а омега «не останавливайся, прошу» молит. Эта ночь — это борьба с путами вчерашнего прошлого, где от взгляда Монстра его ничьи прикосновения и поцелуи не спасут. Чимин это знает, он из себя эту впившуюся в запястья кандалами, сросшуюся с мясом, проволоку чужой одержимости с каждым его толчком выдёргивает, слезами, без остановки по лицу катящимся, яд Намджуна вымывает. Метка на ключицах будто шипит и пенится, на её месте кожа расходится, обнажает пульсирующую красную плоть, но Чимин не останавливается.

Ветерок, врывающийся через полог, кожу холодит, альфа его всего под себя подминает, сознание орёт об опасности, но омега его глубокими поцелуями давит. Сокджин обещал, клялся никогда никого меченого даже на одну ночь не звать, а тут не просто ложе с ним делит, чувствует, как эти пальчики, его грудь разорвав, к сердцу тянутся, и нет бы отрубить их, не позволить, он его в пол впечатывает, позволяет себя до боли кусать, толкается и толкается. Все слова, данные себе, рушит, сам себе врага создает, рассудок теряет. Чимин идёт ко дну уже который месяц, а сейчас за его плечи, как спасительное бревно, цепляется, с каждым поцелуем вдох делает, вкус свободы чувствует. Сокджин на миг отстраняется, и Чимин вновь на самое дно бездны летит, в густой черной жиже с головой тонет.

Рассвет встречает Чимина одного под покрывалом. Омега, одевшись, выходит из шатра, смотрит на пасущихся лошадей. Сокджина нигде нет. Чимин осторожно пробирается к реке, но его замечают. Омега окунается в воду прямо в штанах и, купаясь, понимает, что, учитывая ждущих на берегу воинов, ему опять не сбежать. Вернувшись в шатёр, он находит на полу поднос с лепешкой, сыром, водой и одно яблоко. Омега завтракает и, взяв в руки яблоко, собирается на выход, как видит вошедшего внутрь Сокджина.

— Доброе утро, — опускает глаза, сам не знает почему смутившийся Чимин.

— Доедай, и поедешь обратно в город, — холодно говорит альфа.

Чимин роняет яблоко на пол и бесцветным взглядом наблюдает за его коротким путешествием по ковру.

— Но ты… — набирает в лёгкие побольше воздуха Чимин. — Ты сказал, всё может быть, и кто-то протянет мне руку, кто-то поможет. Ты меня убеждал в этом. Это был не ты? — поднимает на него глаза, полные ещё невыплаканных слёз.

— Не я, — тихо говорит альфа и убирает взгляд.

Сокджин проснулся до рассвета, пару минут любовался спящим парнем, а потом, одевшись, вышел наружу. Альфа сел у давно потухшего костра и долго, любуясь просыпающимся солнцем, думал. Чимин засел в голове с самой первой встречи, а сейчас уже по всему телу кровью разносится. Сокджина его боль притягивает, ладони чесаться заставляет, лишь бы что-то сделать, лишь бы забрать его у чудовища, но прояснившийся после ночи мозг всё против показывает. Один мальчишка, к которому у него даже не любовь, а минутное помутнение, не может поставить под риск всё будущее альфы. Чимину удалось то, что никому доселе не удавалось — вызвать интерес, но даже этот интерес не стоит войны с Монстром. Первая встреча, несколько дней в думах и одна ночь — это страсть, симпатия, но точно не любовь. Сокджин сейчас слишком слаб, его будущее не определенно, его империя на две части расколота, и этот поход будет или последним, или даст альфе второй шанс. Сейчас с такими силами ему с Намджуном не справиться, не одолеть, забрать его омегу — подписать себе смертный приговор. И не только себе. Чимина за побег накажут, тут без вариантов, но его не убьют. Если он останется с ним, то не просто сам погибнет, а его с собой заберёт. Ни одно, пусть даже самое сильное увлечение, этого не стоит. Нельзя. Сокджин приказал прислуге сварить набор из трав, который уберёт его запах с омеги, и растереть им его, ведь иначе Намджун Чимина точно убьёт. Сейчас он, скрепя сердце, пусть даже под его взглядом себя ничтожеством чувствуя, должен его отпустить.

— Хорошо, — проглатывает собравшийся в горле ком Чимин и, встав на ноги, натягивает жилет. Он долго завязывает на нём узлы, о чем-то думает.

— Прости меня, — еле слышно произносит так и не осмелившийся поднять глаза Сокджин.

— Да, — кивает Чимин. — Обязательно. Попросишь о прощении у моей могилы. Потому что он меня убьёт, — договаривает и резко срывается на выход.

Чимин слышит, как за ним несутся воины, ноги о камни и выжженную солнцем траву режет, не оглядывается, бежит, что есть силы, — от прошлого, от настоящего, от того, что показалось. Его толкают в спину, он падает лицом на жесткую траву, царапает щеки, ладони до крови раздирает, истошно кричит на всю степь, разгоняя птиц и пугая лошадей, заставляет холодеть кровь в жилах воинов.

— Ты меня убьёшь, — смотрит на Сокджина Чимин, пока его к повозке волокут. — Ты меня убьёшь, а не он.

***

Сокджин отправляет Чимина в Иблис с десятью воинами. Сам альфа вернуться в город не успевает, на границах империи его уже ждёт Хосок. Сокджин поручает воинам пристально следить за омегой в дороге, обещает, что если он сбежит или с ним что-то случится, наказать всех десятерых, и продолжает путь к тому, что осталось от его империи. Чимина с повозки спускают только по нужде, держат под круглосуточным надзором.

Уже на подступах к Иблису омега понимает, что как бы он не осознавал масштаб той катастрофы, которая его ждёт, — он не боится. У Чимина словно сломалось чувство страха, ведь он тот, кто смотрел в глаза Монстру. Как бы его Намджун ни наказал — ему не страшно, потому что у физической боли есть свойство — она проходит, а потом всё начинается заново. Намджун пичкает его этой болью с самого знакомства, взамен Чимин поит его своей нелюбовью, и когда-то эта покрытая колючками и вымоченная в яде нить судьбы, которая их связывает, порвётся, и Чимин обретёт свободу, пусть даже под слоем земли. А сейчас он ничего не боится, самое страшное он уже видел.

Намджун узнал о побеге омеги только к ночи того же дня. Альфа отказывался верить и семь раз приказал прислуге обыскать весь дворец и прилегающие постройки. Сомнений не осталось — омега не на территории Идэна. Намджун места себе не находил, приговорил к казни всю стражу дворца, обещал кожу со всех живьём самолично содрать. Гуук казнь отменил, приказал следить за другом, а сам отправил людей искать беглеца в Иблис.

Намджун разъярён, не справляется со своей злостью на омегу, и Чонгук поручает своему верному помощнику Винху внимательно следить за альфой, чтобы тот не натворил глупостей.

— Прошу, скажи мне, что ты тут не причём, — прислоняется к косяку двери в спальню Юнги Гуук.

— Я не знаю, где он, — устало отвечает Юнги, который лично обыскал все любимые места Чимина. — Я сам в шоке, что он пропал.

— Ты же не лжёшь мне? — нахмурившись, смотрит на него Гуук.

Омега отрицательно качает головой.

Юнги не знает, что думать, сильно переживает за друга и не понимает, почему тот не поделился с ним планом побега. Весь дворец знает о побеге, учитывая число вовлечённых в поиски слуг и воинов. Гаремы не расходятся спать, почти до рассвета обсуждают побег фаворита Монстра. Юнги спальню не покидает, потому что в ответ на каждое услышанное оскорбление в адрес Чимина хочется махать кулаками.

— Я знаю, где он, — идёт к закончившему обсуждать дела с военачальниками Гууку Винх. Намджун стоит у окна темнее ночи, и пусть он физически присутствовал на встрече, ни одно слово из неё не запомнил.

— Единственный вариант омеге покинуть Идэн — это выйти с кем-то из других фаворитов. Раз уж ваш омега и омега господина Чона клянутся, что непричастны, то фаворит господина сбежал с Ким Сокджином.

— Что ты такое говоришь? — рычит на него Намджун.

— Спокойно, — откладывает карты и обходит стол Гуук. — Он прав. Когда-то мой сбежал с торговцами, покидающими Идэн.

— Я убью его! — глаза Намджуна наливаются кровью. — Я заставлю Ким Сокджина выплюнуть своё сердце, если он забрал моего омегу. Я его уничтожу.

— Успокойся, — зло приказывает Гуук. — Может, Ким и сам не в курсе, что у него беглец спрятался. Подождём до следующего вечера. Если Сокджин умён и обнаружил гостя, он его вернёт, если нет, то бери меч и иди рубить головы, я за тобой, ибо увести чужого меченого омегу — непростительный проступок.

— Это-то и странно, — опускает глаза Винх, — Сокджин любитель девственников. Не думаю, что он забрал вашего омегу.

***

Вечером следующего дня ворота открываются и впускают внутрь вымотанного длинной дорогой и терзаемого мыслями Пак Чимина. Омегу до дворца провожают двое воинов империи Чин, остальные остаются у ворот.

— Что и требовалось доказать, — смотрит вниз во двор с балкона Гуук.

Готовящийся ко сну Юнги, окончательно запутавшись в слишком большом для кровати покрывале, в пятый раз выругивается и, спрыгнув на пол, босиком в одной ночной сорочке бежит на балкон посмотреть, о чём говорит его альфа.

— Чимин… — выдыхает в шоке омега.

Чимин стоит во дворе перед фонтаном, вокруг него понемногу собираются слуги, все, у кого есть балконы с комнат, готовясь к зрелищу, удобнее располагаются. Омега бледный, его ведёт из стороны в сторону, он двигается дальше, пытаясь дойти до лестниц, но вырастающая перед ним прислуга не даёт пройти.

«Бесстыдник», «неблагодарный», «позор Идэна» слышит Чимин, всё равно не оставляет попыток скрыться в каменных стенах. Внезапно толпа расходится, липнет к ограде по краям и, разгоняемая воинами, возвращается к своим делам, оставляет в центре белоснежного двора омегу и идущего к нему воина, правителя, Монстра, Смерть. Чимин крепится, сжимает ладони в кулаки, подбадривает себя, лишь бы лицом в грязь не удариться и не лечь под его ноги.

— Вы скучали, мой господин… — улыбается омега и прикладывает ладонь к обожжённой пощёчиной щеке.

— Ты опозорил меня перед всем дворцом, — нависает сверху, взглядом полосует, заставляет от напряжения зубами стучать, — сделал посмешищем.

— Вам нужно смириться, что наши желания не совпадают, — улыбается кровавой вымученной улыбкой и виснет над полом, подхваченный за горло.

— Шутки со мной шутишь, — скалится альфа, Чимин в его глазах ранее не виданное безумство видит, впервые о побеге жалеет, — а я ведь говорил, что ты мне даже без конечностей мил будешь, — Намджун отпускает омегу, который не в силах удержать равновесие, тяжелым грузом валится на пол, и достаёт меч, в отражении клинка которого Чимин себя видит.

***

— Пусти, — кричит Юнги, пока Гуук втаскивает его обратно в комнату и толкает на кровать. — Он убьёт его. Он убьёт моего друга, — толкает альфу и вновь бежит, но его, как пушинку, хватают и вжимают в подушки.

— Не смей, — шипит Гуук. — Я запрещаю.

— Мне плевать, — Юнги кусается, бьёт его лбом, ногами. — Мне плевать на твои приказы, пусти меня!

— Ты не выйдешь из этой комнаты, — отпустив его, поднимается на ноги альфа. — Не посмеешь, иначе мне придётся тебя наказать.

— Ты не понимаешь, — безумно смотрит на него омега. — Ты правда не понимаешь, что там внизу мой друг и чудовище, которое его убьёт.

— Ким Намджун — правитель, — встряхивает его за плечи Гуук. — И он волен распоряжаться со своим омегой так, как хочет! В конце концов, твой дружок заслужил.

— Ненавижу! — рычит Юнги и, размахнувшись, бьёт его в лицо. Проскользнуть к двери, воспользовавшись замешательством альфы, не удаётся, его снова хватают и, до боли сжав запястья, тянут на себя. — Ненавижу тебя и твои долбанные устои, и правила. Я дорвусь до Чимина, или, клянусь, я спалю этот дворец и сгрызу твою глотку, — бьёт кулаками его в грудь.

— Мне пришлось очень сильно постараться, чтобы не сломать твою руку, — медленно выговаривает, холодом в своём взгляде заставляет омегу на миг притихнуть. — Не смей больше никогда поднимать её на меня.

— Сейчас я готов поднять даже меч, — кричит на него от обиды Юнги.

— Прости, мой маленький, но мне придётся тебя запереть, потому что твоя детская выходка может привести к расколу империи, а я этого не допущу. Стража, — кричит Гуук, и в комнату вбегают двое мужчин. — Закройте его в камере внизу и, пока я не вернусь, не выпускать.

— Ты не посмеешь, — кричит Юнги. — Не посмеешь! — его волокут к лестницам, он вырывается, бежит к Гууку, но его хватают, не дав добежать, и, уже заставляя вытирать собой каменный пол, тащат вниз по коридору. — Я не прощу тебе этого. Я не прощу тебе Чимина!

Гуук поправляет одежду, слизывает кровь с губы и, выдохнув, идёт во двор, продолжая глохнуть от повторяющегося в ушах «я тебя не прощу».

========== У моего отчаяния твоё лицо ==========

   Комментарий к У моего отчаяния твоё лицо
   Две версии одной песни. Первая Намминов. Вторая Юнгуков, и до конца.
Sarah Brightman - Eden
https://soundcloud.com/broken_heart/sarah-brightman-eden
Hooverphonic - Eden 
https://soundcloud.com/yosra_salaaaaaah/hooverphonic-eden
Гуук стоит пару минут на террасе, прислонившись к колонне, наблюдает за двоими посередине вымытого слугами белого мраморного двора. На блестящем мраморе отражаются блики фонарей, создающих иллюзию покоя, ночной воздух пахнет свежескошенной травой, тёплый ветерок доносит до Гуука запах благовоний, которые жгут в курильницах гарема, но альфа всё равно различает пока ещё лёгкий запах крови. Чимин на коленях, Намджун, вроде, твёрдо стоит на ногах, но если замахнётся, то тоже будет на коленях. Гуук в этом не сомневается, ведь даже сейчас, лихорадочно думая, что предпринять, как спасти своего друга от роковой ошибки, он сам сердцем рядом с Юнги, которого приказал запереть. У Намджуна такой же омега, только он настолько ослеплён яростью, обидой, а самое главное — своей болью, которую даже отсюда видно, что совершает ошибку за ошибкой. Боль Намджуна в нём не уменьшается, его самого она полностью под свой контроль взяла, в каждый уголочек души пробралась, оккупировала, а теперь за края переливается. Она раздувается в его груди и, ломая рёбра, наружу просится, выбирается, ползёт к омеге с золотыми волосами, на него ложится, того, кто своим ярким светом ослеплял, в сутулую, придавленную к земле бездушную оболочку превращает. На Чимина даже смотреть невозможно — Гуук замахивается мечом в бою, но в угасающих глазах противника, голова которого под ноги коня катится, он всё равно, пусть и крохотное, желание жить видит, в этих же глазах штиль, над этим морем даже птицы не летают.

— Намджун, — останавливается в трёх шагах от них Гуук, на омегу не смотрит. — До того, как ты его накажешь, мне нужно задать ему пару вопросов, ведь он провёл сутки у Сокджина. Вдруг что-то полезное узнаю. А ты пока сходи к парням у стены, говорят, на границах опять видели наёмников.

— Завтра, — шипит Намджун, даже не поворачиваясь к Гууку. — Мы договорились днём, что наёмниками я займусь завтра.

— Намджун, — сурово повторяет Гуук.

— Гуук, — растягивая его имя, поворачивает к нему обезображенное гневом лицо альфа.

— Проверь для меня. Хочу быть спокойным.

Намджун пару секунд смотрит на него, раздумывая, а потом нехотя опускает меч и, выплюнув «как скажешь», идёт к конюшне. Идёт, пинает камушки, сжимает пальцами вроде бы рукоять, но дойдя до конюшни, поднимает к лицу липкую красную ладонь и понимает, что держался за клинок и не заметил. Он не зол на Гуука, даже не раздражён, напротив, стоило отойти от омеги, как пелена ярости спала с глаз и дышать стало куда легче.

— Ты иди за мной, — бросает Гуук Чимину и направляется ко дворцу.

Чимин с трудом соскабливает себя с пола и нехотя двигается за альфой. Воля бы омеги — всё бы здесь и закончилось, не пришлось бы заставлять себя делать следующий шаг, потому что Чимин устал, и в первую очередь жить.

Гуук опускается в кресло в главном зале, просит себе вина, а Чимину указывает взглядом на второе кресло.

— Мне нечего вам рассказать, — после пары минут тишины отлепляет язык от нёба обессиленный после пережитого стресса омега.

— Я не собираюсь ничего у тебя спрашивать, — взяв кубок вина, отпивает альфа. — Я сделал это, чтобы он остыл.

— Зачем вам это, мой господин? — еле двигает разбитыми губами Чимин, стараясь не смотреть на правителя.

— Затем, что у меня в темнице заперт омега, который тебя почему-то любит, — хмурится Гуук. — Я бы на месте Намджуна тебя давно казнил, раз уж отпустить не вариант, потому что это ясно, как день, что в тебе к нему ничего нет. Но речь ведь не обо мне. В то же время, если я позволю навредить тебе, мой омега мне этого не простит.

Чимин чувствует, как крупицы тепла пробираются в обледеневшее нутро от одного упоминания о Юнги. Он опускает глаза к рукам, собирает дрожащими пальцами в гармошку подол рубахи и сам себе улыбается. Гуук краем глаза за ним наблюдает и видит, как улыбка в гримасу боли превращается, как так и застывает на искривлённых губах уродливой трещиной, делящей лицо на две части, где в глазах океан отчаяния, а губам об этом не передали. Омега подносит руку к лицу, натянутым до кончиков пальцев рукавом утирает нос и, глубоко вдохнув, впервые за вечер поднимает глаза на альфу:

— Вы меня совсем не помните, мой господин?

Гуук, облокотившись о подлокотник кресла, внимательно смотрит на парня, потирает подбородок и, кажется, усмехается.

— Помню.

Чимин, широко раскрыв глаза, смотрит на альфу, всё пытается хоть слово вымолвить, но из раскрытых губ только свист вырывается.

— Я помню, что обещал маленькому омеге стать его альфой, — продолжает тем временем Гуук. — Обещал, потому что он так восторженно на меня смотрел, а я хотел сделать ему приятное. Я не думал, что спустя года ты всё равно будешь об этом помнить.

— Помнить? — прикрывает лицо ладонью Чимин и трёт так, будто кожу снять хочет. — Я зацепился за это обещание, как за смысл моей жизни. Прошу, не давайте обещания в шутку, вы про них забудете, а тот, кому их дали, — будет ими жить.

— Я редко о чём-то жалею, но мне жаль, что я солгал тому ребёнку, — звучит искренне Гуук.

— Я люблю вашего омегу, он самое лучшее, что произошло со мной в Иблисе, — улыбнувшись, опускает глаза Чимин. — Я так сильно его люблю, что забыл про вас. Забыл, потому что он любит вас. Столько лет я вас ждал, мечтал, раз сто сыграл в голове нашу свадьбу, а потом, упав под вашего коня, всё ещё помня вас, поднявшись с земли, уже забыл, потому что рядом стоял тот, кроме кого вы в тот момент больше ничего не видели. Да и жизнь показала, что не всегда то, что мы принимаем за единственную истину, таковой и является. Я ошибался в своих чувствах, сам себя в том, чего нет, убедил и избавился от наваждения. Почему Ким Намджун так не может?

— Потому что это не просто призрачное обещание, данное десять лет назад. Это не самовнушение и иллюзия. У Намджуна всё слишком глубоко. Он умрёт с твоим именем на губах. Он тебя не забудет и не отпустит. Я даже не представляю, что должно произойти, чтобы он отказался от тебя. В любом случае, я знаю, почему у тебя с Юнги любовь, — вы похожи. Ты сильный парень, и ты или умрёшь от его руки, так и не прогнувшись, или он сломает тебя. Мне почему-то кажется, что будет второе, — поднимается на ноги альфа. — Сиди здесь до его прихода. Я надеюсь, что он остынет, и ты обойдёшься малой кровью, — Гуук покидает зал.

***

Намджун прекрасно понимает, что это была уловка, что Гууку вопрос наёмников решать прямо сейчас необязательно, но всё равно повинуется, потому что как бы его Монстр ни рвал и ни метал, как бы ни жаждал напиться крови того, от кого черпает силы жить — он ему больно делать не хочет. Он даже не уверен, что смог бы опустить этот меч на него, а не вонзить в себя, чтобы унять поедающую его плоть и запивающую её его же кровью ярость. Намджун обходит башни, разговаривает с воинами, требует ужесточить проверку входящих в город, и вот уже как полчаса сидит на земле перед вторыми воротами дворца и наблюдает за мирно пасущимся Дамиром.

Со дня, как Чимин покинул Идэн, Намджун переживал только два состояния, которые сменяли друг друга по несколько раз за сутки. Весь день он отдавался во власть ярости, изводил себя, воинов, чёрт знает скольким смертный приговор подписал, на скольких лично замахнулся. Ночью же на смену ей приходило отчаяние. Он почти не ложился, но в спальню заходил, подолгу сидел, уже растворившийся в воздухе запах омеги ловил и скучал. И это была самая болезненная часть. Намджун не умеет бороться со вспышками ярости, но может уходить с головой в бой, кромсать чужую плоть и ломать позвоночники, обагрив руки в крови врага, успокаивается, а что делать с тоскующим по омеге сердцем — не знает, как с этим бороться — не понимает. Зато одно он точно понимает: их отношения — проклятие, где будут страдать оба. Даже сегодня, увидев его ещё с двери, его посетила безумная мысль, а что, если на колени пасть, если схватить его руку и молить, чтобы не оставлял, если сказать фразу, которую себе повторяет по сотню раз на дню, поверит ли ему Чимин? «Я без тебя не могу», — в этих пяти словах вся одержимость и всё отчаяние Намджуна. Потому что он правда не может, но Чимин ему не верит, лечить предлагает. Намджун уверен, единственное лекарство от его болезни — это его же смерть, потому что нет в мире лекаря, который может этого омегу из его сердца вынуть и обратно его заштопать. Со дня, как Чимин покинул Идэн, сердце Намджуна не билось. Оно замерло в ту секунду, когда он узнал о побеге. Альфа с того момента и не дышал, боялся, что больше никогда его не увидит, его запаха не почувствует, голоса не услышит. Он и сейчас не дышит, пусть даже сердце, узнав о возвращении парня, и перезапустилось, но лёгкие принимать кислород отказываются, потому что Намджун Чимина увидел, но омега его не видит. Сколько бы времени ни прошло, какими бы методами Намджун ни пользовался — Чимин его не видит. Он всегда смотрит сквозь, а если и задерживает взгляд, то там, кроме лютой ненависти, кромсающей внутренности, — ничего. Намджун и на неё согласен, даже благодарен, пусть только рядом будет, потому что Чимин его каркас, его позвоночник, и стоит ему уйти, Намджун на землю рухнет. Он обладает несметными богатствами, землями, людьми, готов их всех ради эликсира, который бы заставил омегу его полюбить, поставить, но такого нет. Природа придумала истинность, но то, что один из двоих её не примет, не учла, оставила Намджуна один на один с ободранным о Чимина, о каждое его слово и взгляд измождённым сердцем в руках.

Любви Намджуна им обоим бы хватило. Он бы его в ней утопил. Но каждый шаг альфы, и Чимин копья, в грудь упирающиеся, выставляет, а Намджун напирает, пропускает их наконечники через себя, а тупой стороной омегу насквозь пронзает. Прибивает его к себе болью, кровью, страданиями, один по эту сторону оставаться не хочет. Намджун бьётся затылком о каменную стену позади и злится на такое красивое, усеянное звёздами небо, которое словно издевается над ним. У него внутри огонь обиды на судьбу полыхает, а сверчки по новой свою песню заводят, не понятно, чему радуются. Он сидит, а к его ногам пропасть ползёт, уже за щиколотки обхватывает, «он тебя никогда не полюбит» нашептывает. «И не надо», — кричит в сердцах альфа. Пусть не любит, пусть рядом жить позволит, потому что Намджун без него умирает, а с ним он его убивает. Будто бы Намджун этого не знает, будто не понимает, что он поле, усеянное клинками остриём наружу, и каждый раз, когда он омегу обнимает, на нём глубокие порезы расцветают. Любовь Намджуна только боль доставляет, но только так он себя живым чувствует. Он без него не сможет — уйдёт Чимин, и он, как столетний прах, случайно путником побеспокоенный, по ветру разлетится. Намджун хочет жить, а жизнь только рядом с ним. Их отношения, как замкнутый круг, и из него прежними не выбраться, но Чимин, может, и выберется, оставив в нём душу и обескровленное сердце, а Намджун оставит жизнь. Он поднимается на ноги и, стряхнув с себя пыль, требует открыть ворота.

Чимин так и сидит в кресле в той же позе, в которой его оставил Гуук. Он чувствует его присутствие, оборачиваться, чтобы понять, кто за спиной, — не надо. Намджун медленно подходит ближе и становится напротив.

— Я хотел тебя на куски порубить, хотел, чтобы ты кричал от боли и захлёбывался своей кровью так же, как и я эти сутки, — каждое слово стоит огромных усилий, потому что Намджуна злость на омегу по новой разрывает. — Но так больно было бы только мне, потому что ты боли больше не чувствуешь, иначе как ты осмелился выйти за ворота? — нагибается к лицу, в пустые глаза смотрит.

— Я тебя не люблю, — опять сквозь смотрит, в Намджуне сердце, как заржавевшее ведро с пробитым дном, протекает. — Не смогу. Не люблю.

— А я без тебя не могу, — ближе двигается, носом лба касается, прикрывает веки, выше поднявшись, волосы нюхает. — Не смогу. Поэтому я придумал тебе наказание, которое сделает тебе больно. Тебе будет так больно, что тебя будет разрывать изнутри, но ты не сможешь ничего с этим поделать, так же, как и я не могу. Почувствуй мою боль на вкус, поноси её в себе хотя бы немного, — пропитанным ядом голосом шепчет. — Война империи Чин закончится, и после свадьбы Гуука мы с тобой поженимся. А до этого ты будешь передвигаться по дворцу в кандалах.

— Нет, — выдыхает Чимин и словно вмиг уменьшается, сгибается под тяжестью его слов. — Я же сказал, что не люблю! Ты не можешь так поступить, не можешь меня заставить, — кричит уже в спину удаляющегося Намджуна, заставляя его в очередной раз слушать истину, в которой тот даже не сомневается.

Омега прикрывает ладонями лицо и тихо поскуливает от только что услышанной новости. Это последний рубеж, перейди его Чимин, и можно будет захлопнуть крышку гроба. Самое страшное, что на могильном камне будет уже стоять другая фамилия. Фамилия того, кого Пак Чимин ненавидит каждой клеточкой своего организма. Того, кто его в этот гроб и положит.

***

Тэхён видел, что Чимин вернулся, через окно, он в ужасе следил за происходящим во дворе и выдохнул только, когда заметил идущего к ним Гуука. Покой длился недолго, омега узнал от зашедшей с кувшином воды прислуги, что Юнги заперт в темнице. Тэхён нервными шагами меряет комнату, злится на свою беспомощность, на то, что так некстати Хосок отсутствует, и он никак другу помочь не может. Решив, что хотя бы сможет его мельком увидеть и узнать, как он, Тэхён хватает накидку и выходит в коридор. Омегу на нижние этажи не пропускают, рубят всю надежду твёрдым «господин запрещает». До самого рассвета Тэхён мечется по постели и, не найдя покоя, вновь выскальзывает в коридор, но сразу же возвращается обратно, узнав, что Юнги в спальне Гуука. Больше омега не ложится, взамен отпустившему беспокойству о друге возвращаются уже которые сутки грызущие его переживания за своего альфу. Хосок ушёл на войну. Он поцеловал его тем последним утром в лоб, пообещал вернуться, но Тэхён всё равно боится. Омега видел войну собственными глазами, он знает, что из неё не все возвращаются, а забирать она любит лучших. Он каждый день молится, чтобы его альфа ей не приглянулся, чтобы его жизнь во имя жизни остальных она не попросила, не в этот раз. Тэхён так и сидит на постели, уставившись в окно и, продолжая шептать про себя «люблю», мысленно посылает Хосоку всю свою силу.

***

Три часа душевных терзаний, метаний, криков до сорвавшегося голоса и в итоге горючих слёз, обжигающих лицо, и наконец Юнги слышит шаги из коридора. Тяжелая железная дверь с противным скрипом открывается, и он видит стоящего на пороге Гуука. Альфа тянет к нему руки, но Юнги, отступив назад, прожигает его взглядом.

— Он умер? — сам не хочет верить в то, что произносит.

— Он жив.

— Не ври мне! — истерика накатывает по новой, и Чонгуку приходится схватить метнувшегося в коридор парня.

— Поверь мне, он жив, — встряхивает его за плечи альфа. — Более того, даже не ранен. Он в порядке. Клянусь тебе в этом.

— Я хочу его увидеть, — отталкивает его Юнги.

— Не сейчас. Завтра, обещаю.

— Я чуть не умер здесь, я думал, моё сердце лопнет от неведения. Я не прощу тебе этой пытки! — рычит на него Юнги и метает молнии взглядом.

— Я всё прекрасно понимаю, но я не мог поступить по-другому, — устало отвечает Гуук. — Даже я не могу открыто пойти против желаний Намджуна, не обнажив при этом меч. Пойми уже меня.

— Не хочу понимать и не буду! — фыркает Юнги. — Будь добр, не показывайся мне на глаза, потому что прямо сейчас я хочу выцарапать твои.

Юнги, задрав подбородок, проходит мимо в этот раз не мешающего ему альфы, но, сделав три шага, покачивается и пытается ухватиться за стену. Он не успевает встретиться лицом с полом, как оказывается в руках Гуука.

— Срочно приведите лекаря в мою спальню, — приказывает альфа подбежавшей страже, а сам с омегой на руках поднимается наверх.

— Всё, уже прошло! — бурчит пришедший в себя Юнги уже на пороге спальни.

— Всё равно пусть посмотрит, — настаивает Чонгук. — Что ты чувствуешь?

— Огромное желание тебя ударить, но сил нет, — обвивает его шею Юнги. — Это всё из-за стресса, прошу, отошли лекаря, я хочу спать.

— Я переживаю, — не сдаётся испугавшийся за него альфа.

— Точно сейчас будем драться.

— Хорошо, — опускает его на кровать Гуук и ложится рядом. — Я послежу, если тебе станет плохо, то лекарь тебя осмотрит.

— Как скажешь, — бурчит проваливающийся в сон омега.

Гуук его не беспокоит, сам глаз так и не смыкает, до самого утра слушает его размеренное дыхание.

***

Утром Юнги просит завтрак к себе и высылает слугу узнать, как Чимин и можно ли к нему. Омега уже заканчивает завтрак, когда к нему заходит Биби.

— Ты как раз мне и нужен, — убирает поднос с кровати на тумбу Юнги. — Ты всё время говоришь, что я… — запинается Мин, — что жду ребёнка. Как мы можем это проверить?

— Что-то случилось? — обеспокоенно спрашивает Биби.

— Мне опять было плохо, и вот я только что доел, но уже всё просится наружу, — ноет Юнги.

— Я приведу кое-кого, и мы будем точно знать, — радостно хлопает в ладони Биби.

— Я иду к Чимину, вернусь через час, можешь приводить, только чтобы никто ничего не знал, — просит Юнги.

Юнги заходит после короткого стука к другу и в шоке смотрит на кандалы, обвивающие щиколотки лежащего в постели парня.

— Да, теперь это моё наказание, но оно не самое страшное, — треснуто улыбается Пак. — Подойди, я хочу тебя обнять.

После объятий Юнги садится на постель и просит друга рассказать всё. Чимин рассказывает про побег и разговор с Сокджином, так же он рассказывает про помощь Гуука. О ночи с Сокджином омега молчит.

— Я так на тебя зол, — фыркает Юнги. — Ты скрыл от меня план побега!

— Я не хотел тебя ввязывать, не хотел, чтобы ты был ответственен и за это, — опускает взгляд Чимин.

— Я так испугался!

— Знаю, прости меня за это, — вздыхает Чимин. — Лучше расскажи, как ты тут.

— Кажется, я всё-таки беременный, — закатывает глаза Юнги.

— Так это же счастье! — восклицает Чимин и отвлекается на стук.

— Хотели навестить тебя, — в дверях показываются головы двух омег из гарема и Рина.

— Позже, — говорит им Чимин и после того как, дверь закрывается, продолжает: — Ты же любишь его, он тебя, это огромное счастье, — вновь обращается к Юнги.

— Да, но я растерян, не знаю, готов ли я к этому, готов ли он. Это всё очень сложно, — морщит нос Юнги и падает лицом в постель. — Кандалы — это всё твоё наказание? Он не бил тебя?

— Моё наказание — брак, — кусает нижнюю губу Чимин и всхлипывает.

— Что? — подскакивает с постели ошарашенный Юнги.

— Он мастер пыток, он выбрал для меня самую чудовищную. Он болен и даже себе в этом не признаётся, — кривит рот в болезненной улыбке Чимин и зарывается лицом в подушку, которая сразу же мокнет. Чимин ненавидит себя за слёзы, за то, что всё, что он может — это сидеть прикованным в этой комнате и плакать. — Юнги, — смотрит на друга красными глазами. — Я не хочу умирать. Я понимаю, что у меня больше нет выбора и нужно терпеть жизнь с тем, кого ненавижу всей душой, или умереть. Я не хочу умирать и не хочу жить с ним. Говорят, что всегда есть выход, но почему мой выход в обоих случаях равен смерти?

— Так нельзя, это ни в какие рамки не лезет, — берёт его за руку Юнги. — Умирать я тебе не позволю. Не разрешаю! Пока будем думать. Обещаю, что вечно так продолжаться не будет, вот увидишь, мы что-то придумаем, пока откинь все мысли в сторону и попробуй плыть по течению, как бы это чудовищно ни звучало.

— Прости, что заставляю ещё и за меня переживать. Прошу, перестань обо всём беспокоиться, — просит Чимин. — Если ты точно в положении, то всё, о чем ты должен думать, — это малыш. Представляю, как будет счастлив его отец.

— Пока точно не узнаю, ничего ему не скажу, пусть помучается, это моя месть, — улыбается Юнги. — Я так рад, что он смог помочь тебе избежать наказания. Я признаю, что повёл себя не совсем хорошо, но в момент, когда моим близким грозит опасность, у меня мозг словно отключается. А ему я поражаюсь, даже в самой сложной ситуации он сохраняет хладнокровие. В итоге он и тебя спас, и с Намджуном остался в хороших отношениях. Надо мне больше доверять ему и перестать чуть что лезть драться.

Наболтавшись с другом, Юнги возвращается к себе и просит вызвать Биби. Омега тем временем переодевается, решая после визита лекаря отправиться в город. Закончив с одеждой, он достаёт сундучок с драгоценностями и, открыв крышку, в шоке смотрит на содержимое. За всё время их отношений Гуук подарил ему восемь комплектов с драгоценными камнями, если не считать отдельно подаренных колец и браслетов, а также первое колье с рубином. В сундучке остались только два комплекта и то колье. Всего остального след простыл. Юнги лихорадочно обыскивает комнату, проверяет все тумбы и сундук, даже под кровать лезет — подарков нет. Злой и расстроенный омега присаживается на постель и, не зная, что предпринять, решает обсудить пропажу драгоценностей сперва с Биби, чтобы, не выяснив что к чему, не злить Гуука и не пачкать его меч кровью.

— Раз ты их никуда не перекладывал, значит, их украли, — заявляет Биби, послушав рассказ о пропаже.

— Но кто осмелится на такое? — искренне не понимает Юнги.

— Мало ли кто! — восклицает Биби. — Всё, что ты носил — носят короли. Таких драгоценностей ни у кого, не то чтобы в Иблис, во всей империи нет. Конечно, кто-то решил поживиться, и я прошу тебя сказать господину о пропаже, пусть виновные понесут наказание.

— Ты же знаешь, он сразу головы рубить будет, — зарывается руками в волосы Юнги.

— И поделом!

— Биби! — возмущается омега. — Я поспрашиваю слуг, которые убирают мою комнату, и стражу, чтобы узнать, кто входил в спальню, а до этого момента Гууку ничего не говорить! Где твой лекарь?

— За дверью, — вздыхает не согласный с решением парня Биби и идёт за ним.

Лекарь внимательно выслушивает Юнги, много улыбается и, забрав мочу парня, чтобы смешивать её со своими настойками, уходит. Юнги отправляется в Иблис, занимается своими делами, вечер проводит в конюшне, ухаживая за Венусом, на котором кататься пока ему нельзя.

Вернувшись во дворец, Юнги узнаёт от ждущего его лекаря, что беременный.

— Это же событие века! — восклицает счастливый Биби и носится вокруг ошарашенного новостью омеги. Юнги почти и не сомневался, что беременный, ведь лекарь ещё на осмотре уверенно ему об этом заявил, но теперь не знает, как реагировать. Конечно, он счастлив, что у него будет малыш, пусть даже ребёнка заводить и не планировал. Этот малыш плод их любви с Гууком, и у Юнги от одной мысли, что он будет похож на них обоих, улыбка расплывается на лице.

— Надо доставать лучшие наряды, готовиться к пиру, ведь господин закатит пир на весь Иблис, узнав о наследнике! — никак не угомонится Биби.

— Прошу, не шуми, — просит Юнги, — дай мне сперва с ним поговорить.

Недовольный тем, что ему не дают радоваться, Биби покидает спальню, а Юнги решает дождаться альфу.

Ночью Гуук не появляется. Юнги места себе не находит, от того, как сильно хочет новостью поделиться и перестать один её носить. Его разрывает от чувств и эмоций, среди которых и страх. Пусть в глубине души омега понимает, что альфа скорее будет рад, но тёмные мысли всё равно не дают покоя. Как бы сильна ни была их любовь, они не во всём придерживаются одинакового мнения и их отношения всё равно такие же хрупкие, как лёд на реке в начале весны.

Гуук, который занят гонцами от Хосока и наёмниками, появляется во дворце раз в день и буквально на пару минут. Он говорит, что по делам, но Юнги знает, что за поцелуем. Сегодня омега как раз в конюшне, в единственном месте, где его не тошнит от запахов, когда конюх заводит Маммона, и Юнги, поняв, что альфа вернулся, просит конюха уйти и решает сам покормить и поухаживать за животным.

— Как ты его терпишь? — поглаживает гриву уже сытого коня Юнги. — Он порой меня так бесит, что хочу задушить. Ты бы видел, как он приказал меня запереть в темнице, даже голос не дрогнул! — целует его в морду омега. — Как меня угораздило-то влюбиться в такого? Ты ведь тоже его любишь? — конь будто понимает, фыркает. — Такова наша участь — любить Дьявола и ждать, когда его высочество снизойдёт до нас.

— Опять ты жалуешься на меня моему коню? — усмехается вошедший в конюшню Гуук.

— Только он может за меня отомстить, скинуть тебя, к примеру, с седла, — хихикает Юнги, а Гуук, поймав его в объятия, целует. Маммон демонстративно отворачивается.

— Мой господин, вы вернётесь к ужину? — с надеждой спрашивает Юнги, видя, какой альфа уставший. — Пусть я на вас всё ещё обижен из-за темницы, но не хочу, чтобы вы так сильно себя изматывали.

— Очень хочу вернуться, — целует его в лоб альфа, — но я жду кое-кого у стены, и если всё затянется, то вернусь к завтрашнему вечеру, и тогда тебе точно придётся меня простить, потому что я тебя заставлю и знаю, как.

— Жаль, я так хотел поговорить, — расстроено говорит омега, понимая, что секрет ещё немного придётся поносить в себе, ведь в конюшне объявлять о таком вовсе не хочется.

— Не скучай, знаю, что скучаешь, — целует его поднесённую к губам руку Гуук и выводит Маммона из конюшни.

Гуук покидает Идэн с воинами, а Юнги понуро плетётся во дворец. Он присоединяется к отдыхающему на террасе Тэхёну и с грустью поглядывает наверх в окно Чимина, которому запрещено покидать спальню. Юнги решает зайти к нему после визита в город и, поднявшись к себе, требует Биби.

— Драгоценности не вернули, никто ни в чём не признался, в комнату якобы никто не заходил, стража говорит, что, возможно, воспользовались окном, так что думаю объявить Бао, пусть он разберётся, — закрепляет на шее ожерелье с рубином омега. — Я эти дни носил то, что осталось, чтобы Гуук не заподозрил ничего, допросил своих слуг и стражу. Все молчат. С меня хватит.

— Давно пора, — соглашается Биби.

— Просто я так не хотел, потому что как скажу Бао, он сразу доложит Гууку.

— И будет прав.

— Ладно, вернусь и решу этот вопрос, — накинув на себя тунику, идёт вниз Юнги.

Юнги всегда отправляется в Иблис с двумя стражниками, которые, меняясь с другими двумя, через день охраняют его спальню. Поздоровавшись с альфами, он проходит в карету и просит сперва отвезти его к главе городского совета, который обещал сегодня показать новое место для строительства бесплатной библиотеки. Дорога в этот раз длится дольше обычного и отодвинувший шторки Юнги понимает, что они сменили путь. Решив, что это не его дело, как его довезут, он вновь возвращается к думам. Через ещё полчаса в пути, который обычно занимает минут сорок, Юнги теряет терпение. Он стучит по крыше кареты, и она останавливается. Юнги тянется к дверце, но она распахивается, и внутрь проскальзывает один из стражников.

— Почему так долго? Вы что, путь смени… — не успевает омега договорить, как стражник бьёт его рукояткой меча по голове, и Юнги теряет сознание.

Когда Юнги приходит в себя, он понимает, что он не в карете, а лежит на сене в крытой двигающейся повозке. Голова раскалывается, а во рту противный вкус крови, видимо, он прикусил язык от удара. Юнги, массируя виски, садится, он понятия не имеет, сколько времени был без сознания, но судя по темноте снаружи, которую видно из-за расщелин в стене повозки — на дворе ночь. Юнги подползает к пологу и, приподняв, видит одну только степь. Видимо, они уже далеко от Иблиса. Также омега слышит журчание воды невдалеке и понимает, что где-то рядом протекает река. Юнги уже уверен, что ничем хорошим это путешествие для него не закончится и, свесив ноги, только собирается спрыгнуть вниз и пуститься в бег, как повозка останавливается. Омега всё равно прыгает и даже успевает отбежать, но его хватают за шкирку и по выжженной солнцем земле волокут в сторону реки.

— Чего ты хочешь? — кричит отбивающийся парень, сразу узнав одного из своих стражников.

— Можешь кричать сколько влезет! — громко смеётся альфа. — Тебя никто не услышит. Лучше бы молился, хотя того, кто, ноги раздвигая, из слуги фаворитом стал, на небеса всё равно не пустят.

— Зачем ты делаешь это? Как ты можешь так поступить по отношению к господину? — толкает его, но падает на землю сам Юнги.

Его бьют два раза по лицу и, заставляя глотать свою кровь, подхватив за руки, волокут к реке. Юнги чувствует, как даже сквозь рубашку камни его спину раздирают, он виснет безвольной куклой в их руках и на небо смотрит. Лунный свет заливает степь серебристым светом, а Юнги за неё взглядом, как за спасение, цепляется, пусть она его запомнит, пусть завтра, сегодня, неважно, когда Чонгук глаза к ней поднимет — он Юнги почувствует.

— Пожалуйста, — шепчет окровавленными губами омега. — Я вам заплачу.

— Мне за твою смерть уже заплатили, не переживай, — ухмыляется один из двух альф.

— Смерть? — не веря, смотрит на него шокированный омега, который, может, и думал, что путешествие именно так закончится, но верить отказывался. — За что? Что я вам сделал?

— Ничего, — ухмыляется мужчина и толкает его на землю. — Нам просто заплатили.

— Кто?

— Господин Рин.

***

— Наше время пришло. Придётся ускорить реализацию нашего плана, и я обещаю, что никто из вас не пострадает, — шепчет фигура в чёрном двум остальным, стоящим за бараками. — Драгоценностей, которые вы вынесли, хватит, чтобы обеспечить и вашу жизнь, и жизнь ваших детей. Правитель будет думать, что его омега украл золото и сбежал, а вы сбежали, боясь его гнева из-за того, что не доглядели. Вы убьёте его, избавитесь от тела и отправитесь восвояси с драгоценностями. Он перевернёт землю — его не найдёт. Его сердце будет разбито, а гнев понемногу утихнет, и тогда я буду тем, кто успокоит и приласкает, и он окончательно обо всём забудет. Главное, избавьтесь от тела.

***

Первым о пропаже Юнги понимает Биби. Омега всегда возвращается до десяти, но уже одиннадцать, и его нет. Обеспокоенный Биби высылает в город стражу, а сам нервно ходит по двору, поглядывая на ворота. Вернувшаяся стража докладывает, что омеги нигде нет, более того, Юнги и в городском совете не было. Биби бежит к Винху и просит того выслать за Гууком людей.

— Господин завален делами, ему не до решившего погулять омеги, — злится старый альфа.

— Клянусь Богом, если ты не вышлешь к нему людей, я сам пойду к стене, и когда господин узнает, что его омега пропал и ему не сообщили, ты будешь первым, чья голова полетит с плеч, — выплёвывает слова ему в лицо Биби.

Гуук только отпускает воинов отдыхать и собирается впервые за день поесть, как видит несущегося к нему стражника из дворца. Воин до него ещё не доскакал, но альфа уже чувствует, как сердце, тугой верёвкой обмотанное, сжимается, как тревога всё нутро наполняет, подкатывает к горлу. Предчувствие Гуука не обманывает. Послушав слова стражника о пропаже Юнги, он сразу же срывается в Идэн. Гуук не слушает выкрикивающих что-то в спину воинов, он сильнее бьёт по бокам Маммона, летит с максимальной скоростью, ничего вокруг не видит. Вся картина внешнего мира для Гуука застыла, такой она и останется, если омега не найдётся.

Во дворце альфу ждут неутешительные новости. До самого рассвета армия Дьявола рыщет по Иблису, будит всех горожан и осматривает каждый дом — омеги и след простыл. Гуук сам от своих людей не отстаёт, уже по второму кругу крайние кварталы осматривает — Юнги нигде нет. Он возвращается во дворец допрашивать людей, опускается разбитым пропажей омеги на лестницы дворца и слушает очередной доклад о том, что поиски безуспешны.

Гууку кажется, небеса с петель срываются, на него падают, обрушиваются на плечи, которые даже их тяжесть вынести способны, но его потерю не вынесут. Гууку кажется, что огромный дворец, земли, вся империя — это песочный замок, который от сквозняка из-за оставленной открытой двери после ухода Юнги рассыпался. Гууку кажется, мир перевернулся, произошла ошибка, сбой в системе, ведь тот, кто любит, второго любящего не оставит. Гууку кажется, что его любовь ему показалась.

Он зарывается руками в волосы, оттягивает их с болью, пытаясь отрезвить себя, пытаясь понять, что он снова сделал не так, почему Юнги так поступил, почему вырвал почву из-под ног и оставил одного в огромном и пустом без него мире. Мстит? Гуук заслужил, но не так жестоко, не так больно. Пусть вся вселенная думает, что в Гууке нет ничего человеческого, что даже сердца у него нет, но Юнги ведь его в собственных руках держал.

Гуук сидит прямо, взгляд как всегда режет гранит, за его спиной сам сатана, но он себя по полу размазанным, его уходом раздавленным видит. Он за его отцом людей выслал, он начал готовиться к свадьбе, а Юнги ушёл. Забрал драгоценности, подготовил побег и ушёл. Интересно, как долго он к нему готовился? Интересно, всегда ли Чонгука за идиота считал? Но Гуук не зол, он смотрит туда, где пару дней назад Намджун с Чимином стояли, и болезненная улыбка расползается по лицу. Он понимает Намджуна, не одобряет, но прекрасно понимает. Юнги нет несколько часов, Гуук уже сошёл с пути, все цели, всё стёрлось, исчезло, он потерял смысл, потеряв его — Чимина не было почти трое суток. Он поднимает глаза к небу, на луну смотрит, которой всё нипочём, которая даже представить не может, через что самый сильный человек этой части мира проходит. Она такая же величественная и красивая, заливает двор своим светом, жаль, в нутро альфы он не проберётся, в покрываемое мраком сердце не просочится. Но видимо просачивается, потому что внезапно мысли Чонгука меняют направление. Юнги ведь хотел поговорить, он не мог так профессионально лгать, он смотрел ему в глаза, говорил «люблю». Гуук держал его руку в своей, переплетал пальцы с пальцами, обнимал, согревал, чувствовал, как бьётся его сердце и запоминал каждое «для тебя». Что-то не клеится, что-то в этой картине не сходится, потому что Мин Юнги так бы не поступил, он бы не ушёл просто так, он бы не стал лгать, что любит. Это ниже его. Чонгук достаточно хорошо знает этого омегу, чтобы понять, что Юнги из тех, кто в лицо всё скажет, и чем переступая через себя, так горячо по ночам отдаваться, скорее глотку перегрызёт.

Гуук вызывает Винха, расспрашивает про сбежавшую стражу, и, узнав, что их тоже пока не нашли, требует Маммона. Он гладит явно нервничающее и обеспокоенное животное, обещает ему найти их любимого омегу. Он начнёт поиски заново. Плевать, что весь город на ушах и никому нет покоя, Гуук будет обыскивать каждый дом и каждую дыру. Жаль, что Хосока нет рядом — он лучший в поисках, у Ворона нюх, от него никогда никто не скрывался, он бы и Юнги нашёл.

— Мой господин, — окликает альфу остановившийся позади Биби. — Простите мне мою смелость, но ваш омега не сбегал, — глубоко кланяется.

— Я хочу в это верить, но с каждой следующей минутой моя вера слабеет, — печально улыбается Гуук, поправляя сбрую коня.

— Он не забирал драгоценности, их украли.

— Даже если так, — поворачивается к нему альфа. — С чего ты взял, что это не было его планом? Биби, ты сейчас придумаешь миллион причин, чтобы выжить, но не выживешь. Никто из тех, кто отвечал за моего омегу, не выживет, потому что вы не доглядели.

— Мой господин, — падает на колени Биби. — Сегодня я не боюсь смерти, я это говорю не ради помилования, поверьте мне, я просто боюсь за него. Боюсь, что с ним случилось что-то плохое. И не только с ним, — опускает глаза. — Он узнал прекрасную новость, но не успел с вами поделиться. Он столько вас ждал, но вы были заняты. Он был слишком счастлив для омеги, который бы хотел сбежать от своего альфы.

— Что за новость? — подходит ближе и нависает сверху нахмурившийся Гуук.

— Он носит ребёнка.

— Что ты говоришь? — пару секунд в шоке смотрит на него альфа, а потом, нагнувшись, рывком поднимает его на ноги и встряхивает за плечи. — Что ты, сукин сын, говоришь? — рычит.

— Клянусь, это правда, — дрожит в его руках Биби, — лекарь подтвердит. Он носит вашего ребёнка, он хотел вам сказать, он радовался, он не мог сбежать.

Гуук разжимает пальцы, и Биби падает на ступеньки.

— Юнги беременный, — выдыхает альфа и опускается на ступеньки рядом с ним.

От воя собственного зверя уши закладывает. Альфа прикладывает ладони к ушам, изо всей силы жмёт голову, лишь бы раненый в самое слабое место зверь умолк. Не помогает. Он воет так истошно, так отчаянно, что если бы не эти железные доспехи, которые Гуук с момента, как Мирас покинул, под свою кожу вшил, то он бы на лестницы лёг и сам бы завыл. Чонгук настолько боится, что омега его оставит, что до сих пор носит в себе давние обиды и ненависть, что стоило Юнги пропасть, то решил, что это побег. Юнги не убегал. Он носит их малыша, и поэтому поговорить хотел, поэтому альфу так сильно ждал. Потерять Юнги для Чонгука смерти равно. Потерять Юнги и своего ребенка — даже в аду такой пытки нет, чтобы с этой сравнить. Гуук словно перед страшным судом стоит, за свои деяния самой чудовищной пыткой из всех отвечает. Он не жалеет ни об одном своём поступке, всегда за всё лично отвечать планировал, по правилу «убьёшь ты, либо тебя» всю жизнь прожил, а сейчас под бесстрастной маской великого правителя его сердце трещинами покрывается и крошками осыпается. Не может быть, что Гуук его больше не увидит, не услышит этот с хрипотцой ленивый голос, эти «люблю», ради которых он по утрам просыпается. Небеса не могут так жестоко поступить с тем, кого боятся, у них духу на такое не хватит, поэтому Чонгук найдёт своего омегу, прижмёт к сердцу, иначе они гнев Дьявола узрят.

Дьяволу впервые в жизни страшно. Страшно так сильно, что в Чонгуке сердце ходуном ходит, а дрожащие руки с третьего раза только эфес клинка обхватывают. Он с этим чувством не знаком, тот, кто не боится смерти — ничего не боится, но сейчас так страшно, что в ушах звон собственного дребезжащего сердца стоит. Страшно, потому что Юнги не сбегал, а значит, ему и ребёнку грозит опасность. Его ребёнку. Его не родившемуся малышу, который должен был спать на груди Чонгука и править империей — грозит опасность. Кто-то посчитал себя Богом или, может, даже самим Дьяволом. Гуук, забирая чужое, после себя ничего не оставляет, забирая своё — он уничтожит весь мир. Дьявола ударили в его самое слабое место, похитив его омегу, вонзили кинжал прямо в спину, и пока виновные не понесут наказания, а Юнги не окажется рядом — он не найдёт покоя.

Чонгук встаёт на ноги, вынимает меч из ножен и зовёт своих людей.

— Кто-то посмел угрожать жизни моего наследника, вашего будущего правителя. Кто-то посмел похитить у меня омегу, моего супруга и вашего правителя. Кто-то посчитал себя бессмертным и усомнился в моих способностях, — обводит леденящим душу взглядом собравшихся во дворе воинов альфа. — Я хочу, чтобы с этой минуты и пока не найдёте моего омегу, вы не ели, не спали, не садились. Найдите этих тварей, и мы предадим их страшному суду, а плоть сожрём. Найдите мне Юнги, иначе я сравняю с землёй Иблис вместе с вашими домами и семьями. Найдите, или солнце в этой части света больше никогда не встанет, иначе имя моё не Гуук.

***

— Зачем ты сказал ему, что мы работаем на Рина, — хмурится стражник.

— Он всё равно сдохнет, — достаёт нож второй альфа.

— Прошу, — шарит по сырой земле рукой Юнги. — Не делайте этого, пожалуйста. Ради ребёнка. Я беременный, неужели в вас нет ничего человечного?

— Ещё одного дьявола родишь. Подстилка Гуука, — разглядывает нож альфа и, вскрикнув, отшатывается, получив камнем в лицо. Юнги, воспользовавшись тем, что мужчина отвлёкся, поднимается на ноги и срывается на бег. Не важно, если они пустят стрелы в спину или всё равно нагонят — Юнги за себя и за крохотную жизнь, которую носит под сердцем, до последнего будет бороться. Он бежит так, как никогда в жизни не бежал, перепрыгивает через кочки, оставляет лоскутки своей одежды на встречающихся по пути кустах и уже думает, что оторвался, как её смрадное дыхание за собой чувствует.

Она несётся за ним с нечеловеческой скоростью, распрямляет чёрные ободранные крылья, накрывает тенью. Трава под ногами омеги вмиг чернеет, ромашки и фиалки покрываются красными крапинками от капающей крови, с неба сходят все звёзды, а чёрная туча накрывает луну, погружая степь в абсолютный мрак. Юнги всё равно бежит. Он не видит цели, выхода, спасения, но не останавливается. Останавливаться нельзя. Гуук это говорил, Юнги запомнил, только омега слабее, он чувствует это, признаёт, не стыдится, набирает в раскалённые лёгкие побольше воздуха и его на помощь зовёт. Она царапает когтями его спину, выдыхает в шею, оставляя там ожог, толкает меж лопаток, он спотыкается, падает, встаёт и вновь вперёд несется. Он чувствует её объятия вокруг плеч, как холодок по спине пробегается, как волосы на затылке дыбом встают, «я не успел» шепчет, «я не успел ему сказать» воет. Вновь падает лицом в землю, прекрасно осознавая, что в этот раз не встанет. «Он так и не узнал», — хрипит, пальцами в землю зарывается, ломает ногти, оставляет кровавые полосы на обеих руках до локтя, но его не слушают, не жалеют, всё равно волокут вниз и бросают у реки. Юнги успевает по пути сорвать с шеи первый подарок Гуука и крепко сжимает его в ладони. Он видел, как альфы поглядывали на рубин, и пусть они заберут его жизнь, но колье, в котором кровь любимого — он с собой заберёт.

 — Вы не обретёте счастья, убив меня, — смотрит сквозь, бесцветным взглядом пугает, исцарапанными окровавленными руками живот поглаживает.

Его толкают в грудь, вокруг щиколотки холодная вода, как цепь, обвивается, на тот свет торопит. Ему страшно так, что зуб на зуб не попадает, страшно до дрожащих конечностей и до удерживаемых рыданий, его глотку раздирающих. Только Юнги — омега Гуука, ему нельзя никого бояться, даже её. Он не будет плакать, молить, давить на жалость, он достойно встретит смерть.

— Вы посмели покуситься на сына Дьявола, — Юнги заставляет себя унять дрожь, прожигает их взглядом. — Вам больше не уснуть, потому что как прикроете веки, вы будете слышать «Гуук». Он придёт на рассвете и сожжёт вас живьём. Я вам это обещаю.

— Если найдёт, — храбрятся мужчины и решают поскорее с этим закончить. Пусть омега их просто запугивает, но Гуука не просто так Дьяволом зовут, надо поскорее уносить ноги.

 — Передавай привет праотцам, — шипит тот, кто покрупнее, и вонзает нож в грудь омеги.

— Капля моей крови — океан вашей, — хрипит Юнги, чувствуя, как клинок, рассекая плоть, проходит глубже. Он хватается ладонью за лезвие и, задыхаясь от боли, заваливается на бок. Ещё не успев провалиться в забытье, он чувствует, как его подталкивают к воде.

Последнее, что видит Юнги — это как вода поглощает его и исчезает ночное небо, как меркнет луна, остаётся в царстве живых, обещает всё его любимому передать. Последнее, о чём он думает, что так и не смог, что не сделал Гуука счастливым и сам не успел им побыть. Последнее, что он чувствует — это его руки в своих волосах, будто Юнги не с жизнью прощается, а, как и каждую ночь, в его объятьях засыпает. Гуук говорил, что Юнги самый сильный из всех, кого он знает, но что его сила значит рядом с людской алчностью, завистью, подлостью. Что может сделать омега, когда ему в грудь кинжал направлен? Он проиграл эту битву, был обречён на провал, но боролся.

Умирать не страшно, вплоть до того момента, как найдёшь смысл в жизни. Его смысл за стеной, строит свои войска, поглаживает Маммона, раздаёт указания. Думает ли он о нём прямо сейчас? Смотрит ли на небо, в которое из последних сил, пусть даже сквозь пласт грязной воды, уставился омега. Если смотрит, то пусть знает, что Мин Юнги любил. Пусть знает, что из разрушающей его сердце ненависти, Юнги в себе цветник любви вырастил. Там розы алые, как его кровь, потому что омега их ею поливал, удобрял, там вместо тепла взгляд его альфы, полный любви, а от непогоды его руки спасают. Этот сад с идэновскими по красоте конкурирует, Юнги его тому, кто рай на Земле отстроить хотел, грудную полость вскрыв, сам дарит.

С последним воздухом из наполняющихся водой лёгких омеги с губ слетает одно только имя. Имя, которое наводит ужас на весь мир, а для Юнги — самое дорогое. Имя, которое он проклинал, а потом сам лично раскалённой спицей на обратной стороне сердца выжег. Имя, которым он своего уже так и не родившегося ребёнка назовёт. Дьявол своего сына и любимого теряет, но небеса не плачут, земля не содрогается, даже листик на иве у реки не колышется. Природа замирает, провожает Юнги в царство мёртвых немой тишиной, и только река своим журчанием сказ об омеге, ради которого Дьявол высшим силам войну объявит, рассказывает.

Юнги сжимает в ладони колье, прикрывает веки, прощается с миром, который ненавидел из-за него и полюбил из-за него, отдаётся мягким волнам, которые своей кровью в любимый цвет своего альфы окрашивает. Она смачивает скрученные когти в воде, следит за прекрасным творением человека и любимым ребёнком Бога, медленно идущим на дно, и довольно ухмыляется очередному пополнению.

Только она ошибается — Мин Юнги никогда не принадлежал Богу.

========== Не иди на свет. Оставайся в темноте. Оставайся со мной. ==========

   Комментарий к Не иди на свет. Оставайся в темноте. Оставайся со мной.
   London Grammar - Nightcall
https://m.soundcloud.com/londongrammar/london-grammar-nightcall-lg-re-e…
— Может, откроешь его ладонь? — переминается с ноги на ногу стоящий рядом со взрослым омегой мальчуган лет десяти.

— Не надо, — устало говорит выдохшийся после долгого пути мужчина и опускается на пол. — Что бы ни было зажато в его руке, он держится за это изо всех сил, которые у него уже на исходе. Пусть это будет его мостиком в реальность, пусть, цепляясь за это, он вернётся в этот мир.

Юнги хорошо. Нет ни холода, ни страха, ни боли. Он лежит в объятиях своего альфы на мягких подушках в их спальне и слушает рассказы о его походах. Юнги дремлет под любимый голос, греется в его руках и улыбается ползающему рядом с ними по кровати малышу. У него глаза отца, такие же чёрные и глубокие, такой же упрямый характер и любовь к оружию, которое Гуук теперь прячет по углам, чтобы ребёнок не порезался. Счастливее Юнги себя никогда не чувствовал, такого уровня покоя никогда не достигал.

— Не бойся темноты, не беги от неё, не иди на свет, — поглаживает его волосы Гуук. — Оставайся со мной.

Юнги растерянно улыбается словам альфы, но улыбка застывает болезненной маской на лице, когда внезапно окна с громким стуком распахиваются, впуская внутрь завывающий холодный ветер, который тушит все фонари и покрывает стены их спальни льдом. Юнги сразу же тянется к малышу, к Гууку, но постель пуста. Он зовёт их, шарит в кромешной тьме по кровати, но кроме жуткого завывания хозяйничающего в спальне ветра и разлетающихся, как крылья чудовища из преисподней, штор — ничего. Юнги отвлекается на резкую боль в руке, подносит её к лицу, но всё равно ничего не видит. Боль такая, будто бы прямо посередине ладони кинжал проходит, будто бы он снова в Мирасе лежит на полу дома своего покойного жениха под Дьяволом, прибившим его клинком к полу. Юнги не хочет обратно в то прошлое, он прогоняет его криками, трёт ладонь, чтобы она перестала болеть, и пачкается о липкую густую жидкость, обвивающую его запястье и расползающуюся по руке. Что-то падает на пол, бьётся о камень, и Юнги, широко раскрыв глаза, просыпается.

— Папа! — с криком выбегает из дома наружу мальчик и подбегает к копающемуся в небольшом огороде омеге. — Он открыл глаза!

Мужчина, сразу бросив нож, которым полол сорняки, бежит за мальчуганом в дом. Открыв глаза, Юнги первым делом смотрит на покрытый трещинами глиняный потолок. Это не потолок его спальни. Омеге кажется, что он проспал месяц, в голове туман, налитые свинцом веки с трудом удаётся держать открытыми, перед глазами плывёт, двигаться тяжело. Он пытается вспомнить, что произошло и как он здесь оказался, но всё, что помнит последним, — блеснувший в руках его убийцы кинжал. Юнги точно жив, потому что место, где он очнулся, не похоже ни на ад, ни на рай, о которых рассказывают старцы и которые описываются в рукописях. Он лежит на деревянной койке у стены, укрытый стеганным одеялом. В комнате ещё одна такая же койка, низкий столик, собранный явно плотником-самоучкой и заваленный склянками, масляная лампа и только одна дверь, и она, кажется, ведёт во двор. Услышав шаги снаружи, Юнги судорожно двигает рукой в поисках хоть какого-нибудь оружия, но вскрикивает от боли в плече и только сейчас замечает, что грудь и плечо обмотаны.

— Тебе нельзя так резко двигаться, — в комнату вбегает невысокого роста омега лет тридцати пяти и, опустившись на колени рядом с койкой, осматривает перевязку. У омеги смуглая кожа, большие глаза цвета густого мёда и длинные белые волосы, заколотые на затылке. Юнги любуется его тонкими пальцами, пока он проверяет, не началось ли кровотечение, и поглядывает на мальчугана, топчущегося в углу.

— Кто вы? — Юнги сам своего севшего голоса пугается. — Где я?

— Я Шуи, — накрывает его одеялом мужчина, — а это мой сын Тай. Я тебе всё расскажу, но сперва ты выпьешь мой отвар с малиной. Ты потерял много крови, и тебе будет полезно.

Омега идёт к столику и наливает в чашу настаиваемый в кувшине отвар. После он придерживает Юнги за голову, и тот медленными глотками выпивает вкусно пахнущую настойку.

— Мой ребёнок, — резко тянется к животу свободной рукой Юнги, вспомнив о малыше.

— Я был прав, значит, ты ждёшь малыша, — улыбается Шуи и вновь садится рядом. — Я не знаю, пострадал ли ребёнок, но я понял, что выпуклость живота для твоей фигуры неестественна. Надеюсь, что он в порядке, во всяком случае я тебя переодевал, и не было кровотечений.

— Расскажи мне, как я сюда попал, но сперва мне срочно нужно связаться с Идэном, — немного успокаивается Юнги.

— С Идэном? Со дворцом? — удивлённо смотрит на него мужчина, и омега кивает. — Прости, но мы не в Иблисе, более того, тут больше полдня пути до города.

— Но мне нужно, мой альфа живёт в Идэне, он меня ищет… — молит его парень.

— Если ищет, то найдёт, — подтыкает его одеяло Шуи, — а пока тебе нужен покой. Ты три дня не приходил в себя, и я боялся, что ты уже так и не придёшь.

— Так я здесь три дня? — не верит Юнги.

— Да, но в первый день ты хоть бормотал что-то, а эти дни я уже думал, что ты не очнёшься, — прикладывает ладонь к его лбу омега. — Жара нет, значит, всё хорошо. Когда мы привезли тебя, ты всё время звал Гуука. Не зови Дьявола, потому что Бог тебя спас, смилостивился, — Шуи, нагнувшись, поднимает с пола колье и кладёт его в ладонь парня. — Не знаю, что оно значит, но тебе, видимо, очень дорого.

— Это колье моего Дьявола, — грустно улыбается омега. — Мне нужен он, ведь именно из-за милости Бога меня чуть не убили, потому что, не будь я так набожен, я бы давно приказал избавиться от той твари, что это сделала.

— Тебе лучше знать, — вздыхает Шуи и поднимается на ноги. — Ты очень слаб и сейчас уснёшь, а я сварю ужин, потом ты поешь, и мы поговорим.

Шуи прав, Юнги чувствует, как слипаются его веки, и вновь проваливается в сон. Когда он приходит в себя, то за окном уже ночь. В доме вкусно пахнет, и Юнги слышит, как урчит его живот. Он благодарит Шуи, что тот терпеливо кормит его с ложечки, потому что от слабости рука Юнги дрожит, и сам он её даже не удержал.

— Это так вкусно, — проглатывает очередную ложку похлёбки омега, — никогда так вкусно не ел.

— Ты просто очень голоден, — смеётся Шуи и просит уплетающего за столиком ужин Тая не чавкать. — Эти дни ты только пил отвары, какими бы питательными я их не готовил, с едой они не сравнятся. В этой похлёбке даже мяса нет.

— Как нет? — удивлённо смотрит на него Юнги. — Это безумно вкусно.

— Мы не ели мясо уже несколько лет, у меня нет скота, но есть птица, — тепло улыбается ему Шуи. — Я разварил её до кашицы, чтобы ты смог покушать.

— Расскажи мне, как ты меня нашёл, — наевшись, отказывается от очередной ложки Юнги и внимательно смотрит на мужчину.

— Мы с Таем собирали коренья у реки, когда услышали шум. С того расстояния было сложно что-то разглядеть, но я видел, как ты упал на землю, а потом тебя бросили в реку. Благо, те альфы сразу же ускакали, а я тебя выловил. Потом нам пришлось соорудить из веток носилки, и кое-как тебя донести до дома. Обычно мы так далеко от дома не заходим, но видимо небеса хотели, чтобы мы тебя встретили. Тебе повезло, кинжал, которым тебя ударили, прошёл параллельно ребру, и рана была не смертельная, — убирает чашу и помогает Юнги присесть омега. — Жаль, у нас нет лошади, а то оставленная ими повозка бы в хозяйстве пригодилась. За что так с тобой поступили? Хотя преступления не всегда имеют под собой причину, мне ли не знать.

— Я не хочу говорить о себе, всё, чего я хочу — это встать на ноги и вернуться в Иблис к своему любимому, — убирает взгляд Юнги. — Я вам благодарен за вашу помощь. Вы спасли мне жизнь.

— Любой бы так поступил.

— Неправда. Любой мог бы пройти мимо, а не лезть в грязную реку за незнакомцем, — бурчит Юнги. — Почему ты живёшь так далеко от города? И как я понимаю, один.

— Я не один, у меня есть Тай, он тот ещё альфа, — ребёнок, услышав папу, довольно улыбается.

— Но это ведь опасно.

— Опасны люди. Тут их почти нет, и нам хорошо.

— Расскажи мне, это поможет мне отвлечься от мыслей о ребёнке, а то мне так страшно, что с ним что-то случилось, — поглаживает здоровой рукой живот омега.

— Я родился в империи Хо, пережил нашествие Гуука, — идёт к ведру с водой в углу Шуи и, набрав её в большую миску, опускает туда грязную посуду. — Мой папа был лекарем, всю жизнь занимался травами, он на дому готовил целебные отвары и настойки и меня этому делу научил. У меня было место на базаре, где я продавал свои настойки. Людям они помогали, кому-то боль убирали, живот лечили, я твою рану обработал и тебя выхаживаю, основываясь на этих знаниях. У Тая нет отца, — нежно поглядывает на мальчишку, полоскающий чаши, омега. — Я родил его от одного воина, которого и след простыл. Я уже привык к клейму, что я гулящий, это самое безобидное прозвище, которое я получил, я ведь посмел родить ребёнка без брака. Я не обращал на оскорбления внимания и перестал на это всё реагировать, посвятив себя всего ребёнку, но потом в моей жизни появился Джасем.

— Это же смотритель главного базара, — вспоминает Юнги одного из самых богатых людей Иблиса, который лично выходит приветствовать омегу, когда он ходит на базар. Коренастый альфа, вечно смотрящий в пол и лебезящий перед омегой Гуука.

— Да, — грустно кивает Шуи. — Я не сразу понял, что у него какие-то определённые желания насчёт меня, но поняв, отказал, и Ад открыл свои врата передо мной. Джасем, его люди пустили слух, что я колдун. Мои отвары помогают, исцеляют, но это не магия, это правильные ингредиенты и доза, но кому бы я что доказал? — Юнги видит, как тяжело даётся омеге рассказ, и уже жалеет, что разбередил старые раны. — Весь базар стал обзывать меня колдуном, угрожать, каждое утро на своём столе на базаре я находил сложенные дрова и слышал оскорбления и угрозы. Я всё равно не сдавался, понимал, что мне нужно работать и растить ребёнка, но Джасем оказался злопамятным и коварным. Он открытым текстом требовал меня уйти с базара, в два раза повысил аренду, хотя у других она осталась прежней. Я ушёл, так как дохода даже на плату за аренду не хватало, не то чтобы на пропитание. Я стал торговать из дома, постоянные клиенты приходили, и дела вновь стали налаживаться. Но, видимо, задетое эго этого мерзкого альфы не позволило ему смириться с моим существованием, и мой дом подожгли.

— Какой ужас, — в шоке смотрит на него Юнги.

— Нам повезло, что мы с Таем ходили отдавать заказ, а когда вернулись, у нас уже не было дома. Поняв, что я рискую не только собой, но и сыном, в тот же день я покинул Иблис, чтобы перебраться в другой город, — утирает чистую посуду Шуи. — В этой хижине жил старый рыбак, мы остались у него на ночь, а потом, как оказалось, на всю жизнь. Он похоронен на заднем дворе. Я его не убивал, он умер от старости, — смеётся омега, заметив, как хмурится Юнги. — Год я за ним ухаживал, убирал дом, готовил еду, он был уже совсем немощным. После его смерти мы привели в порядок дом и решили, что можем прожить и здесь.

— А на что ты живёшь?

— У меня огород, мы ловим рыбу в реке, есть птица. Я продаю настойки путникам, меняюсь с купцами на нужную мне утварь, так и живём.

— Но ребёнку нужно ходить в школу, обучаться боевому искусству, он ведь альфа, он должен уметь пользоваться мечом, чтобы защищать себя и свою семью, — не понимает его Юнги.

— И это единственное, что порой заставляет меня хотеть вернуться в город, но пока я не могу решиться, слишком много боли мне причинили люди, чтобы заново начать жить среди них, — отворачивается к завешенному старыми занавесками окну Шуи.

— Ты боишься людей и ищешь себе оправдания, но не все ведь плохие, тебе нужно дать им ещё один шанс, — мягко говорит Юнги.

— Пока у нас есть крыша над головой и кусок хлеба, мы не пропадём, — отмахивается Шуи. — Ты не расскажешь мне, почему тебя хотели убить?

— Не расскажу, не сейчас, — откидывается на подушку Юнги и прикрывает веки, думая о рассказе омеги.

***

— Почему они не идут? — пристально смотрит на помощника Гуук, одним взглядом вбивая мужчину под землю.

Гуук оставил Намджуна в Иблисе за главного, а сам уже которые сутки ищет Юнги за его пределами. Он стоит посередине степи под палящим солнцем с воинами и ждёт высланных за поисками омеги на Юг людей.

— Мой господин, — заикается его помощник, не отрывая глаз от травы. — Они не придут, потому что, наверное, там вашего омеги не оказалось, а за плохую новость вы уже казнили пятерых.

— Надо будет, всех казню, — хватает его за грудки Гуук и притягивает к себе. — Молите своего Бога, чтобы он нашёлся, — с силой откидывает его в сторону альфа, будто тот ничего не весит, и идёт к Маммону.

Гуук поглаживает коня, пытаясь унять клокочущую внутри в первую очередь на самого себя ярость. Готовящееся ко сну солнце окрашивает небо в кроваво-красный, грозясь ещё один день превратить в историю, а Гуук Юнги так и не нашёл. Четвёртые сутки с пропажи омеги, а альфа проживает их в одном дне, он отказывается верить в то, что время стремительно ускользает, возможно, забирая с собой крупицы жизни того, кто для него стал всем. Гуук не замечает рассветов, закатов, не ест, не пьёт, только вдаль смотрит, но не ждёт, а сам ищет. Он покоя не находит, мечется среди воинов раненым зверем, меч в ножны не убирает, с ума сходит. Он запрещает делать привалы, разбивать шатры, отвлекаться, они всё время в пути, воины в страхе, таким господина они ещё не видели.

Гуук без него задыхается — огромный Идэн с пропажей омеги превратился в темницу, куда ни свет, ни воздух не проникают. Альфа поклялся, что не вернётся в Иблис, пока не найдёт его. Столица Империи черепов хранит его запах. Порой Гуук четко его чувствует, срывается на него, как безумный, по дворцу рыщет и снова понимает, что это от него пахнет. Гуук пропитан Юнги с головы до ног и цепляется за его запах, как за силу. Он не врал — он перевернёт мир вверх дном, но омегу найдет, к своей груди прижмёт, а потом на колени встанет и со своим сыном поздоровается. Иначе все завоевания, богатства, земли и в первую очередь его собственная жизнь — бессмысленны. Гуук не просто воин, правитель и властелин этой части света, он альфа Мин Юнги, и это самое важное, что имеет сейчас значение.

Они осматривают очередное поселение, и Юнги снова нет. Гуук вновь взбирается на Маммона, и воины пускаются в путь. Альфа поклялся прочесать всю империю, надо будет, и соседние, пока всю землю не обойдёт — не успокоится. Через час пути Гуук натягивает поводья коня и, спрыгнув с него, идёт к брошенной посередине степи повозке.

— То есть, по-вашему, это абсолютно нормально, что целая повозка торчит посередине пути, — изогнув бровь, смотрит на не понимающих, почему они остановились, воинов Гуук. — Как же мне нужен Хосок! — в сердцах выкрикивает альфа и, опустив полог пустой повозки, идёт к реке.

— Тут будто кого-то волокли, и у самой реки следы пропадают, — бормочет поглядывающий на смятую траву и семенящий за ним помощник. Он не успевает до конца выразить свою мысль, как Гуук, развернувшись, хватает его за горло.

— Думаешь, я слепой? — рычит Дьявол, подняв задыхающегося мужчину над головой. — Продолжи фразу, скажи мне в лицо, что моего омегу утопили!

Гуук сразу заметил и смятую траву, и следы на берегу, но тут же заблокировал вопящие об утопленном омеге мысли. Это не Юнги. Чьи бы это ни были следы, этот человек покоится на дне реки. Это точно не Юнги, потому что Гуук сейчас жив здоров, стоит на ногах, значит, и его омега жив. Будь Юнги мёртв, то альфа бы скошенным потерей по земле ползал и в адских бы муках умирал.

— Мой господин, — падает на колени второй верный воин правителя, — мы понимаем вашу потерю, но это отличная зацепка, мы будем искать вдоль реки, а не на её дне. Не теряйте надежду.

Гуук разжимает пальцы, и потерявшего сознание мужчину приводят в чувства.

— Тут нет поселений, но есть хижина старого рыбака, там живёт безумный омега, — продолжает воин, — мы спросим у него.

Гуук кивает.

***

На следующий день Юнги уже садится без помощи, один раз даже на ноги встаёт, но через минуту снова опускается на койку от слабости. Шуи полдня возится в огороде, готовит еду, а Тай присматривает за Юнги и помогает папе по дому. По словам Шуи, к нему часто заглядывают путники, и Юнги надеется через одного из них послать весточку в Идэн. Он с помощью Шуи надевает на себя колье и, постоянно поглаживая камень, смотрит на дверь. Гуук его ищет, Юнги не сомневается. Ночью омега просыпается ото сна, в котором вновь грелся в объятиях своего альфы, но проснувшись и поняв, что это сон, прикусив кончик одеяла, долго и тихо плакал. Юнги кажется, что войди альфа в эту дверь, и он сразу на ноги встанет, одно прикосновение Гуука, и даже рана вмиг затянется. Юнги тоскует по дому, который когда-то звал чертогами Дьявола, но больше всего он тоскует по своему любимому, воспроизводит в голове его голос, за воспоминания, как за спасение, цепляется. После обеда Юнги рассказывает Таю очередную сказку, точнее, преображённую в сказку их с Гууком историю, а потом наблюдает за шьющим рубаху Шуи. Шуи ухаживает за омегой, как за родным сыном, продолжает кормить его с рук, помогает менять одежду и поит своими травяными настойками.

Вечером после ужина Тай уходит играть во двор, а Шуи рассказывает Юнги рецепт отвара от головной боли. Внезапно с улицы доносится шум, и через минуту в комнату вбегает запыхавшийся мальчуган.

— Там… там, — пытается отдышаться Тай, а Шуи, подскочив на ноги, подбегает к напуганному сыну. — Там армия.

Шуи выбегает во двор, а Юнги, морщась, присаживается на койке.

— Дьявол? Скажи мне, там Дьявол? — с надеждой смотрит Юнги на ребёнка, но мальчишка выбегает за папой.

Юнги, держась за стену, пытается встать на ноги, чтобы преодолеть эти пятнадцать шагов до двери, кажущиеся ему длиной в жизнь, но поняв, что рана откроется и Шуи будет ругаться, вновь присаживается, пытаясь разглядеть что-то через окно напротив.

— Мой господин, — опускается на колени перед чёрным, как ночь, конём Шуи, сразу поняв, кто перед ним.

— Не трогай моего папу, — с криками выбегает из дома мальчуган с палкой, но омега ловит его и прижимает к груди.

— С таким альфой твоему папе нечего бояться, — впервые за время пропажи Юнги улыбка трогает губы Гуука. Впервые её видят его воины. Она сразу же тускнеет, разбивается о реальность, где, возможно, у Гуука не будет такого сына, которому бы он доверял любовь всей своей жизни.

— Как тебя зовут, храбрец? — обращается к ребёнку правитель Востока.

— Тай, — хмуро отвечает ребёнок, разглядывая расшитую серебром сбрую коня. — А его? — указывает пальцем на животное.

— Маммон.

Конь бьёт копытами, фыркает, с момента, как они вошли во двор, ведёт себя беспокойно. Гуук поглаживает животное, просит прощение, что которые сутки изводит.

— Тай, я ищу омегу, он невысокого роста, худенький совсем, в его волосах звёзды зарыты, а губы цвета этих роз справа от тебя. Не видел такого? — опускается на корточки напротив ребёнка Дьявол.

— Нет! — отвечает раньше сына Шуи и взглядом требует того молчать. — Мы не видели такого омегу.

— Вы уверены? — щурит глаза Гуук, вмиг поймав неискренность в словах омеги.

— Мы видели другого омегу, двое альф приволокли его к реке, вонзили нож в грудь и сбросили в воду, — отвечает Шуи и наблюдает за тем, как мгновенно меняются черты лица мужчины. Недаром его Дьяволом зовут, ведь в его глазах Шуи сам Ад видит.

Воины альфы, услышав слова омеги, в страхе за свою жизнь неосознанно отступают, кровавое небо сменяется чёрным, кажется, даже луна своё место занять не рискует. Резкий порыв ветра заставляет пригнуться к земле цветы и траву, в воздухе отчётливо пахнет кровью. Тай и Шуи, дрожа, льнут к друг другу.

Гуук прикрывает веки, словно делая паузу и удерживая на время всю нечисть Ада, которую обрушит на головы несчастных, посмевших сказать, что его омега мёртв, и прислоняется к коню, потому что сам тяжесть этой вести вынести не в силах. Воины поглядывают друг на друга, на правителя, который еле на ногах стоит, словно ищет, за что бы зацепиться, лишь бы перед войском на колени от горя не пасть. И Шуи это видит. Видит, как на смену вспышке ярости приходит непомерное отчаяние, как тот, кого все зовут Дьяволом, в мгновенье ока перед чудовищным горем обычным человеком становится. Вся реальность Гуука срывается с удерживающих её петель и летит на дно реки, туда же, где лежит его омега. Последнюю надежду, вокруг света которой он держал ладони, обжигался о плохие новости, но всё равно огонь хранил, этот омега своими словами тушит. Его маленький Юнги, который носил в себе силу лучших воинов мира — покоится на дне реки. Гуук привык к несправедливости, с того самого дня, как его брата и отца перед его глазами убили, он от мира ничего хорошего не ждал. Но пришёл Юнги, ворвался в его жизнь, как летний ветерок, перевернул душу, сменил приоритеты, забрал сердце и позволил надеяться. Гуук поверил. Принял омегу, как дар, который никогда не заслуживал, обещал оберегать, лелеять, а в итоге позволил чьим-то грязным рукам из него жизнь вырвать, утопить самое прекрасное творение человека на дне грязной реки. Хочется выть. Упасть на колени и завыть в голос. Хочется впервые в жизни узнать, что такое слёзы и каковы они на вкус. Говорят, они помогают, душевную боль снимают. Гууку они не помогут, ничто не поможет, но пусть Юнги даже на том свете его вой услышит, всю боль, которую альфа сейчас каждой клеточкой организма проживает, прочувствует. Пусть Юнги о том, что Гуук его всем своим огрубевшим, чёрствым сердцем до последнего вздоха любит, знает.

— Мой омега не выжил — никто не выживет, — говорит спокойно, не угрожает, не повышает интонацию, но звучит так жутко, что у Шуи волосы на затылке шевелятся. Умрут ведь. Все умрут, потому что этот альфа того, кто его человеком делал, только что потерял.

— Он ваш омега? — дрожащим голосом спрашивает поднявший на него глаза Шуи. Спрашивает, но ответа не дожидается, ответ и так теперь уже ясен. — Зайдите в дом, мой господин, — склоняет голову. — Я боялся, что и вы пришли за его жизнью.

Гуук смотрит на него пару секунд, запрещает даже крупице радости в нём вспыхнуть, не хочет отпугивать толику надежды, а потом медленно идёт к двери. Он взглядом останавливает метнувшихся вперёд него воинов, чтобы проверить дом, и толкает легко поддавшуюся, местами прогнившую деревянную дверь.

В освещаемой только одной лампой хижине на койке у стены сидит завёрнутый в одеяло омега. Омега, который стал единственным светом в этом мраке, в котором живёт Дьявол, и которого он чуть не потерял. Гуук так и держится за ручку двери, сжимает её так, что, кажется, железо мнёт, убеждает себя, что это правда, что он не спит и на него его Юнги смотрит.

— Прости, что я так долго шёл, — справившись с нахлынувшей на него, как поток горной реки, радостью, срывается к нему Гуук и на колени перед койкой падает.

— Я бы ждал тебя вечность, — улыбается Юнги и поглаживает ладонью покрывшуюся щетиной щеку. Альфа измождённый, уставший, его лицо осунулось, а в глазах, смотрящих пару секунд назад с порога — одна пустота и безнадёжность была. Сейчас в них снова так любимый омегой огонь горит.

— Моя жизнь, моё сердце, мой смысл, — ловит его руку Гуук и подносит к губам, с болью на перевязку смотрит.

— Любовь моя, — перебирает его волосы Юнги, не замечая скатывающихся по лицу слёз.

— Прости, что не уберёг, прости, что позволил кому-то поднять на тебя руку, — приподнявшись, садится рядом и, осторожно притянув к себе, обнимает. — Клянусь тебе своей жизнью, я найду их и разорву их плоть зубами.

— И я впервые не буду тебя останавливать, — продолжая мочить слезами теперь уже его грудь, говорит Юнги. — Потому что они покусились не только на мою жизнь, но и на жизнь твоего сына.

Гуук вновь опускается на колени, трётся лицом об его живот, крепче в своих руках сжимает, ласковые слова шепчет. Юнги играет с его волосами, перестаёт плакать и так и сидит зажатый в его объятиях. Гуук чувствует, как захлопнувшиеся с пропажи омеги лёгкие раскрываются, как кислород насыщает его кровь, как дыра меж рёбер вновь заполняется. Его обрубленные крылья вновь прорастают, одно прикосновение к Юнги, и потерянная сила возвращается. Гуук её удвоит, потому что он сейчас за двоих отвечает.

— Я так боюсь, что с ребёнком что-то случилось, очень боюсь, — тихо говорит Юнги.

— Он наш малыш, значит, он сильный, — зарывается лицом в его живот альфа. — Главное, что ты жив и я тебя нашёл.

Чонгук целует его живот через выцветшую рубаху, шепчет малышу, «отец тебя больше в обиду не даст», и просит быть сильным.

Вошедший в дом вместе с помощником альфы Шуи в шоке смотрит на правителя на коленях у койки.

— Нам пора домой, — встаёт на ноги и нагибается, чтобы взять Юнги на руки, Гуук.

— Нельзя, — подбегает к ним Шуи. — Его рана ещё только затягивается, ему нельзя на коня, а у вас нет кареты.

— Слушайся его, — улыбается Юнги. — Я ему жизнью обязан.

— Пусть ту повозку пригонят, мы подцепим её к лошадям, — приказывает замершему у входа помощнику альфа и целует зажатую в руке ладошку. — Я осыплю тебя золотом с ног до головы, — обращается он к Шуи.

— Мне не нужно золото, мой господин, — почтительно кланяется омега.

— Что угодно, только попроси.

— Я знаю, что ему нужно, — встревает Юнги и поворачивается к Шуи: — Приходи во дворец вместе с Таем, я буду ждать.

Шуи стелет в повозку одеяло, и омегу аккуратно перекладывают в неё. Увидевший Юнги Маммон громким ржанием приветствует его, а омега просит Гуука подвести коня к повозке и целует своего любимца. Шуи даёт им с собой кувшин отвара, просит, чтобы дворцовый лекарь внимательно следил за раной. До того, как покинуть хижину, Гуук дарит Таю свой личный украшенный изумрудами кинжал и оставляет с ними двух воинов, чтобы их завтра сопроводили во дворец.

— Господин, — окликает альфу Шуи и просит отойти. Гуук подходит к омеге и смотрит на протянутый ему сверток. — Этим кинжалом его ударили, я подумал, вдруг вам он поможет в поиске тех альф.

Гуук берёт кинжал и, ещё раз поблагодарив Шуи, идёт к повозке. Весь путь до Иблиса альфа проводит с Юнги, который лежит на его груди и слушает рассказы о поисках.

— Война Сокджина подходит к концу, Хосок вернётся, и мы поженимся, — поит Юнги водой Гуук, а омега, поперхнувшись, кашляет.

— Ты не делал мне предложение, — возмущается Юнги.

— Не буду больше тянуть, поэтому делаю его сейчас, — спокойно отвечает Гуук.

— И? — выгибает бровь омега.

— Что и?

— По твоему, так делают предложения? — злится Юнги. — Может, спросишь? С чего ты взял, что я согласен?

— Я люблю тебя, ты любишь меня, у тебя в животе мой ребёнок, неужели ты мне откажешь? — не понимает Гуук.

— Сразу видно, что практики у тебя нет, — вздыхает Юнги. — Я ведь могу отказать.

— Я всё равно на тебе женюсь, — нагибается за поцелуем Чонгук, но получает укус. — Я жить без тебя не могу. Мы больше не будем ничего оставлять на завтра. Я хочу подарить тебе красивую свадьбу, ведь я лишил тебя одной. Но сперва я найду тех, кто так с тобой поступил.

— Тебе не нужно искать, я знаю, кто заказал моё убийство.

— Имя, — моментально мрачнеет Чонгук, в нетерпении смотря на омегу.

— Рин.

— Сегодня же я распущу гарем, а с Рином разберусь. Я виноват в том, через что тебе пришлось пройти, — притягивает его к себе Гуук.

— Мне так часто снилось, что мы с тобой так лежим, что сейчас я боюсь, что снова проснусь, — кладёт голову на его грудь Юнги.

— Это не сон.

***

Идэн встречает Юнги объятиями. Гуук не разрешает впускать к омеге кого-либо, но Биби и Тэхён по настоянию Юнги всё равно проходят в его спальню, где лекарь осматривает рану, и не покидают её пару часов. Чимин эти дни, думающий только о Юнги, о себе и своих проблемах позабыл. Он передвигается только по спальне, уже даже к противному звону цепей на щиколотках привык, подолгу сидит у окна и всё ждет весточки о друге, который стал самым родным человеком. Сейчас омега тихо плачет в одиночестве, узнав от прислуги, что Юнги просил передать, что как только встанет на ноги, придёт к нему.

Гуук заходит к Юнги после ухода лекаря и, присев на кровать рядом, наблюдает за тем, как он ужинает.

— Лекарь сказал, что всё хорошо, ты идёшь на поправку и малышу ничего не угрожает, — говорит альфа жадно поедающему десерт парню.

— Я его достал с вопросами о ребёнке, — хихикает Юнги. — С завтрашнего дня я буду уже вставать на ноги, по лестницам без помощи не спущусь, но хотя бы буду передвигаться.

— Только с Биби, — твёрдо говорит Гуук. — Я ему строго наказал, чтобы глаз с тебя не сводил.

— А ещё грозился его убить, — хмурится Юнги.

— И убил бы, если бы не нашёл тебя, — без тени сомнений отвечает альфа и встаёт на ноги. — Ты отдыхай, я приду позже.

— Любимый, — окликает его омега, — я знаю, что Рина ждёт казнь, и признаю, что он заслужил. Пусть умрёт быстро.

— Как скажешь, — улыбается ему альфа и выходит из спальни.

Гуук спускается в главный зал и требует привести к нему Рина. Сбежавшего омегу поймали ещё днём на выходе из Иблиса. Рин учёл всё, но не учёл, что Гуук в побег Юнги не поверит. Так же омега не учёл, что Намджун по приказу Гуука на трое суток закрыл выход из Иблиса.

Рина волокут в зал и бросают у ног восседающего на троне альфы. Стража останавливается позади парня.

— Мой господин, прошу вас, — ползает у его ног заплаканный Рин, — ревность ослепила меня, свела с пути…

— Умолкни, — раздражённо приказывает Гуук и встаёт на ноги. — Мой омега милосерден, — нагибается он к парню, нежно поглаживает его щеку, спускается к губам, проводит по ним большим пальцем, следит за тем, как ластится Рин, как льнёт к нему, — только я нет.

— Умоляю, мой господин, — хватает его руку и подносит к губам Рин. — Смилуйтесь надо мной.

— Я хочу, — отбирает у него руку и смотрит на стражу Гуук, — чтобы вы зашили его рот, а потом отдайте его моим воинам за стеной, скажите, что подарок от господина. Пусть не жалеют. Ты даже кричать не сможешь, — вновь возвращает внимание омеге, — ну или порвёшь свой рот. Твои страдания и боль всё равно не утешат мою злость на тебя, но лишать себя этого удовольствия я не буду. Если он выживет, — идёт к стоящей у дверей страже Гуук, — а я надеюсь, что он после воинов выживет, я хочу, чтобы его прибили кинжалами к воротам, а вот этот кинжал, — достаёт из-за пояса отданный ему Шуи кинжал и протягивает стражнику, — воткнёте ему в сердце. Пусть вороны выклюют его глаза, а кровь соберется под ним лужей. Я хочу, чтобы он сдох в мучениях.

Стража, поклонившись, идёт к рыдающему омеге.

— Нет, — кричит Рин, пока его выводят из зала, — смилуйтесь, мой господин. Ради всего, что у нас было и могло бы быть, — истошно вопит на весь дворец парень. — Умоляю, не поступайте так со мной.

— Продолжайте искать тех стражников, а как найдёте, вырежьте их сердца, пока они живы, и приготовьте мне их, — приказывает он оставшимся в зале воинам и возвращается к трону.

Юнги слышит истошные вопли омеги с первого этажа и, приказав страже захлопнуть его дверь, отворачивается к окну. Юнги его предупреждал, столькое простил, но достаточно. Он угрожал жизни его сына, а ради своего ребёнка Юнги готов самолично любого казнить.

— Я не ложился в эту постель в твоё отсутствие, — притягивает к себе засыпающего омегу вернувшийся в спальню Гуук.

— А я не просыпался, потому что боялся, что буду без тебя, — льнёт к нему Юнги.

— Всю жизнь буду перед тобой виноват за свою оплошность, что держал во дворце эту крысу и подверг тебя и нашего ребенка опасности, — тихо говорит альфа.

— Главное, что мы теперь вместе.

— Он шевелится? — косится на живот омеги Гуук.

— Никто и не подозревает, что я беременный, — смеётся Юнги, — как он будет шевелиться, он совсем кроха.

— Мне уже не терпится его увидеть, — задирает его ночную сорочку и продолжает гипнотизировать взглядом немного выпуклый живот.

— А кого ты хочешь — альфу или омегу? — опираясь на здоровую руку, присаживается на постели Юнги.

— Даже не думал об этом, потому что мне это неважно. Всё, что важно — это то, что родишь мне его именно ты.

— Если будет альфа, хочу, чтобы был на тебя похож, такой же красивый, сильный, но пусть будет менее жестоким, — удобнее располагается в его руках Юнги. — Если будет омега, то пусть тоже будет похож на тебя, потому что ты сильнее меня, а сила в этом мире важнее всего.

— Неправда, — целует его в лоб Гуук. — Ты такой же сильный. Если омега будет похож на тебя, то мне придётся воевать со всеми землями вокруг, ведь за такой красотой столько желающих выстроятся.

— Тебе лишь бы с кем-то повоевать, — фыркает Юнги. — Может, ещё рано имена придумывать, но если будет альфа, я хочу его назвать твоим именем.

— Чонгук? — удивлённо смотрит на него альфа.

— Нет. Гук.

— Тогда омегу назовём Юн, — не задумывается Гуук.

— Договорились.

— Кстати, утром придёт Шуи, — зевает Юнги, и Чонгук аккуратно укладывает его на подушки.

— Я готов исполнить любое его желание.

— Подари ему дом в Иблисе, свою печать, делающую его неприкосновенным, место на базаре, и уволь Джасема с поста смотрителя главного базара, — выпаливает омега.

— Даже спрашивать не буду, причем тут Джасем.

— И правильно, доверься мне.

— Сделаю, — целует его Гуук и тоже ложится.

Следующим утром спустившийся в главный зал с помощью Биби Юнги принимает Шуи и Тая. Юнги приказывает накрыть гостям стол и сам следит за тем, чтобы Тай досыта поел. Шуи сперва отказывается от предложения вернуться в Иблис и подарков Гуука, так как боится проходить через всё пережитое снова, но Юнги говорит о печати Гуука и особом положении, и не сдержавшийся омега плачет.

— Для меня никто никогда ничего не делал, — с трудом успокоившись, говорит Шуи.

— Ты спас мне жизнь, а самое главное, спас жизнь моего ребёнка, а я помогу твоему, — обнимает его Юнги.

***

Чимин пару минут массирует свободные на время от кандалов щиколотки и опускается в небольшой закрытый бассейн. Личная купальня Намджуна — единственное место, где омеге разрешено находиться, кроме спальни. Чимин расслабляется, отдаётся воде, которая ласкает тело, и даже не реагирует на открывшиеся позади него двери. Судя по глубоко поклонившимся слугам, которые следят за омегой, в купальню вошёл Намджун. Чимин из-под полуприкрытых век следит за подошедшим к ванне альфой, белые волосы которого убраны назад, открывая тёмные глаза, голодный взгляд которых не сулит ничего хорошего. Намджун опускается на корточки, смачивает руку в воде и смотрит на кандалы, отброшенные в сторону.

— Если вы хотите меня трахнуть, то самое время, после бассейна на меня опять нацепят ваш подарок, и вам будет не совсем удобно. Всё для вас, мой господин, — язвит Чимин, несмотря на присутствие прислуги.

Намджун усмехается, поднимается на ноги и начинает стаскивать с себя одежду. Раздевшись догола, альфа входит в воду и подплывает к омеге.

— Если я захочу тебя трахнуть, мне даже кандалы не помешают, — притягивает его к себе Намджун и впивается жадным поцелуем в губы. — Твой запах изменился, — хмурится альфа, оторвавшись от губ.

— Рядом с вами цветы увядают, вот и мой запах меняется, — Чимин продолжает обеими руками держаться за бортик, а Намджун, приподняв его под ягодицами, заставляет обвить себя ногами. Он мнёт под водой его ягодицы, царапает поясницу, трётся о него своим возбуждением, показывает, как сильно по нему оголодал. Это первый раз после ночи с Сокджином, когда Намджун пришёл к нему. Чимин вонзается ногтями в мраморное покрытие бортика, пытается вспомнить ту ночь и ласки правителя Чина, но напор Намджуна вытесняет из головы все мысли, альфа заставляет концентрироваться только на себе.

— Вы бы простили мне измену? — решает испытать судьбу Чимин, злящийся на насильно заполняющего собой всё пространство в голове Намджуна.

Альфа ухмыляется и резко тянет его за бёдра на себя, руки омеги соскальзывают с бортика, и он падает в воду. Чимин не может двигать зажатыми в руках Намджуна ногами и отчаянно барахтается в воде, пытаясь вынырнуть. Он уже начинает захлебываться, когда Намджун, обхватив его под поясницей, приподнимает над водой и, прижимая к себе, смотрит прямо в глаза.

— Не провоцируй меня, — на заднице омеги горят следы до боли сжимающих её рук.

— Вы не ответили, — откашлявшись, цепляется за него Чимин.

— Я бы тебя за неё не убил, к твоему огромному сожалению, — скалится Намджун и проводит языком по его губам. — Но убил бы того, кто настолько безумен, что пошёл бы на такое.

Разговоры на этом заканчиваются. Чимин теперь вместо камня в его плечи вонзается, зарывается в его плоть ногтями, оставляет на его спине уродливые узоры, но вытащи он хоть кинжал и исполосуй его — Намджун не заметит, потому что в его руках его одержимость, горячая, красивая, дурманящая, рядом с ним даже боль меркнет. Прислуга, стараясь не оборачиваться на выливающуюся за бортик воду, незаметно покидает купальню и прикрывает двери, оставляя двоих вариться в котле страсти, щедро приправленной изысканной, чистейшей без каких-либо примесей ненавистью.

***

Андэ не устоял перед объединённой армией Сокджина и Гуука и пал на пятый день битвы. Чжу, который не ожидал помощи Дьявола Сокджину, в войну не вмешался и потерял дислоцированные в империи войска. Столица восторженно приветствовала законного правителя. Сокджин приговорил папу к казни через повешение, но омега её не дождался и выпил яд. Хосок оставил Сокджина приводить в порядок империю, а сам вместе с войсками отправился домой в Иблис к братьям и любимому омеге. Возвращение воинов Иблис праздновал пиршеством.

Уже вставший на ноги и самостоятельно передвигающийся Юнги берёт на себя подготовку праздничного ужина в Идэне, и весь день стоит над головой Бао. Тэхён двор не покидает, всё на ворота поглядывает, в нетерпении ждёт Хосока. Омегу разрывает от предвкушения встречи, он специально провёл два часа в купальне, где после ванны в его кожу втирали ароматные масла, а волосы смачивали в горячем молоке, заставляя блестеть на солнце. Он надел свой лучший наряд и любимые украшения, подаренные альфой, и, спустившись вниз, нервными шагами ходит вокруг фонтана.

Стоит Хосоку на Хане въехать во двор, как Тэхён бежит на террасу и, схватив ожидающий его на подносе кубок, протягивает его альфе. Хосок принимает кубок, нежно касается пальцами его ладоней и, сделав глоток, возвращает. Тэхён знает, что здесь перед всеми — это максимум контакта, который между ними возможен, и, поклонившись, пропускает альфу во дворец. Хосоку сперва надо увидеть Гуука и Намджуна, а омега подождёт его в спальне. Но Тэхён ошибается, потому что Хосок сокращает ступеньки между ними и, притянув его к себе, прижимает к груди. Растерявшийся омега не сразу обнимает в ответ, а потом сцепляет руки на его спине в замок и глубоко вдыхает любимый запах. Хосок отпускает его и, погладив по щеке, идёт в главный зал к братьям.

Через полтора часа общения с ними Хосок, наконец-то, поднимается к себе и, не дав ждущему его Тэхёну даже рта открыть, валит его на кровать.

— Мне надо бы сперва искупаться с дороги, но я так скучал, что если не полежу пару минут на твоей груди, то умру, — обнимает его Хосок и продолжает покрывать поцелуями лицо. — Я с твоим именем на губах рвался в бой, из-за тебя из него и вернулся.

— Спасибо, что вернулся, — обхватывает ладонями его лицо Тэхён. — Позволь мне поухаживать за тобой.

Через полчаса Хосок сидит в ванне, а Тэхен массирует его плечи и помогает смыть с себя пыль и усталость. Одним купанием дело не ограничивается, и, несмотря на то, что Хосок опаздывает на ужин, созванный в честь него же, он, не насытившись любимым телом, Тэхёна не отпускает.

***

Длинные скатерти, способные уместить до двухсот человек, расстелены на лужайке перед дворцом. Уже глубокая ночь, но развешанные на деревьях сотни фонарей так освещают двор, будто бы на дворе день. Прислуга еле успевает менять блюда, вино льётся рекой, музыканты сменяются старцами, которые под струнные инструменты декламируют предания о великих завоеваниях предков. Омеги правителей присутствуют на пиршестве, но сидят отдельно от своих альф.

Даже с Чимина по приказу Намджуна сняли кандалы и, нарядив, спустили вниз. Чимин шепчет Юнги, что выкупил себе свободу тем, что не орал и не сопротивлялся, пока его трахали. Юнги усиленно старается не смеяться над тоном, которым омега это всё говорит, но всё равно прыскает в кулак и, поймав взгляд Гуука, украдкой шлёт ему воздушный поцелуй. Тэхён весь вечер глаз со своего альфы не сводит, не верит, что наконец-то с ним вместе заснёт. Друзья над ним в шутку издеваются, напоминают, что он только как час покинул купальню.

В эту ночь обитатели Идэна разбредаются по своим покоям только на рассвете. Завтра будет объявлена дата свадьбы правителя, и Иблис начнёт усиленно готовиться к событию столетия.

***

— Семья — это слабость, — чешет за ухом огромного пса, морда которого измазана в крови, Чжу. — Самая большая глупость, которую может допустить правитель — это позволить кому-то занять его сердце и затуманить разум.

Альфа переступает через обглоданную человеческую руку, отброшенную собакой в сторону, и идёт в сад. Его правая рука и помощник Бохай следует за ним. Чжу тридцать лет. Он бывший полководец имперских войск, ныне сам глава одной из крупнейших северных империй. Высокий, подтянутый мужчина с острым, как лезвие, взглядом, носом с горбинкой, густыми чёрными волосами, заплетёнными в толстую косу за спиной и коротко стриженной бородой.

— Ваш план с империей Чин был бы удачным, если бы Дьявол не вмешался, — останавливается рядом с нюхающим розы альфой Бохай.

— Я не расстраиваюсь, — стирает пыль с лепестков пальцами мужчина. — Да, я не ожидал, что Сокджин метнётся к нему за помощью, и тем более не ожидал, что Дьявол поможет, но так даже хорошо. Я не показал ему свои силы, не вмешался в бой, создал иллюзию своей слабости и обязательно сделаю ему сюрприз. В этих землях должен быть один правитель, одно имя перед которым должны дрожать все, и оно отнюдь не «Гуук». Я заберу его дом, вырву его сердце, и он превратится в ничтожество, которое я раздавлю, как таракана.

— Мы нападём на «Империю черепов»? — не веря, смотрит на него Бохай.

— Мы нападём на Иблис, — прищурившись, чешет бороду Чжу. — Но сперва мы соберём вокруг себя все ближайшие государства и двинемся на юго-восток. Наши союзники ударят по империи именно оттуда, три правителя сразу же сорвутся оборонять границы, будучи уверенными, что все наши силы там, а мы ударим по Иблису. Гуук без дома и семьи уже проигравший, ему не за что будет воевать. Поэтому пусть пока развлекаются и празднуют. Мой человек доложил, что Дьявол готовится к свадьбе, меня, конечно же, он не пригласит. Обидно, — хмыкает Чжу. — Я вырву его наследника из живота его омеги и прибью к воротам, а потом познакомлю его с его отцом, голова которого будет висеть рядом. И после всего этого — праздновать будем мы.

========== Ты здесь, но тебя нет ==========

   Комментарий к Ты здесь, но тебя нет
   Florence & The Machine - Jenny Of Oldstones 
https://www.youtube.com/watch?v=Jwr3hgaJ30Q
— Аккуратно, без засосов, — шутливо отталкивает от себя целующего его шею Чонгука Юнги. — Через пару часов свадьба, я не хочу, чтобы в меня тыкали пальцами или шептались за моей спиной.

Чонгук нехотя отстраняется и валится на постель.

— Я не смогу тебя увидеть до самого вечера, а ты не даёшь насытиться, — жалуется альфа и поворачивается к омеге. — Чего ты резко загрустил?

— Я рад свадьбе, правда, — тихо говорит Юнги, поглядывая на потолок, роспись на котором уже наизусть выучил. — Я хочу быть твоим супругом, но я скучаю по своей семье, и мне грустно, что мои братья и отец не будут со мной в этот день. Если бы мы не торопились, ты ведь выслал бы за ними людей? — подползает к нему омега.

— Конечно, — прижимает его к груди Чонгук и поглаживает волосы. — Я бы сделал всё, лишь бы ты не грустил.

Удобно устроившись на его груди, Юнги медленно засыпает. Долго поспать омеге не удаётся, его от сладкого сна пробуждает настойчивый стук в дверь. Юнги нехотя присаживается на постели и, увидев, что Чонгука в спальне нет, матерясь, что уже надо вставать, просит стучащихся войти.

— К вам пришли, — докладывает стража.

— Пусть ждут в зале, — приказывает Юнги, уверенный, что это прибыли портные и, соскользнув с кровати, начинает одеваться. Закончив с утренними процедурами и подождав, пока лекарь осмотрит его рану, омега плетётся в зал. Только переступив порог, Юнги, забыв про рану и своё положение, бежит к седому мужчине, лицо которого изрезано глубокими морщинами, и виснет на его шее.

— Отец, — не верит глазам счастливый Юнги и поочередно обнимает братьев, которые в удивлении смотрят на сильно изменившегося омегу.

— За нами прислали ещё пару недель назад, — вновь притягивает его к себе Динх.

Юнги плачет от счастья, не отлипает от семьи и мысленно благодарит своего альфу, который не оставил его в этот день без родных.

— Ты всегда был красивым, — поглаживает его по голове Динх, — но сейчас ты будто светишься. Кто знал…

— Кто знал, — продолжает вместо отца парень, — что войдя в этот дворец пленником, я стану его хозяином.

— Но как? — не понимает мужчина. — Мирас в шоке, мы в шоке. Дьявол не просто женится, он женится на тебе.

— Любовь, — широко улыбается Юнги, следя за тем, как слуги расстилают для прибывших издалека гостей скатерть.

— Ты счастлив? — несмело спрашивает старший брат омегу.

— Очень. Я люблю его и счастлив стать его супругом, но это не единственная хорошая новость, — поворачивается Юнги к Динху. — Ты скоро станешь дедушкой.

— Меня не убили войны, но твои новости убьют, — не в силах скрыть улыбку, говорит мужчина.

— Знаю, что мы поторопились с ребёнком, но надеюсь, ты не будешь меня осуждать, — опускает глаза омега.

— Я думал, я тебя навеки потерял, но я тебя нашёл, всё остальное неважно, — треплет его по волосам Динх.

— Мы будем сидеть с ним за одним столом, — восторженно переговариваются братья. — С самим Дьяволом! В Мирасе нас все будут бояться.

— Не нужно кичиться родством с Гууком, — смеётся Юнги, — и ещё, учтите, что у него тяжелый характер, так что не провоцировать его и не доставать.

— Да они его мельком по прибытии увидели, даже поздороваться толком не могли, заикались, — журит детей Динх. — Ладно, тебе нужно готовиться, а мы будем во дворе, проследим за приготовлениями.

— Сперва вы хорошо поедите и отдохнёте, — настаивает Юнги и, убедившись, что семья собралась вокруг скатерти, идёт к себе.

***

— Ещё подарки, — Биби врывается в заваленный вещами, сундуками и шкатулками третий зал и пропускает вперёд несущих на больших серебряных подносах очередные подарки от правителя слуг. Сразу за ними в комнату проходит ещё одна шеренга, нагруженная подарками.

— Эти от правителя Юга, два сундука с парчой внизу от государства Мион, остальные подарки пока всё ещё во дворе, — записывает себе Биби, который должен отметить всех, делающих подарки, потому что Гуук им потом вернёт всё в двойном размере.

Ещё только утро, а Юнги, который от переживаний перед важным днём спал только три часа, уже валится с ног. Омега вместе со своими помощниками на время занял третий зал, потому что в его комнате от подарков уже ступить некуда. Юнги даже представить себе не может, сколько времени Гуук собирал этой невероятной красоты сокровища и шелка. Он вроде бы давно привык к щедрости своего альфы, но всё равно ему поражается. Вчера ночью, ещё до того, как омега уснул, Гуук вручил ему ключи от своей казны. Юнги отказывался, не понимая, зачем ему казна, ведь если ему нужно золото, то ему его просто дают, но альфа настоял, объясняя это тем, что всё, что у него есть, отныне принадлежит и омеге.

Юнги от души благодарен суетящемуся рядом Биби, ведь без него он бы не справился и давно бы потерял в этой суматохе голову. Прямо в зале же для Юнги ушивают и подправляют очередной наряд, потому что он никак не определится, что именно наденет для первого выхода. Пока для Юнги в купальне готовят ванну, он по настоянию Биби, который беспокоится о ребёнке, наспех завтракает и просит позвать в купальню и Чимина с Тэхёном. Гуук слово сдержал — гарем распущен, но не все омеги разошлись, некоторым Биби после свадьбы подыщет мужей, а некоторые ждут свою родню. Юнги распорядился, чтобы им тоже подготовили подарки и даже накрыли праздничный ужин в гареме.

***

В центре Иблиса с утра уже поставлены котлы, в которых варится мясо, распространяя аппетитный запах, на который собираются горожане. Прямо на улицах расстелены скатерти, заваленные сладостями, стоят бурдюки с вином, и любой желающий с самого утра до позднего вечера может бесплатно попробовать угощения и разделить с господином его праздник. Улицы украшены разноцветными лентами и цветами, с окон домов свисают знамёна империи, изображающие трёхлучевую звезду, каждый конец которой отображает одного из правителей. На главной площади с утра и ещё четыре дня будут играть музыканты, лучшие воины империи покажут умения владеть мечом, пройдёт турнир единоборств. Горожане, разодетые в свои лучшие наряды, гуляют и празднуют самую главную свадьбу империи. На протяжении всех этих дней все лавки и магазины будут закрыты, население Иблиса забудет о работе и будет отдыхать.

В Идэне стоит невиданный доселе ажиотаж. Во дворе выстроилась шеренга из купцов, которые прибыли даже из отдалённых городов и государств со своими лучшими товарами, которые они подарят жениху правителя, получая при этом благосклонность Гуука. В саду, прямо рядом с ручьём, вокруг длинных скатертей расстелены ковры, на которых лежат подушки. Перед дворцом расставлены дополнительные столы, доходящие аж до ворот, за которыми будут пировать самые приближённые воины Дьявола. Слуги развешивают на деревьях венки из полевых цветов и фонари, готовясь к ночи. Для войска Гуука за пределами Иблиса расстелены не уступающие идэновским скатерти, альфа в первую очередь распорядился о том, чтобы мясо раздавать начали с войск. Гуук как и считал своё войско своими руками, так и считает.

От покоев новобрачных до сада расстелены дорогие восточные ковры, по которым омега будет идти к своему супругу. Сама спальня правителя украшена белыми цветами, лепестки которых лежат даже на полу, соседствуя с покрытыми орнаментами многочисленными серебряными подсвечниками. С настенного балдахина на кровать ниспадает белая органза, по краям вышитая кружевом, само брачное ложе тоже украшено цветами.

Гуук увидит Юнги только на церемонии. По обычаям омегу выведут к нему и гостям три раза, и на третий раз он должен будет забрать его в спальню.

***

Юнги после короткого пребывания в разбавленной эссенцией розы воде сидит на скамейке в купальне и терпеливо ждёт, когда ему закончат втирать в кожу ароматические масла. Тэхён всё ещё в воде, где, облокотившись о бортик бассейна, грызёт яблоко и нервно поглядывает на дверь в ожидании Чимина, надеясь, что его приход разгладит морщинку меж глаз Мина. Чимин, видимо, не смог прийти, и пусть Юнги допускал этот вариант, но всё равно грустит, что в такой важный для него день не сможет поделиться счастьем с другом. Звонкий смех друга, который Юнги уже давно перестал слышать, придал бы сил и поднял бы настроение, да и Чимину бы не помешало отвлечься от мрачных мыслей о скором будущем, не дающих ему покоя. Внезапно двери в купальню распахиваются, впускают внутрь Чимина, и Юнги, на радостях случайно пнув массирующую его ступни прислугу, извинившись, срывается к нему.

— Ты смог! — восклицает счастливый Мин.

— Свадьба моего лучшего друга, как бы я не пришёл, — пожимает плечами Чимин и, выбравшись из объятий друга, разводит руки, пока подбежавшая к нему прислуга снимает с него одежду.

— Вода — лучшее, что есть на этой земле, — в блаженстве прикрывает веки опустившийся в бассейн к Тэхёну Чимин. — Она прекрасно смывает усталость и тяготы дня, жаль, что её волшебный эффект действует только снаружи.

— Как тебе удалось? — передаёт ему яблоко из блюда перед собой Тэхён.

— После ужина мой господин был сильно голоден, видимо, ему мясо не понравилось, — хмыкает Чимин. — Я утолил его голод, и я присутствую на свадьбе.

Юнги радоваться мешает тень грусти в глазах Чимина, пусть тот и улыбается, и шутит, но он слишком долго его знает, чтобы понять, что скрывается под фальшивыми эмоциями. Даже маска Чимина уже трескается, Юнги не хочет думать, что это последний этап перед полным коллапсом, потому что если уже нет сил даже на то, чтобы контролировать своё лицо, то значит, внутри всё в шаге от полной катастрофы.

— Я и вам подарки подготовил, — решает поднять настрой друзей Юнги. — Они будут ждать вас в ваших покоях после ужина.

— Умру от нетерпения теперь, — морщит нос якобы недовольный Чимин.

— Мне было сложно выбрать вам подарки, учитывая, что ваши альфы осыпают вас золотом с головы до ног, но надеюсь, вам понравится, — улыбается Юнги.

— Я сам себе выбрать ничего не могу, — снова грустнеет Чимин. — Мне всё приносят, я даже немного завидую вам, что вы можете выходить в город и покупать себе всё, что вам понравится. У меня куча золота и одежды, но всё выбирает он.

— Драгоценности я сам не покупаю, хотя мой господин настаивает, чтобы я выбирал всё, что хочу. Раньше я часто ходил на базар и необдуманно тратил золотые, но сейчас я умерил пыл, — делится Тэхён.

— В смысле умерил? — не понимает Юнги. — Он тебе что-то сказал?

— Нет, я просто не трачу золотые и не покупаю всё подряд, — Тэхён смотрит на ошарашенных друзей и продолжает, — у меня всё есть и даже больше. Он каждый день оставляет мне мешочки с золотыми на траты, постоянно дарит драгоценности, но зачем мне очередные браслеты или парча, если я даже то, что есть, ещё не всё носил. Поэтому я откладываю их в особый сундук на чёрный день.

— Это твой выбор, и я всё понимаю, — разминает затёкшую от сидения в одной позе шею Юнги. — Но о каком чёрном дне ты говоришь? Если падёт империя, да поберегут высшие силы наших альф, то падёт и Идэн, и мы. Эти золотые вряд ли будут использованы, потому что в нашем случае, будучи омегами главных альф, у нас не будет «чёрного дня». Вы прекрасно знаете, как поступают с омегами павших правителей. Нас казнят.

— Нашли о чём говорить в день свадьбы, — фыркает Чимин.

— Это ты так думаешь, — хмурится Тэхён, смотря на Юнги. — Быть бережливым вовсе не плохо, и кто знает, что будет завтра, если мой альфа всё потеряет, у меня будет сундук золота, который обеспечит нам сносную жизнь. Я не хочу думать о том, что потеряет он жизнь. Я предпочитаю думать о будущем, в котором мы вместе и в котором не важно, правитель ли Хосок или обычный подмастерье, у нас будет с чего всё заново начать, а бережливость никому не помешает. Чтобы это понять, надо было родиться в нищете, поэтому этот разговор бессмысленный.

Юнги просит чай и больше к этой теме не возвращается.

После того, как парни заканчивают с волосами и лёгким макияжем, Юнги, отказавшись кого-либо слушать, первым нарядом выбирает чёрный шелковый костюм, расшитый золотом. Он полностью игнорирует истерику Биби, косящихся на него в недоумении слуг и, пока те подготавливают одежду, бежит на террасу и смотрит вниз. Солнце уже окрасило небесный свод в красный, но Гуук ещё не вернулся. Слуги с факелами поджигают фонари, Бао с важным видом ходит меж столов и проверяет работу своих подчинённых. Юнги с восторгом смотрит на убранство двора, на празднующих внизу гостей, слушает мелодию, наигрываемую музыкантами, и возвращается к себе. Омегу переодевают, не умолкающий Биби закрепляет на его талии широкий золотой пояс, а на голову надевает золотой венок с пришитой к нему тонкой вуалью.

— Господин сам решит, захочет ли он показать твоё лицо, — говорит Биби.

— Биби, ты издеваешься, — хохочет Юнги. — Я живу с ним почти год, ношу его ребёнка, какого чёрта ты пытаешься представить из меня девственника, — стаскивает венок омега и отбрасывает в сторону. — Я всё это проходил на первой свадьбе.

— Но это же красиво, — подползает к нему лежащий на подушках на ковре Чимин. — Я всегда мечтал о диадеме с вуалью.

— Скоро ты её наденешь, — говорит Юнги, потом понимает, что не стоило.

— Не надену, — уводит взгляд Чимин.

— Он же грозил тебе свадьбой.

— Свадьбы не будет, — уверенно говорит Пак.

— Что ты замышляешь? — обеспокоенно спрашивает Мин.

— Ничего, а сейчас возвращайся к своим делам, — закрывает тему Чимин.

По резкому шуму со двора и крикам гостей, приветствующих господина, Юнги понимает, что жених вернулся. Он, как и есть, не до конца одетый и босоногий, бежит на балкон и смотрит на спрыгнувшего с Маммона альфу. Гуук не один, Юнги узнаёт во всаднике позади него того, с кем сбежал Чимин. Гуук здоровается с гостями, приказывает раздать всем подарки, обходит столы и останавливается у фонтана рядом с Хосоком. Гуук одет в свой любимый наряд — костюм воина. На альфе парадные доспехи, украшенные серебром и драгоценными камнями, которые обрамляет филигранная оправа, на груди гравировка трёхлучевой звезды. Под доспехами чёрная шёлковая рубаха, штаны из плотной кожи, так же из кожи сшиты и его сапоги. С пояса Гуука свисает его любимый меч. Юнги дождался своего воина.

— Ну же, подними голову, — топает ногой Юнги, злясь, что альфа только и делает, что на Хосока смотрит. Гуук будто бы чувствует недовольство омеги, поднимает лицо к балкону и сразу же получает воздушный поцелуй, на который отвечает улыбкой.

Юнги утаскивает с балкона выбежавший за ним Биби, который всю дорогу до зала отчитывает омегу за плохое поведение.

— Ты не коза, чтобы по лугам носиться! — не перестаёт возмущаться Биби. — У тебя в животе ребёнок, а ты скачешь туда-сюда.

— Не сдержался всё-таки, — смеётся Чимин и тянется за очередной булочкой, — пошёл на своего альфу смотреть.

— Может, я соскучился, — хихикает Юнги. — Кстати, тот альфа, с которым ты сбежал, тоже прибыл.

Юнги садится перед зеркалом и не успевает заметить, как кровь отливает от лица Чимина, а булочка возвращается на тарелку.

Пак незаметно выбирается из зала и, выбежав на балкон, спрятавшись за перилами, смотрит вниз. Юнги не солгал — Ким Сокджин здесь, он рядом с Гууком, о чём-то с ним разговаривает. Он выглядит безупречно: на нём начищенные до блеска доспехи, он твёрдо стоит на ногах, улыбается партнёру, где-то наверху на балконе Чимин частями на пол оседает. Сокджин приехал отдохнуть, погулять на свадьбе друга, для Чимина будто его собственный конец света настал: знать его и жить воспоминаниями — привычно и терпимо, видеть его, слышать урывками голос — невыносимо.

Чимин замечает идущего к ним Намджуна, как альфа хлопает по плечу Сокджина, и шумно сглатывает. Чимин о Сокджине постоянно думает, мысленно к той ночи возвращается, но даже не надеялся, что снова его увидит, а сейчас сердце ходуном ходит, то, что он к этой встрече не готов, доказывает. Для Сокджина та ночь была просто сексом, для Чимина — надежда, которую альфа с утра меж ладоней растёр и развеял по ветру, подталкивающим Чимина в сторону Идэна. Чимин никогда не хотел умирать, сколько бы об этом не говорил, никогда всерьёз о смерти не думал, но тогда, на пути в Идэн вместе с его войсками, он молил высшие силы о дожде из камней, которые бы погребли его у ворот Иблиса, лишь бы не видеть Ким Намджуна. Не видеть, потому что Монстр уничтожил всю его жизнь, вырвал душу, потому что сломал веру в лучшее, а самое главное, потому что Чимин боится. Он даже Юнги об этом не рассказывает, но его страх — это не смерть, не пытки и вовсе не сам Монстр. Чимин боится себя рядом с ним. Он, не задумываясь, может убить Намджуна, он постоянно об этом думает, сидит на постели, пока альфа спит, и представляет, как встаёт на ноги, берёт его же меч и изо всей силы вонзает в его грудь. Но Чимина останавливает не страх стать убийцей. Чимин боится, что если убьёт Намджуна, то он же будет тем, кто ляжет на его могилу, орошая её своими слезами.

Судьба Чимина ненавидит, иначе каким образом он получил это проклятие, когда балансируешь на тонкой грани между ненавистью и необходимостью, и в какую бы сторону ни завалился, то только кусками, оставляя половину себя на другой стороне. Потому что эти чувства идут рука об руку, одно полностью пропитано вторым, они неделимы. Потому что в Чимине дремучий лес, и деревья там чёрные, выгоревшие, под ногами вместо травы зола, любой другой бы сломя голову сбежал, но он ходит между ними, поглаживает, своё же, какая разница, как уродливо выглядит, но родное, от своего не избавиться, не выкинуть. От запаха гари дышать невозможно, а Чимин в этом лесу обживается, только по сто раз на дню себе один и тот же вопрос задаёт, и услышав ответ, ещё больше в себе разочаровывается. Чимина от себя тошнит.

Каждый новый день — это пытка, и его палач не Ким Намджун. Это он сам. Он ненавидит Намджуна до немых криков и спазмов в горле, до дрожащих от напряжения пальцев на чужой спине, до слёз, которые на вкус давно не солёные, а горькие, но в то же время он прекрасно понимает, что тоже заражён, что отравлен этим странным отвратительным чувством, которому даже название не придумано. А Сокджин был светом в этой тьме, тем, кто показал, что можно лежать в чьих-то руках не будучи разрываемым на сотни эмоций, без того, чтобы балансировать на грани одержимости и ненависти. Можно ровно дышать, не бояться, что в следующую секунду будет больно, не проходить через ураган эмоций, который после себя оставляют выгоревшую пустошь, на которой Чимин заново пытается вырастить хоть травинку. Именно его образ и спасал Чимина все эти дни. У него отобрали надежду и веру, но никто, даже Монстр, не отберёт умение мечтать. Чимин представлял, как Сокджин придёт во дворец, как усадит его на своего коня и заберёт к себе, выстроит вокруг него стену, где острыми клинками будут усеяны обе стороны, об одну будет биться Намджун в надежде его достать, о вторую сам Чимин, который будет к нему тянуться. Чимину нужен спаситель. Пусть звучит отвратительно, банально, пусть нереально и глупо, но впервые в жизни он готов на коленях об этом молить, лишь бы его из собственного ада вытащили, от его личного Монстра забрали. Потому что с каждым следующим днём Чимин становится к нему ближе и ищет ему оправдания, а потом, сидя в одиночестве, бьёт себя по щекам, раздирает пальцы и шипит в тишину, давясь слезами «не смей».

Он знает, что его мечтам суждено остаться просто мечтами, и готов был, цепляясь за них, проживать все дни, которые ему остались, но он не был готов вновь увидеть своего принца из грёз и вновь ковырять свежие раны — на это никаких сил не хватит. Лучше бы не приходил, не появлялся в Идэне, не ворошил воспоминания, Чимин и без него прекрасно с этим справляется. Чимин истощён настолько, что чтобы перейти в следующий день, придумывает причины, неважно, мелкие и крупные. Эти дни он убеждал себя держаться, чтобы увидеть свадьбу лучшего друга. Он понятия не имеет, какая причина будет следующей, но совсем не хочет, чтобы она была в Сокджине. Легче вообще не получать надежду, чем терять её и оставаться с горьким привкусом разочарования. Пусть Сокджин погуляет на свадьбе и вернётся в свою империю, оставит им же в том числе выпотрошенного и наполненного безнадёжностью омегу придумывать причину самому. Может, повезёт, он больше придумать не сможет или уже от придуманной откажется. Чимин с трудом отлепляет себя от пола и возвращается в зал. Тэхён и Чимин собираются раньше жениха и покидают зал, отправившись во двор к своим альфам, где будут ждать Юнги.

***

Юнги надевает костюм, нанизывает на пальцы кольца. В уши он вдевает серьги-капельки из бриллиантов. Омега отказывается от подвески, заявив, что в паре с поясом — это будет перебор, и, позволив прислуге последний раз причесать его волосы, отправляется вниз. До дверей он доходит в сопровождении Биби и слуг, а наружу выходит уже в одиночестве. Он под пристальными взглядами вмиг притихших и шокированных цветом наряда гостей, мягко ступая по ковру, идёт в сторону сада. Юнги проходит мимо скатертей, слушая наперебой восхваляющих его красоту гостей, и останавливается напротив восседающего во главе и явно недовольного Чонгука. Семья омеги сидит слева от альфы, Юнги успевает им улыбнуться до того, как обернуться к альфе. Гуук следит за ним взглядом с момента, как он появился в саду, он, как и всегда, поражён его красотой, но искренне не понимает, почему в день своей свадьбы омега выбрал цвет траура.

— Мой господин, — смотрит ему прямо в глаза Юнги, — в первую нашу встречу вы окрасили мою душу в чёрный.

Омега почтительно кланяется альфе, губы которого трогает лёгкая улыбка, и удаляется.

— Меня казнят, — бьёт по коленям и причитает Биби. — Эту твою выходку мне не простят.

— Умолкни уже, — стаскивает с себя блузку Юнги, — и тащи красный наряд.

Юнги надевает на себя ярко-алую сатиновую блузку, ждёт, пока на его шее закрепляют тяжёлую золотую подвеску, и, оставшись довольным, опускается в кресло в ожидании следующего выхода. Разгулявшиеся гости, которые опустошили не один бурдюк вина, уже вовсю пляшут во дворе, повара разделывают тушу очередного быка, от запахов и шума Юнги уже подташнивает, но он просит малыша быть терпеливее и, встав на ноги, следует за Биби к дверям. Он вновь проходит тот же маршрут и подходит к откровенно пожирающему его взглядом альфе.

 — Мой господин, — кланяется омега, — все последующие наши встречи вы окрашивали мою душу в красный, — улыбается омега и замечает озорные огоньки на дне чёрных глаз.

Чонгук не хочет больше ни церемонии, ни гостей, он хочет, чтобы всё вокруг испарилось, оставило его наедине с его жизнью, чтобы альфа показал этому омеге, как сильно он на него действует, как подбрасывает дров в вечный огонь их любви одним своим взглядом и словами. Юнги удаляется, Чонгук провожает его долгим взглядом, с трудом усмиряет тянущееся за ангелоподобным парнем нутро.

Биби поплохело настолько, что прислуга побежала за нюхательной солью. Юнги только смеётся над мужчиной и, попросив лёгких закусок, заваливается рядом отдохнуть до последнего выхода.

***

Чимин одет в небесно-голубой шелковый костюм, на голове омеги золотые цветы, сливающиеся с его волосами и мерцающие под светом фонарей. Он покорно сидит рядом с Намджуном и отчаянно пытается не смотреть туда, где сидит Сокджин.

Сокджин весь его путь от бассейна до скатерти не дышал, глаз отвести не мог. Его ангел сел рядом с Монстром, тот самый ангел, которому Сокджин сам крылья отрубил, он его даже взглядом не удостоит и прав будет. Альфа ту ночь в шатре посередине степи никогда не забудет, навеки в памяти сохранит. Пусть только Чимин к нему шаг сделает — он его на руки поднимет, по битому стеклу босоногим пройдёт, потому что ни один омега в мире его мысли так не занимал, жить только одной случайной ночью не заставлял. Намджун к Чимину нагибается, что-то в ухо шепчет, слишком близко, интимно, Сокджин за кубком тянется, вином вспыхивающие внутри костры ярости тушит. Альфа, который привык за клочок земли воевать, расширять империю, оберегать, до сих пор это всё на автомате делал, а сейчас любое его действие, и перед глазами лицо пусть и разбитого вдребезги, но всё равно самого красивого омеги стоит. Сокджин войну с собственным папой из-за Чимина выиграл, по союзникам галопом с визитом прошёлся, не уставая, империю восстанавливает, сил набирается, и всё ради него. Один его взгляд, и Сокджин ему свой мир подарит, потому что эйфория от побед или достижений к завтрашнему дню сменяется поиском новой цели, новых открытий, чего-то, что бы дало смысл пресной жизни. А ведь можно возвращаться домой с боя и падать у его ног, можно просыпаться по утрам, чтобы видеть его улыбку, про прикосновение Сокджин и думать не хочет, потому что боится не выдержать, потому что как ту ночь провёл и на утро выжил — не знает.

Кто-то влюбляется в характер, кто-то в красоту, в живой ум, Сокджин влюбился в его необъятную, струящуюся из многочисленных трещин и ползущую за ним, как шлейф, чистую боль. Влюбился в глаза, в которых даже дыма от костра больше нет, в холодные пальцы, цепляющиеся за него, влюбился в его голос, в котором жизни ноль целых ноль десятых. Сокджин не знает, как это называется, как так получилось, но знает, что его сердце бьётся только ради этого омеги, который так далеко, но альфа, надо будет, до него через гору трупов дорвётся. Чимин пробил титановый панцирь, уничтожил все принципы, разместился и сидит внутри, а альфа этому и рад, потому что оказалось, что жизнь — это не вечное поле боя и не место, где доминируют красный и чёрный. Жизнь — это улыбка, которая будучи самой вымученной из всех, всё равно заставляет цветы головы поднимать, к нему, как к свету, тянуться. В мире Чимина превалирует золотой, и Сокджин хочет стать пусть хоть маленькой его частичкой. Чимин сам — запретный цветок, кто-то его срывает, а Сокджин за ним ухаживать хочет. Это его омега, он должен принадлежать ему, Намджун не должен прикасаться к этому сгустку боли, а Джин его раны залечит, жизнь полюбить научит.

***

В третий раз Юнги выходит к Гууку в белой тончайшей тунике с укороченным до середины бедра передом, и длинной, ползущей по полу шлейфом задней частью, усеянной жемчугами. Ворот туники расшит серебряными нитями, рукава отделаны кружевами. На голове омеги поблёскивает покрытый жемчугами серебряный венок, любимое колье, которое вернуло омегу к жизни, висит на шее. Он останавливается напротив альфы, который от обрушившейся на него красоты дар речи теряет. Красота Юнги может составить конкуренцию всем небесным созданиям, и Гуук в который раз в этом убеждается. Он жадно рассматривает парня, еле сдерживается, чтобы не сорваться и не прижать к себе. Убеждает себя, что это его омега, что он здесь и рядом, не испарится в следующую секунду, но в Гууке жадность просыпается, а на смену ей приходит жуткая ревность. Он злится, что все на Юнги смотрят, что все поражены не меньше, чем он, чуть ли серебряный кубок в руке не гнёт.

— Отныне и далее вы будете дарить мне счастье, а я сделаю вас самым счастливым альфой вселенной, — кланяется ему Юнги и собирается возвращаться в свои покои, как Гуук поднимается с места и, обойдя стол, берёт его за руку.

— Твоё место рядом со мной, — поглаживает его щеку Гуук и под удивлённые вздохи гостей, которые не привыкли к присутствию омеги на собственной свадьбе, ведёт его к скатерти.

Только Юнги опускается на подушки, как Чонгук ставит перед ним маленькую шкатулку.

— Опять подарок? — дует губы Юнги. — Я в комнату пройти не могу, она завалена подарками. Пойми наконец, что мне всё это неважно.

— Я знаю, но кому мне дарить то, что я завоевывал годами, если не тебе. Самое лучшее для самого лучшего. Вот родится у нас омега, буду всё ему дарить, а ты будешь завидовать, — усмехается альфа. — Этот подарок тебе понравится, должен понравиться, — тихо говорит Гуук, незаметно поглаживая его спину.

Юнги берёт шкатулку и, открыв, смотрит на золотое кольцо, которое ничем не украшено. Он достаёт кольцо и только сейчас замечает гравировку на внутренней части — «моя жизнь». Омега протягивает руку, и альфа надевает кольцо на его безымянный палец.

 — Оно совсем простенькое, но его удобно носить, такое же есть и у меня, — показывает руку Гуук.

— А на твоём что написано? — любопытно поглядывает на кольцо Юнги.

— Моя любовь, — целует его в лоб альфа. — Ты — моя жизнь, а я — твоя любовь. Считай, мы обменялись кольцами.

— Люблю я тебя, — тихо бурчит Юнги.

Юнги весь вечер светится счастьем, общается с семьёй и друзьями, таскает еду Гуука и, ещё нет даже полуночи, отключается на его плече. Альфа, взяв его на руки, под восторженный гул гостей, которых оставляет пировать пока без него, отправляется вместе с ним в свои покои. Проснувшийся ещё на его руках Юнги присаживается на постель, пока Гуук снимает с его головы венок.

— Помнишь, ты в Мирасе сказал, свадьбы не было, а брачная ночь будет? — помогает ему избавить себя от одежды омега.

— Не хочу это вспоминать, — хмурится Гуук.

— Я помню, ведь забыть такое сложно, — опускается на подушки Юнги. — Но зато ты тогда своё получить не смог, ты и сейчас не получил бы, если бы я сам не захотел.

— Не сомневаюсь, — улыбается Гуук, — но сейчас я получу брачную ночь, — целует его в живот альфа, задирает тунику, и Юнги поднимает руки.

Гуук раздевает его медленно и нежно, каждый оголившийся сантиметр кожи поцелуями покрывает. Сегодня была свадьба, но ничего не изменилось, это его же Юнги, его жизнь и любовь, тот, кого он привёз в Иблис в кандалах, и тот, кто надел эти кандалы на Гуука. С улицы доносится музыка и гогот, а Юнги ему в плечо стонет, сильнее ногами сжимает, под поцелуи подставляется. Потухшие свечи погружают комнату в темноту, слышны только рваные вздохи и стоны, сегодня луна, свет которой пробивается в окно, единственный свидетель их союза. Чонгук знает его тело наизусть, но каждый раз с Юнги как в первый, альфа так же жаден до него, как и в ту самую первую их ночь, которую ему удалось получить обманным путём. Ни один бой, ни одна победа не дают ему даже толику тех чувств, которые он получает, только увидев его улыбку, только услышав слетевшее с самых желанных губ своё имя. Чонгук построил себе алтарь и поклоняется он омеге, который вовсе не Бог, но тот, ради кого Дьявол готов вырвать своё сердце. Если и жить, то только рядом с ним, приходя в его дом, кушая с его рук и растя их детей, по-другому Чонгук не то чтобы не хочет, он просто не сможет. Он потерял его совсем недавно, и ясное летнее небо чёрные тучи накрыли, но что они перед тем, что дыша, передвигаясь, безумно завывая его имя посередине степи, Гуук перестал чувствовать себя живым. Пусть только рядом будет, возмущается, ругается, жалуется ему на него же, но пусть будет здесь всегда, пусть хранит в себе, как в сосуде, его сердце.

Он опять его целует, Юнги хихикает, что губы распухли, Чонгук даже не оправдывается, зажимает в руках так, что омега чуть не задыхается и, только услышав шутливое «ребёнка раздавишь», моментально отпускает.

— Люблю тебя. Всегда любить буду, — шепчет альфа, прислонившись лбом ко лбу.

— Я знаю, — обхватывает ладонями его лицо Юнги. — Я запомнил — ты моя любовь, я — твоя жизнь. Нарушишь слово — я тебе Ад на земле устрою.

— Я лучше умру, чем это изменится, — твёрдо заявляет Гуук и увлекает омегу в долгий поцелуй.

Юнги отключается сразу же после секса, а альфа, укрыв его, одевается и спускается вниз дальше праздновать.

***

Тэхён в тёмно-синей тунике, обнажающей ключицы, меж которых поблёскивает чистой воды бриллиант, на длинных пальцах омеги поблёскивают усыпанные драгоценными камнями кольца. Он сидит рядом с Хосоком, улыбается его комплиментам и чувствует, как счастье грозится пробить грудную клетку.

— Никогда не видел его таким счастливым, как эти два дня, — кивает в сторону вернувшегося во двор Гуука Хосок.

— Он вновь обрёл любовь всей его жизни, его можно понять, — улыбается Тэхён.

— А знаешь, кто любовь всей моей жизни? — притягивает его ближе Хосок, и Тэхён отрицательно машет головой.

— Ты.

Омега моментально заливается краской.

— Я даже представлять не хочу, что пережил Гуук, пока искал Юнги, потому что, мне кажется, я бы твою потерю не пережил, — твёрдо заявляет Хосок.

— Мой господин, — тепло улыбается ему Тэхён, — вы меня не потеряете.

— Я люблю тебя, — кладёт голову на его плечо альфа.

Часть гостей, откланявшись, удалилась, приглашённые издалека уже занимают отведённые им покои во дворце, но музыка не умолкает, а слуги по прежнему суетятся вокруг столов и скатертей, обслуживая тех, кого не берёт ни усталость, ни вино. Музыканты вновь настраивают инструменты, Гуук вместе с Намджуном и Хосоком, которые оставляют омег продолжать без них, переходит за стол воинов, и веселье начинается заново.

***

Чимин поднимается наверх переодеть тунику, на которую разлил вино, и решает делать это очень долго, надеясь, что к тому времени пир уже закончится и ему больше не придётся воевать с собой, стараясь не смотреть на Сокджина, чей взгляд он чувствовал на себе весь вечер. Дворец абсолютно пустой, все во дворе, внутри тихо и прохладно, хочется навеки в этом приглушенном свете одному остаться. Он уже доходит до лестницы, как его, резко схватив за руку, тянут в сторону подсобной комнаты и закрывают за ними дверь. В комнате темно, только лунный свет в окно падает, но Чимин его по запаху узнаёт.

— Господин, выпустите меня, — испуганно просит пришедший в себя омега.

— Выпущу, но сперва послушай, — удерживает его за плечи Сокджин.

— Пожалуйста, эта выходка будет стоить мне жизни, — пытается дорваться до двери Чимин, который бежит не из-за страха перед Намджуном, а перед собой, потому что его рвёт на куски от желания прислониться лбом к его груди, пусть он заплакать и освободиться хоть от части душащей его боли не сможет, слёз не осталось, но зато тепло вновь почувствует.

— Я не могу перестать о тебе думать, ты мне снишься, ты сидишь в моей голове и не хочешь уходить, — закрывает грудью путь к выходу Сокджин. — Я не хотел приезжать на свадьбу, потому что знал, что увижу тебя и сойду с ума, а я ведь пока не готов. А сейчас, сидя там внизу, я не мог смотреть на то, как он тебя обнимает, от ревности умирал.

— Он убьёт меня, если нас поймают, тебе ничего не будет, — отчаянно машет головой омега, отказываясь воспринимать информацию, которая опять пахнет надеждой. Чимин помнит, что боль от неё не стоит этой веры.

— Не убьёт, я не позволю, я никому не позволю навредить тебе.

— Положишь империю, войска, возможно, свою жизнь ради омеги, с которым переспал? — истерично смеётся Чимин.

— Ты не просто омега, с которым я переспал, — обхватывает ладонями его лицо Сокджин. — Ты тот, ради кого и нужно воевать, а если надо, то и умереть не страшно. Я собираю силы, я приду за тобой. Я хочу, чтобы ты мне верил.

— Я не верю обещаниям, не верю словам. Вы меня у ворот дворца бросили, как я могу вам верить? — ищет в темноте, за что бы уцепиться, Чимин, а то на ногах стоять всё тяжелее. — Оставьте меня, прошу вас.

— Просто скажи мне одно слово, о многом я не прошу, — вглядывается в поблёскивающие под лунным светом глаза Сокджин. — Скажи, если я встану у порога с войском, если смогу с ним справиться и не лягу под землю, ты выйдешь ко мне? Ответь мне «да» или «нет».

Чимин опоры не находит, она его находит. Сокджин притягивает его к себе и обнимает. Пауза длится пару минут, Чимин давится поднявшимся к горлу сердцем, а Сокджин слушает тишину, потому что его сердце в ожидании ответа замерло, не бьётся.

— Выйду, — треснуто отвечает Чимин, — но захотите ли вы меня?

Сокджин сперва не понимает, а потом внимательно слушает короткий монолог омеги и касается губами его лба.

— Жди, прошу тебя, не сломайся и жди меня. Я заберу тебя от этого чудовища, я отдам тебе своё сердце, оно и так твоё, а ты решишь, как с ним поступить.

Сокджин выходит из подсобки первым, убедившись, что коридор пуст, он выводит Чимина.

Чимин во двор больше не возвращается, плевать, как будет зол Намджун. Он умывается, даже не открыв стоящий в углу подарок от Юнги, ложится в постель. Под утро двери с грохотом распахиваются, и проснувшийся от шума Чимин видит раздевающегося Намджуна.

— Ты не вернулся на свадьбу, — кровать прогибается под весом альфы.

— Я устал, — коротко отвечает омега и даже не дёргается, когда Ким со спины его обнимает и зарывается лицом в шею.

— Мне ничего не принадлежит, — тихо говорит альфа. — Ни твоё сердце, ни твоё тело. Ничего.

— Вы пьяны, мой господин, — следит за рукой, поглаживающей его живот, омега.

— Неважно, пьян я или трезв — утро всё равно будет одинаковым — ты будто здесь, но тебя нет, — напевает явно сильно выпивший альфа и сильнее его в руках сжимает.

— Мне больно, мой господин, — пытается вырваться омега.

— Что ты знаешь о боли? — смеётся Намджун, хотя смехом это и не назовёшь, и внюхивается в его волосы. — Больно держать тебя в руках, сжимать изо всей силы, но не чувствовать.

Намджун засыпает, а Чимин, выбравшись из его объятий, сидит на постели и, прижав колени к груди, смотрит на груду одежды на полу, среди которой поблёскивает любимый меч альфы. В этот раз хочется видеть рукоять меча торчащей из собственной груди, хотя бы так, может, душа омеги, наконец-то, обретёт покой, а демоны покинут истощенное нутро. Только Чимин никогда не хотел умирать, он учится со своими демонами танцевать.

========== Я не смогу без тебя ==========

   Комментарий к Я не смогу без тебя
   Песня целиком к Намминам. Эта версия просто убийственная, никогда еще так четко песня не раскидывала для меня эмоции героев. Послушайте обязательно.
Safari Riot feat. Grayson Sanders- Where Is My Mind 
https://soundcloud.com/jlvt/where-is-my-mind
— Вот так вот воюешь, прикладываешь все свои усилия, создаёшь империю, а потом приходит маленький омега, и твой народ любит его больше, чем тебя, — Чонгук натягивает поводья Маммона рядом со стоящим на площади в окружении стражи Юнги. — Я ревную, — спрыгивает с коня альфа, которого толпа приветствует громкими возгласами, и, подойдя к омеге, легонько касается губами его виска.

— Что вы знаете о ревности, мой господин? — вскидывает брови Юнги. — Слышал, вы опять в поход собираетесь, в котором обязательно себе кого-нибудь найдёте, — обиженно бурчит под нос парень, продолжая протягивать руку проходящим мимо шеренгой, благодарящим его людям.

— Мои глаза видят только тебя, — без тени сомнения заявляет альфа.

— Ну да, вы никогда мне не изменяли, — говорит Юнги, улыбаясь ребёнку, который под руководством папы протягивает ему цветы. — Учитывая, что ваши походы порой месяцами длятся, я не удивлюсь измене.

— Захочу — не получится, — кладёт руку на его поясницу Гуук и притягивает к себе. — Даже когда ты не рядом со мной, ты во мне, так что можешь не сомневаться и ждать меня, потому что я вернусь очень голодным.

— Вы смущаете меня перед своим народом, мой господин, — отстраняется Юнги. — И зачем вы меня искали?

— Соскучился, — улыбается Чонгук. — Они тебя правда боготворят, — говорит после короткой паузы альфа и кивает в сторону толпящихся на площади людей, каждый из которых хочет дорваться до Юнги.

— И это меня тоже сильно смущает, — опускает глаза Юнги. — Я ничего необычного не сделал, скорее, только начал что-то делать, но стоит мне выйти в город, то я слышу слова благодарности. Мне даже подарочки делают, узнали как-то, видимо, повара из дворца доложили, что я сладкоежка, мне столько сладостей приносят. Биби правда доносит их до меня уже опробованными, мол, кто-то хочет супруга господина отравить, — смеётся. — Детишки из цветов браслеты и венки плетут. Я этого всего не заслуживаю.

— Ещё как заслуживаешь, — уверенно говорит Гуук. — Ты открыл им школы, бесплатные библиотеки, выступаешь за отмену телесных наказаний и оплачиваешь лекарей для неимущих семей. Тебя есть за что любить.

— Зубы мне всё равно не заговаривай, — держась за его руку, поднимается на цыпочки и шепчет ему на ухо Юнги, — никаких омег в походах, или у тебя родится только один сын.

— Я хочу минимум пятерых, так что никаких измен, — Чонгук вновь целует его в висок и взбирается на Маммона.

Юнги поглаживает фыркающего и ластящегося коня и провожает супруга теплым взглядом.

***

Со свадьбы прошла уже неделя, но кажется, будто год. Последние гости разъехались ещё позавчера. Юнги вернулся к своим каждодневным делам и заботам. Чимин вновь сутками сидит у себя, только в этот раз он сам обрёк себя на одиночество. Тэхён пользуется тем, что Хосок, который только недавно вернулся с большой битвы, пока отдыхает, проводит время со своим альфой. Чонгук с Намджуном пропадают за городом, занимаются войсками, строят очередные планы. Жизнь в Иблисе вернулась в привычное русло.

Сегодня Юнги решает пообедать с Чимином, даже если тот будет против. Омега сильно соскучился по другу и надеется своим присутствием поднять ему настроение. Юнги приказывает набрать на поднос вкусностей и следует в покои Чимина. Пак сидит на кровати, на которую же прислуга водружает поднос, а Юнги опускается напротив.

— Мне надоело, что ты почти не выходишь, — отломав лепешку, макает её в густой мясной соус Юнги. — Так что я сам к тебе пришёл.

— Прости, что я себя так веду после свадьбы, просто мне о многом надо подумать, многое решить, поэтому я провожу время в одиночестве, — тихо говорит Чимин.

— А друзья зачем нужны? — фыркает Юнги. — Поделись тем, что у тебя на душе, расскажи, о чём думаешь, может, я помогу тебе решить или сделать выбор.

Чимин отворачивается к окну и пару минут молчаливо созерцает прыгающих с ветки на ветку птиц.

— Я даже не знаю, с чего начать, — вновь смотрит на друга.

— Начни с начала, — набитым ртом отвечает Юнги.

Через пару минут поднос уже на полу, а уставившийся на друга Юнги отказывается верить в услышанное.

— У меня нет слов, — наконец-то выдаёт Мин.

— На что именно? — вымученно улыбается Чимин.

— На всё! — восклицает омега. — Я в шоке от всего, что ты рассказал. Что ты теперь будешь делать? Зачем ты ответил ему положительно?

— Да не придёт он! Никто не придёт! — Чимин отбрасывает в сторону подушку, которую до сих пор обнимал. — Я уверен, что никому это не нужно. Кто в своём уме пойдёт против правителя империи черепов. И из-за чего? Из-за меня? Глупости всё это, и у меня проблема куда поважнее этой. Мне надо решить один вопрос, а я так далеко зашёл, что понятия не имею, как его решу.

— Я верю, что если это реальная любовь, то война не страшна, — хмурится Юнги. — Я не сомневаюсь, что Гуук из-за меня войну развяжет. Так же я не сомневаюсь, что я ради него босоногим землю обойду. Потому что люблю. Потому что он любит меня. Если тот красивый альфа и правда влюблен в тебя, то, боюсь, он придёт, и это очень плохо, потому что речь не только о тебе и том альфе, речь о моём муже, о его братьях, — пристально смотрит на друга. — Я против войны, против всего, что может навредить Гууку, поэтому я настаиваю, чтобы ты не оставлял это всё на авось и решил этот вопрос с Намджуном до того, как в ворота прилетит первая стрела, иначе я тебе этого не прощу. Не втягивай империю в войну.

— Я сглупил, я сказал, не думая, — прикрывает лицо ладонями Чимин, — но я всё равно уверен, что никто не придёт, и войны не будет. Юнги, я бы никогда не подставил под риск тебя и твою семью.

— Но подставил, — поднимается на ноги Юнги. — Заварил кашу, найди в себе силы и расхлебывай. Реши этот вопрос с тем альфой. Если он придёт, ты сам выйдешь к нему и вернёшь его обратно ни с чем. Войны не будет. Я никому не позволю навредить империи и моему альфе.

— Я всё исправлю, — кусает губы готовящийся разрыдаться омега.

— Я на это надеюсь, — Юнги покидает спальню друга.

***

Следующие два дня Чимин мрачнее тучи, но несмотря на подавленное настроение, он стал выходить из спальни и каждый вечер проводит время на закрытой в преддверии холодов террасе у бассейна. Несмотря на то, что на дворе ранняя осень, ветер уже прохладный, он гоняет по ежечасно подметаемому двору листья и заставляет ёжиться, сильнее кутаясь в лёгкую накидку. Чимин сидит в кресле и продолжает всматриваться в мелкую рябь воды, по которой плавают сорванные ветерком листья. Всё это время Чимин собирается силами, готовит себя к разговору с тем, кто, может, даже и слушать не станет, но он должен попробовать. Чимин ещё никогда так сильно разговора не боялся. Юнги прав, он положился на случай и ответил положительно правителю другой империи, не подумав, что если Сокджин говорил на полном серьёзе, то между империями может вспыхнуть война, в которой пострадают невинные люди, а самое главное, близкий, чуть ли уже не родной человек.

После купальни Чимин не дожидается, когда к нему придёт Намджун или вызовет и, натянув на себя шелковый халат, сам отправляется в его покои. Омега проходит в освещаемую свечами спальню и видит пытающегося дотянуться смоченной в воде тканью до правого бока альфу. Намджун сидит с обнаженным торсом на кровати, бок альфы покраснел, видны ссадины. Чимин, мягко ступая по ковру, проходит к кровати и, отобрав у него тряпочку, сам прикладывает её к ссадинам.

— Я собирался за тобой послать, — разминает затёкшую шею альфа.

— Я решил сам прийти, — тихо говорит омега, нежно проводя по ссадинам. — Кто вас так?

— Дамир, — усмехается Намджун.

— Дамир? — распахнув глаза, удивлённо смотрит на него омега. — Ваш конь?

Намджун кивает.

— Он был с утра не в духе, а потом в степи со змеёй повстречался, — морщится от прикосновения ткани к открытой ссадине альфа. — Я сам виноват, был не внимательным, в итоге он меня скинул. Приземление получилось болезненным. Зачем ты пришёл? Не говори, чтобы за мной поухаживать.

— Я пришёл поговорить, — опускает тряпку в миску с водой Чимин и отодвигается к изножью кровати.

— Не думаю, что мне этот разговор понравится, — хмурится Намджун, — поэтому сними халат и иди ко мне, — хлопает по бедру.

— Пожалуйста, — не сдаётся Чимин, — я о многом не прошу. Просто выслушай меня, потому что так продолжаться не может, потому что я на грани.

— Знаю, что твой разговор ничем хорошим не пахнет, — Намджун поднимается на ноги и натягивает на себя чистую рубаху. — А ты знаешь, почему под доспехами мы носим шелковые рубашки? Почему я и мои братья тратим огромную часть казны на шёлк для войска?

Чимин отрицательно качает головой, не понимая, куда клонит альфа.

— Когда в нас попадает стрела, то она в очень редких случаях может пробить шелк, — опускается вновь на кровать Намджун. — Её наконечник не в силах пробить ткань, зарывает её вместе с собой в плоть. Это существенно уменьшает боль, пусть и не всегда спасает от смерти. Потом, если рана не смертельная, мы просто стрелу выдёргиваем вместе с тканью, останавливаем кровь, а рана быстро затягивается. Так вот, что бы ты сейчас не хотел сказать, я по тебе вижу, что твои стрелы будут бить прямо по оголённому телу, а вынимая их, я оставлю огромные дыры и разворошённую плоть. Ты правда хочешь поговорить?

— Думаю, твоя кожа, как броня, иначе я бы давно её пробил, — треснуто улыбается Чимин и, подняв глаза, внимательно смотрит на альфу. — Скажи мне честно, хотя бы один раз за наше знакомство, что дают тебе эти взаимоотношения? Тешат твоё эго? Показывают, что ты такой сильный и можешь человека против воли тут хоть всю жизнь продержать? Потому что я правда не вижу, чтобы тебе эти отношения давали хоть что-то ещё.

— Куда ты клонишь? — мрачнеет Намджун и поворачивается к двери, на пороге которой стоит стражник.

— Вас срочно желает видеть повелитель в главном зале, — кланяется стражник альфе.

— Скажи, буду позже, — отсылает его Намджун и вновь смотрит на Чимина. — Что ты хочешь от меня услышать?

— Я просто не понимаю, зачем нам состоять в отношениях, где мы оба несчастны, — подползает ближе омега. — Зачем таскать на себе такой груз, ведь ни тебе, ни тем более мне от них не хорошо. Я же знаю, что ты страдаешь, ты это мне ночами после вина рассказываешь. Зачем друг друга мучить?

— Если ты начнешь сейчас петь про то, чтобы я тебя отпустил, то пустая трата времени, — зло говорит Намджун, сжимая пальцы на своих бедрах. — Я не могу, — поворачивается к нему лицом. — Я серьёзно не могу, и дело не в том, что я упёрся или делаю это тебе назло. Я от тебя зависим — ты мой меч, мой дом, моя судьба. Я не могу отказаться от тебя.

— Но ведь это не так! Это и рядом с любовью не стоит! — с горечью восклицает Чимин. — Потому что любимого человека не мучают, для него хотят только лучшее, а то, что ты делаешь со мной, и твои чувства ко мне — это не любовь.

— Плевал я на эту любовь! — подскакивает на ноги Намджун, и Чимин видит вспыхнувшие на дне его глаз костры ярости. — Что она перед моей одержимостью тобой? Я тобой болею, и я готов ждать вечность, чтобы и ты заболел, — подходит он к омеге и, опираясь руками о кровать, нависает сверху.

— Этого не будет, — смотрит прямо в глаза Чимин, пусть и волдырями от пламени в чужих глазах покрывается, взгляд не выдерживает, но он должен всё решить. Чимин должен перестать оставлять на завтра этот разговор, потому что завтра для него может обернуться войной. — Ты можешь разрушать города и строить новые, но ты не можешь заставить биться при виде тебя сердце, которое сам же своими зубами вырвал! Я тебя не полюблю! Я не вещь, которая будет стоять так, как ты её поставишь!

— Не провоцируй меня! — кричит на него Намджун, заставляя стражу за дверью нервно сжимать в руках мечи. — Перестань говорить мне, что это невозможно, перестань меня отталкивать! Ты мой омега!

— Никогда им не был, — тихо говорит Чимин.

— Умолкни! — рычит Намджун, который уже на грани того, чтобы вырвать Чимину язык. Пусть омега ничего нового и не говорит, всё, что слетает с его губ, и так известно, но озвученным оно становится смертоносным. — Наша связь нерушима! — скорее себя убеждает, потому что Чимина вряд ли переубедить.

— После всего, что у нас было, ничего не выйдет, — толкает его в грудь Чимин, пытаясь встать на ноги, но вновь опускается на кровать, понимая, что они его не держат. — Поэтому я прошу тебя, если ты испытываешь ко мне хоть минимум чувств, отпусти меня домой, к отцу.

— К отцу? — продолжает кричать мечущий молнии взглядом Намджун. — Твой отец кормит червей со дня, как ты покинул город. У тебя нет семьи, кроме меня. Я твоя семья!

— Что ты говоришь? — всё-таки встаёт на ноги Чимин и, не понимая, смотрит на альфу.

— Твой отец мёртв, — уже спокойно отвечает Намджун, поздно поняв, что сказал лишнее.

Омега продолжает растерянно смотреть на него, чётко видит в своей голове предложение, сказанное Намджуном, но не понимает его. Хочется стереть это предложение из мыслей, вылететь в дверь, прыгнуть в окно, хоть куда-то себя деть, только не быть здесь. Не стоять в этой комнате — в темнице без решеток, — не смотреть на того, с кем ложе делит и чьи руки по локоть в крови родного человека. Намджун не лжёт, он не на эмоциях, не от злости. Чимин эту горькую правду в его резко спокойном взгляде видит. Намджун своими словами ещё одну мечту зачеркнул невыполненной. Чимин домой больше не вернётся, дома у него больше нет.

— Ты убийца, — вырывается из груди с хрипом после первичного шока. — Ты убийца моего отца, — подлетает к альфе Чимин, но тот оказывается проворнее, перехватывает его поперёк талии и валит на кровать. Омега вопит во весь голос, молотит кулаками по его груди и, сорвав голос, давится сухой истерикой, раздирающей горло, затихая в его руках выпотрошенной оболочкой. Намджун крепче сжимает его в кольце своих рук, вслушивается в выравнивающееся дыханье и, почувствовав, как обмяк омега, расслабляет объятия.

— И после этого ты говоришь, что мы будем вместе, — бесцветным голосом говорит Чимин, смаргивая застилающие глаза слёзы. — После этого ты позволяешь себе думать, что наша жизнь наладится и вспыхнут чувства, — криво улыбается, вонзаясь ногтями в его плечи, пытается до костей дорваться, разодрать в своих руках ненавистного человека.

— Я никому не позволю встать между нами! — встряхивает его альфа, пытаясь привести в чувства, потому что у омеги безумный взгляд и уродливая улыбка, рассекающая лицо.— Никому не позволю отобрать тебя у меня. Я все войны переживу, со всех боев живым вернусь, но тебя потеряю — вмиг умру.

— Ты убийца моего отца, — резко подавшись вперёд, кусает его в плечо Чимин, рвёт хвалёный шелк зубами, пачкает подбородок в чужой крови, задыхается, но крепче зубы сжимает, потому что боль в нём нечеловеческая, потому что вынести один не сможет, делится, хотя бы минимум её ему показывает. Намджун зарывается пальцами в его волосы, с трудом от себя отрывает, кажется, даже с собственной плотью, в чужих зубах зажатой, и, обхватив рукой за горло, просит успокоиться.

— Ты лишил меня всего, — хрипит измазанный в крови и в своих слезах парень, всё равно руки тянет, мечтает его кости переломать. — Ты отобрал у меня всё, а я лишил тебя сына, — безумная улыбка расползается по окровавленному лицу. — Я убил твоего сына, — улыбку сменяет громкий хохот, эхом отскакивающий от чужих ушей. От его истеричного смеха кровь в жилах стынет, пульсирующая на висках венка грозится лопнуть. Намджун слышит, как глухо стучит в ушах собственное сердце и думает, что лучше бы он оглох.

Чимин видит, как в ужасе расширяются зрачки нависшего над ним альфы, всё повторяет последнюю фразу, пусть и чувствует, что пальцы вокруг горла всё сильнее сжимаются, вместе со свистом изо рта всё равно «я убил твоего сына» срывается.

— Что ты говоришь? — прикладывает его головой о кровать обезумевший от вести Намджун. — Что ты такое говоришь? — пальцы с горла омеги медленно сползают.

— Я забеременел от тебя и избавился от него, — заходится кашлем Чимин. — Потому что даже мысль о том, что я рожу тебе ребёнка, мне претила, — он подтягивает к себе ноги и бесцветным взглядом смотрит на впечатанного в пол чудовищной правдой альфу. Намджун отшатывается назад, ничего перед собой не видит, прислоняется к стене — подальше от омеги, подальше от ещё одной смерти.

Чимин своими словами его будто на куски расколол, и Намджун сейчас о свои же осколки режется, чувствует, как под ногами чёрное болото своего же эгоизма хлюпает. Он смотрит безжизненным взглядом куда-то сквозь, а Чимин словно слышит, как чужое сердце сперва замедляется, а потом вовсе биться перестает. Чимин не солгал, и вся жизнь Намджуна на двое поделилась. Как раньше больше не будет, а дальше ничего не будет. Намджун только что опору, его на земле удерживающую, потерял. Он узнал про смерть ребёнка, а будто про свою собственную. Боль от новости живая, она пульсирует, растягивает кожу, потому что не умещается, но никогда не вырвется, вечность только одного человека мучить будет, его наказанием станет. Намджун не стал Чимину альфой, не станет теперь и отцом его сына. Он натянул красную нить судьбы до предела, истощил её, как мог, а Чимин её перерезал.

— Как думаешь, омега, убивший ребенка из-за того, чей он, способен полюбить его отца? Выйдет у нас счастливая жизнь? — добивает Чимин, ковыряется невидимыми мечами в кровоточащем нутре. Намджун думал, это он Монстр, но вырастил того, кто похуже.

— Заткнись, — дрожащим от нервов голосом требует Намджун и подходит к кровати. — Заткнись. Заткнись.

— Живи с этим, как и я живу, — по словам выговаривает Чимин, уже не боясь того, кого собственными словами в пыль стер, по комнате развеял.

— Заткнись! — кричит альфа и, размахнувшись, бьёт его по лицу.

Чимин отключается, а Намджун сползает на пол и, обхватив голову руками, монотонно бьётся затылком о кровать, повторяя в пустоту одно и то же «как ты мог?». Пропитанный агонией мозг отказывается осознавать масштаб трагедии, которая разом все нити надежды обрубила. Дело ведь не в ребёнке, хотя всё пережёванное больной реальностью нутро о не родившемся малыше скорбит. Дело в том, что этим Чимин показал, что без вариантов, что двигаться некуда, что никогда и ни за что. Омега не оставил приоткрытой дверь, потушил разом все огни, а землю солью посыпал. Намджун может эту землю сутками слезами орошать, но на ней даже ростка надежды больше не появится. Чимин вырвал её с корнем. Это конец. Несуществующая могила их ребёнка — это пропасть, где они с Чимином по разные стороны, и пусть Намджун до костей ноги и руки раздерёт, ему через неё не пройти. Одна мысль об этом, и он, взвыв, ладонь ко рту прикладывает, кусает, горло ногтями раздирает, лишь бы душащие его раскалёнными цепями рыдания выпустить. Но Намджун не умеет плакать. Его боль слезами в горле собралась, клокочет, он задыхается, но она наружу не вырывается. Наверное, это тоже наказание, наверное, он своей болью вечность давиться будет, жизнь, которую не получил, даже оплакивать не сможет. Он трёт лицо ладонями, но оно всё такое же сухое, ни одной дорожки из слёз, которая хотя бы немного эту перемалывающую внутренности боль сняла. Каждую следующую секунду Намджун думает, что больше она уже не станет, что он получил полный объём, но она только разрастается, заставляет поражаться своей выносливости, ведь кто такой человек, чтобы такой масштаб вынести.

Он смотрит на свои ладони, обагрённые кровью своего ребёнка, и глухо стонет. Это он убийца, а не Чимин. Он довёл омегу до того, что тот убил их ребенка, и нет отныне для Намджуна спасения. Можно отобрать у человека всё, но если оставить надежду, то он, только на неё и опираясь, вновь на ноги встанет, опять учиться ходить будет, но Намджуна её лишили. Оставили без ничего. А ведь начни он всё по-другому, у него был бы Чимин, который одной улыбкой когда-то давно заставил альфу слышать пение птиц и любоваться закатами, который заставил полюбить каждое утро, ведь оно начиналось с него, и который одним точным ударом отправил Намджуна живым в могилу, не засыпав её, оставив его, сидя в ней, доживать свой век. У него мог бы быть ребенок от того, в ком он голову потерял, такой же красивый, с золотыми волосами, тот, смотря на кого, он бы видел Чимина, тот, кто мог бы его полюбить, в отличие от папы, хотя бы немного открыть для него своё сердце. Намджун лишил Чимина семьи, дома, будущего, а омега взамен лишил его всего одним махом в лице крошечной жизни, которой не дал зародиться и которая могла бы стать началом того, чего у них уже не будет. Как же он его всё-таки ненавидит — Намджун рычит раненным зверем от этой мысли и ложится грудью на пол.

Он проиграл эту битву с самого первого дня, но тешил себя призрачными надеждами, которые после новости о ребёнке, как дымка, рассеялись. У них нет будущего, оно погибло, не родившись, у них нет даже прошлого, потому что там одна сплошная боль, выедающая двоих сразу — у них ничего нет. И даже Чимина сейчас в этой комнате нет, пусть он и пришёл в себя, сидит на кровати и смотрит на пронизанного иглами боли, расползающегося по полу альфу, его нет, потому что он не чувствует к нему ничего. В этой битве нет победивших, но бой официально закончен. Впервые за время их знакомства внутри Намджуна абсолютная пустота, оставленная после безумной боли. Словно она острыми лезвиями всё нутро выскоблила, остатки того, что он сердцем называл, забрала и, оставив пустую оболочку того, кого люди Монстром называют, ушла. Вот что, значит, Чимин с ним чувствует. Это очень больно.

Намджун, опираясь о кровать, поднимается на ноги, ни разу не глянув на Чимина, пошатываясь, идёт к выходу. В голове покой, на языке привкус крови, горло по-прежнему невыплаканные слёзы раздирают, зато под грудиной нет больше огня, нет жизни, нет ничего. Одна сплошная пустота.

Он подходит к лестнице, ничего перед собой не видя, спускается в коридор, стража что-то говорит, распахивает перед ним двери. Он заходит в зал, идёт прямо к своему месту, сквозь смазанную картину реальности видит братьев, Сокджина, опускается в кресло под пристальным взглядом всех присутствующих и затихает.

***

Сокджин отбыл из Иблиса на следующее утро после свадьбы. Альфа уехал с визитом в соседнюю империю и по пути обратно всё же заехал вновь в Иблис. Сокджин всё время проводит в раздумьях и понимает, что просто так, собрав всю свою армию, обрушиться на империю не может. После всего, что для него сделали три правителя, он не будет действовать так подло. Сокджин не боится смерти, а она его точно настигнет, ведь он заранее знает, что ему против Гуука не устоять, но всё равно это сделает, всё равно попробует, потому что он сказал Чимину, что он этого стоит, потому что иначе вся его жизнь пройдёт в самобичевании и муках. В то же время Сокджин не из тех, кто забывает добро, и терять новоприобретённых друзей не хочет, жаль, что другого варианта не видит. Он оставил войска за стенами, демонстративно дошёл до Идэна только с двумя людьми и вот уже как полчаса стоит в главном зале перед двумя правителями в ожидании третьего, именно того, из-за кого вернулся и отказывается просвещать их в причину визита. Стоит Намджуну войти в зал, как Сокджин чувствует, как останавливается время, даже ветер прекращает свою игру с занавесями.

— Повторюсь, я не знаю, что ты нам демонстрируешь, но твоему основному составу в Иблисе рады, поэтому глупо, что ты прошёл через весь город без стражи, даже я так не рискую, — потирает подбородок восседающий по центру и откровенно скучающий Гуук.

— Я показываю, что пришёл с миром, — смотрит ему в глаза Сокджин. — Показываю, что готов понести ответственность за то, что я сейчас скажу.

Хосок нервно ёрзает в кресле, теряя терпение, Намджун невидимым взглядом смотрит в стену, его будто вообще нет в зале, а Чонгук продолжает буравить Сокджина недобрым взглядом.

— Я пришёл просить, — продолжает гость.

— Опять? Ты же вернул империю, — не понимает Гуук.

— Я пришёл просить о другом, — опускает глаза Сокджин, не зная, как подобрать слова и, боясь, что не успеет договорить, лишившись головы. — Я безгранично вас уважаю и благодарен вам за оказанную мне помощь. Я бы и в страшном сне представить не мог, что когда-то между нами встанет человек, а не земли и власть. Но раз уж я дошёл сюда, то значит, по-другому никак. Я пришёл за омегой.

В зале воцаряется абсолютная тишина, а Сокджин, не теряя времени, продолжает:

— Я не крыса и тем более не трус, этот визит, если я выйду за ворота Идэна, предупредительный. Это минимум, что я могу сделать в память о нашем сотрудничестве. Вернувшись в империю, я продолжу собирать силы и в следующий раз приду с войной.

— Речь об омеге одного из нас, — подавшись вперёд, облокачивается о колени Гук. — Никакой другой омега не может стать причиной войны.

Сокджин кивает. Хосок подскочив на ноги, вытаскивает меч. Сокджин моментально реагирует.

— Хосок, — окликает друга Гуук.

— Как он посмел? Как его язык не сгнил и выдал нам такое? — ходит вокруг альфы Хосок, примеривая меч. — Я отсеку голову сыну собаки.

— Хосок, — повторяет Гуук. — Мы тоже не трусы, — прислоняется к спинке кресла. — Пусть соберёт армию и вернётся. Мы не будем нападать на одного. Хотя это не нам решать, а тому, на чьё добро он позарился, — он поворачивается к Намджуну и, нахмурившись, смотрит на альфу, который продолжает ни на что не реагировать. Чонгук сразу понял, о ком говорит Сокджин, ведь почти двое суток с ним провёл омега Намджуна.

— Ты слышал, что он говорит? — спрашивает Гуук.

Намджун не отвечает. Он всё слышал, и даже не удивляется. Подсознание Намджуна подбрасывало ему картинки почти двух суток отсутствия Чимина в Идэне, среди которых были и те, из-за которых альфа потом долго себя успокаивал. Намджун допускал мысль, что, учитывая невероятную красоту его омеги, Сокджин мог бы не устоять, но закапывал в себе эти подозрения, утрамбовывал и мысли такой просочиться не давал, иначе в порыве ревности Чимина бы убил. Теперь уже неважно. Теперь просто к боли Намджуна ещё и обида добавляется. Сокджин смог то, что не смог Намджун. Только вот агрессии никакой, тот, в ком она только из-за мысли об измене за мгновенье вскипала, сейчас, как пустой сосуд, смотрит стеклянными глазами на альф и даже не двигается. В другое время Сокджина бы уже давно в живых не было, Намджун бы его на куски порубил, испачкал бы главный зал дворца и всё равно бы не насытился, а сейчас одна пустота и желание в ней раствориться.

— Покинь дворец, город, наши земли, — ледяным тоном заявляет Сокджину Гуук. — Отныне тебе в империи не рады, и ты наш враг. В следующий раз я увижу тебя за мгновенье до твоей смерти, насладись жизнью, пока можешь.

— Что бы ты сделал? — с трудом отлепляет язык от нёба Сокджин, смотря в глаза Дьяволу. Он будто не один из самых известных воинов, не правитель империи, а придавленный к земле навешанными на него мешками с землёй старец. Ему вмиг лет за шестьдесят, плечи опущены, взгляд тусклый.

— Ты смеешь сравнивать себя со мной? — подаётся вперёд побагровевший от ярости Гуук.

— Если бы это был тот, кто пару дней назад стал твоим супругом, что бы ты сделал? Если бы он принадлежал другому и не хотел быть с ним, если бы испытывал одну только боль и с надеждой смотрел на тебя, — в отчаянии вопрошает Сокджин, следя за тем, как прямо перед его глазами рвутся нити совсем недавней дружбы. — Ты бы притворился, что ничего не слышишь и не видишь?

— Я бы не вернул его обратно, — рычит Гуук.

— Ты прав. Я виноват, — понуро отвечает Сокджин.

— Я бы умер у ворот, но не вернул бы! Не бросил бы его к ногам того, кто мог бы в порыве ярости снести его голову! — бьёт кулаком о подлокотник кресла Гуук и поднимается на ноги. — Покинь империю, мы будем ждать тебя, точить мечи, давно мой меч не пачкался о королевскую кровь.

— Ты его не отпустишь! — поворачивается Хосок к Намджуну. — Да что с тобой! Речь о твоём омеге! Встань и отсеки голову подлецу!

— Пусть уходит, — бесцветным голосом говорит Намджун и просит себе вина. — И его можешь забрать.

— Намджун, — не понимая, смотрит на него Гуук.

— Я сказал, пусть уходит и забирает того, кто никогда мне и не принадлежал. Я не желаю отныне видеть этого омегу, а ты должен уважать моё решение, — спокойно повторяет Намджун и, встав на ноги, требует вынести вино на террасу. Намджун удаляется, оставив ошарашенных правителей в зале.

— Как это понимать? — опускается обратно в кресло убравший меч Хосок.

Гуук, нахмурившись, гипнотизирует взглядом гобелен на стене и думает о словах друга. Намджун не достал меч, а доставать его за него Чонгук не должен. Речь не о землях и народе, а об омеге, поэтому решение должен принимать сам альфа, которому этот омега принадлежит.

— Это его решение, мы должны подчиниться, — вздыхает Гуук и пристально смотрит на Сокджина. — Если он завтра передумает, то мы обрушимся на твою империю и сотрём её с лица земли. Если тебе подходят эти условия, то прислуга выведет к тебе омегу.

Ожидающий смерти или хотя бы битвы, Сокджин, несмело кивает.

***

Чимин заканчивает утирать оставшейся после Намджуна тряпкой наливающееся красным после удара лицо, когда за ним приходит стража. Он не понимает, куда его вызывают среди ночи, но, переодев халат на штаны и рубаху, послушно плетётся за ними. Чимин думал, что после вести о ребёнке его страдания закончатся, Намджун собственными руками оборвёт его никчёмную жизнь, и надеется, что его сейчас ведут во двор для казни. Юнги, который вот уже полтора часа ждёт в постели вернувшегося во дворец мужа, тоже вылетает в коридор и сталкивается с другом.

— Ты куда? — ошарашенно смотрит на него Мин.

— Понятия не имею, — бурчит Пак, пряча лицо.

— Пойду с тобой, поищу заодно своего, — хмуро отвечает Юнги, заметивший синяк.

К удивлению Чимина, его провожают в главный зал, а не во двор. Стоит омеге переступить за порог, как он, увидев Сокджина, замирает на одном месте, не находя сил даже для шага.

— Что происходит? — Юнги, поклонившись Хосоку, проходит к Гууку.

— Тебе стоит попрощаться с другом, правда, не знаю, надолго ли он нас покидает, —отвечает явно чем-то недовольный Гуук.

— О чём ты? — не понимает Юнги.

— Он уезжает в соседнюю империю.

Сокджин тем временем, с трудом отлепив ступни от пола, подходит к Чимину.

— Помнишь, я спросил, выйдешь ли ты ко мне, если я приду с войском?

Всё ещё находящийся в шоке омега кивает.

— Теперь я спрашиваю, пойдёшь ли ты со мной?

Почему всё так легко, не понимает Чимин. Почему тот, которому всё даётся огромным трудом, получил сейчас долгожданную свободу вот так легко. Чимин отшатывается назад, нервно усмехается. Так не бывает. Не с Чимином. Он должен ползать, придерживая свои раны, должен поскальзываться на своей крови, испытывать чудовищную боль, давиться слезами и получать минимум из того, что хотел. Чимин уже понял свою судьбу, принял, что он ей ненавистен, зачем же она сейчас подарками забрасывает, зачем поднимает полог, заставляя лучу света пробиться в скукожившуюся душу и вдохнуть в неё жизнь. Если это шутка, то жестокая, если игра, то смертельная. Чимин смотрит по сторонам, цепляется взглядом за Юнги, надеясь, что тот объяснит, ну или пальцем щелкнет, и омега проснётся. Он ищет глазами Намджуна, пытается расслышать звук меча, рассекающего воздух и жаждущего его крови, но ничего.

— Не бойся, он больше не причинит тебе зла, — мягко говорит Сокджин, понимая, кого ищет омега.

Чимин не способен воспринимать хоть какую-то информацию, он путается в мыслях, слышит голос Сокджина будто бы издалека и, увидев идущего к нему Юнги, сам первым раскрывает объятия, только от кого он ищет защиту в этот раз — не понимает.

— Иди, пока он не передумал, — мягко говорит Юнги, и Чимин прекрасно знает, что «он» в его предложении явно не Сокджин. — Мы обязательно ещё встретимся.

— Я не хочу никуда идти, я не знаю, что происходит, — цепляется за него, как за опору, омега.

— Ты начнёшь другую жизнь, лучше этой, — прекрасно понимает ошарашенного новостью друга Юнги и пытается приободрить.

— Я обещаю тебя навестить, я обещаю думать о тебе каждый день, — нехотя выскальзывает из его объятий всё ещё ничего не понимающий Чимин и покорно идёт за Сокджином, тянущим его за руку к выходу.

Чимин выйдет за эти ворота в третий раз за всё пребывание в Идэне. Оба раза он шёл или сам на смерть, или дарить её. В этот раз он может больше не вернуться. Чимин всегда думал, что, получив свободу, расправит пусть и изодранные крылья и выпорхнет отсюда, оставив прошедший год за железными воротами. Реальность оказалась совсем другой. Каждый шаг — это трескающиеся кости, волочащиеся за ним ободранные и свешивающие лоскутками крылья, которые словно цепляются за несуществующие сучки и пеньки, ведь идеально ровный двор покрыт мрамором. Чимину резко нехорошо, мутит, слабость в конечностях, каждый шаг — это огромный труд, словно всё нутро омеги и окружающий мир подкидывают ему препятствия, не позволяют ему дойти до ворот, которые открытыми держит стража. Ещё двадцать шагов, и можно получить новую жизнь, о которой он столько мечтал, можно забыть своего убийцу и попробовать начать с нуля. Столько всего можно, но хочется ли? Он вновь останавливается, Сокджин замирает рядом. Чимин оборачивается, не переставая, ищет его глазами, не находит. Он вступает в новую жизнь переломанным, но кости срастутся, внутри каша, но он всё по полочкам расставит, заштопает рваные крылья, а что делать с этой зияющей дырой в груди слева — понятия не имеет.

Чимин угрожал Намджуну сожрать его сердце и свою угрозу выполнил. Он выйдет за порог, и Монстр завоет от боли, только Чимин в процессе и своё потерял. На одной из улиц Иблиса он своё сердце то ли за самое верное, то ли за ошибочное решение обменял. Он вплоть до самых ворот оглядывается, нет ни радости, ни эйфории, ни предвкушения, он ищет его, чтобы урвать хоть взгляд, забрать его с собой и не находит. Что бы ни ждало его впереди, Чимин туда с огромным грузом из прошлого ступает, именно поэтому ничего даже близкого к счастью не чувствует. Ворота за спиной со скрипом закрываются, и он делает первый шаг в новую жизнь, оставив своё личное чудовище погибать в агонии.

Намджун смотрит на него сквозь решетку террасы, сидя на полу. Он наполняет чашу вином и невидимым взглядом следит за удаляющимся омегой. Вино, разбавленное слезами того, кто их вкус впервые почувствовал, отвратительно. Намджуну плевать, отныне он вообще вкусов чувствовать не будет. Он пьёт большими глотками, всё заглушить свербящую под грудиной боль потери пытается, пусть и знает, что это безуспешно, что против того, что у него к Чимину, ни одно вино не выстоит. Намджун запоминает его каждый шаг, взгляд, пальцы, комкающие перед длинной туники, всё впечатывает в сознание, высекает на нём, чтобы только этим образом и жить. Он место укуса поглаживает, даже его на себе, как память о нём, все оставшиеся ему дни носить хочет. Тот, кого называют Монстром, должен был быть им для всех, кроме него, а в итоге стал Монстром для того, кого безумно и до самого конца.

***

Убитый внезапной потерей друга Юнги уныло плетётся к себе и сталкивается на выходе из зала с сонным Тэхёном, который тоже спустился проверить, почему задержался Хосок. Омеги уже доходят до лестницы, как слышат крики из зала, и бегут обратно. Юнги, крикнув на стражу, пытающуюся им помешать, выглядывает из-за двери и видит стоящего у окна Чонгука и побагровевшего от ярости, мечущегося по комнате Хосока.

— Я всё понимаю! — кричит Хосок, заставляя омег испуганно жаться к друг другу. — Я уважаю твои решения и редко когда их оспариваю! Но не в этот раз. Ты позволил чужаку забрать его омегу. Ты должен был отрубить ему голову за такую наглость!

— Я никому ничего не должен, — спокойно отвечает Гуук, любуясь из окна улицей. — И выбор сделал не я, а Намджун.

— Я не понимаю тебя, впервые в жизни я отказываюсь тебя понимать! — подлетает к нему разъярённый Хосок.

— Зачем нам война с Сокджином, когда мы планируем масштабный поход, который принесёт нам огромные территории и богатства? — поворачивается к нему Гуук. — Зачем нам бой, если они сами между собой всё решили? Я не вижу смысла.

— Я вижу, — сжимает кулаки Хосок. — Я бы убил и его, и омегу, и тебя, если бы ты такое позволил с моим омегой.

— Я не сомневаюсь, — усмехается Гуук, — но речь не о твоём омеге.

— А если бы это был Юнги? Если бы он захотел уйти с другим? — щурит глаза Хосок, еле сдерживаясь, чтобы не вцепиться в друга.

— В том то и разница, что Юнги бы и не спрашивал, — легонько улыбается Гуук, своим хладнокровием ещё больше выбешивая Хосока. — Успокойся и не сравнивай свои отношения. Намджун его чуть не убил после побега, я забрал его из-под его меча в ту ночь. Этот омега бы убил Намджуна, я видел это в его глазах. Считай, что Сокджин спас жизнь нашего друга.

— Я всё равно против, — не может успокоиться Хосок.

— Тебе нужно остыть, — протягивает руку, чтобы похлопать его по плечу Гуук, но тот руку сбрасывает. — Не хочешь смириться — иди воюй. У тебя есть свои войска и земли. Делай что хочешь, только мои решения под сомнения ставить я тебе запрещаю, — стальным голосом добавляет альфа.

— Считай, я уже поставил! — шипит Хосок и, толкнув его в грудь, идёт к выходу.

Омеги, боясь попасть под горячую руку господ, сразу же бегут на второй этаж.

— Как думаешь, они теперь враги? — сидит на ковре в коридоре рядом с дверью Юнги Тэхён.

— Да перестань, ну поругались, с кем не бывает, — пытается приободрить его Юнги.

— Я так боюсь, что они подерутся и что с Хосоком что-то случится, — у Тэхёна от испуга даже челюсть дрожит.

— Ничего не случится, они братья, сегодня поругаются, завтра помирятся, — подползает к нему Юнги и кладёт голову на плечо.

— Твой пусть и не носит титулов, но это его империя, если он что-то сделает моему альфе, я не переживу, — бурчит Тэхён.

— Гуук без меня проживёт, но без Хосока вряд ли, — смеётся Юнги.

— Ты только и делаешь, что шутишь, — злится Тэхён.

— Лучше иди к себе, успокой своего, а я займусь моим, — поднимается на ноги Юнги и, кивнув страже, идёт в сторону покоев Гуука.

***

После ухода Хосока Чонгук пару минут стоит в зале и, уставившись в одну точку во дворе, думает о последних событиях. Хосок категорически не прав, и Гуук тут даже не сомневается. Его думы сейчас занимает только Намджун и то, что же всё-таки послужило тем толчком, который привёл к тому, что альфа отпустил того, кем одержим. Гуук не понимает, что должно произойти, чтобы человек вырвал своё сердце из груди, а потом молча проследил за тем, как его забирают. Но даже больше, чем этот вопрос, его интересует, как Намджун с этим справится. Альфа идёт к выходу и до того, как отправиться в спальню, решает навестить друга. Намджун находится сидящим на полу террасы в окружении трёх уже пустых и одного только принесённого кувшинов вина.

— Намджун, — опускается рядом Гуук и, не дождавшись чаши, пьет из кувшина. — Я надеюсь, ты поступил правильно.

— Уйди, — утирает рукавом губы альфа.

— Не могу, — удобнее устраивается Гуук и отсылает выбежавшую с подушками прислугу. — Ты мой друг. Я хочу выпить с тобой. Хочу тебе немного помочь.

— Мне никто не поможет, — болезненная гримаса портит красивое лицо Кима. — Я сам во всём виноват, а сейчас расплачиваюсь. Позволь мне остаться одному, пока я чувствую его запах, пока он окончательно не развеялся. Позволь мне оплакивать своего так и не родившегося ребенка. Оставь меня. Мне не нужна компания, и я полностью отвечаю за свои действия. Я должен был так поступить.

Чонгук, услышав о ребёнке, всё сразу понимает, прислоняется затылком к парапету и, так и не найдя правильных слов, изучает взглядом ровные плитки на полу и прикладывается к кувшину.

***

Юнги ложится в постель и, намочив одну сторону подушки слезами, переворачивает её. Он отказывается верить, что не увидит больше Чимина, что не сможет побежать к нему делиться своими хорошими и не очень новостями, что просто не сможет обнимать «золотого» мальчика, пахнущего самой душистой специей в мире. Юнги понимает, что Чимину так будет лучше, но обида на судьбу, которая забрала единственного друга — не отпускает. Кровать прогибается, и заплаканного омегу прижимают к сильной груди. Чонгук молча распил с Намджуном кувшин вина и, оставив альфу на террасе, вернулся к супругу. Он целует его в затылок, поглаживает плечи, чувствует, как дрожит от сдерживаемых рыданий парень.

— Любить по-настоящему — это хотеть счастья этому человеку, — тихо говорит альфа, крепче сжимая Юнги в объятиях. — Ты сам говорил мне, что он здесь страдает. Учитывая, как легко он пошёл за Сокджином, думаю, он будет с ним счастлив. Ты только не плачь, потому что я плюну на решение Намджуна и заберу того омегу обратно только ради тебя.

Юнги поворачивается к нему лицом и зарывается лицом в грудь.

— Он мой друг, — хлюпает носом. — Я очень его люблю, и я хочу ему только хорошее, просто я буду сильно скучать, — отпускает себя Юнги и срывается на беззвучные рыдания.

— Твой друг не умер, он в соседней империи. Посмотрим, как всё будет дальше, и, может, ты его ещё увидишь. Тебе нельзя переживать, пожалуйста, не плачь, — целует мокрое от слёз лицо Гуук.

— Вы же не поругались с Хосоком? — трёт раскрасневшийся нос омега.

— Нет, просто у нас отличаются взгляды на некоторые вопросы. Хосоку нужно время, и он успокоится.

— Я никому так никогда не доверял, как Чимину. Он для меня, как Хосок для тебя. Я будто часть себя потерял.

— В этом дворце его уход сломал двоих, но ты восстановишься, — устало говорит Гуук. — Второй не восстановится.

— Твой друг сам виноват, что довёл всё до этого, — хмурится Юнги.

— Когда что-то случается, уже неважно, почему так произошло и кто виноват. Важно суметь понять последствия, справиться с тяжестью потери. Боюсь, Намджун не справится. Никогда его таким не видел.

— Главное, чтобы он не передумал. Если у Чимина с Сокджином любовь, я не хочу, чтобы злость Намджуна её уничтожила, — зевает Юнги.

— Если это и правда любовь, то что клинок Намджуна перед ней? — улыбается Гуук, поглаживая волосы засыпающего омеги. — До встречи с тобой я и думать не мог, что когда-то такое скажу.

***

— Намджун, — бьёт по щекам спящего прямо в одежде друга Хосок. Слуги приволокли отключившегося господина с террасы в спальню на рассвете. — Вставай, пойдём к войскам, развеешься.

— Я не умер? — открыв глаза, смотрит мутным взглядом в потолок альфа.

— Нет.

— Тогда почему мне кажется, что я мертв? — присаживается на постели Намджун, который никогда до этого утра не думал, что когда-то захочет не просыпаться.

— Намджун, нырни в бассейн, и пойдём, — пытается стащить его с постели Чон.

— Я никуда не пойду, — отталкивает его Намджун. — Вина мне! — кричит он страже у двери. — Если ты не уйдёшь, я тебя заставлю, — шарит по кровати в поисках меча альфа, морщась от головной боли.

— Я уйду, но приду завтра, — смотрит на потерянного друга Хосок. — Ты воин, и только потом ты чей-то альфа. Не забывай об этом.

— В том-то и дело, что я ничей альфа, — сползает с кровати Намджун и стаскивает с себя рубаху. Два слова, и столько в них боли и отчаяния, что Хосок взгляд опускает, не выносит чужую агонию. Намджун будто сплошь перетянут верёвками, чтобы не развалиться, но даже они лопаются, перед ней не выдерживают. Он даже двигается неестественно, постоянно замирает, обдумывая следующий шаг, опирается о стены. Хосок хотел бы думать, что это после ночи с вином, но это не оно человека надвое перемалывает, заставляет, склоняясь к земле передвигаться, будто бы на плечах огромный груз тащит. Это боль, оставленная для Намджуна Чимином.

— Ты не встал между мной и Тэхёном, хотя мог, а я хорошее не забываю, поэтому я буду приходить каждый день, пока ты не выйдешь из этой комнаты, — твёрдо заявляет Хосок и идёт на выход.

***

— Пусть начинают скапливаться на юго-востоке, передай всем нашим, мне нужна видимость масштабного похода. Пора Дьяволу начать беспокоиться, — Чжу проходит мимо прислонённых к стенам штыков, на которые вдеты головы павших в недавнем бою противников. — Он должен отойти очень далеко, дать мне время уничтожить город. Я хочу сравнять Иблис с землёй, чтобы никто из горожан не выжил. Ничего в этом мире напоминающего Дьявола не останется. История должна запомнить одного повелителя.

— Да, мой господин, — кланяется семенящий за ним Бохай.

— Основная сила остаётся в запасе и идёт со мной на Иблис, союзники и часть войск нападают на империю с юго-востока. Пусть шпионы будут начеку, я должен знать всё о передвижениях Дьявола. Прекрасно, что Сокджин так сглупил и стал врагом в глазах империи, — скалится Чжу. — Омеги не просто слабы и никчёмны, так они ещё те, кто губит своих альф. Какая ирония. Правители империи идиоты, которые из-за сладких речей и костлявых задниц разрушили свой союз и поставили под риск своё будущее.

— Нам это только на руку, — ехидно улыбается Бохай.

— Однозначно, — проходит в шатёр Чжу. — История не должна запоминать слабаков, как Гуук, она должна запомнить меня, потому что для меня нет ничего ценнее моего меча.

— Поговаривают, у него сильный духом омега, а ещё его в Иблисе боготворят, — докладывает помощник.

— Не смеши меня, — кривит рот Чжу. — Уверен, что этот якобы сильный омега будет ползать у моих ног, моля подарить ему жизнь. Человек в первую очередь думает о своей шкуре, и этот омега пожалеет, что его альфа Гуук, только будет поздно. Нет ничего сильнее клинка. Что их любовь перед моим мечом? — брезгливо морщит рот альфа.

========== Красный снег ==========

   Комментарий к Красный снег
   Слушайте именно эту версию песни и со второй половины главы.
MISSIO-Animal Stripped
https://soundcloud.com/missiomusic/animal-stripped
https://www.youtube.com/watch?v=hs3vxF2Oex0
— Если этот взбалмошный омега будет встречать меня у ворот города, учитывая, какой на улице собачий холод, я со всей ответственностью заявляю, что прямо перед всеми его накажу, — всматривается Гуук вперёд, надеясь различить городские стены, которых из-за густого утреннего тумана пока не видно.

Гуук покинул Иблис почти четыре недели назад, отправившись на север в когда-то дружественную империю, которая резко сменила покровителя и переметнулась на сторону Чжу. Гуук получает информацию от своих шпионов, которые сразу же докладывают альфе, если кто-то из союзников им являться больше не желает, и принимает меры. Дьявол надеется, что эта демонстрация силы будет уроком всем тем, кто так же захочет сменить свои приоритеты, но не особо в это верит. В последнее время слишком много новостей о том, что Чжу активировался в прилегающих к империи территориях, и Гуук умом понимает, что всех навестить он вряд ли успеет, поэтому проходится только по крупным.

Идущее позади войско империи, та его часть, которая не разошлась по другим городам, тоже с нетерпением вглядывается в молочную дымку, мечтая уже оказаться дома и увидеть свои семьи. Хосок, который на Хане слева от друга, разделяет его желание быстрее добраться до Идэна. После визита Сокджина в Иблис друзья не разговаривали сутки, Хосок выпускал пар за городом, бился на мечах, а Гуук ждал, когда он остынет. Прийти к согласию по этому вопросу альфам не удалось, но все личные передряги всегда остаются в стороне, стоит речи зайти об угрозе империи.

— Да перестань, — усмехается Хосок на слова Гуука про Юнги. — Они скучают, нас не было почти месяц. Уверен, мой будет мерзнуть, но тоже торчать за воротами, — поправляет меховой жилет альфа.

— Да, но у твоего нет живота, а этот и так тяжело переносит беременность, так ещё сам себе приключения ищет, — недовольно отвечает Гуук. — И потом, мы скучаем не меньше, ведь я теперь даже насладиться победой толком не могу, никаких замуровываний в стену, публичных казней или пыток. На всё нужно время, а мы как проносимся по очередной земле, наказываем провинившихся и сразу в Иблис летим, лишь бы их увидеть, — поднимает глаза к осеннему небу альфа.

— Пойду ещё раз нашего друга навещу, — говорит Хосок после затянувшейся паузы, пришпоривает коня и галопом уносится в сторону повозок, везущих оружие и утварь.

— Эй, Намджун, — натягивает поводья Хана рядом с закрытой повозкой Хосок. — Мы уже почти дома. Не хочешь вылезти из своей берлоги?

В ответ доносится несвязное бормотание и снова тишина. Хосок ещё пару минут кружится вокруг повозки и, поняв, что на диалог Кима не выведет, возвращается к Гууку.

— Напрасно мы взяли его с собой. Признаю, что должен был тебя послушаться, — хмуро говорит Хосок, поглядывая уже на видимые стены Иблиса.

— Ты хотел как лучше, — подбадривает его Гуук. — Ты думал, бои вернут нам прежнего друга, в итоге он даже из шатра не вылезал и с вином не расставался.

— Как думаешь, как долго ещё это будет продолжаться? Уже прошло два месяца, почему его не отпускает? — сокрушается Хосок.

— Не знаю, но очень хочу, чтобы уже прошло, и в первую очередь ради него самого же, — устало говорит Гуук. — А ещё наши фланги страдают, ты сам это видел. Он сильный полководец, без которого нам будет очень сложно. Вся наша стратегия строится с учётом троих ведущих. У нас на носу столько битв, мы окружены врагами, мне нужны его руки и его голова, а он только и делает, что пьёт. Пока пусть отсиживается во дворце, надеюсь, уже начнёт в себя приходить, а до этого я его в следующие походы не беру, — расстроенно говорит альфа. — Кто бы сомневался, что Юнги не усидит во дворце, — вздыхает Чонгук, кивком головы указывая в сторону ворот в Иблис.

Не менее сотни стражников толпятся у главных ворот в город, обеспечивая безопасность омег правителей.

***

Юнги ёжится от пробирающегося под меховую накидку ветра, но всё равно обратно в карету возвращаться отказывается. Он стоит прямо перед воротами, внимательно смотрит сперва на просто чёрную точку на горизонте, которая, просачиваясь сквозь густой туман, расползается, превращаясь в одну сплошную линию из людей, чётко разделяющую небо и землю. По серому затянутому свинцовыми тучами небу разлетаются редкие хлопья раннего в этом году снега, оседая на ресницах, на которых и находят свой последний покой. Морозный воздух обжигает неприкрытое ничем лицо, Юнги его почти не чувствует, но чувствует, как тлеющий уголёк в его груди разгорается, как его тепло согревает душу. Его альфа идёт к нему, и с каждым шагом Маммона этот костёр в груди омеги вспыхивает всё сильнее, заставляя забыть о морозном утре, и, не моргая, смотреть на того, кто после долгой разлуки возвращается к нему. Мин Юнги единственный человек на земле, который не просто ждёт Дьявола и отсчитывает часы до его возвращения, а который выходит к нему с кубком вина и раскрытыми объятиями. Все остальные: неважно, империи, государства, короли или простонародье — услышав, как трубят в рог, в страхе бросаются восвояси. Вот и сейчас подходящие к городу воины трубят, оповещая Иблис о возвращении правителя, а Юнги прикрывает веки и пропускает через каждую клеточку тела это протяжное безумно дорогое сердцу «Гуук». Он чувствует лёгкий толчок в животе, мысленно улыбается сыну, своеобразно приветствующему отца, и медленно двигается вперёд. Стража, убедившись, что правитель близко и омеге ничего не угрожает, расступается.

Юнги видит вышедшего из тумана и двигающегося к нему грациозной поступью Маммона. На лоснящуюся шерсть вороного коня медленно ложатся снежинки, которые, как звёзды на чёрном полотне неба, угасают навсегда. Всадник натягивает поводья коня в шаге от омеги и обеими руками принимает протянутый ему кубок, нежно касаясь пальцами бледных замерзших ладоней. Пока Гуук, не спешившись с коня, подносит кубок к губам, Юнги прислоняется лбом к морде Маммона и шепчет «спасибо, что вернул его мне». Конь фыркает и трётся о него головой, показывает, что тоже рад встрече. Чонгук спрыгивает с Маммона и сразу же притягивает Юнги к себе.

— Я буду ругаться, что ты опять ослушался, — шумно вдыхает запах его волос альфа.

— Ты искупаешься, я тебя накормлю, согрею, а потом ты можешь ругаться хоть до утра, — слушает его сердце Юнги, не в силах оторваться от груди. — Я так сильно скучал по твоим рукам.

Чонгук его не отпускает, крепко сжимает в объятиях и, заметив обнимающихся в стороне Тэхёна и Хосока, улыбается.

— Твой сын меня пнул, просил передать, что это вместо приветствия, — смеётся Юнги и чувствует, как Гуук поглаживает его живот сквозь толстый жилет.

— Я скучал по вам обоим, — целует его в лоб альфа.

— У тебя там бои, путешествия, тебе легче переносить разлуку, а мне тяжело, — вздыхает омега, продолжая зарываться лицом в его грудь, впитывает в себя запах дороги, усталости, пота, свой родной запах.

— Обещаю, малыш родится, я отправлю тебя погостить к отцу, и ты развеешься, — прекрасно понимает, как скучно омеге в Идэне, альфа. — Даже если мне придется отправить с тобой всё своё войско ради твоей безопасности.

— Главное, ты вернулся. Ты рядом со мной. Когда ты в Идэне, я чувствую себя в полной безопасности, — продолжает обнимать его омега.

— Я всегда рядом, всегда прикрываю тебя своей спиной, — поглаживает влажные от снега щеки альфа. — И ты, главное, всегда будь рядом, тогда пусть хоть весь мир на нас обрушится, даже камушек на тебя не упадёт.

Кое-как оторвав парня от себя, Гуук сажает его в карету, а сам, вновь взобравшись на Маммона, входит в ликующий и встречающий повелителей громкими возгласами город.

***

К вечеру весь дворец стоит на ушах, готовясь к праздничному ужину в честь вернувшихся правителей.

— Я не могу ничего надеть, что бы я на себя не натянул, я похож на те пузатые кувшины с вином, что у нас на кухне, — ноет Юнги Биби, стягивая с себя очередной наряд. — Мой альфа меня месяц не видел, а я на что похож?

— Вы беременны, мой господин, — еле сдерживается, чтобы не рассмеяться в голос, Биби, боясь получить от омеги, которого лучше, когда он в зеркало смотрит, не трогать. — Уверен, вы для повелителя красивее всех.

— Ты его гарем видел? — топает ногой окончательно расстроившийся Юнги и так и ходит по комнате в одной длинной рубахе, доходящей ему почти до колен. — Ты видел, какую красоту он себе там собрал? Ты лучше всех знаешь, какой у него вкус! А теперь представь, каких омег он за этот месяц в походе повстречал! Представил? Так вот, я репка.

— Вы наливное яблочко, но точно не репка, — прыскает в кулак Биби.

— Перестань выкать, я сразу понимаю, что ты надо мной издеваешься и меня это… — Юнги умолкает, прислушиваясь к внезапной тишине из коридора.

Через минуту стража распахивает двери спальни, и в комнату входит искупавшийся и переодетый в свежую одежду Гуук. Биби, откланявшись, сразу же удаляется, а Юнги опускается на изножье кровати.

— Почему моя репка расстроена? — прикусив губу, чтобы не рассмеяться, спрашивает альфа, который до этого успел уловить часть разговора омег.

— Только мне позволено себя обзывать и быть собой недовольным! — вспыхивает Юнги, зло поглядывая на мужа.

— И тебе это должно быть запрещено, потому что ты прекрасен во всём и без ничего, — садится рядом Гуук и притягивает его к себе, засматриваясь на оголённые острые коленки и жалея о том, что, чтобы покрыть их поцелуями нужно подождать ещё пару часов. — Ты самое прекрасное создание Бога, которое принадлежит Дьяволу. И Дьявол от тебя без ума.

— Так и быть, пойду в этом, — пожимает плечами Юнги и встаёт на ноги.

— Ты же не серьёзно, — щурит глаза Гуук, продолжая облизывать взглядом стройные ноги.

— Ты сам сказал, что я всё равно прекрасен, и вообще омега правителя может ходить в чём угодно, — фыркает Юнги.

— Но не голым же! — мрачнеет альфа.

— Я не голый, я в рубахе, и она длинная, а ещё дворец сильно топят и тут страшная духота, — поправляет волосы перед зеркалом еле сдерживающийся, чтобы не рассмеяться, Юнги.

— Прости, — Гуук тянется за брошенной на кровать одной из накидок и, поднявшись на ноги, кутает в неё парня. — Я твои ножки никому показывать не готов.

— Вы слишком ревнивы, мой господин, — оборачивается к нему Юнги и, встав на цыпочки, обвивает руками его шею.

— Ещё бы мне не быть ревнивым, учитывая, кто мой омега и насколько он прекрасен, — целует его в нос, а потом спускается к губам альфа.

***

Скатерти расстелены в главном зале дворца, слуги снуют между гостями, перекладывая дымящееся сочное мясо из мешков из овчины в блюда и еле успевая менять кувшины с вином. На ужине присутствуют только самые приближенные Гууку воины вместе со своими семьями, а также Хосок с Тэхёном. Намджун, как и ожидалось, присоединиться отказался и снова отсиживается у себя, приказав слугам принести туда вина и закуски.

— Пока тебя не было, я занимался центральным базаром, — рассказывает поедающему мясо Гууку Юнги, который уже даже смотреть на еду не может. — Так вот я узнал, что купол для крытой части в том виде, каким я его вижу и хочу сделать, может изготовить один мастер. Во всяком случае, мне о нём много кто уже сказал, и он же, думаю, может помочь мне преобразить Идэн, в частности реализовать моё желание об искусственном водопаде.

— Так в чём проблема, — утирает губы Гуук. — Прикажи, пусть его к тебе доставят.

— Он не из нашей империи, — катает по скатерти яблоко омега.

— Не важно, из какой, мы хорошо заплатим, пусть за ним вышлют.

— Он из империи Чин, — прикусывает язык Юнги, поглядывая на альфу.

— Исключено! — грозно говорит Гуук.

— Чонгук, — морщит нос Юнги, ожидающий такой реакции.

— Я сказал, что нет.

— Но, мой господин, как вы мож…

— Ничего от этой империи и её правителя нам не нужно! — отрезает альфа.

— Но вы же не враги! — возмущается Юнги, который думал, что сможет уломать мужа.

— Враги, — аккуратно отодвигает сидящего на его коленях Тэхёна Хосок и вмешивается в разговор. — Этот сын собаки лично мой главный враг, и нам от него и из его прогнившей империи ничего не нужно.

— Вам ведь не нужно с ним из-за мастера говорить, его просто надо привезти сюда, — обращается теперь уже к Хосоку Юнги.

— Нет, — повторяет за другом альфа.

— Вы просто упёрлись, а я хочу превратить Иблис в чудо света! — начинает серьёзно злиться омега и моргает Тэхёну, чтобы он вмешался.

— Я думаю, что мастер бы украсил… — открывает рот Тэхён, но умолкает перед грозным взглядом Хосока.

— Мы найдём нового мастера, — спокойно говорит ему Хосок. — Этот вам не нужен.

— А гонцы? — смотрит на Чонгука Юнги. — Пока вас не было, он присылал несколько гонцов с подарками малышу. Подарки, конечно же, собирал Чимин и…

— Я надеюсь, ты не принял, — тянется за кубком Гуук.

— Он ведь мой друг, — хмурится Юнги.

— Мы с Сокджином, может, открыто и не враги, — терпеливо объясняет ему Гуук, — но мы точно не друзья. Связи с империей Чин я не поощряю, но понимаю, что тебе нужно общаться с другом. Я думал, этот вопрос стихнет, пройдёт, Намджун отпустит ситуацию. Но мой друг никак не оправится, а я не могу притворяться, что ничего не произошло, поэтому пока всё не уляжется, я не хочу слышать и слова про империю Чин и даже про того омегу, — твёрдо заявляет альфа. — А тебе надо поменьше делами заниматься и больше отдыхать, потому что тебе мало осталось до родов.

— Это Биби что ли на мою активность жаловался? — соединяет брови на переносице Юнги. — Потому что откуда ты вообще знаешь, когда мне рожать?

— Ну, допустим Биби, — смеётся Гуук, — но я и сам не слепой, тебе же тяжело.

— Я протухну, если буду весь день на подушках восседать, — отмахивается Юнги.

— Ты очень непослушный чертёнок, — притягивает его к себе Гуук.

— Какой есть, — пожимает плечами омега, — ты же всё равно меня любишь.

— Безумно.

***

— Никак не можешь избавиться от своего прошлого, — смеётся вышедший на задний двор Тэхён, следя за тем, как Юнги даёт указания молодому конюху по поводу Венуса и Маммона.

— Воздух малышу полезен, — поворачивается к нему омега, продолжая поглаживать попеременно коней. — И потом, я ведь честно следил за животными, когда работал, так что мне делиться опытом не жалко.

— Ты, главное, не простудись, — подходит к нему Тэхён. — Не хочу, чтобы ты заболел. В твоём положении это опасно, — омега протягивает руку к Маммону, но конь резко подводит под туловище задние ноги, а затем, оттолкнувшись от земли передними ногами, встаёт на дыбы.

Отшатнувшийся назад Юнги следит за тем, как подбежавший главный конюх хватает поводья Маммона и, успокаивая коня, тянет их вниз. Омега мысленно благодарит небеса за то, что конь не причинил ему вреда, и отходит на безопасное расстояние. Маммона уводят в конюшню, а успокоившийся Юнги смотрит на расстроенного Тэхёна.

— Я просто хотел его погладить, — не понимает Ким, с грустью смотря на конюшню.

— Маммон не любит чужаков, он вообще никого, кроме своего Дьявола, не любит, как до меня снизошёл — чудо, поэтому ты не расстраивайся, а в будущем лучше обходи его стороной, — пытается успокоить готовящего разреветься друга Юнги.

— Я чуть тебя риску не подверг, — сокрушается Тэхён.

— Забудь, пойдём лучше пить чай со сладостями, — тянет его за собой Юнги ко дворцу, не переставая поглядывать в сторону конюшни.

***

— Я безумно скучал по этому, — лежит головой на груди Тэхёна Хосок на их кровати и играет с его пальцами.

— А я боялся, что ты не вернёшься с боя, — тихо говорит омега. — Юнги говорит, что только слабаки умирают, потеряв любимых, но я с ним не согласен. В день, когда ты не вернёшься, я сам вырою себе могилу.

— Не говори так, — приподнимается на локтях альфа. — Я всегда буду возвращаться, а ты будешь жить долго и, я надеюсь, счастливо, со мной.

— Я буду счастлив от одной мысли, что разделю свою жизнь с тобой, — улыбается ему Тэхён и сам тянется за поцелуем. — Только мне очень жаль господина Намджуна, — бормочет омега. — Я никогда не думал, что потеря омеги может так сильно сломать альфу.

— Может, если этот омега стал смыслом твоего существования, но я верю в Намджуна, он себя переборет и вернётся к нам, — обнимает его Хосок. — Обещаю, пусть эта чёрная полоса закончится, и Иблис увидит ещё одну прекрасную свадьбу.

— Это шутка? — подскакивает Тэхён, в шоке смотря на альфу.

— Почему шутка? Просто никак очередь до меня не доходила, — ловит его и снова валит на кровать Хосок. — Я люблю тебя, и я хочу, чтобы ты стал моим супругом.

Тэхён, не справляясь с эмоциями, прикладывает ладони к губам и наполненными слезами счастья глазами смотрит на Хосока.

— Ты же не ответишь мне «нет»? — выгибает бровь Хосок, сдерживая улыбку.

Тэхён зарывается лицом в его грудь и, крепко обняв, бурчит еле слышное «да».

***

Юнги не успевает насытиться присутствием во дворце своего альфы, как над Идэном начинают сгущаться тучи. Чонгук, который вернулся всего как пару недель, снова начал пропадать или за городом, собирая войска, или в башне с Хосоком и своими полководцами. Юнги видит альфу только по ночам за пару минут до того, как проваливается в сон. Утром Чонгук уходит всегда на рассвете, и омега вновь его не застаёт. Юнги пробовал пару раз узнать причину такой внезапной активности, учитывая, что на первый взгляд в империи, вроде, всё тихо, но Чонгук всё время уходит от ответа. Всё вскрывается на четвёртый день, когда Юнги, увидев с окна, что во дворе какая-то суматоха, в повозки грузят мечи и щиты, теряет всякое терпение и направляется вниз.

— Я твой муж, твой омега, тот, кто носит твоего ребёнка, — громко заявляет Юнги, не стесняясь ближайших соратников альфы, стоящих рядом. — Я имею право знать, что происходит, что нам угрожает. Я хочу знать, почему морщина на твоём лбу эти дни не разглаживается и почему я вижу тебя только за пару минут до сна.

— Тебе не нужно из-за этого переживать, — мягко говорит Гуук и протягивает к нему руку.

— Я буду переживать! — рычит Юнги и скидывает его руку. — Это так не делается. Твоё «не переживай» не обладает магической способностью и не заставит меня и вправду не переживать! Не хочешь, чтобы я переживал, говори, что происходит, потому что догадки в моей голове меня пугают. Что-то ужасное случилось, я вижу это по тому, как сильно ты нагружен.

— Мне доложили, что на юго-востоке у границ империи скапливаются войска Чжу, — тихо отвечает ему альфа.

— На империю напали? — не понимает Юнги.

— Может быть, прямо в эту минуту уже и напали, — отвечает Гуук. — Я пока не знаю, я встречу своих людей, засланных на разведку, уже на пути к границе. Если её прорвут, то это будет угрожать империи, поэтому, к моему огромному сожалению, я вынужден снова покинуть тебя, — еле слышно добавляет.

— Нет, — выдыхает Юнги, отказываясь верить. Только не это, только не очередной поход, в котором его альфу может ждать смерть. Последний месяц его отсутствия был адом для омеги, ведь как бы он с собой ни боролся, но подсознание подбрасывало только самые страшные картинки, заставляя его просыпаться среди ночи лицом на мокрой подушке. Хочется лечь на каменный пол и биться в истерике, умолять, уцепиться за его ноги, не давая ему и шага за пределы дворца сделать, вновь его одного оставить. — Я не успел насытиться тобой, я не буду опять спать один в холодной постели, — с мольбой смотрит Юнги на альфу.

— Юнги, — твёрдо говорит Чонгук.

— Буду, — шумно сглатывает омега, пробегается взглядом по его доспехам, борется с резко пересохшим горлом. — На самом деле я буду согревать нашу постель и ждать тебя, — горько улыбается. — Я ведь выбрал воина, а воин должен защитить свою империю.

— Люблю твоё огромное сердце, — подносит к губам его замёрзшие руки Гуук. — Мы выдвигаемся через пару часов, а пока иди, теплее оденься, раз уж хочешь во дворе со мной побыть.

Юнги покорно кивает. Вернувшись в спальню, он переобувается в теплые сапоги и, укутавшись в меховую накидку, снова идёт вниз. Раз уж им осталось пару часов до очередной разлуки, Юнги проведёт их с ним.

Войско империи, близкое к точке нападения, уже собрано на границе для отражения атаки, остальных приведут Гуук и Хосок. Намджуна решено оставить в Идэне, так как пользы от него, судя по последнему походу, не будет, и Хосок с Гууком будут только беспокоиться о друге, что отвлечёт от боя.

Несколько часов проходят, как миг. Юнги сидит с чаем на террасе, следит за приготовлениями в поход, улыбается Гууку, и только он сам знает, сколько сил вложено в то, чтобы удержать эту улыбку на лице, не дать ей осыпаться крошкой под ноги. Юнги начинает казаться, что и рожать он будет в его отсутствии, и даже мысль об этом уже пугает. Одно присутствие Гуука во дворце, и Юнги чувствует себя всесильным, когда его нет — он ходит поникшим, всё на ворота поглядывает, вроде, нормально функционирует, виду не подаёт, но всё равно, как под рёбрами без него тянет, чувствует. Гуук этот страх и грусть видеть не должен, Юнги ему улыбается, шлёт воздушный поцелуй и подбадривает. Его Дьявол отправится в бой с его именем на устах и вернётся с победой. Юнги его дождётся, ведь даже время над их любовью не властно.

Осеннее солнце готовится ко сну, близится час расставания, Юнги, кусая губы, уговаривает себя не расклеиться прямо перед всеми, не дать слабину и направляется к стоящему рядом с Мамонном и ждущему его альфе. Тэхён просто зарылся лицом в грудь Хосока, и они уже как пару минут застыли статуей во дворе. Порой все слова кажутся лишними — Тэхён то, как сильно по нему скучать будет, своими объятиями показывает, Хосок ему то же самое каждым биением своего сердца только для него доказывает.

— Закат нынче кровавый, — поднимает лицо к небу Юнги, борясь с предательскими слезами, не позволяя им наружу вырваться, и останавливается напротив мужа.

Небо затянуто красной пеленой, ни единой тучи. Солнечный диск уже вплотную приблизился к горизонту, Юнги видит, как от него вверх тянутся полосы света, а сам горизонт, поглотив солнце, окрашивается в огненно-красный цвет, заставляя сердце сжиматься то ли от красоты, то ли от непонятного страха, просочившегося внутрь с момента, как солнце покинуло небесный свод. Весь двор полон воинов, выдвигающихся за ворота повозок, Юнги ничего не слышит, он стоит напротив Гуука, словно в коконе, в который ничего не проникает, который ничто не пробьёт. Эти пара жалких минут — всё, что осталось омеге до того, как любовь всей его жизни выйдет за ворота. И пусть небо его пугает, Юнги на этом зацикливаться не будет, он своего альфу на этом же месте даже спустя года дождётся.

— Вернитесь ко мне живым, мой господин, — протягивает ему руки омега, а Чонгук опускается на одно колено и, притянув его к себе, прислоняется лбом к его выпирающему животу.

— Береги папу и веди себя хорошо, — просит ребёнка альфа.

— Вернитесь ко мне живым, мой господин, — повторяет дрожащими губами Юнги. Он держится уже почти шесть часов, все свои силы на то, чтобы по швам не разойтись, тратит, но Чонгук, уходя, зацепит эти нити, Юнги, как тончайшую парчу, распорет.

Гуук поднимается на ноги, смотрит на него пристально, никаких объятий, они стоят в расстоянии шага, его не сокращают.

 — Вернитесь ко мне живым, мой господин, — альфа чувствует нотки раздражения в его голосе. Чувствует эту злость на судьбу, жизнь, только не на него.

— Ты дождись, — притягивает его к себе Гуук, прислоняется лбом ко лбу. — У меня нет выбора, я вернусь, потому что я хочу взять сына на руки, потому что хочу тебя ещё раз обнять. Ты не говоришь, не показываешь, но я всё вижу, любовь моя, и то, что у тебя внутри творится, чувствую.

Они так и стоят пару минут на фоне красного неба, лбом ко лбу, прикрыв веки, пальцы с пальцами сплетены, в своём коконе, в который ничего извне не проникает.

Воины готовы отправляться, альфы взбираются на коней, Гуук следует их примеру, а Юнги гладит Маммона:

— Приглядывай за ним, — шепчет. — Верни мне его, — просит.

Воины двигаются к воротам, Юнги следит за тем, как его альфа покидает Идэн. У самых ворот Гуук оборачивается и ловит последний воздушный поцелуй, на который неизменно отвечает улыбкой. Как только массивные ворота закрываются за воинами, Юнги разворачивается и горделивой походкой, высоко задрав подбородок, мимо слуг и стражи идёт к себе. Он с трудом отрывает прибитые гвоздями к полу ступни, оставляет за собой кровавые следы, но продолжает буквально за шкирку тащить лохмотья себя вперёд, уговаривая не развалиться прямо в коридоре. Он даже успевает легонько улыбнуться выбегающей из соседних с его покоев прислуге со сменным бельем, терпеливо ждёт, пока стража, поклонившись, распахнет перед ним двери спальни, и перешагивает за порог.

Стоит омеге услышать характерный щелчок закрывающейся за спиной двери, как он сползает на пол и, прикрыв ладонями лицо, громко всхлипывает. Здесь, в их общей спальне, можно не держать маску, не изображать достойного правителя омегу, у которого кости из камней высечены. Здесь можно быть собой, а именно умирающим от разлуки, оставшимся один на один с этим пульсирующим внутри одиночеством, когда как во дворце проживает двести человек, а ему нужен только один.

А закат и правда кровавый, Юнги утирает мокрое от слёз лицо и смотрит в окно, продолжая сидеть на полу. В воздухе пахнет кровью, и это не фантазия расстроенного беременного омеги, Юнги чувствует её запах вперемешку с запахом пепла. Так пах дом Джихёна, когда он его покидал. На сердце не спокойно, но Юнги валит это на разлуку, не хочет думать о плохом, о том, что его Гуук может вернуться не на коне.

***

Гуук с армией присоединяется к отбивающимся войскам на пятый день после того, как покидают Иблис. Альфа вместе с Хосоком и приближёнными военачальниками взбирается на холм, по которому проходила теперь уже разрушенная стена, и всматривается в долину, покрытую чёрным расплывающимся пятном вражеских войск.

— Где эта мразь? — оборачивается он к командующему флангами вместо Намджуна Мерту.

— У себя отсиживается, ни разу за эти дни его видно не было. Войска ведут полководцы и его союзники, — докладывает высокий альфа крепкого телосложения, который получил неожиданное повышение.

— Что и следовало ожидать от крысы, — сплёвывает под сапоги Гуук, — ну раз он сам вылезать не хочет, мы его выкурим, — кивает он Хосоку.

— Оборону наши неплохо держали, — говорит Хосок. — Я думал, потерь будет больше, но мы потеряли только четыре приграничных села.

— Бохайя видели? — спрашивает Гуук про верного помощника Чжу, с которым сталкивался один раз во время похода на Север.

— Нет, и его не видно, — отвечает Мерт.

— Странно это всё, — хмурится Гуук. — Пусть и обороняться нам приходится очень редко, вы молодцы, отлично справились. Дальше действуем по обычной схеме — будем наступать. Я хочу эту мразь, так что не ждём очередного удара, а нападаем сами. Меняем схему построения из-за Намджуна, я беру на себя правый фланг, левый — Мерт, Хосок отвечает за центр.

— Фланги самая тяжелая часть, давай поменяемся, — противится Хосок.

— С чего это? — выгибает бровь Гуук. — Чжу ждёт именно меня, поэтому и отсиживается, но он ждёт меня по центру, я зайду справа и уничтожу этого ублюдка.

Через полчаса Гуук и Хосок присоединяются к обороне, и по приказу войска империи начинают контрнаступление. В ушах звенит от скрежета металла, от бьющихся о щиты мечей разлетаются искры, стрелы летят в обе стороны, накрывая войска смертельным градом, под копытами напуганных лошадей гибнут раненые. Гуук продолжает вместе с левым флангом замыкать большую часть вражеских войск, чтобы добить их в живом кольце, и к своему ужасу видит, как с дальних холмов вниз стекается подмога нападающим. Гуук опускает свой меч на головы несчастных, посмевших бросить вызов самому Дьяволу, и прорывается в центр врага. Он видит знакомые лица, пусть и скрытые наполовину шлемами, узнает правителей государств, с которыми в своё время не договорился и мелочиться не стал, Чжу всё равно нигде не видно.

Очередной предсмертный хрип, Гуук на ходу выдёргивает меч из свалившегося с коня на сырую от вновь начавшегося мокрого снега землю воина и, вытерев его о свои же штаны, бьёт Маммона по бокам.

— Что-то здесь не так, — останавливает он коня рядом со считающим убитых Хосок.

— Семьдесят пять, — меч вновь над головой Ворона.

— Хосок! — окликает его Гуук.

— Я собьюсь, — пропускает вперёд своих воинов Хосок и слушает друга.

— Что-то здесь не так, — оглядывает долину Гуук.

— В смысле?

— Во-первых, бой ведётся не по тактике Чжу, во-вторых, мы стольких уже положили, а я вижу разные племена, разные гербы, но уверен, никого из армии Чжу я сегодня не видел. С нами воюют только союзники, — сильнее мрачнеет альфа. — Чжу нигде не видно. Он ведь ведёт армию, нападение объявлено от имени его империи.

— Ничего не понимаю, — натягивает поводья Хана Хосок.

— Я тоже, — поднимает глаза к небу Чонгук, вспоминая слова Юнги про небо, когда он покидал Идэн. — Может, он всё ещё в шатре?

— Давай тогда разобьём их до конца и проверим.

Рассвет встречает Гуука, сидящим на холме среди разворошенного поля, усеянного трупами, над которыми летают готовящиеся к кровавой трапезе стервятники. Несмотря на то, что с обеих сторон большие потери, основная часть вражеских войск всё ещё ведёт бой. Гуук не собрал все войска империи, взял только основной состав и созвал войска из ближайших к Иблису городов, но даже с такой численностью он уверен, что сможет отразить нападение. Войско врага разрозненно, нет общей тактики, сразу видно, что они представляют разные государства и правителей, у Гуука чёткая стратегия и один устав для всех.

Он ногой отпихивает шлем, упавший с головы лежащего рядом с перерезанным горлом воина, блики с которого падают на глаза, и смотрит на своих солдат, отягощённый думами. Вроде, обычное нападение, даже вглубь смогли прорваться, но всё равно что-то не так. Чжу нет, и пусть те, кого Хосок пытал, говорили, что он в лагере со своей армией, Гуук в это не верит.

Птицы закрывают солнце, которое и так из-за серых туч не видно, кружатся над пахнущей кровью долиной в благодарственном танце. Снег тонкой вуалью ложится на мёртвых воинов, кутает их словно в саван. Она медленно ходит между погибшими, волоча за собой подол длинного черного платья, костлявыми пальцами веки павших прикрывает, собирает свой урожай и безумно любит Дьявола, который всегда к ней щедр.

Гуук перекатывает в ладони камушки, подобранные с земли, сосредоточенно смотрит на ложащиеся на землю и вмиг окрашиваемые в красный снежинки, даже глубокая морщина, проходящая посередине лба, не портит красивое лицо Дьявола.

— Это отвлекающий маневр, — резко подскакивает на ноги альфа и швыряет камушки в сторону.

Хосок, разговаривающий со своими воинами в преддверии очередной атаки, сразу идёт к другу.

— В чём дело? — спрашивает альфа.

— Он в Иблисе.

— Что? — растерянно смотрит на него Хосок.

— Это был отвлекающий маневр. Этот сукин сын в Иблисе, — выпаливает Гуук и срывается к коню.

Хосок в шоке пятится назад, а потом, развернувшись, бежит к Хану. Гуук взбирается на Маммона и, оставив большую часть войск с Мертом, велит трубить, разослать гонцов и срочно созвать все войска империи к Иблису.

— Сердце империи черепов — Иблис, — заявляет своим командующим до отбытия Гуук, восседая на коне. — Я верю в вас и вашу силу, вы не позволите им прорваться, а я не позволю им захватить столицу. Выживайте, потому что я не хочу праздновать нашу победу один.

Войско провожает правителей громкими возгласами и возвращается на поле боя.

Гуук хочет ошибаться, но он никогда не ошибается. Дурное предчувствие не оставляло его с момента прибытия на границу, но альфа его отгонял, отказывался прислушиваться к зверю, который гнул его кости и вопил об опасности. Гуук потерял пять суток в пути и сутки на бой и раздумья, чтобы понять, что угодил в капкан, умело расставленный Чжу. Он себе этого не простит. Уверенность в том, что никто не осмелится так нагло пойти против него, сыграла с ним злую шутку. Даже если он сократит путь, то, максимум, на сутки, помчится без привалов, загонит Маммона и всех остальных лошадей. Гуук не успеет. Но думать о том, что он не сможет, он даже не хочет. Он сильнее бьёт по бокам коня и окружённый воинами срывается домой. Хосок вообще не думает, он не будет, всё, что он хочет — ветер в лицо и цель — видеть стены Иблиса, за которыми не просто его город, народ, но и смысл его существования.

***

Кровь просачивается на улицы Иблиса на шестой день после отбытия Гуука, она сперва тонкими струйками, потом целыми ручьями накрывает вымощенные камнем улочки окраин, стекает к центру. Густой чёрный дым стоит над столицей, как купол, который не в силах создать ни один даже самый лучший мастер в этой части мира, но способен огонь. Лязг мечей, крики людей, мольбы о пощаде до Идэна не доходят, но Юнги их всё равно слышит. С самого раннего утра, как бы он ни прикладывал ладони к ушам, он слышит агонию своего народа, плач младенцев в брошенных колыбелях и противный звук рассекающего плоть металла.

Они пришли на рассвете, выбрали время Дьявола, как саранча, заполонили улицы города, вырезая население без разбора. Оставленное на охрану Иблиса войско бьётся из последних сил, но значительно уступает в силе. Чжу привёл с собой всю свою армию и приказал не жалеть никого.

Юнги приказывает всем обитателям дворца спрятаться в подвале и на нижних этажах с темницами. Сам омега, накинув на плечи длинную меховую накидку, спускается в главный зал. Он подходит к трону Гуука, проводит пальцами по подлокотнику, словно хранящему тепло родных рук, подпитывается его силой и, приказав прислуге поставить рядом с троном кресло, направляется к Намджуну.

Альфа находится в своих покоях в скверном расположении духа. Намджуна никто не обслуживает, вино не несут, и мутно смотрящий на Юнги мужчина сперва его даже не узнаёт, путает с прислугой.

 — Если я погибну сегодня, — с презрением смотрит на пытающегося подняться с кровати альфу Юнги, — а Гуук, не справившись с потерей, превратится в тебя, то я прокляну его с того света и прокляну себя, что полюбил такого слабака, который не смог пережить потерю омеги.

— Лучше вина принеси, — раздражённо говорит Намджун, даже не вслушиваясь в его слова.

— Империя горит, на нас напали, и гроза этих земель, лучший воин империи, ищет только вино, и всё почему? — горько улыбается омега. — Потому что от него ушёл омега, — плюет он на пол и идет к двери. — Не шуми, может, дольше проживешь, — оборачивается к нему Юнги на пороге и выходит за дверь.

Дворец пустой. Юнги идёт по тёмным коридорам, по которым обычно снуют слуги, и сталкивается с выбегающим из зала Биби.

— Юнги, спустись вниз, — молит его Биби.

— Зачем? — оттолкнув его, проходит в зал омега.

— Надо спрятаться, — вбегает в зал за ними Тэхён. — Юнги, дворец покинуть никак не выходит, все, кто вышел за ворота, погибли, их слишком много и держат нас в кольце с момента, как вошли в город, но мы можем спрятаться.

— Мы переоденем вас, как прислугу, вряд ли они знают ваши лица, — продолжает слёзно молить Юнги Биби.

— Вы оба идёте вниз, а я буду здесь, — заявляет тоном, не терпящим возражений, Юнги.

— Тогда и я останусь, — твердо говорит Тэхён.

— Ты не останешься! — кричит на него Юнги. — Кто-то из нас должен выжить. Это мой дворец, моя империя, я не буду прятаться, а вы если это не сделаете, я прикажу вас силой запереть.

— Или ты идёшь со мной вниз, или я остаюсь с тобой, — не сдаётся Тэхён, и Юнги, усмехнувшись, кивает страже. Сопротивляющегося и кричащего омегу насильно волокут в подвальные помещения.

— Ты чего ждёшь? — поворачивается к Биби Юнги.

— Я остаюсь, — твёрдо заявляет омега.

— Это приказ.

— Я ослушался. Я не смогу сказать ему, что не уберёг тебя, во второй раз на это никаких сил не хватит. Поэтому если такова наша судьба, то я останусь, — опускается на пол у окна Биби, всем своим видом показывая, что не двинется с места.

Юнги устало выдыхает, поправляет кольца на пальцах, поглаживает то самое с надписью «моя жизнь» и улыбается. «Пахло кровью, любимый, но я не думал, что моей, — шепчет про себя омега, прикрыв веки. — Но это даже хорошо, потому что я твою смерть пережить не смогу. Ты, главное, не сломайся, отомсти за нас. За Иблис. Пусть кровь наших врагов покроет кровь всех тех, кто погиб в этой битве за меня и твоего сына». Юнги опускается в кресло, кладёт подаренный ему альфой меч рядом и смотрит на двери.

***

Чимин следит за тем, как раскатывают тесто для пирожков на кухне, облокотившись о стол, и таскает мелко нарезанное мясо для начинки из блюда перед собой. Чимина во дворце Сокджина приняли сразу, он сомневается, что по доброте душевной, скорее, из-за страха перед правителем. Чимин почти не помнит несколько дней в пути, потому что был не в себе. Истощенный от постоянных дум организм, видимо, включил режим сохранения энергии, и весь путь омега проспал, с трудом просыпаясь на зов Сокджина, чтобы поесть. У Чимина хорошо обставленные просторные покои с видом на прекрасный сад, но он предпочитает спать с Сокджином. Это было вынужденной мерой после трёх суток бессонницы, потому что как только Чимин прибыл во дворец, сон с ним попрощался. Стоило омеге закрыть глаза, как он видел Монстра. Только Намджун во сне его не пугал, к этому омега уже привычный. Он видел стоящего посередине их спальни на коленях альфу, который, придерживая сквозную дыру на груди, одними губами без остановки повторял «за что?» Чимин больше веки не прикрывал. Он слонялся ночами по дворцу, несмотря на холод, выходил в сад, а на все вопросы Сокджина, как спалось, отвечал, что хорошо. Сокджину докладывала прислуга, что омега по ночам часто гуляет, но он всё ждал, что тот сам расскажет про бессонницу, но не дождался. Так продолжалось, пока омега не потерял сознание прямо во время обеда с ним.

В ту ночь Сокджин забирает Чимина к себе, и сопротивляющийся этому первый час парень сразу же засыпает. Когда Сокджин рядом и омега окружен его запахом и вещами, то Намджун во снах не приходит, не ковыряет всё ещё открытые раны. Первые недели проходят, как в тумане, Чимин всё так же убеждает Сокджина, что всё в порядке, улыбается на все его вопросы, но альфа прекрасно видит эту фальшивую маску, собранную из уже сколько раз разлетевшихся в стороны осколков, и не давит.

Ничего не в порядке. Чимин каждое утро вдыхает морозный воздух, кутается в толстый плед и сидит на балконе дворца, бесцветным взглядом смотря вдаль. Намджун застрял в нём колючим кустом, Чимину без потерь от него не избавиться. Он кожей чувствует, как эти колючки изнутри плоть рвут, наружу вырвавшись, вокруг груди обматываются, давят, дышать не дают. Тут ни один лекарь не поможет, без риска для жизни его не извлечёт. У Чимина, может, и есть иммунитет к боли, но чувствовать он её не перестает, за несколько городов, рек и лесов от него — ему всё равно больно. Невозможно сбежать от того, кто внутри. Чимин покинул Иблис, ушёл от Намджуна, но по-прежнему лёгкие битым стеклом забиты, потому что куда бы он от него не бежал, не сбежит — он его с собой, под кожу вшитым, таскает.

Чимин по несколько раз на дню ногтями в свои руки вонзается, то, что он живой, себе напоминает, но кожа его будто панцирь, он физическую боль не чувствует, от моральной умирает. Он крадёт с кухни ножик, в моменты, когда Намджун в нём голову поднимает, подушечками пальцев на лезвие давит, только вид собственной крови и отрезвляет. Всё, о чём он мечтает, — это новая жизнь. Если бы он мог, то обескровил бы себя, чтобы этот яд одержимости вымыть, снял бы эту кожу, на которой карта его прикосновений, его побоев, отметин, отрастил бы другую, но он здесь бессилен.

На десятый день у Чимина случается истерика, но ему везёт, что Сокджин оказывается во дворце. Альфа находит Чимина у зеркала, вырезающего метку Намджуна. Залитый кровью, обезумевший омега сдирает кухонным ножом кожу под ключицами, не даётся в руки. Сокджин с трудом ловит его, усмиряет, так и лежит с ним на полу, придерживая рану почти час, пока глухие рыдания и попытки вырваться не сменяются стеклянным взглядом, изучающим потолок.

— Он такой же, — хрипит Чимин, не моргая смотря в потолок. — Твой потолок, узоры похожи.

— Я прикажу его сменить, — прижимает его же рубаху к ране альфа.

— Боль будет всем, что я буду чувствовать, — так и лежит распятым под ним ничего не чувствующий омега. — Он мне это обещал. Боль между нами была обязательна. Я никогда от неё не избавлюсь.

— Ты правда хочешь умереть? — приподнимается на локтях Сокджин, внимательно смотря на осунувшееся лицо.

— Если да, ты мне поможешь? — наконец-то отрывает глаза от потолка Чимин.

— Я помогу тебе захотеть жить, сменю хоть все потолки, хочешь, весь дворец переделаем, но ты от него избавишься, — присаживается Сокджин. — Ничто не вечно, и боль тоже. Но ты должен мне помогать. До встречи с тобой я был другим человеком, ты доказал мне, что нельзя верить в одну придуманную собой истину, что люди бывают разные и нельзя про всех думать одинаково. Я докажу тебе, что ни одни, даже самые глубокие чувства, не важно, любовь или ненависть, не живут вечно. Я вытащу его из тебя, обещаю, даже если сам его место и не займу.

— Тебе не нужно занимать его место, ведь оно — кладбище моих надежд, — приподнимается Чимин и сам придерживает рану. — Займи новое, и я буду тебе помогать.

***

Сокджин Чимина не беспокоит, наоборот, даёт ему абсолютную свободу, пусть омега и знает, что к нему после случая с меткой приставили повсюду за ним следующего человека. Сокджин старые раны не бередит, много говорит о планах, о будущем, каждый вечер ужинает с омегой, заставляя его хорошо питаться, и всячески развлекает. Сокджин даже ради Чимина выслал два раза гонца в Иблис с небольшими подарками для малыша Юнги. Чимин альфу не понимает, такая бескорыстная доброта в его голове никак не укладывается.

— Скажи, почему ты так обо мне заботишься? Только не говори, потому что любишь, — во время очередной прогулки по саду с альфой спрашивает Чимин.

— То, что твоё первое знакомство с отношениями и чувствами прошло, мягко говоря, неудачно, не значит, что любви нет, — улыбается ему остановившийся у покрытых снегом кустов Сокджин.

— Я ведь обуза тебе, ты прекрасно понимаешь, о чём я, вдобавок ко всему, ты потерял таких сильных союзников из-за меня, — бурчит омега, морщась от щиплющего кожу мороза.

— А зачем они мне? — внимательно смотрит на него альфа. — Зачем мне сила, новые территории, союзники, которые будут помогать их получать, если я не вижу смысла? До тебя в моей жизни его не было, и, поверь мне, вкус победы и достижений исчезал к рассвету, а с тобой он только насыщеннее с каждым днём.

— За что меня любить-то? — ломается голос Чимина. — Посмотри на меня, я с трудом на человека смахиваю. Зачем тебе поломанная кукла с чужим именем на ключицах?

— Не смей себя принижать, — хмурится Сокджин. — Мой папа всю жизнь держал моего отца за идиота, внушил мне, что омега, познавший другого альфу, всегда мысленно останется с ним, а каждого следующего будет использовать для достижения своих целей. Ты мне показал другой мир. Я влюбился в тебя, как зелёный мальчишка, потерял голову, и с каждым днём влюбляюсь всё сильнее, потому что ты, Пак Чимин, самый чистый человек во вселенной, и ты никому не принадлежишь. Пусть на тебе написано его имя, но ты не его. Ты не мой. Ты принадлежишь только себе, — уверенно говорит альфа. — И если ты позволяешь мне быть рядом, разделить с тобой твой путь, то я этому уже счастлив. Я люблю тебя за честность, что ты, прекрасно зная, что я хочу сделать тебя своим омегой, правителем империи наравне со мной, не подкупаешь меня сладкими речами, а говоришь правду о своих чувствах, пусть даже она делает мне больно. Я люблю тебя за твою силу, что, пройдя ад, потеряв часть себя, ты всё равно выстоял, не сломался, не наложил на себя руки. Я люблю тебя за звёзды в твоих глазах, которые, вроде, и погасли, но иногда, совсем редко, когда ты смотришь вдаль и, видимо, вспоминаешь что-то дорогое сердцу, они мерцают. Я люблю тебя за нового себя. И если в тебе она проснётся, то я стану самым счастливым альфой в мире, но в то же время, если не проснётся, я пойму, потому что сложно на выжженной земле что-то вырастить. В любом случае, я искренне верю, что моей любви нам обоим хватит.

***

В Идэн армия Чжу прорывается только на третий день. Чжу не ожидал, что войска, охраняющие дворец, будут настолько самоотверженно биться, и тем более не ожидал, что так тяжело будет пробить ворота, которые ни тараны, ни огнемёты не берут. Гуук и правда отстроил Идэн, как неприступную крепость. Чжу зол не только на препятствия, ещё и на то, что судя по шпионам, передающим друг другу информацию, Гуук покинул границы намного раньше его ожиданий. По договорённости с союзниками, битва на границах должна была полностью поглотить внимание Дьявола и растянуться на несколько дней, давая Чжу побольше времени для уничтожения Иблиса. В итоге он потерял уже три дня, а дворец пока так ещё и не взял, союзники бушуют, что на границе потери растут, а Дьявол несётся в Иблис. Чжу должен успеть до его прихода всё закончить, сломать Гуука реальностью, в которой он потерял всё, и добить своим войском.

Юнги слышит, как с грохотом падают ворота и часть стены после нескольких суток попыток. Он сидит в зале, но в своей голове чётко видит, как они подбираются ко дворцу, слышит топот врагов со двора, как разносят фонтан со статуей Маммона по центру, и камни разлетаются в сторону.

Биби так же сидит у его ног, всё это время рассказывая истории, которые пережил, которые услышал, отвлекает омегу, кормит полосками высушенного мяса, остальные припасы у спрятавшихся внизу, а во дворце даже печи разводить некому, кутает в шкуры зверей. Они уже в коридоре, снова лязг мечей, вскрики, предсмертные хрипы. Идэн охраняли пятьдесят воинов, Юнги смотрит на оставшихся внутри пятнадцать воинов Дьявола и одними губами шепчет им «спасибо». Они уводят взгляд, жалея не о том, что через минуту погибнут, а о том, что сил уберечь не хватит. Бой длится недолго, пятнадцати человек с сотней не справиться. Пятеро падают прямо на пороге, подкошенные вражескими мечами и заливая пол своей кровью.

Ни один мускул на лице омеги не дёргается. Юнги сидит в кресле, облачённым в красный шёлк и окружённым кольцом доблестных воинов империи, которые положат свои жизни ради омеги правителя, и следит за тем, как они бьются. Под ногами омеги лежат трупы, растекающаяся хаотичными узорами кровь и стеклянные глаза. Последний воин, придерживая проткнутый мечом живот, падает на колени, а потом, уткнувшись лицом в пол, испускает свой дух. Войска врага расступаются, пропуская вперёд высокого мужчину с суровым лицом и длинной косой. Юнги сразу понимает, что это главный.

— Мне говорили о твоём тонком уме и якобы духовной силе, но о красоте умолчали, — расплывается в улыбке чужак.

Юнги постукивает пальцами по подлокотнику, внимательно смотрит в его глаза.

— Мне говорили, что трусы приходят по ночам, в отсутствии хозяина дома, но о том, что я такого в реальности встречу, умолчали, — приподнимает губы в презрительной улыбке омега.

— А ты смелый, — подходит ближе Чжу, оставляя следы на каменном полу от испачканной в крови подошвы. — Но смелость тебе не поможет, мои войска вырезают население, и в этом дворце выживших не будет, только тебя я убью красиво.

— И каково это, быть трусом? — щурит глаза омега. — Приходить туда, где нет Дьявола? Настолько сильно ты его боишься? Не стесняйся озвучивать, все и так уже это поняли.

— Первым делом я отрежу твой язык, — шипит взбешенный альфа.

— Я правда тебя понимаю, сложно его не бояться. Сам побаиваюсь порой, — усмехается Юнги. — Ты выманил его, подумал, легко город захватишь, и захватил, поздравляю, но ты не подумал, что взбесил зверя. Не подумал, что Гуук обрушивается на империи их завоевывать, и никто не выживает, а что будет, если Гуук будет делать это ради мести? На что ты обрекаешь свой народ?

— Гуук долго не протянет, не сомневайся, — выплёвывает слова ему в лицо Чжу, — но сперва он умрёт, увидев твоё выпотрошенное тело, а потом уже встретившись с моим мечом.

— Ты недооцениваешь моего альфу, и меня этим обижаешь, — поднимается на ноги Юнги.

— Воистину ты прекрасен, даже живот тебя не портит, — жадно разглядывает облачённого в красный шёлк омегу Чжу. — Ну скажи, что жалеешь, что стал его подстилкой. Что жалеешь, что будешь платить за роскошь в пару месяцев своей жизнью и жизнью сына. Начинай ползать, а я тут посижу, — грубо отталкивает его в сторону и опускается на трон Гуука.

Юнги еле сдерживается, чтобы не наброситься на подлеца, который осмелился сесть на место его мужа.

— Я омега Гуука, не путай меня со своими, такими же трусливыми, — зло говорит Юнги и слышит звук меча, рассекающего воздух, за его спиной.

Четыре дня назад. Империя Чин.

Сегодня Чимин просыпается один и, поняв, что в спальне альфы нет, накинув на себя халат, идёт вниз позавтракать. Он видит бегающих туда-сюда по коридорам слуг, не понимает, что за переполох с утра, и вместо кухни, где любит таскать свежеиспеченные лепешки, заворачивает в зал. Зал полон облачённых в доспехи воинов, Сокджин находится за столом у окна, внимательно слушающим своего помощника.

— В чём дело? Что случилось? — посильнее запахивает полы халата Чимин, внимательно смотря на альфу.

— Почему ты так легко одет? — хмурится Сокджин и подходит к нему. — Двери не закрываются с утра, здесь холодно.

— Что-то плохое случилось, я вижу это по твоему лицу, — говорит омега, надеясь, что ошибся.

— Успокойся, — поглаживает его щеку Сокджин и просит своих людей ждать его во дворе. — Мне нужно покинуть империю и срочно отправиться в Иблис.

— Что случилось в Иблисе? — испуганно спрашивает Чимин.

— На него планируют нападение.

— Но Гуук…

— Нет, — перебивает его Сокджин. — Ни одного правителя нет в городе, только Намд… — осекается альфа, а Чимин уводит взгляд. — Они не успеют, а я уже выслал войско, остальных сам поведу. Я должен им.

— Там Юнги и Тэхён. Они моя семья, — вцепляется в его руки убитый новостью Чимин. — Но и ты тоже теперь моя семья, поэтому прошу, будь осторожен.

— Я помогу, обещаю, с ними ничего не случится. По тому, что я знаю, на город ещё не напали, но скапливаются вокруг него, — заверяет его альфа.

— Возвращайся ко мне живым и с победой, — обнимает его Чимин, злясь на себя, что не смог открыться, не подпустил, столькое ему не сказал, а так хотел. Но Чимин ещё успеет, он будет верить в это, так же в то, что с его братьями ничего не случится. С Ким Намджуном тоже.

— Ты только береги себя и Арэма, — целует его в макушку Сокджин.

— Так тебе всё же нравится это имя? — удивлённо спрашивает его омега.

— Нравится, так что пусть нашего малыша зовут Арэм, — с улыбкой смотрит на поглаживающего округлый живот Чимина Сокджин.

========== Жди её, и она не придёт  ==========

   Комментарий к Жди её, и она не придёт 
   Loneliness - Trap remix
https://soundcloud.com/joel-huayhua-hinojosa/naruto-trap-remix-loneline…

С вином хорошо, пусть долго он так и не протянет. Вино заменяет собой отравленную разлукой кровь, размывает картинку реальности, позволяет Намджуну на смятых простынях его видеть, присутствие чувствовать. С вином того рокового дня не существует, он никогда не наступал. С каждым новым глотком Чимин к Намджуну ближе, и альфа кувшин из рук не выпускает. Сначала он видит размытые очертания омеги, который сконцентрировал в себе весь его мир, потом эти очертания приобретают более реальную форму. Намджун сквозь застилающую глаза дымку на него смотрит, за его приближением следит. Пропитанный алкогольными парами мозг подбрасывает жизненно необходимые ему сейчас картинки. Чимин садится на постель рядом, зарывается пальцами в белые волосы, поглаживает, нагнувшись, в лоб целует, Намджун в такие моменты, как дыра в его груди зарастает, чувствует.

Больше вина, потому что просыпаться смерти равно, потому что, возвращаясь в реальность, Намджун снова свой ад переживает, будто впервые новость об уходе омеги получает и по новой об неё разбивается. В этой спальне, где шторы уже которые сутки не раскрываются, Намджуну хорошо, если слово «хорошо» вообще применимо к тому, от кого осталась одна оболочка, сам альфа умер в ту ночь здесь же на полу, насквозь словами Чимина пронзённым. Намджун оплакивает не своего ребёнка, а потерянное с ним вместе будущее, ведь, пойдя на такой шаг, омега ему то, что никогда к нему не потянется, доказал. Намджун всегда знал, что Чимин его не любит, но сам в придуманную иллюзию, что ледники растают и у них всё получится, верил. Чимин же его лицом на мраморный пол швырнул, оставил корчиться, подбирая разбросанные вокруг осколки своей мечты, которые больше никогда вместе не собрать.

Намджун не понимает, чего от него хотят Гуук и Хосок, почему не дают ему побыть с Чимином в этом дурмане, дожидаясь своего часа, почему не видят, что самый сильный воин империи сломался. Он прошёл не одну войну, выжил после стрел и мечей, но кровоточит от слов, с которыми ему никогда не справиться. Теперь ещё и Юнги врывается, ломает придуманную реальность, где альфа вместо подушки Чимина обнимает, что-то о нападении говорит, о слабости, Намджун её и не отрицает. Он слаб, как никто, даже доказывать обратное не пытается. Он живёт его запахом, давно рассеявшимся, но всё еще в памяти хранимом, его улыбкой не ему, прикосновениями, самые нежные из которых он получил за пару минут до собственной смерти. Он не хочет никого видеть, не хочет выходить во внешний мир, он хочет остаться замурованным в этой комнате, где на постели с ним спал тот, у чьих ног альфа был готов умереть. Эту же комнату он хочет видеть своей гробницей, потому что она помнит все их моменты близости, редкую, пусть часто и вымученную улыбку Чимина, вынужденные, порой казавшиеся такими искренними прикосновения.

Намджун с болью смотрит на дверь на балкон, вспоминает первое к нему прикосновение, повисшего в воздухе омегу, за которым следом сейчас и сам бы нырнул в гранит.

«Ты запрещаешь говорить, даже думать, что это любовь, называешь меня полоумным, — подставляет голову под его ласки альфа, теряя грань между реальностью и иллюзией, — но я тебя люблю. Пусть моя любовь и безумна, но это именно она. Она настолько огромна, что поглотила мой разум, превратила меня в чудовище, убеждённое, что если не твоя воля, то моя сила оставит тебя со мной. Я поздно осознал свою ошибку, поздно понял, что ты мой цветок жизни и, заставляя тебя увядать, я сам и себя сгубил. Когда любят, ведь отпускают? Я принял эту истину, сломал оковы, отпустил тебя с ним. Это ли не доказательство моей любви? Ты никогда ко мне не вернёшься, а я никогда тебя не разлюблю». Чимин тускло улыбается, перебирает его пряди, бесцветным взглядом на дверь смотрит и шепчет одно слово «Юнги».

— Юнги, — резко приподнимается на кровати Намджун и, охнув, хватается обеими руками за голову. Будто кто-то сидит в голове и изнутри молоточком бьёт. Намджуна мутит, головная боль отдаёт и на глаза, хочется снова напиться до отключки, лишь бы перестать чувствовать, но нельзя. Чимин любил Юнги. Намджун даже ревновал любовь омеги к другу, понимая, что ему даже мизерную часть этих чувств не получить. Любви от Чимина он даже попросить не смел, но об его присутствии в своей жизни на коленях бы молил. И Гуук любит Юнги, а теперь, когда Намджун знает это чувство на вкус, даже мысль о том, что друг может пройти через нечто подобное, заставляет волосы на затылке шевелиться. Гуук потерю Юнги не переживёт, потому что Намджун свою не может.

Он с трудом соскальзывает с постели и осматривается по сторонам в поисках меча. Юнги должен родить наследника империи, должен стоять рядом со своим альфой, и если Намджун и так ищет смерть, то пусть найдёт её, защищая того, кто заменяет сердце его брата. Намджун тянется за откинутым в сторону мечом и пару минут пытается нормально удержать его в руке. Рука дрожит, пропитанный алкоголем организм не поддаётся контролю, он замахивается по воздуху несколько раз и, поняв, что лучше всё равно не получится, пошатываясь, идёт к двери. Если не в этой, то в следующей жизни Намджун сделает всё правильно, и Чимин его полюбит, а пока единственный правильный поступок, который он может совершить — это помочь омегам своих братьев.

Юнги не лгал, видимо, и правда на Идэн напали, потому что коридор пустой, а грохот, который Намджун слышал все эти дни, был не в его голове. Знать бы ещё, кто настолько обнаглел, что напал на Идэн, где Хосок с Гууком и почему дворец должен защищать именно Намджун? Это всё он потом обязательно выяснит, сейчас необходимо добраться до Юнги. Намджун слышит голоса в конце коридора и, вжавшись в стену, видит идущих на него двух воинов, судя по одежде, они с Севера. Намджун резко вылезает из укрытия и, не дав мужчинам опомниться, пронзает мечом обоих. Альфа довольный собой, что смог удержать оружие, идёт к лестнице. На первом этаже он сталкивается ещё с тремя, одного он убивает сразу же, получает два пореза на плече и, заваливаясь на второго, которого уже проткнул, резко перевернувшись, прикрывается им же, заставляя его товарища добить его, а сам сворачивает нападающему шею. Закончив с воинами, Намджун только поднимается на ноги, как его окружает десяток альф.

— Чего это вас так много? — устало спрашивает Намджун, стараясь сфокусироваться хоть на одном и опираясь о стену.

— Тащите его в зал к правителю, — выходит вперёд худощавый альфа, и Намджун начинает громко смеяться.

— Бохай? Ты ли это? Время тебя не щадит, — продолжает смеяться Ким и, получив рукояткой меча по шее, болезненно морщится. Меч у него отбирают и, подталкивая в спину, ведут в зал.

***

— Воистину ты прекрасен, даже живот тебя не портит, — жадно разглядывает облачённого в красный шёлк омегу Чжу. — Ну скажи, что жалеешь, что стал его подстилкой. Что жалеешь, что будешь платить за роскошь в пару месяцев своей жизнью и жизнью сына. Начинай ползать, а я тут посижу, — грубо отталкивает его в сторону и опускается на трон Гуука.

Юнги еле сдерживается, чтобы не наброситься на подлеца, который осмелился сесть на место его мужа.

— Я омега Гуука, не путай меня со своими такими же трусливыми, — зло говорит Юнги и слышит звук меча, рассекающего воздух, за его спиной.

Он чувствует клинок, касающийся его шеи, но не оборачивается. Чжу давит на меч, видит, как выступают капельки крови, размазывает их лезвием по коже и отвлекается на вбежавшего в зал воина.
Мужчина, подойдя к Чжу, склоняет голову и докладывает:

— Ким Сокджин с небольшим отрядом прорвался в центр, пытается дорваться до дворца. Основную его силу наши удерживают у стены.

— Ублюдок, — шипит Чжу и убирает меч. — Он не дойдёт до дворца, мы устроим ему горячий приём. Собирайте наших к центру, этот идиот думает, что его жалкие войска способны остановить меня. Удивим его. Я повешу его голову рядом с головой этого прекрасного омеги, — ухмыляется Чжу и идёт к двери. — Хочу лично его встретить, а вы приглядывайте за этим, но не трогайте, я ничего пропустить не должен.

Чжу покидает дворец, а Юнги опускается на пол рядом с Биби, впервые за последние часы расслабляясь. Он только сейчас замечает следы от ногтей на своих ладонях, всё это время он настолько сильно сжимал свои руки от напряжения, что чуть не проткнул кожу. Он трёт порез на шее и, не переставая, смотрит на дверь и вслушивается в голоса со двора.

Всё, о чём Юнги думает, — Гуук и народ, оставшийся один на один с чудовищем, не знающим пощады. Он молит всевышние силы, чтобы Гуук вернулся в Иблис, чтобы спас свой город, остановил массовую резню. Юнги не хочет умирать, особенно учитывая, что носит в себе их сына и мечтает дать ему жизнь, но он не боится смерти. С самого знакомства со своим альфой смерть и так ему в затылок дышала. Юнги боится другого, и именно поэтому хочет, чтобы Гуук успел. Юнги боится, что его смерть и смерть сына сломают Гуука, а сломанный Дьявол в своей боли утопит всех и сам дотла сгорит. Юнги миру этого не желает, так и хочет оставаться его сдерживающей силой. С их знакомства прошло столько времени, но Гуук не изменился, никогда не менялся, пусть окружающие и думают, что он теперь другой. Юнги знает, это потому, что он рядом, потому что занимает его мысли, в самые напряжённые моменты держит его за руку, не давая сразу обнажить меч, а сперва выслушать. Гуук без него с цепи сорвётся, а историкам только его зверства описывать останется. Юнги нельзя умирать, иначе этот мир потонет в крови. Омега пробуждает в Дьяволе лучшее и мечтает остаться этим огоньком, у которого сердце того, у кого его, вроде, нет, будет оттаивать.

Юнги так и сидит на полу, поглощённый своими мыслями и подбадриваемый словами Биби, когда видит Намджуна, подталкиваемого внутрь воинами.

— Почему ты не усидел у себя? — сокрушается про себя Юнги.

Альфу бьют в живот, он успевает дать сдачи, но после удара дубинкой по ногам, валится на пол прямо рядом с омегой.

— Прости, я не смог, — морщится от боли Намджун и принимает сидячее положение.

— Лучше бы ты сидел в спальне и не вылезал, потому что уже поздно, все наши воины в Идэне погибли, — тихо говорит ему Юнги. — А ты не в состоянии держать меч.

— Я вообще-то нескольких убил, — хмурится Намджун, — и где твоего мужа носит?

Юнги, косясь на ходящих вокруг воинов, коротко рассказывает Намджуну о событиях последних дней.

— Теперь я жалею, что не увижу, как Гуук этого труса на куски порубит, — усмехается Намджун. — Где омега Хосока?

Юнги глазами указывает в пол.

— А где сама эта мразь? — оглядывается по сторонам альфа.

— Кажется, на помощь Иблису пришёл Сокджин, он пошёл его встречать, — разглаживает шёлк на коленях омега.

— Сокджин? — не веря, смотрит на него Намджун и сразу же получает удар дубинкой от стоящего рядом с ними воина и приказное «умолкните».

Там, где имя Сокджина, там и Чимин. Намджуну нужно пару секунд, чтобы потуже удерживающие его целым верёвки затянуть, перестать перед глазами Чимина видеть и всё своё внимание на Юнги перенести. Одно только имя омеги, и реальность, которую вино прогоняло, разом на его плечи опускается, скелет деформирует.

 — Сокджин — сильный воин, у его войск неплохая тактика, он может выиграть Гууку время, — тихо говорит Ким, поборов свои мысли. — Ты не теряй надежду и не бойся ничего, — просит омегу.

— Я и не боюсь, мой муж сам Дьявол, — улыбается в ответ Юнги и впервые за пару месяцев видит, как улыбка трогает осунувшееся после беспробудных пьянок лицо Намджуна.

— Гууку с тобой повезло.

— Тебе с Чимином тоже.

— Только ему со мной — нет, — снова эта стеклянная пустота на дне чужих глаз, и очередной удар в этот раз по лицу.

— Лично тебе я обещаю сперва отрезать конечности, а туловище выбросить в бассейн во дворе, чтобы окрасить его в красный, — шипит Намджун воину, его ударившему, и потирает лицо. Воин гадко ухмыляется и продолжает демонстративно размахивать дубинкой.

Прямо посередине зала воины Чжу развели костёр, в котором сжигают мебель и утварь. Дым поднимается к исписанному лучшими мастерами империи потолку, губит искусство, которое создавалось годами. От главного зала, который был сердцем Идэна, ничего не осталось. Передняя дверь еле держится в петлях, две остальные полностью разрушены. Всё ценное, что было в зале, даже расшитые золотыми нитями гобелены, войска Чжу вынесли. Юнги осматривает когда-то самый красивый зал дворца, но не грустит. Каждую стену можно изрисовать заново, разрушенные двери заменить и заказать новую мебель, но умершего человека к жизни не вернуть. Ценность вещей вмиг стирается, стоит подумать о человеческих жизнях. Юнги бы весь дворец Чжу отдал, лишь бы он людей не трогал, детей без родителей не оставлял.

Юнги холодно, пленники сидят вдали от костра и спасительное тепло до них не доходит. Он пытается дотянуться до сброшенной на пол меховой накидки, но на его ладонь наступает один из воинов, и омега, вскрикнув от боли, прижимает руку к груди. Намджун срывается вперёд, в одно мгновенье ломает руку воину и, получив удар в живот, падает на колени. Юнги опускает глаза в пол, лишь бы не видеть, как несколько воинов жестоко избивают альфу.

***

Чжу нет почти сутки. Юнги радуется, что, видимо, Сокджин всё же создал им большие проблемы, а то альфа бы вернулся раньше. Невыносимо хочется кушать, и несколько раз Юнги даже порывается плюнуть на гордость и попросить кусок хлеба, но кусает сам себе язык. Биби же напротив просит у воинов еды для беременного омеги, но в ответ получает одни ругательства и издёвки. Один из воинов, следящий за залом, невысокий рыжеватый паренёк лет двадцати, обходя комнату, будто бы случайно роняет рядом с Юнги ломоть хлеба. Юнги без слов тянется за ним и тайком медленно поедает его. Биби категорически отказывается от еды, шутит, что ему не мешало бы похудеть, и продолжает прижимать омегу к себе, пытаясь согреть. К вечеру следующего дня Чжу возвращается, и Юнги чувствует, как лопаются последние нити надежды. Чжу входит в зал в отличном расположении духа, ещё и этим добивая омегу, который позволил себе поверить в то, что ему не удалось.

 — Сокджин всегда был слишком самонадеян, — потирает замёрзшие на морозе руки Чжу и идёт к пленникам. Юнги почти не дышит, моля небеса не дать ему услышать из уст врага, что Сокджин погиб, ведь его друг только познал вкус свободы, и омега хочет верить, что познает и вкус счастья.

— Но я оказал ему достойную встречу, половину войск перебил, остальных мои добивают. Не удивлюсь, если он на всех парах сейчас уносится обратно в Чин, но и это ненадолго. После Империи черепов я займусь и его владениями, — хрустит под ногами альфы разбитая посуда. — Надо же, сам Монстр почтил нас своим присутствием, — присвистывает Чжу, остановившись напротив Намджуна.

— Всё тебя ждал, — смотрит на него снизу вверх Ким, одним взглядом доказывая, что пусть он и пленник, но на коленях стоит Чжу. — Какой же ты безмозглый, раз уж на такое решился, — у Намджуна вместо лица кровавое месиво. Его за последние сутки избивали четыре раза, Юнги вообще поражается, как он всё ещё дышит.

— А чего мне бояться? Спившегося правителя или двух других, занимающихся защитой границ? — цедит сквозь зубы Чжу, утаивая информацию о том, что Дьявол покинул границы. Гуук всё равно не успеет, даже если крылья себе отрастит. — Иблис канет в лету, как и все его обитатели. Мир стоит перед рождением новой империи и нового Дьявола.

— Дьявол один и имя ему Гуук, — сплёвывает ему под ноги Намджун.

— Я лично отсеку ему голову, но сперва я позволю ему полюбоваться выпотрошенным трупом своего ненаглядного омеги, а теперь ещё и твоим, — зло отвечает Чжу. — Силён тот, кто не боится потерь! Но это не про тебя и твоих союзников. Посмотри, на кого ты похож! Воин, о котором слагали легенды, спился из-за какой-то шлюхи, которую даже мои солдаты, когда мы обрушимся на Чин, возможно, не захотят, — ухмыляется Чжу.

Юнги видит, как заостряются черты лица Намджуна, как ладони собираются в кулаки, а взамен пустоте в глазах огонь ярости вспыхивает. Ким подрывается с места, но его вмиг ловят воины Чжу и, скрутив руки, прижимают к полу.

— Дай мне меч, — цедит сквозь зубы Намджун. — Перестань показывать себя трусом.

— Я никогда не был трусом, — щурит глаза Чжу, — так что меч ты получишь, — он поворачивается к своим и приказывает дать пленнику меч.

— Намджун, ты не в лучшей форме, — подползает к нему Юнги.

— Можешь не смотреть на бой, — ободряюще улыбается ему альфа, — но я отлично бьюсь на мечах, и даже если погибну, мне есть за что.

Намджун протягивает руку за мечом, но воин, проследив за взглядом господина, вместо того, чтобы передать ему оружие, подкидывает меч в руке и вонзает в бок альфы. Последнее, что слышит Намджун, — это пронзительный крик Юнги, а дальше темнота.

— С чего ты взял, что я дам тебе оружие? — гогочет Чжу, пнув распластанного на полу, истекающего кровью альфу.

— Ты тварь, не достойная того, чтобы вести армию, — кричит на него Юнги и, подлетев к Чжу, с размаху бьёт его по лицу. — Трусливое отродье, — замахивается для второго удара омега, но получает кулаком в подбородок и больно прикусывает язык. Он успевает выставить руки вперёд, чтобы не упасть на живот и, выплюнув кровь, вновь поднимается на ноги. Юнги снова замахивается, но Чжу бьёт с размаху по скуле, и в этот раз омега уже не может встать. Он лежит на животе и словно сквозь туман смотрит на истекающего кровью Намджуна.

Всё не может так закончиться, Иблис не может пасть перед настолько трусливым полководцем, которому не хватило смелости убить Намджуна в честном бою. Юнги отказывается в это верить, пока он дышит, он не смирится.

— Надо перевязать рану, — хрипит Юнги и пытается доползти до Намджуна, рядом с которым уже рвущий на лоскутки его же рубаху Биби, но воины Чжу хватают его поперёк и оттаскивают в сторону.

— Пусть сдохнет от потери крови, как раз медленно умирать будет, всей картиной насладится. Приведите остальных, — приказывает Чжу воинам, а у Юнги кончики пальцев от осознания того, кем могут быть остальные, холодеют. Подозрения не обманывают, в зал, подталкиваемые воинами, входят слуги дворца, оставшиеся омеги гарема и Тэхён.

— Где же ты, любимый? — с отчаянием смотрит на дверь Мин, только сейчас впервые за последние сутки чувствует, как паника к горлу подкатывает.

Чжу ловит его взгляд, ехидно улыбается.

— Не смотри, он не придёт, а мы начинаем наш пир, — поворачивается к войскам альфа. — Всё награбленное добро пусть повозки начинают вывозить за стену, а все остальные собирайтесь здесь, нам есть что праздновать. Несите вино, выбирайте омег, развлекайтесь. Иблис пал.

Юнги с ужасом смотрит на то, как испуганно пятится назад Тэхён, когда на него наступают сразу четверо. Он слышит треск ткани, крики отбивающихся омег и мольбы о пощаде. Видит, как отчаянно отбиваются люди, как нескольких оказавших сопротивление слуг убивают прямо в зале. Кровь забрызгивает стены, крики становятся всё громче, Юнги пытается дотянуться до меча, лежащего на полу невдалеке, но Чжу ногой отталкивает его в сторону и вновь идёт к омеге. Юнги мутит, кажется, он вот-вот потеряет сознание, он с трудом поднимается на ноги, понимает, что это конец, и умирать под ногами труса отказывается.

— А ты обслужишь меня, нальёшь вина, окажешь гостеприимство, — Чжу вынимает свой меч. Юнги с места не двигается, так и стоит, поглядывая на Намджуна, рану которого зажимает Биби, на Тэхёна, который, оказывается, неплохо дерётся и даже разбивает о голову пытающегося повалить его на пол воина блюдо. Чжу стоит прямо перед ним, но Юнги его не замечает, доводит альфу своим безразличием до точки кипения.

— На меня смотри! — шипит Чжу, крепче сжимая в руке меч.

— Не на что смотреть, — наконец-то переводит на него взгляд омега, вкладывает в него всю ту ненависть, которую испытывает к этому альфе. — Ты для меня пустое место.

Лезвие скользит по горлу вниз к груди, альфа становится ближе, просовывает кинжал под материю и, резко дёрнув вниз, разрезает пояс. Халат, струясь, спадает с плеч омеги, собирается у ног красным пятном, оставляет его в одной нижней сорочке.

— Какая гадость, — косится на его ключицы Чжу, увидев метку, а Юнги прикладывает к ней пальцы и слабо улыбается.

Оказаться бы снова в той реке, вернуться к их с Чонгуком началу, отказаться от сна и других дел, побольше бы в его руках погреться, его голос послушать, потому что, кажется, больше Юнги его не увидит, даже если Чжу его не убьёт, он сам после всего, что ему придётся пережить, не выживет. Чжу разрезает и сорочку, холодный ветер, ворвавшийся в зал, лижет обнажённую кожу, вырывает омегу из безмятежного прошлого, возвращает к чудовищной реальности.

Юнги ловит скользящую вниз материю и, прикрывая бедра, отступает назад.

— Чего стесняешься, вина налей, — ухмыляется Чжу и дергает на себя зажатую в руках омеги сорочку. Юнги не даётся, Чжу вновь бьет его по лицу и, отняв сорочку, оставляет омегу абсолютно обнаженным перед всеми. Биби, туго затянув рану Намджуна его же рубахой, срывается к омеге и, на ходу стащив с себя накидку, накидывает её на его плечи, не сразу поняв, почему так истошно вопит Юнги. Биби опускает глаза вниз, в ужасе смотрит на свою обрубленную руку, лежащую на полу. Чжу убирает меч, а Биби, пошатнувшись, теряет сознание.

Юнги с трудом отрывает взгляд от хлещущей из обрубленной руки Биби крови и, придерживая на бёдрах соскользнувшую вниз накидку, смотрит на поднимающего меч Чжу. Юнги — следующий. Страха всё так же нет, но есть одно выворачивающее его на изнанку желание — увидеть Гуука. Хотя бы мельком на него взглянуть, потом можно навеки глаза закрыть. Он поглаживает живот, мысленно прощается с малышом и со своим альфой, готовится к вечному покою.

— Спокойной ночи, — слышит словно издалека Юнги противный голос.

Он не видит Чжу и занесённого над ним меча, под веками омеги выбит образ Гуука, он слышит его голос, чувствует его запах. Лёгкая улыбка трогает губы Юнги, когда он понимает, что пусть и мало, но прожил прекрасную жизнь. Год с Гууком заменил ему семнадцать без него. Юнги ни о чём не жалеет, и пусть смерть заберёт его жизнь, их любовь ничто не в силах забрать. Юнги не чувствует разрывающее его плоть лезвие, боль, струящуюся вниз тёплую кровь, вместо этого он слышит грохот и крики со двора.

Чжу, повернувшись к двери, спрашивает у своих, что происходит, но у не менее шокированных воинов нет ответа.

Люди Чжу, оставив своих жертв, срываются за мечами и, путаясь в ногах после выпитого вина, выбегают во двор. Чжу не хочет думать, что кто-то прошёл через его войска и даже ворвался на территорию дворца, который окружён силами альфы, но времени больше терять не хочет. Он вновь замахивается мечом, решив, что пока омегу не добьёт, никуда не пойдёт, но Юнги, который воспользовался тем, что альфа отвлёкся, отражает удар подобранным с пола мечом одного из погибших воинов.

***

Гуук не знает, как он проделывает весь путь до Иблиса, он не помнит эти сутки, не считает, сколько раз вставало солнце и сколько раз оно садилось. Они почти не останавливаются, и с каждым пройденным городом армия за ним всё больше и больше, вся империя вышла с оружием на зов Дьявола. Они не жалеют лошадей, не говоря уже о себе, несутся вперёд и всё надеются уже увидеть долгожданные стены, за которыми погибает в агонии их народ и их семьи. Хосок и Гуук в пути почти не разговаривают, сильнее бьют по бокам коней и всё всматриваются вдаль, надеясь наконец-то увидеть очертания родного города. Путь до столицы удаётся значительно сократить благодаря тому, что Гуук не остаётся биться с союзниками Чжу, повстречавшимися им на пути и спешащими на помощь альфе в уничтожении Иблиса. Он оставляет часть войск отражать атаку, приказывает хоть ценой своей жизни не позволить им дорваться до Чжу и вновь срывается вперёд. Стоит стенам Иблиса показаться на горизонте, как вся передняя часть войск и сами правители замирают на месте, в шоке смотря на густой чёрный дым, стоящий над столицей. Гуук видел эту картину сотню раз, но обычно для этого ему приходилось оборачиваться. Сейчас он, как завороженный, смотрит на горящий город и даже отпускает поводья Маммона, не находя в себе силы двинуться вперёд. Что, если он опоздал? Что, если вместо Юнги он найдёт в Идэне его бездыханное тело? Сколько городов ему придётся сжечь, сколько рек окрасить в красный, чтобы понять, что это его не спасёт, боль от утраты его омеги не снимет.

— Гуук! — кричит остановившийся рядом Хосок, и альфа вмиг приходит в себя, цепляясь за голос брата, как за спасение из бездны тяжёлых мыслей.

Альфы сильно удивляются, встретив у стен войска Сокджина, сам Ким, оказывается, ведёт бой в центре и пытается прорваться в Идэн. Хосок даёт последние указания войскам, и после оглашающего прибытие правителя звука горна воины бросаются в бой. Войска империи быстро разбивают кольцо Чжу, которое не подпускало внутрь оставшуюся часть армии Сокджина, и врывается в город. Гуук приказывает своим военачальникам врага не жалеть, а сам уносится к Идэну. Чжу привёл всю свою армию, ждёт подкрепления от союзников, а Гуук привёл армию трёх правителей, и вдобавок ещё и Сокджин здесь. У Чжу нет шансов. Лишь бы успеть. Лишь бы хоть краем глаза увидеть Юнги, Чонгуку это жизненно необходимо. Один взгляд, и потом он превратит двор Идэна в кладбище.

***

Чжу снова замахивается, удивляясь силе омеги, выдерживающему удар, но Юнги не позволяет в себя попасть. Чжу на нервах, он не понимает, что происходит во дворе, но понимает, что этот парень должен срочно умереть и не может его никак убить. Альфа поражается умению омеги владеть мечом, сам себе не признаётся, насколько он интересен. Юнги поразил его сперва своей красотой, потом своей смелостью, а сейчас тем, что бьётся не хуже любого его воина. Гууку надо отдать должное, он нашёл редкое сокровище, жаль, что не убережёт.

Кто бы ни нагрянул с визитом в Иблис, это не может быть Гуук, он бы не смог так быстро прорвать оборону, тем более вокруг Иблиса уже должны были собраться союзники Чжу. Скорее всего это именно они прибыли. Чжу не понимает, что Гуук мчался не за землями и богатствами, а за жизнью своего омеги, а значит, он может всё, даже если путь до дворца себе зубами выгрызать придётся.

— Ты сдохнешь! — шипит Чжу, вновь замахиваясь, но Юнги уходит от удара и, пользуясь тем, что он помельче, вонзает меч в бедро мужчины. Юнги выдергивает клинок и в шоке на порог смотрит.

— Любимый, — выпаливает омега и, не растерявшись, вновь замахивается.

Скорее всего Юнги это кажется. Он так сильно молил высшие силы увидеть своего альфу перед смертью, что они, видимо, сжалились над ним, и пусть это игра его больного воображения, но он и за это им благодарен. Чжу, отразив удар, оборачивается к двери и видит буравящего его взглядом Гуука. Он чувствует, как холодок пробегает по спине, но виду не подаёт. Гуук идёт к ним, перешагивая через трупы, нагибается к полу, не сводя глаз с врага, поднимает алую накидку своего омеги и, бросив ему её, обнажает меч.

Тэхён, которому удаётся подняться на ноги и кое-как натянуть на себя изорванную одежду, замирает на месте, не веря, смотря на остановившегося в паре шагов Хосока, с меча которого капает алая кровь, такого же цвета и глаза альфы. Хосок видит его живым, выдыхает, просит сидеть в углу и крепче зажав в руке меч, возвращается к бою. В зале под сотню воинов противника, которые, завидев приближение Гуука, все бросились во дворец, понимая, что за пределы Идэна им не выбраться. Юнги вместе с подбежавшим дворцовым лекарем и слугами занимается Намджуном и Биби, которому прямо в зале прижигают рану и с огромным трудом останавливают кровь.

В бой Чонгука и Чжу никто не вмешивается, воины последнего борются за свою жизнь, а воины Дьявола без соответствующего приказа не смеют. Чжу Гуука не одолеть, он прекрасно это понимает, использует все свои ухищрения в бою, но противник всё равно на шаг впереди. Чжу удаётся только зацепить мечом его плечо, а Гуук взамен оставляет глубокий надрез на его руке.

— Ты посмел бросить мне вызов, — ещё один удар, и красное пятно расплывается на боку Чжу.

— Ты посмел угрожать жизни моего омеги и сына, — Чжу, не устояв, падает на колени, а потом, собравшись, кое-как встаёт на ноги и с криком продолжает размахивать мечом. Он пошатывается, истекает кровью, но меч из руки не выпускает, прекрасно понимает, что в ту же самую минуту погибнет.

— Ты убил моих людей, разрушил мой город, и твоя смерть не даст мне успокоения, — пронзает его Чонгук, не дав даже замахнуться.

Гуук не спал и не ел эти сутки, но сил в нём на пятерых воинов хватит, потому что он борется не за себя, а за жизнь своих любимых. Чжу изначально этот бой проиграл.

Остриё меча Гуука уродливо торчит из-за спины Чжу, который снова на коленях, но в этот раз с них не поднимется. Гуук выдёргивает из него меч и, подняв оружие над собой, одним взмахом отсекает мужчине голову. Альфа подходит к скатившейся от удара в угол голове и, подняв её за косу, волочит по полу за собой, оставляя кровавый след.

Гуук выходит во двор и швыряет голову противника перед оставшейся в живых частью его войска, пытающейся отбиться от армии Дьявола. Войска Чжу не могут покинуть дворец и спасти свои жизни, потому что армия Гуука перекрыла все выходы и добивает их в живом кольце. Увидев голову своего правителя, воины понимают, что обречены, и даже мечи теперь с трудом поднимают. Гуук возвращается во дворец, сквозь бьющихся воинов идёт прямо к Юнги, который следит за лекарями, занимающимися раненными Биби и Намджуном. Альфа без слов нагибается и, подняв омегу на руки, крепко прижимает его к своей груди.

— Я думал, что не найду тебя живым. Я думал, я умру, — покрывает хаотичными поцелуями его лицо Гуук, впервые за несколько суток полной грудью дышит.

— Я бы не умер, не увидев тебя, — улыбается омега.

— Как и когда ты стал всем моим миром? — задаёт вопрос, не желая слышать ответа, сильнее обнимает его альфа.

Юнги в его руках от счастья задыхается. Он прижимается к нему, утыкается носом в его горло, боясь даже на секунду его отпустить.

— Тот рыжий паренёк в углу, — обвив руками его шею, показывает взглядом Юнги. — Он дал мне хлеба, пусть он выживет.

Чонгук следит за его взглядом и кивает.

— У меня тоже просьба, — кашляет пришедший в себя Намджун, указывая в сторону. — Тому уроду с красной лентой в шлеме сперва пусть отрубят конечности, а туловище бросят в бассейн. Я дал ему слово. Я своё слово нарушать не люблю.

— Хосок об этом позаботится, — улыбается ему Гуук и опускает Юнги на пол.

— Прости меня, я оказался слаб, — пытается присесть Намджун, но лекарь давит на его плечи, запрещая двигаться.

— Ты сделал всё, что мог, остальное за мной, — говорит Чонгук другу и, потребовав вывести из зала раненных, оборачивается к оставшимся внутри и продолжающим вести бой войскам врага и отбивающемуся из последних сил Бохаю.

— Вы убили наших граждан, — громко заявляет альфа, привлекая внимание каждого, кто в зале. — Вы надругались над нашими омегами, оставили наших детей сиротами, разрушили город, который строился годами, и вы заслуживаете смерти. Пленных я не беру. Умрут все. А те, кто был на территории Идэна и видел моего беременного омегу голым, — умрут мучительной смертью. Сперва я выколю глаза каждому из вас собственными руками, потому что вы ими смотрели на моего омегу, и начну я с тебя, — поворачивается Гуук к Бохаю и достаёт кинжал.

— Я помогу, — кивает ему Хосок. — Закройте все двери, — приказывает он своим.

Тяжелые, еле держащиеся в петлях двери закрываются, и каждый из воинов империи Чжу в этом скрипе слышит зов своей смерти.

***

Сокджин добирается до Идэна еле стоящим на ногах только к вечеру следующего дня. Он вместе с войсками правителей закончил зачищать улицы города, выслал людей догонять и добивать сбежавших, а сам перед уходом решил проверить, как дела во дворце. Он проходит через весь двор, усеянный трупами, брезгливо морщится, заметив, что вода в бассейне красная, а на её поверхности плавает нечто, что когда-то, кажется, было человеком.

Стоит Сокджину переступить за порог главного зала, как видавшего ужасы войны альфу выворачивает на пол. То, что он видел во дворе, ничто по сравнению с кровавым пиром, который устроил Гуук внутри. Рядом с тлеющими угольками разведённого людьми Чжу костра, стоит небольшой чан, который до половины заполнен человеческими глазами. Весь зал усеян трупами, у которых вместо глаз зияющие чёрные дыры. Погибших столько, что приходится наступать на некоторых, чтобы дойти до восседающего на своём троне, измазанного в крови Дьявола.

Гуук переводит дыхание, пока у него под ногами корчится в предсмертной агонии последний воин врага. Он швыряет его глаза в чан, не вставая с места, и, попав, довольно ухмыляется.

— Воистину ты дьявол, — падает на пол обессиленный Сокджин и только сейчас замечает единственного выжившего из армии Чжу, который, умываясь слезами, дрожит в углу.

Гуук, поднявшись с места, подходит к рыженькому пареньку, нагибается к его лицу и, поглаживая окровавленными руками волосы, говорит:

— Ты накормил моего сына, ты не умрёшь, но расскажи всем, что я делаю с теми, кто смеет покушаться на моё.

Парень часто-часто кивает и, путаясь в своих конечностях, бежит к выходу.

— Я не забываю добро, — обращается Гуук к Сокджину и возвращается к своему трону. — Ты выиграл мне время, ты спас жизнь моей семьи. Всё, что империя черепов может для тебя сделать, — сделает. Знай, что в этой части света у тебя есть братья.

Хосок, ноги которого уже не держат, тоже опускается прямо на пол и кивает, соглашаясь со словами Гуука.

— Ты поступил так же несколько месяцев назад, я не хотел оставаться в долгу, — отвечает Сокджин. — До того, как я покину империю, я должен передать твоему омеге послание от Чимина.

Гуук приказывает позвать Юнги во второй зал, не желая, чтобы омега увидел то, что творится здесь, а сам идёт во двор к своим войскам. Гуук благодарит своих воинов, клянется обрушиться на империю Чжу, обещает своим войскам, что это было только начало, и они напьются крови.

***

Биби от боли умирает, Юнги высылает воинов найти Шуи и, если он жив, срочно привести во дворец. Шуи и Тай находятся живыми, спрятавшимися на чердаке, чему Юнги несказанно рад. Шуи сразу приступает к своим обязанностям, помогая дворцовым лекарям. Юнги усиленно не смотрит на повозки, вывозящие трупы со двора, только молит небеса, чтобы этот противный скрип колёс уже прекратился, но часы идут, а тела мёртвых солдат во дворце не убывают. Юнги узнает, как в городе дела, кому нужна помощь, поднимает на ноги всех лекарей столицы. Он вымотан, голоден, но даже кусок хлеба ко рту поднести нет сил. Поняв, что большее он сегодня уже сделать не может, он еле добирается до разворошенной кровати и валится на нее прямо в пахнущей костром и кровью одежде. С первыми лучами солнца он чувствует обнимающие его руки на своём животе.

— Спасибо, что вернулся, — сонно бурчит омега.

— Спасибо, что дождался, — целует его в затылок Гуук.

***

Гуук не распускает войско, боясь, что, воспользовавшись слабостью империи, на него нападут. Он узнаёт, что границы выдержали атаку, но воинов не отзывает, напротив, приказывает укреплять границы и временно закрыть въезды в империю.

Следующие дни полностью заняты восстановлением в первую очередь здоровья раненых и погребением погибших. В Иблисе объявлен семидневный траур по погибшим. Юнги, несмотря на своё положение, весь день проводит в центре города, поддерживает свой народ, контролирует уход за ранеными. Помимо слов благодарности за спасение Юнги приходится слышать и проклятия от обезумевших от горя людей, потерявших своих родных. Омега прекрасно понимает их чувства и достойно выдерживает каждое слово, пусть и неприятное, сказанное в адрес своего мужа. Большая часть города всё равно благодарит правителей, скандирует имя Дьявола даже по ночам и, бросив все дела, помогает восстанавливать Идэн.

***

Тэхён ворочается на постели, не в силах уснуть, и, выпутавшись из объятий Хосока, идёт к окну. Мутная дымка за окном понемногу рассеивается, солнце лениво просыпается над всё ещё дымящимся городом. Тэхён наслаждается открывшейся перед глазами картиной, любуется красотой неба и недовольно хмурится, услышав доносимое ветром до него «Гуук». Снова эта толпа, собравшаяся у стен дворца, которая восхваляет своего правителя и порой не умолкает до глубокой ночи.

— И пришёл спаситель, — с грустью говорит омега, чувствуя, как горячее дыхание опаляет его шею.

— Чем ты недоволен? — не понимает Хосок.

— Ты воевал с ним плечом к плечу, ты столькое сделал для империи, чуть не погиб, а они всё равно выкрикивают только его имя, — обиженно говорит Тэхён.

— Он ведь правитель.

— Ты тоже.

— Мне не важно, чьё имя они кричат, — поворачивает его лицом к себе Хосок. — Мне важно, что мы успели и я могу тебя обнимать.

— А мне обидно за тебя, — уткнувшись лицом в его грудь, бурчит Тэхён. — Думаешь, это потешило бы мою гордыню? Нет. Просто грустно, что у империи три правителя, которые ни в чём не уступают друг другу, а на устах имя только одного из них. Я хочу, чтобы народ и тебя видел, и твои усилия ценил.

========== Солнце взошло ==========

   Комментарий к Солнце взошло
   Песня Юнгуков
James Horner - A Gift Of A Thistle
https://www.youtube.com/watch?v=PrjSLW0zfts
Песня Намджуна
Red- Hymn For The Missing
https://www.youtube.com/watch?v=iWEsrQx6A2U
— Прошло четыре месяца с битвы за Иблис, а мы всё ещё чего-то ждём! — нервно ходит по пока ещё частично восстановленному главному залу дворца Хосок.

Чонгук восседает на троне, отбивает пальцами дробь по подлокотнику, думает о чём-то своём.

— Я поражаюсь твоей выдержке и вовсе не в хорошем смысле, — продолжает Хосок. — Они убили наших людей, разрушили наш город, посягнули на честь моего омеги! Я спать по ночам не могу от того, насколько сильно хочу стереть его империю с лица земли, хочу, чтобы и его народ почувствовал на себе весь тот ужас, который пережил наш. Мы должны уничтожить всё, что осталось от его империи, а лично его род весь вырезать.

— Они чуть не убили моего беременного омегу, — наконец-то переводит своё внимание на брата Чон. — Думаешь, твоя злость глубже моей? Думаешь, только ты тут жаждешь отомщения? — нахмурившись, смотрит на него альфа. — Но я тебе уже в сотый раз повторяю — мы не готовы. Мы не можем себе позволить оставить пока всё ещё слабый и не оправившийся после нападения Иблис и уйти на ещё одну войну. Дай нам время, и мы сотрём их с лица земли.

— Я только и делаю, что даю время! — восклицает Хосок. — Ты мне это и два месяца назад говорил. Мы должны показать всем остальным, чего им будет стоить нападение на нас. Мы ведь всегда так поступали, что, черт возьми, случилось?

— Семья случилась, — встаёт на ноги Гуук и идёт к нему. — Странно, что ты этого не понимаешь. Я не могу оставить мою семью здесь без меня, пока не буду уверен, что Идэн снова превратился в крепость, а стены Иблиса охраняет сотня войск.

— Да никто на нас больше не нападёт! — злится Хосок. — Все, поджав хвосты, по норам попрятались, и ты это прекрасно знаешь.

— Я не буду рисковать, потому что я очень сильно хочу подержать в руках сына, — возвращается к трону Гуук. — И я очень устал от одного и того же разговора каждый месяц. Дай мне закончить укреплять город, и мы сразу же двинемся на Север.

— Я согласен с Гууком, — в комнату входит Намджун и подходит к альфам. — Спалить к чертям империю Чжу мы всегда успеем, но давайте сперва закончим отстраивать Иблис. Не нужно забывать, что именно стены Идэна не позволили врагу ворваться в первый же день нападения во дворец и убить ваших омег, нам нужно закончить их восстанавливать. А ещё некоторая часть войск сегодня помогает отстраивать город, и пока Иблис вновь не придёт в себя, нам его покидать нельзя.

— Я не успокоюсь, пока империя Чжу не падёт, — с вызовом смотрит на братьев Хосок.

— Я тебе ещё раз повторяю, — раздражённо говорит Чонгук. — Хочешь прямо сейчас сорваться на Север, бери своё войско и так и сделай, я тебе мешать не буду, но и помогать тебе не стану.

— Я тебя понял, — коротко кивает Хосок и быстрыми шагами идёт к двери.

— Чего он так взъелся-то? — задумчиво смотрит ему в след Намджун.

— Хосок вечно такой, если что-то вобьёт себе в голову, то пиши пропало, — устало трёт переносицу Гуук. — Я прекрасно его понимаю и сам не планирую оставлять империю Чжу, мало ли кто на той земле вырастет и мстить захочет, но позже.

— Никогда не думал, что брошу пить из-за мужика с косой до задницы, но из-за вас двоих заново начну, — пытается снять напряжение Намджун и ему это удаётся — Гуук усмехается.

***

— Неужели ты лежишь в постели, а не носишься, точнее, не катишься по городу со своими указаниями, — улыбается стоящий перед распахнутой стражей дверью в спальню Биби.

— Пожалуйста, не язви, мне и так тошно, — доносится из-под вороха одеял слабый голос Юнги.

— Что с тобой? — обеспокоенно спрашивает Биби и подходит к кровати.

— Я беременный! — восклицает так и не вылезающий из-под одеяла Юнги.

— Прости, я не так спросил. Почему тебе тошно? — исправляется Биби, уже привыкший к тому, что чем ближе к родам, тем капризнее становится Юнги.

— Не знаю, — ноет омега. — Я три раза пытался встать, но ноги не держат. Я чувствую постоянную слабость и усталость. Сегодня мы с Тэхёном должны были посмотреть, как идут работы на базаре, потом школы проверить, а я как встану, так и падаю. Надоело.

— Надо потерпеть, тебе осталось-то пару недель его доносить, и малыш перестанет тебя мучить, — заботливо подтыкает одной рукой одеяло Биби. — Но я всё равно позову дворцового лекаря посмотреть.

— Не нужно по каждому поводу звать лекаря, ты же не Гуук! — восклицает омега. — Он мне даже кашлянуть не даёт. Лекарь небось меня ненавидит, когда среди ночи у его уха слуга «тебя Дьявол зовёт» орёт, — хихикает. — Отлежусь сегодня и пройдёт, — присаживается на постели Юнги и вслушивается в шум из коридора.

— Гуук всё ещё во дворце? — не успевает Юнги спросить Биби, как альфа входит в спальню. Биби, сразу же подскочив на ноги, идёт к двери.

— Биби, — зовёт его Гуук, и тот замирает на месте. — Я всё не успеваю сказать Юнги, чтобы он тебе передал, но раз уж ты здесь, то скажу лично.

Биби бледнеет, испугавшись, что сделал что-то не так, так и стоит напротив, не осмеливаясь поднять склонённую перед господином голову.

— Знай, что ты в любой момент можешь покинуть Идэн и начать новую жизнь, — говорит Гуук. — Дворец ты покинешь не с пустыми руками и лично от меня получишь сундук золота и любой дом в Иблисе, на который укажешь пальцем. Я благодарен тебе за всю поддержку, которую ты оказал моему омеге. Теперь можешь идти.

Биби с места не двигается, так и топчется на ковре, набирается смелости открыть рот.

— Я вам что-то сделал, мой господин? — слезятся глаза чуть ли не согнувшегося до пола омеги.

— Не понял, — хмурится Гуук.

— Почему вы меня прогоняете из дворца? — тихо спрашивает Биби. — Для меня нет жизни прекраснее, чем следить за омегами дворца, помогать господину Юнги и, если вы позволите, нянчить вашего сына, и всех остальных детей.

— Я понял, — улыбается Гуук, и омега, ещё раз поклонившись, покидает комнату.

— Любимый, ты довёл до слёз моего друга, — протягивает к альфе руки Юнги.

— Даже когда я пытаюсь делать добро, его расценивают, как зло, поэтому я даже и не пытаюсь, — опускается на постель рядом с омегой Гуук и нежно целует его костяшки. — Почему не встаёшь? Плохо себя чувствуешь?

— Нет, просто отдыхаю, — улыбается Юнги, следя за ладонью мужа, поглаживающей его живот. — Всю ночь он пинался, я так и не понял, чего он хотел, но всё ещё жду объяснений, — жалуется на ребёнка омега.

— Зато отца он любит, как только я рядом, он спокоен, и думаю, что доволен, — целует живот поверх ночной сорочки Гуук. — Я уже заказал ему меч, это будет моим первым подарком. Если родится омега, то рукоять будет отделана рубинами, если альфа, то сапфирами.

— Кстати, о мече, — серьёзно смотрит на него Юнги. — Ты мне на днях про свой меч и слова мастера рассказывал, так вот они не дают мне покоя. Может, я настолько близко это воспринимаю из-за беременности, я не знаю. Можно, пока ты не идёшь в походы и оружие тебе не нужно, он останется со мной. В город бери другой меч.

— Не будь суеверным, — хмурится Гуук.

— Это не от меня зависит, — бурчит Юнги. — Я всё никак не могу перестать об этом думать. Пока твой меч лежит в покое, я его боюсь, а так я буду за ним присматривать, и чужие руки к нему не прикоснутся.

— Если тебе от этого будет спокойнее, то хорошо, — вздыхает альфа.

***

Работы по восстановлению города и Идэна не останавливаются. Гуук приказал созвать лучших мастеров со всего света и по новой отстраивает сердце своей империи. Юнги лично контролирует преображения во дворце. Весь двор заново уложен мраморными плитами, вместо уничтоженного воинами Чжу фонтана установлено два новых по краям от главных лестниц, ведущих во дворец, а статуя вставшего на дыбы Маммона будет стоять ближе к воротам. Бассейн Юнги распорядился сузить и удлинить, а так же убрать железное ограждение, которое отделяло сад от двора.

Во внутреннем убранстве дворца омега оставил почти все те же цвета, только главный зал, в котором работы всё ещё продолжаются, будет отделан в чёрном, красном и золотом цвете. От пола до середины стены будут выкрашены в тёмно-красный плавно перетекающий в чёрный. Потолок будет выкрашен в золотой, а росписи на нём будут сделаны чёрной краской. Юнги решил и Идэн одеть в свои любимые цвета. Также Юнги потребовал расширить окна, чтобы в комнату беспрепятственно проникало больше солнечного света.

С Иблисом дела посложнее, потому что центральная часть города фактически отстраивается с нуля. Тэхён, по просьбе Юнги, как доверенное лицо контролировал выдачу временного жилья для тех, чьи дома пострадали больше всех, а сейчас следит за строительством новых для пострадавших. Тэхён весь день пропадает в Иблисе, занимается городом и базаром, иногда к нему присоединяется и Хосок.

Вот и сегодня, пока Тэхён с другими омегами ухаживают за центральным городским садом, который пострадал меньше всего, альфа останавливает с ним рядом Хана и, спрыгнув с коня, целует его в лоб.

— Ты совсем заработался, — нежно говорит Хосок уставшему, но счастливому омеге.

— Мне это всё очень нравится, — довольно улыбается Тэхён. — Я хочу быть частью этого города и оставить и от себя что-нибудь. Вы воюете, о вас слагают песни, а я сажаю цветы, обо мне песен слагать не будут, но хотя бы я знаю, что этот куст розы я посадил своими руками. Я вернул долг городу, который меня принял, — стряхивает с колен землю омега. — А ещё я познакомился со столькими людьми, завёл новых друзей. Мне очень интересно проводить так дни, чем весь день сидеть во дворце и ловить мух.

— Ты моё сокровище, — поглаживает блестящие под солнцем волосы омеги альфа. — Если это и правда доставляет тебе удовольствие, то и я рад. Главное, чтобы тебе было хорошо. Уверен, все цветы, которых коснулись твои руки, будут в этом саду самыми красивыми.

— Ну пока я успел посадить только эти розы, — показывает на кустик Тэхён. — Мне сказали, они должны вырасти белоснежными. Первый букет я подарю тебе, и ты поверишь, что я тот ещё садовод.

— Я и не сомневаюсь.

***

До отъезда Сокджина из Иблиса Юнги получает от него письмо Чимина, которое по несколько раз перечитывает. Он долго не может скрыть улыбку, узнав, что друг носит ребёнка, поздравляет Сокджина, просит его беречь омегу и обещает, что уговорит мужа приехать с визитом, учитывая, что ждать Чимина в Идэне из-за Намджуна не стоит. Юнги делится счастливой новостью с Чонгуком, который настаивает хотя бы до рождения ребёнка об этом во дворце не говорить — Намджун пережил тяжелое ранение, всего лишь как месяц встал на ноги и учится жить снова. Гуук уверен, что новость о ребёнке откинет альфу назад в недавнее прошлое, и в этот раз он вряд ли оправится. Кроме них о ребёнке знают и Тэхён с Хосоком.

Каждые две недели омеги пишут письма для Чимина и через гонцов отсылают в империю Чин. Вот и сегодня Юнги, который полдня провёл на конюшне с Венусом, возвращается во дворец, чтобы забрать письмо Тэхёна и передать ожидающему гонцу, но друга в его комнате не оказывается. Юнги находит Тэхёна во втором зале, где он вместе с ещё семерыми омегами, среди которых супруг управляющего города и Шуи, обсуждают открытие ещё одной швейной мастерской, которая бы обеспечила работой омег города. Юнги здоровается с поднявшимися с места, стоит ему войти, омегами и просит Тэхёна в коридор.

— Твоё письмо готово? Гонец ждёт, — сразу переходит к делу Юнги, стоит другу закрыть за собой дверь.

— Готово, сейчас принесу, оно в комнате, — кивает Тэхён. — Ещё я хочу небольшой подарочек малышу положить, в прошлый раз он не был готов.

— Конечно, неси и письмо, и подарок, я тоже пару гостинцев положил. Думаю, Чимину будет приятно наше внимание.

— Самому Чимину я подарок потом выберу, хочу с Хосоком посоветоваться, но ребёнку сейчас пошлю, жди меня, я мигом, — Тэхён убегает к лестницам, а Юнги поглаживает живот, пытаясь успокоить разбушевавшегося малыша. Он ругает себя, что не послушался лекаря и опять полдня проходил, и в итоге сейчас невыносимо ноют отекшие ноги. Юнги прислоняется к прохладной стене, пытаясь перенести часть своего веса с ног на неё, как видит вышедшего в коридор из одной из комнаток Намджуна.

— У Чимина будет ребёнок? — Юнги даже рта открыть не успевает, как остановившийся напротив альфа ошарашивает его вопросом.

Намджун слышал, ему подтверждения и не нужны, но он всё равно от Юнги отрицательный ответ ждёт, всё равно надеется.

— Вы подслушивали, — пытается выиграть себе время Юнги, понимая, что попался.

— Я собирался выходить из комнаты и услышал. Это не подслушивание. Ответь на мой вопрос, — севшим голосом просит альфа.

Юнги нехотя кивает.

— Давно? — спокойно спрашивает Намджун, ни тон, ни выражение лица то, как с его только начавших зарастать ран плоть сходит, не показывают.

— Я узнал от Сокджина, когда он был здесь, — виновато отвечает Юнги.

— Понятно, — тихо говорит Намджун и, услышав топот сбегающего с лестницы вниз Тэхёна, удаляется, оставив Юнги проклинать себя за неосторожность.

Намджун идёт прямо к себе, рычит на стражу, требуя испариться из коридора, и, войдя в комнату, закрывает за собой дверь. Он подходит к окну, задёргивает тяжелые занавеси, закрывая раздражающее его солнце, и валится на кровать. Нет ничего страшнее чувства сожаления, и его горечь сейчас Намджуну кости разъедает. Каждое утро, вечер, каждую минуту каждых суток — он сожалеет. Сожалеет и знает, что не исправить, что хоть колени в мясо сотрёт, его не простят. Сожалеет, что вёл себя, как враг, с тем, кто его дышать научил, что не лёг у его ног, не смог показать и доказать свою не умещающуюся в одного жалкого человека любовь. Что так мало целовал, обнимал, что все их ночи, когда он лежал, зарывшись лицом в локоны, отливающие золотом, — он спал. Надо было сидеть рядом, каждое мгновение ловить, потому что больше всего этого не будет, а Намджуну дальше нечем жить. Жалеет, что не отрубил свои руки, ему боль несущие, что поздно понял, что полюбил, а поняв, не открыл ему своё сердце, продолжал его душу и тело терзать. Но теперь все эти сожаления разом меркнут. Теперь Намджуну век свой доживать и до последнего вздоха о том, что отцом его ребёнка не стал, — жалеть. У Намджуна не будет продолжения, не будет того, кто в себе образ омеги носит и ради кого бы он жизнь полюбил. Чимин родит сына Сокджину, и, видят небеса, Намджун способен многое поднять, даже его уход смог бы, но это не сможет.

Чимин ждёт ребёнка, и, вроде, это было ожидаемо, вроде, надо уже принять, что у омеги теперь своя жизнь, другой альфа, но у Намджуна не получается. Он в эту изодранную по краям дыру в груди долг служить империи запихнул. По крупицам себя собрал, к войскам вернулся, а тут одна новость, и снова пустота, снова отчаяние, к нему ползущее и солнце затмившее. Он поворачивается на бок, запихивает в рот уголок подушки и задушено воет от бессилия. Стоит прикрыть веки, как он с теперь уже новым кошмаром один на один остаётся, свою мечту у другого реализованной видит. В его новом кошмаре Чимин с младенцем в руках, Намджун к нему тянется, а омега отворачивается, «это не твой сын» повторяет. Намджун хочет Чимину только счастья, но кто сказал, что пожелание счастья другому не значит, что в тот самый момент человек не желает смерти себе. Он хочет Чимину счастья и только счастья, сквозь зажатые зубы, всей своей чёрной душой, вопреки монстру, жрущему собственную плоть, вопреки всем своим принципам. Он ломает себя ради Чимина и сам в процессе умирает. Каждая следующая картинка Чимина с сыном Сокджина — Намджун на куски распадается, но видеть её не перестаёт. Не всем людям легко быть безмолвными свидетелями чужого счастья, но куда тяжелее, когда твоё счастье обретает своё счастье и не с тобой. Это тоже проглатывается, с трудом в себя запихивается, вшивается куда-то в дальний уголок израненного разлукой сердца и никогда не покидает. С каждым новым стуком о себе напоминает, и пусть даже от всего сердца, всей душой, но у пожелания Намджуна всё равно вкус полыни. Так больно Намджуну даже от клинка в боку не было, он не прочь сам в себя его снова вонзить, лишь бы не чувствовать, как с каждым вдохом его горло слёзы раздирают. Реальность чудовищна, она никогда не уходила, создала иллюзию, что он сможет, а сама в углу сидела, своего часа дожидалась. Дождалась. Намджуна его же внутренностями выворачивает, и пусть Шуи хоть сто отваров заварит — эту боль он не снимет. Никто не снимет. Намджун присаживается на постели и громко требует прислугу принести вина.

***

Вернувшиеся во дворец поздно ночью Гуук и Хосок первым делом встречают сидящего в кресле на террасе с чаем Юнги.

— На дворе ранняя весна, ты можешь заболеть, — злится Чонгук, нагнувшись за поцелуем.

— Ребёнку свежий воздух полезен, да и я уснуть не мог. Я сделал огромную ошибку, — понуро говорит Юнги, следя за передавшим конюху Хана Хосоком, который теперь идёт к ним.

— Что случилось? — обеспокоенно спрашивает альфа, остановившись рядом с ними.

— Намджун услышал, что Чимин ждёт ребёнка, и с утра никого, кроме слуг с вином, не пускает, — опускает глаза Юнги. — Это вышло случайно. Мы разговаривали с Тэхёном, а он всё услышал.

— Ты иди к себе, ложись, — нервно зарывается пальцами в волосы Чонгук, — а мы с ним поговорим.

Альфы удаляются, а Юнги так и сидит с давно остывшим чаем, в сотый раз проклиная себя за неосторожность.

***

— Намджун, вино тебе не помощник, — подходит Гуук к сидящему на полу альфе, который, прислонившись спиной к кровати, смотрит словно сквозь стену. Хосок, который от новости мрачный, как туча, опускается в кресло в углу.

— Прошу, оставьте меня, — не сводит глаз со стены Ким.

— А мы просим оставить вино, — тихо говорит Хосок.

— Я не могу, — пропитанным болью взглядом смотрит на друзей Намджун. — Только с вином я перестаю видеть его, держащего в руках сына Сокджина. Я больше не справляюсь. Я прошу вас забыть обо мне, я отныне — никто.

— Ты — правитель целого города, огромной империи, лучший воин из всех нас. Ты тот, кто кирпичик за кирпичиком вместе с нами строил эту империю. Ты наш брат, наша сила, — опускается на пол с ним рядом Гуук и, зло отобрав у него кувшин, сам отпивает и протягивает его Хосоку.

— Оказывается, это всё не важно, — треснуто улыбается Намджун. — Завоюй я хоть весь мир, мне не к чьим ногам его бросить. Я не могу без него жить. Я хочу, я правда хочу, я даже старался эти месяцы, решил найти себе новый смысл, видел его в мече и в наших будущих планах, но сейчас я понимаю, что не смогу, — нервно трёт своё лицо альфа. — Я отказываюсь от трона, мне есть на кого всё оставить, а вы просто не замечайте меня, дайте мне сдохнуть, потому что он ушёл и забрал с собой весь смысл, новый мне не придумать, а без смысла не живут.

— Нельзя умирать только потому, что от тебя ушёл омега, — хмуро отвечает Гуук.

— Ты бы не умер? — пристально смотрит на него Ким, и альфа, опустив взгляд, молчит. — Не нужно рассказывать мне о том, что я смогу встать на ноги, просто представьте, что ваши омеги родят кому-то сыновей.

— Ты сам его отпустил, — криво улыбается Хосок.

— Он никогда и не был моим, — с горечью отвечает Намджун. — Он даже сидя в этой комнате, в моей кровати, в моих руках — никогда мне не принадлежал, и я пытаюсь себе объяснить, что так бывает, что омега не обязан любить меня в ответ, но я не могу это принять и понять. Я хочу умереть, пусть даже я кажусь вам последним слабаком, мне не важно, потому что вам не понять, как тяжело мне встречать каждый рассвет, и я от всего сердца вам этого желаю не понимать. Так что или пейте со мной, или оставьте меня.

— Я отказываюсь верить в то, что ты сломался, — твёрдо говорит Гуук. — Я и тогда, когда омега ушёл, в это не верил и сейчас не верю. Новость слишком свежа, ты ее переваришь, ты примешь тот факт, что не всё в жизни бывает, как мы хотим, и встанешь на ноги, а пока мы выпьем с тобой.

Хосок тоже подходит к парням и требует принести к вину закусок.

***

Последнюю неделю Юнги всё хуже и хуже, он уже почти не покидает свою спальню, весь день по требованию лекаря проводит в постели и с тоской поглядывает в окно, где солнце сменяется луной. Малыш стал совсем беспокойным, даже спать толком не даёт. Гуук старается почаще проводить время во дворце, переживает за омегу, по ночам тоже не спит, общается с ребёнком, ухаживает за мужем.

Тэхён взял на себя и часть обязанностей Юнги по дворцу, каждый день докладывает ему об успехах и, как появляется свободное время, старается не давать ему скучать.

— С залом почти закончили, ждём новую мебель, и мастера дорисовывают потолок, — опускается на кровать рядом с тоскующим омегой Тэхён. — Тебе не нужно ни о чём беспокоиться, думай только о малыше.

— Да я просто устал сидеть в этих четырех стенах, а ходить мне запрещают, — жалуется Юнги. — Намджун и сегодня не выбирался?

Тэхён отрицательно качает головой.

— Я так был рад, что он смог побороть себя и встал на ноги, а теперь я так на себя зол, что он снова страдает, — грустно говорит Юнги.

— Он бы всё равно узнал.

— Знаю, но легче мне от этого не становится.

— Я просто поражаюсь тому, как, оказывается, он его любил, — задумывается Тэхён. — Точнее, я поражаюсь тому, что вот так вот, буквально дыша им, он так его мучил и в итоге гаснет сейчас в своей спальне.

— Он только и знал, что делал ошибки, одну за другой, — задумывается Юнги. — Я думаю, Чимин бы его уже и не полюбил. У них всё слишком неправильно началось, а в процессе вместо того, чтобы менять ситуацию, они оба тащили друг друга ко дну. В итоге Чимина из этого дна вырвали, а Намджун там так и остался. В любом случае, я считаю, что Чимин поступил правильно, прекратив эти убивающие двоих отношения.

— Это безусловно, но видеть таким одного из правителей очень грустно, — понуро говорит Тэхён.

— Скорее больно, пусть даже он сам в этом виноват. Любовь сводит с ума, в случае с Намджуном буквально.

— И поражает, — глубоко вдыхает Тэхён. — Значит, и нас так сильно любят? То есть я знаю, что любят, но у этих двоих это нечто нереальное, аж дух захватывает.

— Любят, конечно, и не дай высшие силы жизни проверить эту любовь. Даже думать об этом не хочу, — отмахивается Юнги. — Она переломала самого сильного человека надвое, превратила в пустую оболочку. Ему даже война неинтересна. Гуук пытался его растормошить, даже предлагал начать в поход готовиться, Намджун ничего не хочет.

— Будем надеяться, что он всё же скоро оправится, — поднимается на ноги Тэхён. — Я проверю, как дела со двором, и вернусь к тебе вечером пить чай.

***

В это мартовское утро солнце в Иблисе светит особо ярко. На нежно-голубом небе нет ни одного облака. Природа радуется весне, просыпается, в воздухе уже пахнет пробивающейся через ожившую землю травой. В пробудившемся от солнечных лучей саду с ветки на ветку прыгают птицы и своим щебетом высказывают радость долгожданному теплу. Лошади нетерпеливо бьют копытами в ожидании конюха и его помощников, которые, наконец-то, выведут животных за пределы дворца и пустят в поле порезвиться под весенним солнцем. И только в огромном дворце, где проживает почти сотня человек, абсолютная тишина. Хозяева дворца, прислуга и гости правителей затаились, кто у себя, кто во дворе в ожидании новостей из покоев господина. У омеги правителя Востока начались роды.

Взмокший от пота Юнги продолжает, стиснув от боли зубы, посылать проклятия своему мужу, крепче комкает в руках простыни, грозясь их разорвать. Сквозь густую пелену тумана он видит бегающего вокруг него Биби, лекаря, ещё кого-то, ему помогающего, и вновь откидывает голову назад. Юнги буквально рвёт на части от боли, которая с каждой следующей секундой только усиливается. Ещё три часа назад он спокойно лежал в постели и поедал фрукты, а сейчас мысленно малыша его так сильно не мучить уговаривает, с трудом себя в сознании удерживает.

Гуук, который покинул дворец только часа два назад, уже несётся обратно, узнав от гонца, что у Юнги начались роды. Маммон чувствует нетерпение господина, вихрем проносится по улицам города, где даже лавки с утра не открывались, ведь слухи разносятся со скоростью света. Весь город не дышит, народ толпится у стен дворца в ожидании новостей о наследнике.

Гуук влетает во двор и сразу бежит во дворец к лестнице, несмотря на то, что Хосок пытается его остановить.

— Нельзя! Ты не должен входить туда! — ловит его уже в коридоре пятого этажа Хосок и прижимает к стене. — Что о тебе думать будут? Я понимаю, ты хочешь быть с ним рядом, но есть обычаи и традиции, люди тебя не поймут, и потом, ты будешь мешать лекарю. Один твой вид, и они растеряются, дай ему спокойно разродиться, — пытается уговорить порывающегося к двери спальни друга альфа. Гуук нервно ходит по коридору, кричит на стражу, даже вздох которых его сейчас раздражает, и грозится казнить всех, если с его омегой что-то случится. Каждый крик Юнги, и в альфе страдающий за омегу зверь скулит, к нему стремится. Гуук не в состоянии терпеть агонию любимого, чуть ли ногтями себе лицо не раздирает, вместе с ним страдает, его боль себе хочет.

Роды проходят тяжело, дрожащий за свою жизнь лекарь впервые так усиленно молится своим богам, чтобы и малыш, и омега уцелели. Юнги снова кричит, Гуук бьётся лбом о стену и скидывает сжимающую его плечо руку Хосока.

— Не хочу, не нужно мне детей, хочу, чтобы ему так больно не было, — толкает он пытающегося преградить его путь Хосока. — А обычаи пусть горят в аду.

Стража распахивает двери перед правителем, и стоит ему переступить порог, как он замирает на месте, оглушённый пронзительным детским плачем. Гуук скользит взглядом по омеге, грудь которого размеренно поднимается и опускается, выдыхает, что он в порядке. Плачущий от облегчения Биби с трудом одной рукой заворачивает малыша во вскипячённые по несколько раз и высушенные на солнце пелёнки, просит лекаря помочь его поднять и подходит с прижатым к груди малышом к Гууку.

— У вас альфа, мой господин, — кланяется омега, пока Гуук трясущимися руками берёт продолжающий плакать свёрток в руки.

— Мой сын, — нежно шепчет альфа, поглядывая на красное крохотное личико, и касается губами его лба. Гуук даже не дышит, не двигается, то ли боится ребёнка побеспокоить, то ли этот мираж абсолютного, затапливающего его с головой счастья рассеять. Малыш кряхтит и перестаёт плакать, а Гуук протягивает его лекарю.

— Я боюсь уронить, у меня дрожат руки, — севшим голосом передаёт ему сына Гуук и идёт к кровати, к тому, о ком все его мысли и чей голос услышать сейчас жизненно необходимо.

Юнги то ли без сознания, то ли дремлет, Гуук опускается на колени рядом с постелью и поглаживает его руку на покрывале. Перед этим омегой, перед его силой, выдержкой, перед всей той властью, которой он обладает над ним всегда только на коленях стоять. Мин Юнги, тот, кто своим безразличием может навеки запереть Гуука в темнице собственного отчаяния, куда даже лучик солнца не проникнет, и тот, кто одной улыбкой может разрушить все стены и спасти его из неё. Юнги — это глаза Гуука, потому что именно с их знакомства, он стал видеть мир по-другому, замечать краски, любоваться игрой цвета. Он научился радоваться, научился испытывать огромное счастье и не менее масштабное отчаяние в страхе его потерять. Юнги научил Чонгука любить. Сперва его самого. Просто посмотрев, сказав пару слов, чугунными цепями к себе приковал, и альфа только рад. Потом Юнги научил его любить мир вокруг. Гуук только себе и признается, что то, что Юнги стал его семьёй, поменяло его мышление — теперь и империя, и Иблис для него не просто территория, которую он контролирует и, потеряв, может обрести новую — это его дом. Юнги научил его, что ради своей семьи надо что-то отдавать, стараться, заботиться. Научил человечности того, для кого незаменимых людей не было, кто жизнь человека приравнивал к жизни муравья, всегда помня о смерти своей семьи в Мирасе, которых этой жизни из-за клочка земли лишили. Но Юнги научил его делать различия, выслушивать, перестать рубить с плеча. Народ Иблиса любит Юнги больше всех правителей империи, и Гуук это прекрасно знает, даже ревнует. Юнги невозможно не любить, и какой же он удачливый, что этот омега выбрал его, что сейчас в его постели он дал жизнь его сыну, сделал Гууку лучший подарок за всю его жизнь. Ему весь свой век только на коленях, склонив голову, целуя его руки и никогда не позволяя себе его огорчить, проживать. Чонгук поглядывает на кроху в руках лекаря и чувствует, как першит в горле, приходится опустить взгляд, сконцентрироваться на белых простынях. Мин Юнги не просто поставил Дьявола на колени, он заставил сковавшие его сердце вековые ледники оттаять, иначе что это за соленый привкус на языке и почему под веки песок забит.

— Роды были очень тяжелыми, мой господин, — тихо говорит лекарь. — Но он в порядке, ему просто нужно отдохнуть.

Гуук сразу приказывает Биби распорядиться, чтобы лекаря и его помощников осыпали золотом, а сам продолжает поглаживать и целовать руку любимого. Он убирает с его взмокшего лба прилипшие волосы, целует бледную щеку, захлебывается в нежности, которую хочет передать ему. Юнги морщит нос и медленно поднимает веки.

— Жизнь моя, — садится рядом на кровать альфа, — ты подарил мне сына.

— Я тебя ненавижу, второго сам рожать будешь, — обессилено говорит Юнги и ищет глазами малыша. Лекарь сразу подходит к ним и передаёт ребёнка альфе. Гуук теперь увереннее держит сверток в руке и аккуратно кладёт его на грудь Юнги, сам при этом придерживая.

— Он совсем крошечный, — умиляется омега, любуясь хмурящимся во сне малышом. — И он на тебя похож, — недовольно добавляет.

— А по-моему носик точно твой, — усмехается Гуук.

— Альфа, значит, — довольно улыбается Юнги.

— Альфа.

— Значит, назовём его Гук? — смотрит на мужа Юнги.

— Нет, — задумывается Гуук. — Он будет нашим единственным сыном, поэтому мы назовём его, как хотели оба — Гукюн.

— Почему единственным? — не понимает Юнги.

— А ты ещё раз хочешь пройти через такое? Я боюсь за тебя, за твоё здоровье, я не хочу, чтобы что-то угрожало твоей жизни, пусть даже это будет наш ребёнок, — твёрдо говорит альфа.

— Не скажу, что горю желанием, но и не зарекаюсь, — смеётся омега. — Мы посмотрим. Здравствуй, Гукюн, — водит губами по лбу ребёнка Юнги.

— Впервые в жизни я заплакал, и это было от счастья, — тихо говорит Гуук, с нежностью наблюдая за взаимодействием омеги и малыша. — Впервые в жизни я полюбил кого-то за одно мгновенье, просто увидев, сразу отдал ему своё сердце и всего себя. Можно сказать, что Гукюну удалось то, чего даже тебе не удалось.

— Не ври, не плакал ты, — кривит рот омега, игнорируя попытки мужа его позлить.

— Я плакал внутри, — поднимается на ноги Гуук. — Мне нужно выйти к людям, объявить о наследнике, и я сразу вернусь к вам. Отдохни пока, Биби тебя не оставит.

Юнги кивает и просит уже впустить пытающегося взять тараном дверь Тэхёна.

***

Стоит Чонгуку выйти из спальни, как он оказывается в объятиях Хосока. Стража поздравляет счастливого отца, Гуук приказывает всем подарить подарки, а сам в сопровождении Хосока идёт к Намджуну.

— У меня родился сын, — останавливается на пороге Гуук, с грустью смотря на обросшего друга, который сидит у окна и катает по бедру пустую чашу. Намджун с трудом поднимается на ноги, пошатываясь, подходит к нему, и Гуук, поймав его, крепко прижимает к груди. — Он альфа, — старается не замечать блестящие глаза Намджуна. — Его зовут Гукюн. И ему очень нужен рядом тот, кто будет ему опорой и защитой, каким был ты для меня.

Намджун опускает глаза, а потом молча вновь возвращается к окну.

Гуук выходит из спальни и, миновав несколько лестничных пролётов, оказывается на мраморных лестницах Идэна. Весь двор полон встретившими его громкими возгласами жителями дворца, с замиранием сердца ожидающими новостей.

— У меня родился наследник. И папа, и ребёнок чувствуют себя хорошо, — громко объявляет Гуук.

Радостное ликование толпы заставляет альфу сделать паузу.

— Он альфа. Его зовут Гукюн, — продолжает Гуук и с улыбкой слушает, как люди скандируют имя наследника и к ним присоединяется услышавший крики народ за стеной дворца.

— Совсем недавно Иблис потерял своих доблестных сыновей, встретился лицом к лицу с безжалостным и подлым врагом, но выстоял, — громко продолжает правитель, и толпа умолкает. — Сегодня я стал самым счастливым человеком вселенной, и я хочу поделиться своим счастьем с вами, я хочу, чтобы на десять дней мы отбросили в сторону все наши дела, забыли невзгоды и праздновали со мной рождение Гукюна. Мы будем пить вино, есть мясо и петь песни, но даже на одну секунду мы не будем забывать о тех, кто сегодня лежит в сырой земле, и тех, из-за кого мы с вами сегодня празднуем.

Толпа вновь срывается на громкие возгласы, а Гуук возвращается во дворец.

В городе поднимается небывалый переполох, мясники сразу же приступают к закалыванию быков и разделыванию туши, а слуги Идэна начинают готовиться к большому пиру, который будет длиться десять дней.

В спальне наверху Юнги прижимает к груди сопящий комочек и шепчет в ухо:

— Это твой народ тебя приветствует, мой маленький принц.

***

Уже на следующий день Юнги встаёт на ноги, но за пределы спальни не выходит, всё время проводит с Биби и малышом. Гуук эти дни дворец почти не покидает, не отходит от супруга и малыша, даже ругается с Юнги, который не может отобрать у альфы ребёнка.

— Он улыбается, я же это вижу, — лежит на постели Гуук, с мизинцем которого играет ребёнок.

— Откуда он знает, что такое улыбаться, — складывает пелёнки Юнги.

— Просто ты злишься, что улыбается он только мне, — усмехается Гуук, продолжая тискать довольного вниманием отца малыша.

— Честное слово, я тебя выгоню сейчас! — злится Юнги, который совсем чуть-чуть, но Гукюна к отцу ревнует. У этих двоих особая связь, потому что стоит альфе войти в спальню, как не дающий Юнги сомкнуть глаз своим плачем ребёнок сразу же умолкает.

— Но это и мой сын! — шутливо обижается альфа.

— А родил его я! — не сдаётся Юнги.

— Кстати, Сокджин прислал гонца с извинениями, что не приедет на празднество, потому что твой друг должен родить, может, уже родил, — говорит Гуук.

— Надеюсь, у него всё пройдет хорошо.

Малыш засыпает, и Гуук, осторожно встав с кровати, подходит к Юнги и обнимает его со спины.

— Не злись и не ревнуй, мы оба без ума от тебя, — целует он в затылок улыбающегося омегу. — Ты сделал мне такой подарок, что, что бы я тебе ни подарил, его не перекрыть, но я всё равно рискнул.

Гуук идёт к двери и, забрав у стражи небольшую шкатулку, вернувшись, передаёт её омеге. Юнги поднимает крышку деревянной, отделанной серебром шкатулки и с восторгом смотрит на толстое колье с тремя изумрудами. Тот, что по центру, — самый крупный, а по краям чуть поменьше.

— Я купил эти камни ещё до нападения Чжу, настолько крупных камней нет больше ни у кого, — говорит Гуук. — Мои мастера их собрали в колье. Посередине это ты, а по краям я и Гукюн, которые будут защищать своего омегу.

— Оно невероятно красивое, — восторженно поглаживает камни Юнги и, повернувшись, ждёт, пока Гуук наденет на него его. — Но ты должен помнить, что мой лучший подарок это ты и Гукюн.

***

К гостям Юнги готовится выйти только на четвертый день. Омега надевает синюю атласную тунику, новое колье от мужа, сам просит Биби помочь ему прихорашиваться. Гукюна кутают в тёмно-зелёный шёлк поверх его пеленок, на тоненьких запястьях малыша висит кожаный ремешок с золотой монеткой, на которой отчеканено имя отца. Гости встречают омегу ликованием и громкими возгласами, каждый хочет глянуть на сына Дьявола. Юнги, пробыв на воздухе чуть меньше часа, возвращается в свои покои.

Иблис празднует рождение наследника с размахом. Весь город украшен цветами и коврами, музыканты убирают инструменты только глубокой ночью, бурдюки с вином сменяются каждый час. Разодетые в лучшие наряды горожане пляшут прямо на центральной улице, празднуют свою защищённость. Рождение Гукюна даёт надежду всему населению империи на то, что нынешний правитель и продолжатель его рода будут долго править империей и точно защитят — Дьявол это уже доказал. Гуук отныне защищает не просто свою империю, а свою семью. Население это прекрасно понимает и, наконец-то, понемногу отпускает горечь событий четырёхмесячной давности.

Поток толпы ко дворцу не уменьшается, все несут первому сыну правителей подарки, кто сделанные своими руками, кто приобретенные. Юнги лично благодарит каждого и в день хотя бы три часа проводит во дворе, принимая людей. Иблис ждал хорошую новость после нападения Чжу. И вот над городом наконец-то разогнаны тучи, Иблис словно заново родился. Рождение Гукюна в сердце каждого жителя зародило надежду на ещё лучшее будущее. Гукюна родил самый любимый омега империи, и он однозначно воспитает достойного правителя, в котором сила отца будет тонко переплетаться с человеколюбием папы.

Очень много гостей прибыло и из далеких стран, союзники Гуука прибыли целыми семьями, в Иблисе не тушат фонари, а костер под кастрюлями не перестаёт гореть. Во дворце постоянно стоит запах мяса и меда, вино льётся рекой.

Утром, покормив малыша и завернув в одеяльце, Юнги прогуливается с ним на заднем дворе, вдали от гостей, и, зная, что у Гуука переговоры наверху, направляется к конюшне.

Конюх, увидев господина, поклонившись, удаляется, а Юнги подходит к Маммону и Венусу, знакомит их с малышом.

— Вы должны его покатать, я уверен, что в седле он будет держаться получше своих родителей, — говорит омега. — Ты, — обращается он к Маммону, — научишь его стойкости и силе, ведь ты еле дышал, когда вернулся в Иблис, но ты привёз моего альфу и спас моему сыну жизнь. Я знаю, что у тебя тоже ожидается пополнение, мне конюх нашептал, так что поздравляю, — заговорщически подмигивает. — А ты, — смотрит на Венуса, — будешь первым, на кого я его посажу, потому что ты нежнее этого силача.

***

 — Он такой крошечный, что когда я беру его на руки, то боюсь раздавить, — снимает с себя украшения Тэхён и складывает их в шкатулку на столе, пока Хосок терпеливо ждёт его в постели.

— Он очень сильно на отца похож, даже хмурится, как он, — улыбается альфа. — Но нос и губы точно папины.

— В любом случае, он очень красивый малыш, и каждое утро он уже другой, — идёт к кровати Тэхён. — Я хотя бы раз в день должен с ним поиграть, или день прошёл зря.

— Я думаю, нам пора уже начать думать и о своём, — притягивает его к себе альфа. — Поэтому буквально через неделю объявят о нашей свадьбе. Гуук всё так же отказывается идти войной на империю Чжу, а теперь после рождения Гукюна его вообще какое-то время из дворца не вытащить, так что не будем терять время.

— Никогда не думал, что и со мной такое будет, — обнимает его Тэхён, не веря своему счастью.

— Ты заслуживаешь самого лучшего, что есть в этом мире, — нагибается за поцелуем альфа.

— Мне жаль, что вы с Гууком не можете договориться о походах, но буду верить, что он послушает тебя, и вы придёте к решению, — грустно говорит омега. — Потому что я очень не хочу, чтобы ваши отношения из-за этого испортились.

— Я его понимаю, он тоже прав, просто этот осадок внутри меня не даёт мне жить, — ерошит волосы Хосок. — Я никогда не забуду тебя в изодранной одежде, вырывающегося из-под тех уродов. Даже если Гуук так этого и не сделает, я сам пойду войной и отомщу.

— А ты можешь? — нахмурившись, смотрит на него омега.

— Могу, — твёрдо заявляет Хосок. — Каждый из нас обладает достаточной силой, чтобы делать что-то самостоятельно, просто у нас уже традиция делать всё вместе, и я не хотел без них. Но Намджун опять тонет в вине, а Гуук занят сыном.

— Но это ведь может разрушить вашу дружбу, — опять грустнеет Тэхён.

— Не разрушит, Гуук не может мне запрещать или приказывать, пока он не получил титул императора. Наш союз основан на добровольных началах, — укладывает его головой на свою грудь альфа. — Тебе не о чём беспокоиться, по отдельности каждый из нас — правитель огромных территорий.

— Он может получить титул императора? — в удивлении смотрит на него Тэхён.

— Давно мог бы, — хмыкает Хосок. — Но он никогда его не хотел, а сейчас, я думаю, захочет. Я бы сам тоже захотел. Для сына. Гукюн может стать сыном императора.

— Я хорошо отношусь к Гууку, он твой брат, и я очень люблю Юнги, но обида за тебя терзает меня, — печально говорит Тэхён. — Я не хочу, чтобы тебе что-то навредило, чтобы случилось так, что он пойдёт против тебя, расценив твой поступок, как предательство, если ты решишь один напасть на империю. Ничто не должно быть риском для твоей жизни, потому что я без тебя умру.

— Ты у меня трусишка, — ерошит его волосы альфа. — Вечно ты всего боишься, постоянно думаешь о завтрашнем дне, а ещё допускаешь в свою очаровательную голову дурные мысли. Гуук не будет расценивать это, как предательство, и всё будет хорошо, перестань переживать за мою жизнь, потому что мне с тобой ещё семью создавать и детей растить.

***

К Юнги и малышу Гуук сегодня возвращается под утро. Перед уходом за город альфа запретил слугам нести к Намджуну вино, а по прибытии нашёл друга внизу, поднявшим на ноги весь дворец, и узнал, что у двух слуг разбиты лица. Почти четыре часа Чонгук сидел у Намджуна, но все попытки образумить разъярённого альфу провалились. В итоге, Намджун снова пьёт вино, а Гуук вернулся к супругу. На вопрос сонного омеги «как Намджун?» альфа отвечает коротким «плохо». Юнги присаживается на постели, трёт руками глаза, и задумавшись, поворачивается к мужу:

— Мне нужно написать Чимину новое письмо.

— Сейчас почти полночь, любимый, — взбивает подушку альфа. — Напишешь утром.

— Нет, напишу сейчас, — слезает с кровати омега. — Чимин может спасти Намджуна, и я сделаю всё, что для этого необходимо.

— Как же он его спасёт? — хмурится Гуук. — Он спокойно вышел из этого дворца, оставил его умирать, и я понимаю, что у него были на это причины. Так с чего ты взял, что Чимин бросит только начавшую налаживаться беззаботную жизнь и вернётся к тому, кто его столько времени мучил?

— Чимину не нужно возвращаться, да и он не вернётся, — натягивает на себя халат Юнги и идёт к столу. — Чимин может дать Намджуну смысл встать на ноги, то, ради чего он вновь полюбит жизнь. Точнее ради кого.

— Я не сплю сутки, плохо соображаю, — притягивает к себе уставившегося на него тёмными глазками ребёнка Чонгук. — Делай что считаешь нужным, а потом иди к нам. Я по личику кое-кого вижу, что спать нам сегодня не разрешат, — тепло улыбается альфа сыну и касается губами крошечного носика.

========== Боль уйдёт на закате ==========

   Комментарий к Боль уйдёт на закате
   Наммины
Echos - Leave Your Lover
https://soundcloud.com/echosofficial/leaveyourlover
Вихоупы
Power-Isak Danielson
https://www.youtube.com/watch?v=zIXnT0s0f3s

Сокджин вернулся с войны за Иблис героем. Он воевал не за свои земли, не расширял империю, не везёт обратно трофеи, но вкус у этой победы совсем другой. Впервые в жизни он настолько сильно хочет домой, оставляет за собой клубы пыли и не позволяет воинам подолгу засиживаться в ходе привалов. Сокджин, расправив крылья, летит в империю, чтобы увидеть на пороге своего дворца того, кому безвозвратно отдал своё сердце, и вкусить протянутое омегой вино, положенное победителю. Сокджин никогда не искал смысла, не умел привязываться, железно своим правилам следовал, но случайно встретив в чужом дворце златовласого омегу, понял, насколько сильно заблуждался. Альфа спрыгнул с коня, ещё не дойдя до лестниц, быстрыми шагами преодолел ничтожное расстояние и, отпив вина, притянул Чимина к себе.

— Я ждал, — смущённо говорит омега, пряча лицо на его груди.

Сокджину большего и не надо. Два слова, чтобы услышать которые, он готов даже с того света вернуться, лишь бы прижать его к сердцу и задышать запахом, который до сих пор хранит платок, который он подносил к лицу после каждого боя в Иблис.

Чимин всё время, пока Сокджин отсутствовал, сильно переживал и очень плохо спал. Он подолгу гулял в саду, пытаясь развеяться от мрачных мыслей, всё смотрел на ворота в ожидании новостей от альфы и боялся, что они его не обрадуют. Чимин, кажется, впервые задышал только, когда прибывший ещё до Сокджина гонец доложил, что Гуук во дворце. Чимин боялся за жизнь друзей, за Сокджина и даже за Намджуна, которому, несмотря на всё ещё свежие раны, смерти не желает. Узнав о ранении Кима, Чимин с трудом взял себя в руки, и пусть внутри всё от одной мысли, что он может погибнуть, и переворачивалось, омега виду не подал. Сильнее всего Чимин переживал за Сокджина, который в одиночестве ринулся в бой с врагом, превосходящим его по силе. Сокджин сделал это, чтобы вернуть долг Империи Черепов, а в глазах Чимина он этим поступком взлетел до небес.

Этот красивый и харизматичный альфа не просто приютил у себя израненного омегу, окружил его заботой и теплом, он знает цену словам, привержен долгу и с каждым новым днём всё больше очаровывает Чимина. Он впервые за последний год позволил Чимину чувствовать себя защищенным и, в первую очередь, от него самого. Омега, пока Сокджин воевал, скучал по нему, по их долгим разговорам, по вечерам в спальне, где он часами мог лежать в одной кровати с ним и слушать рассказы его убаюкивающим голосом, которые разгоняют всех монстров и даже самого главного.

Увидев его живым и здоровым во дворе дворца, Чимин почувствовал, как терзающее его напряжение последних дней отпускает, и взамен его наполняет радость. В день прибытия Сокджина Чимин приказал закатить во дворце пир, благо альфа наделил его полномочиями равными супругу, и вся прислуга беспрекословно подчиняется омеге. Чимин теперь сам управляет огромным дворцом, называет его «мой дом» и не спрашивает никаких разрешений. Он благодарен Сокджину за всё добро, которое тот ему сделал, и чувствует, как в забитой золой былых надежд груди новый цветок корни пускает. В этот раз он без шипов.

Всю беременность за Чимином наблюдают лучшие лекари империи, любой его каприз сразу же исполняется, а Сокджин омегу не оставляет, надолго из дворца не отлучается. Альфа даже отказался от приглашения посетить Иблис и отпраздновать с Гууком рождение его сына, так как Чимин мог родить в любой момент. Арэм, в отличие от немного поспешившего на свет Гукюна, родился тёплым мартовским днём и ровно в свой срок. Сокджин, впервые взяв маленького альфу на руки, долго его отпускать не хотел, даже вымотанному, но счастливому папе не давал. Чимин, который молодцом держался все роды, прижав ребенка к груди, зарыдал, на вопрос Сокджина, сказал, что скучает по Юнги, очень хочет показать ему Арэма, поделиться счастьем и увидеть Гукюна. Сокджин обещал это устроить, а пока попросил заняться восстановлением здоровья. К Чимину сразу же приставили двоих помощников, и омега начал учиться быть папой. Чимин просил Сокджина позволить ему с Арэмом ночевать отдельно, ведь ребёнок по ночам не давал спать и альфе, но тот был непреклонен.

— Я не хочу упускать даже минуту его взросления, я буду рядом и буду помогать, — настоял Сокджин.

Арэм поселился в спальне правителя и каждое утро провожал отца смешным кряхтением. Счастливый Сокджин в честь рождения сына закатил пир, не уступающий пиру Империи Черепов. Он вместе с омегой и сыном на седьмой день после родов прошёлся по городу под возгласы толпы и объявил в тронном зале перед своими людьми Чимина своим супругом. Сокджин не хотел торопиться с браком, намекал только пару раз, когда Чимин прибыл во дворец, и сильно удивился, когда в ходе одного из вечерних разговоров омега сам завёл разговор об этом.

— Я знаю, что ты хочешь дать ему фамилию и хочешь, чтобы он рос в настоящей семье, я это ценю и принимаю, — грустно улыбнулся Чимин. — Но от свадьбы я отказываюсь. Рождение Арэма и пир в честь него заменяют мне все пиры мира. Я больше не хочу мечтать и думать о приземленных вещах, как когда-то о свадьбе, самом красивом наряде, ожерельях и огромном дворце. Я хочу быть рядом с тобой, с нашим сыном и очень хочу подарить Арэму хотя бы одного брата, с которым они будут прикрывать друг другу спины.

Сокджин тогда молча обнял омегу и долго просидел с ним так, не веря своему счастью.

***

Сегодня утром, вернувшись с малышом с прогулки, Чимин не может пройти в спальню, потому что весь пол заставлен вазами с тюльпанами. Омега, ахнув от красоты, оборачивается к двери и видит стоящего за ним Сокджина.

— Столько цветов! И мои любимые, — улыбается ему Чимин и, передав ребёнка помощнику, подходит к альфе.

— Я хочу, чтобы ты чаще улыбался, и если тюльпаны вызывают твою улыбку, то я готов дарить их тебе каждый день, — убирает прядь с его лба Сокджин.

— Ты невероятный человек, Ким Сокджин, — поднявшись на цыпочки, обвивает руками его шею Чимин. — Но давай мы лучше посадим тюльпаны у нас в саду, и ты не будешь каждый день убивать сотню цветов.

Сокджин кивает, а Чимин, оставив лёгкий поцелуй на его губах, возвращается к Арэму.

***

Арэм растёт по часам, прошло чуть меньше месяца, а он уже реагирует на голоса, хлопает в ладоши и ловит взгляд родителей. Сокджин проводит дни в городе, несколько раз уезжал в отдалённые города, но, прибыв во дворец, первым делом ищет Чимина и ребёнка. Он всё так же помогает возиться с Арэмом, не будит Чимина без необходимости, и окутывает его заботой и защитой, заставляя забыть совсем недавнее тяжелое прошлое. Чимин грустно улыбается, вспоминая, что буквально сбежал от фамилии Ким и альфы, который высосал его душу, чтобы всё равно взять себе эту фамилию, но только от альфы, который его душу лелеет. Чимин о Намджуне не думает, нет необходимости — он его видит. Каждый день и каждый час он смотрит в его глаза, но больше не боится. Чимин научился его любить, так сильно, так глубоко, как никогда никого не полюбит. Он утонул в нём с первого взгляда, с первого прикосновения, и даже не думает выныривать. Чимин отдал ему своё ободранное сердце и уверен, что он его беречь и защищать будет.

Омега, пока Арэм спит, собирает в тазик грязные вещи малыша, чтобы отдать прислуге, и вновь останавливает взгляд на прикроватной тумбе. Как бы он ни пытался забыть про предпоследнее письмо Юнги — не получается. Он опускается на постель и, открыв дверцу тумбы, достаёт письмо. Чимин пропускает весь текст про Юнги и его вопросы и в сотый раз замирает на паре строк, которые не дают ему нормально жить.

«Он бы меня убил, если бы узнал, что я пишу тебе такое, что выставляю его в таком свете, но моё сердце кровью обливается от того, в кого он превращается. Я никогда не был на его стороне, ты прекрасно это знаешь, но ведь лежачих не бьют? Ведь и в твоём сердце есть место состраданию, я в этом уверен. Чимин, мой дорогой друг, прошу тебя, не лишай моего мужа брата, моего сына дяди, а меня защиты. Хотя бы навести его один раз, дай ему возможность излить тебе свою душу, сказать всё, что не успел, а потом можешь собственноручно захлопнуть крышку его гроба. Ты далеко, ты этого не видишь, а я живу с ним под одной крышей, и я не могу смотреть на то, как чувство вины медленно убивает когда-то самого сильного альфу в этой части света».

Письмо друга Чимина не удивило. Он Сокджину об этом не говорил, но с тех пор, как они покинули Иблис, Чимин, несмотря на расстояние, остро чувствует боль Намджуна. Таково, видимо, проклятие истинных. Он пропускает его отчаяние через себя, как бы он ни пытался справляться с подавленностью и с постоянным тревожным состоянием - не получается. Намджун, даже выйдя из его жизни, мучает омегу, с огромного расстояния кормит фантомной болью, заставляет угасать вместе с ним. Чимин должен быть счастлив, у него для этого всё есть, но поднимающие в его душе каждое утро головы чёрные цветы вокруг сердца обвиваются, всю радость омрачают и солёным привкусом на языке оседают.

Чимин кладёт письмо на место, утирает скатившуюся одинокую слезу и ложится рядом с уже проснувшимся и изучающим любопытным взглядом потолок Арэмом. Обычно маленький альфа просыпается с воплем, оглашающем об отвратительном настроении принца, немедленно требует поесть и не успокаивается, пока не набьёт пузо, но сейчас он необычайно спокоен и даже настроение хорошее.

— Ты знаешь, что ты моё сердце? — облизывает соленые губы омега, любуясь сыном.

Арэм складывает губы трубочкой и продолжает изучать узоры на потолке.

— Он его истоптал, я думал, так и проживу с пустотой в груди, но пришёл ты, и у меня теперь новое, намного лучше прошлого сердце, и оно полностью и целиком принадлежит тебе, — Чимин притягивает ребёнка к себе и в обнимку с ним дремлет.

Чимин не верит в совпадения, но вечером за ужином Сокджин говорит о Намджуне.

— Мои говорят, он совсем плох, — ставит в сторону пустой кубок альфа. — Я и не должен тебе это говорить, но с другой стороны я знаю, что, несмотря ни на что, просто так его из твоей жизни не убрать, — потирает подбородок мужчина, и Чимин видит, как ему тяжело даётся этот разговор. — Он опять спился, почти не ест. Гуук запретил нести ему вино, и тот чуть спальню не спалил. А ведь я его понимаю, — треснуто улыбается. — Сказали бы мне такое раньше, и я бы рассмеялся, но уйди ты из моей жизни, во что превращусь я, даже не представляю. Ты не просто омега, Пак Чимин, ты тот, кто раз войдя в чью-либо жизнь, пускает в ней корни, а уходя, забирает эту жизнь с собой. Жалею ли я его? Нет. Он бы мне за это голову отсёк. Но я его понимаю.

— Можно мне его увидеть? — перестаёт рассматривать бесцветным взглядом медный кувшин Чимин.

— Ты правда этого хочешь? — после долгой паузы спрашивает Сокджин.

— Скорее это необходимость, но я пойму, если ты откажешь, — тихо отвечает омега. — Я хочу с ним поговорить, потому что мне плохо. Мы с ним истинные, и я чувствую его боль, - облизывает сухие губы парень. - Я не говорил тебе этого, потому что не хотел лишний раз заставлять тебя переживать, но это уже невыносимо. У меня есть ты, чудесный сын, и всё, что может пожелать человек, но я не могу радоваться, не могу в полной мере вкусить подарки судьбы, потому что его боль поделена на два и одна часть сидит во мне. Я поговорю с ним, и тогда, возможно, она меня терзать перестанет.

— Я знаю, что вы всё равно рано или поздно увидитесь. Вы должны, — хмурится Сокджин. — А Арэм? Даже если я соглашусь, то малыш слишком мал, чтобы проделать такой путь.

— У него прекрасные няни, пусть мне и будет тяжело его оставить, но в путь ему рано, он побудет во дворце, — сам не верит, что говорит это, Чимин.

— Я подумаю, — говорит Сокджин.

Дальше ужин проходит в полной тишине. Больше Чимин первым эту тему не открывает.

***

— Сперва укушу носик, потом губки, потом ушки, — сюсюкается с ребёнком и пеленает его Чимин. — Щёчки оставлю на десерт, потому что они самые сладкие, — малыш заливается смехом, а Чимин видит вошедшего в спальню Сокджина.

— Ты сегодня рано, — подставляет губы под поцелуй омега и, взяв ребёнка на руки, передаёт отцу, который поочередно целует обе щёчки.

— Дел было мало, я решил с вами побыть, — поднимает визжащего от восторга ребёнка над головой Сокджин. — Я приказал в саду ковры расстелить, погода теплая, поужинаем, побудем на воздухе.

— Отличная идея, — идёт к столику Чимин выпить воды.

— Я получил пригласительное на свадьбу Хосока, — вдруг говорит альфа. — И думаю, что ты можешь поехать со мной.

— Серьёзно? — не веря, смотрит на него Чимин, с одной стороны радуясь, что увидит Юнги, с другой пугаясь предстоящего разговора с Намджуном.

— Абсолютно серьёзно, — твёрдо говорит альфа. — Поэтому начинай готовиться в путь, мы долго не пробудем, нам к сыну возвращаться. Выдвигаемся через два дня.

***

Чимина прямо у ворот встречает сам Юнги. Друзья, обнявшись, несколько минут преграждают путь оставшимся гостям. Чимин старается по сторонам особо не смотреть, не поднимать из глубин души с трудом утрамбованные за эти месяцы воспоминания, но всё равно видит, как сильно изменился Идэн. Двор абсолютно новый, даже покрытие другого цвета, фасад дворца теперь бежевый, вместо белого, но чувства вызывает все те же самые. Чимин думал, что он готов вернуться, но на ногах еле держится, как он выдержит самое главное предстоящее ему испытание — он даже не представляет. Сокджин остался у ворот, увидев Гуука с Хосоком, а Чимин, отправив прислугу в отведённые для них покои, идёт за Юнги к Тэхёну. Он передаёт жениху подарки, вместе с Юнги слушает идеи Тэхёна о нарядах на вечер, а потом бежит к Гукюну, сгорая от нетерпения его увидеть.

— Какой же он красивый, а глазки какие глубокие, чудо-малыш, — возится с лежащим на родительской кровати ребёнком Чимин и шутливо ноет, когда тот хватает его за челку.

— Весь в отца, — фыркает Юнги, — вцепится — не отпустит. Как твой сын?

— Хорошо, тоже смешной, — грустно говорит уже скучающий по ребёнку Чимин. — По ночам он мне пытки устраивает, но разок на меня глянет, и я готов ему душу отдать.

— Это да, я в своём души не чаю, а этот предатель отца больше любит, — недовольно бурчит Юнги.

— У нас на равных, вроде, — тискает Гукюна Чимин и встаёт на ноги. — Пока церемония не началась, я должен поговорить с тем, из-за кого и приехал, — тихо говорит омега.

— Он в своей спальне, — сразу понимает друга Юнги, — ты знаешь дорогу. Я прикажу, чтобы тебя впустили, а то стража боится.

***

Чимин стоит у дверей в покои альфы долгие пятнадцать минут. Он игнорирует шушукающихся слуг, проходящих мимо, удивлённо поглядывающую на него стражу и, продолжая комкать пальцами подол туники, смотрит в покрытое резьбой красное дерево. Чимин уже раз десять приказал себе сделать этот шаг, перейти за порог, сказать то, зачем пришёл, но не получается. Будто бы из омеги все кости вынули, оставили без каркаса, и ещё секунда, он у порога рухнет, тут и останется. Столько долгих ночей, столько дней, в которых этим мыслям он посвящал чуть ли не каждый час, столько подготовки, и бесполезно. Сейчас он стоит в шаге от того, чтобы сбросить с себя этот груз или навлечь ещё большую беду, но сил двинуться не находит.

— Не бойся его.

Чимин вздрагивает от неожиданности и видит остановившегося рядом Хосока.

— Ты ушёл, и Монстр сломался. Он тебя даже пальцем не тронет, захочет, не сможет. Впрочем, зайдёшь и сам убедишься в том, во что превратился Ким Монстр Намджун.

Чимин не успевает и рта открыть, как альфа, развернувшись, удаляется. Омега тянется к ручке двери и, толкнув её, наконец-то входит в тёмную спальню, в которую даже луч света не проникает.

Намджун лежит на спине на постели и, скрестив руки на груди, смотрит в потолок. Снизу доносится шум и гам, дворец готовится к свадьбе одного из правителей, а альфа продолжает бесцветным взглядом изучать потолок и пытается вновь уснуть, потому что пару секунд назад он отчётливо почувствовал его запах — значит, спал. Дверь со скрипом открывается, Намджун даже позу не меняет, видимо, опять прислуга пустые кувшины забирать пришла. Половицы под ногами незваного гостя скрипят, он останавливается у кровати, Намджун голову вправо поворачивает, чувствует, как в лёгкие расплавленный свинец заливают.

— Значит, всё-таки сплю, — усмехается альфа. — Ты всегда во снах приходишь, но сразу убегаешь, — с трудом присаживается на постель, взгляда с него не сводит, не моргает, лишь бы он в воздухе не испарился, не оставил его вновь в кромешной тьме. — Не уходи, — одними губами шепчет, жмурится, распахивает веки, повторяет. — Побудь со мной подольше, — стены, дверь, все цвета смываются, оставляют только омегу, на котором весь его мир концентрируется. Пропахшая отчаянием комната теперь королевой приправ пахнет, этот запах, казалось бы, уснувшие вечным сном чувства пробуждает.

Чимин его с трудом узнаёт. От того воина, которого он оставил в Идэне, ничего не осталось. Намджун сильно исхудал, оброс, в глазах бездонная печаль, бледные губы еле шевелятся, отливающие золотом волосы потускнели. Чимин чувствует, как сжимается сердце, и, с трудом поборов спазмы в горле, просит себя выдержать и довести начатое до конца, ведь второго шанса может и не предоставиться. Чимин знает, что Сокджин нервно по двору ходит, его ждёт, но не знает, что альфа уговаривает себя выдержать, к нему не сорваться, испытание на доверие пройти.

— Намджун, это не сон, — произносит Чимин.

— Сон, конечно, — прислоняется к изголовью кровати альфа. — Ты только во снах ко мне и приходишь.

— Я приехал на свадьбу Тэхёна, — тихо говорит омега.

Намджун молчит, хмурится, долго изучающе смотрит, а потом отмахивается, не верит. Чимин опускается на кровать рядом и смотрит на свои руки, покоящиеся на коленях.

— Во что ты себя превратил? — еле слышно произносит омега.

— Ты правда здесь? — растеряно скользит взглядом по покрывалу альфа.

Чимин кивает.

— Но твой… ты… — вскользь смотрит на живот парня Намджун.

— Он давно родился, ему уже скоро два месяца, — мягко улыбается Чимин, который, стоит упомянуть об Арэме, сразу же радуется.

— Омега? — сам не знает почему, спрашивает Намджун, почему во все свои нарывы соль собственными руками втирает.

— Альфа.

— На тебя похож, наверное, — Намджун всё ещё думает, что спит, говорит, не умолкает, лишь бы хотя бы во сне Чимин с ним подольше побыл, голос послушать дал.

— На отца похож, — разглаживает тунику на бедре Чимин и, подняв глаза, видит, как мрачнеет альфа, как на пару секунд умолкает, как долго нужные слова ищет.

— Намджун, — Чимин двигается ближе, несмело руку протягивает и на его вытянутую ногу кладёт.

— Так ты и правда приехал, — смотрит на покоящуюся на колене ладонь, под которой плоть сходит, альфа. — Как Сокджин тебя пустил ко мне? Я бы не отпустил, — не понимает Намджун.

— Я пришёл поговорить не о нём, — спокойно отвечает Чимин. — Я пришел поговорить о тебе. Ты видел себя со стороны? Видел, в кого превратился?

— Мне это не важно, тебе тем более не должно быть, — соскальзывает с кровати альфа и ищет чистую чашу на столике.

— Лучше воды выпей, — говорит и сразу прикусывает язык Чимин.

— Сам её и пей, если она тебе помогает, — огрызается Намджун, который от его запаха задыхается. — Не нужно мне сочувствовать, ты и не должен, — говорит уже спокойно и поворачивается к нему лицом. — Я знаю, что я чудовище, но я тоже умею чувствовать. С того дня, как ты ушёл, всё, что я чувствую, — это боль. Я ей насквозь пропитан, неважно, сплю я или бодрствую, вот тут болит, — бьёт себя по груди. — Я не совсем понимаю, зачем ты пришёл, но думаю, чтобы насладиться моим падением, — ставит чашу на место и идёт к нему Намджун. — Раз уж ты здесь, я скажу тебе то, что говорю сутками в своей голове, сидя в этой комнате. Я ужасно с тобой поступил, мне нет прощения, я всё это осознаю и принимаю. Но я любил тебя, Чимин, продолжаю любить. Я буду любить тебя до последнего вздоха. Если прикажешь мне умереть — я умру за тебя, прямо сейчас могу, — тяжелым грузом опускается на пол у его ног, дрожащими руками к его коленям тянется. — Только не дразни меня, не приходи, не давай тебя услышать, прикоснуться, чтобы потом уйти, оставляя меня погребённым под удвоенной болью, — Намджун чувствует, как трясёт омегу под его ладонями, но продолжает: — Мой золотой мальчик, мне очень больно, но просить тебя о прощении я не могу, я заслужил твою ненависть. Только прошу, не мсти мне больше, потому что больше некуда, я за всё заплатил. Самое главное наказание я уже получил — ты забрал у меня себя, моего сына, забрал всё. От меня ничего не осталось. Посиди тут ещё немного, побудь со мной, а я буду запоминать тебя, чтобы, цепляясь за воспоминания, продержаться ещё один день.

— А потом напьёшься? — несмело тянется рукой к нему и проводит ладонью по спутавшимся волосам Чимин.

— Да, потому что так я вижу тебя каждый день, а без вина тебя нет, — альфа кладёт голову на его колени.

— Ты себя губишь.

— Это всё уже не важно, — всё глубже вдыхает запах шафрана Намджун, за все оставшиеся ему дни надышаться хочет. — Главное, что ты пришёл, и я увидел тебя до того момента, пока мой рассудок окончательно не помутнел.

— Я не люблю тебя, но ты мой альфа, тот, кого мне выбрала природа, — тихо говорит Чимин, не успевает поймать скатившуюся вниз по щеке слезинку, которая разбивается в светлых волосах Намджуна. — Я не люблю тебя, но смерти я тебе не желаю, а такое существование смерти равно. Я не прощу тебя, но и проклинать не буду. У нас с тобой всё очень сложно и неправильно с самого начала, но я всё равно не верю в то, что Ким Намджун не встанет на ноги, не победит в этом бою.

— Мне это не нужно, — разбито улыбается Намджун, и Чимин смотрит на так теперь ему хорошо знакомую ямочку на щеке альфы.

— Знаешь, — продолжает перебирать его волосы омега, — моего сына зовут Арэм.

— Пожалуйста, не рассказывай про него, не ковыряйся в моих ранах, — с болью в голосе просит Намджун.

— У него крохотные ручки, но сильная хватка, — не слушается его Чимин, пропускает меж пальцев очередную прядь. — Он изучает мир вокруг, ему всё интересно, ты бы видел, как он любит рассматривать новые лица. У него глаза цвета ночного неба, — Намджун успокаивается и внимательно слушает, голос омеги убаюкивает и в то же время помогает ему представить крошечного человечка, которому сердце Чимина принадлежит с первой секунды их встречи. — У него порой слишком серьёзный взгляд, даже взрослый, в такие моменты он меня пугает.

— Я уверен, что он очень красивый, — тепло улыбается Намджун, — он ведь твой сын, по-другому и быть не может.

— А ещё у него ямочки на щеках, на обеих, прям как у тебя, — Чимин чувствует, как каменеет под его руками альфа, молчит кажущуюся Намджуну вечностью минуту. — Ты ищешь смерть, не хочешь вставать на ноги, значит, ты не хочешь научить своего сына держать меч?

Намджун отталкивается назад, сидит на полу и, не понимая, смотрит на омегу. Чимин видит, как в его глазах вспыхивает надежда, сразу меркнет, вновь загорается. В Намджуне идёт война, его от радости к непринятию швыряет, он грань реальности и сна нащупать пытается, пусть и не видно, но горькие слёзы глотает, о том, чтобы в этот раз всё было не сном, молит.

— Не играй со мной, не шути так жестоко, — молит. — Чимин, умоляю, не поступай так со мной.

— Я не избавился от ребёнка, — тоже сползает на пол омега и, сев напротив альфы, притягивает колени к груди. — Я дошёл до того человека, просидел у него два часа, но понял, что если уберу его, то этим я убью себя. Это было эгоистично с моей стороны, — трёт наполнившиеся слезами глаза, — но я оставил ребёнка, чтобы не наложить на себя руки, чтобы в самые сложные моменты приводить себе его как причину жить. Я не прервал его жизнь, думая только о себе, а вовсе не о нём. Я тогда не думал, что буду любить его, что он и правда станет тем единственным альфой, которому моё сердце будет принадлежать полностью и безоговорочно. Он спас меня от самоубийства, и, возможно, он спасёт и тебя, — прикрывает веки омега. — Ты сделал мне очень больно, а я хотел, чтобы и ты почувствовал эту боль, чтобы понял, через что я прошёл, но оказалось, что я сильнее тебя, а ты сломался.

— У меня есть сын, — шевелит одними губами альфа. — Арэм мой сын?

Чимин кивает.

Намджун растерянно по сторонам смотрит, ни за что взглядом зацепится не может. Он прикрывает ладонями лицо, и прислушивается к абсолютной тишине, впервые за последние месяцы воцарившейся в его голове. Все голоса, мысли, терзания, вопросы себе, немые вопросы омеге — всё мигом испаряется. Намджун чувствует себя белым листом, на котором теперь заново буквы выводить, новую, только в этот раз счастливую историю писать. Каждая клетка истощённого организма ликует вместе с альфой. Когда, вроде бы, надежды нет, ждать нечего, жизнь открывает ту дверцу, о существовании которой и не подозреваешь, даже павшему ниже некуда руку протягивает, свою доброту доказывает. Намджун двигается ближе к парню, хватает его за руки и, поднеся к губам, целует.

— А Сокджин? — внимательно смотрит он на Чимина. — Я не понимаю…

— Он знал всё изначально, — опускает глаза омега. — Его любовь даже новость о ребёнке не остановила. Он всё равно пришёл за мной и поклялся растить его как своего. Он знает, что я тебе скажу, наверное, сейчас нервничает внизу. Я сказал, потому что ты нуждаешься в этой новости, а ещё я надеюсь на твоё благоразумие, и что ты не заставишь меня пожалеть об этом.

— Но как это всё будет? — не понимает Намджун. — Я хочу видеть своего сына, а ты с Сокджином…

— У Арэма будет два отца, — перебивает его Чимин. — Встань на ноги, приведи себя в порядок и воспитывай своего сына наравне с нами. Жить он будет со мной и с Сокджином. Я расскажу ему о том, что его отец ты, когда он достигнет сознательного возраста. Ты просил прощения, а я дам тебе второй шанс, стань отцом своему ребенку и не мешай моему счастью, считай, что я тебя прощаю, — с мольбой смотрит на него. — Сокджин все эти месяцы был рядом, поддерживал меня, и благодаря ему этот ребенок родился, ты должен это ценить. Ты должен быть благодарен в первую очередь ему, ведь без него не было бы и Арэма.

— Я могу увидеть сына? — с надеждой после длительной паузы спрашивает альфа.

— Мы его не привезли, он совсем маленький, — улыбается Чимин и поднимается на ноги. — Но ты можешь его навещать. Мне надо подготовиться к свадьбе, а тебе стоило бы поговорить с Сокджином, только сперва тебе не помешала бы купальня и вызвать цирюльника.

Чимин выходит из спальни и сразу направляется в отведённые для него покои. Омега, закрыв за собой дверь, проходит к окну и, прислонившись лбом к стеклу, смотрит вниз, но ничего не видит — двор и вся суета кажутся ему одним расплывчатым пятном. Чимин это сделал. Он сказал Намджуну то, что изначально планировал унести с собой в могилу. Он дал шанс на новую жизнь тому, кто отобрал её у него. Когда после письма Юнги Чимин впервые заговорил о мыслях рассказать Намджуну правду, он ожидал от Сокджина всё что угодно, но только не согласия. Сокджин в сотый раз поразил омегу тем, что, обдумав его слова, заявил, что согласен. Альфа предупредил, что Намджун может сорваться с цепи и пойти на них войной, чтобы забрать сына, но всё равно решил попробовать ради Арэма, который, по его мнению, заслуживает знать правду. Вот только свою правду Сокджин утаил. Сокджин принимает Арэма сыном, готов закрыть глаза на его встречи с отцом и постоянное присутствие Намджуна в их жизни, но он не может сделать его наследником, отдать ему империю, которая должна принадлежать тому, в ком будет течь его кровь.

Чимин чувствует, как дребезжит от страха перед неизвестностью сердце, ведь он не может предугадать следующий шаг Намджуна, и одними губами молит высшие силы указать ему правильный путь.

***

Гости вовсю гуляют во дворе, музыканты сменяют друг друга и по новой настраивают инструменты, весеннее небо понемногу прощается с солнцем, уступающим своё место луне. Первым вышедшего на террасу Намджуна видит Гуук. Он удивлённо смотрит на одетого в свои парадные доспехи свежо выглядящего альфу, который сбрил бороду, но отказался стричь волосы и собрал их в хвост на затылке.

— Ты решил Чжу копировать? — с трудом сдерживает улыбку обрадовавшийся вставшему на ноги другу Гуук.

— Сокджина не видел? Мне нужно срочно с ним поговорить, — не настроен шутить Намджун.

— Он у конюшни. Не говори мне, что ты пришёл в себя только, чтобы его на тот свет отправить, — хмурится Гуук, а Намджун, не ответив, идёт к лестнице. Гуук следует за ним.

— Не нужно за мной следить, — злится Ким.

— Я не слежу, я просто не дам тебе сделать глупость, — не останавливается Гуук.

— Ты меня за идиота считаешь? — резко оборачивается к нему Ким, заставляя остановиться. — По-твоему, я нанесу вред тому, кому мы обязаны жизнью, плюну на данное слово? Я просто хочу с ним поговорить. Наедине.

— Хорошо, — отвечает Гуук и нехотя возвращается во дворец.

Сокджин находится с двумя своими воинами рядом с конюшней. Увидев идущего к ним Намджуна, альфа отсылает своих людей и пожимает протянутую ему руку.

— Рад видеть тебя на ногах после раны, — начинает Сокджин.

— Пойдём в сторону сада, нам надо поговорить, — просит его следовать за собой Намджун и проходит за калитку. — Зачем ты это сделал? — останавливается в тени столетнего дуба альфа и внимательно смотрит на мужчину.

— Что именно? — спрашивает Ким.

— Зачем ты забрал беременного омегу, не настоял, чтобы он избавился от ребёнка, зачем привёл его сюда и позволил рассказать мне правду о сыне? — нахмурившись, спрашивает его Намджун.

— Затем, что люблю его, — не задумывается Сокджин.

— Это и есть всё твоё объяснение?

— А больше объяснений и не нужно, — пожимает плечами альфа. — Я люблю Чимина. Он сказал мне про ребёнка сразу же, а я пообещал принять его и с ним. Более того, я прекрасно понимаю, что Арэм твой сын, но он и мой сын тоже. Я люблю этого малыша не меньше, чем ты будешь его любить.

— И ты не подумал, что я объявлю тебе войну, что сделаю всё возможное, чтобы забрать у вас моего сына? — становится вплотную к нему альфа, Сокджин чувствует полосующее кожу лезвие в чужом потемневшем взгляде.

— Я думал об этом все эти месяцы, — не отступает альфа. — И знаешь, после битвы за Иблис и после того, как я увидел тебя, еле стоящего на ногах, но вышедшего на защиту города и получившего тяжелое ранение, я понял, что ты этого не сделаешь. Ты человек чести, Ким Намджун, я тоже. И потом, не думаю, что ты отныне сделаешь хоть что-то, что может опустить тебя в глазах Чимина.

— Ты знаешь мои слабые места, — усмехается Ким.

— Ты их и не скрывал, но не будем о грустном, — выдыхает Сокджин. — Мои двери всегда для тебя открыты, более того, Чимин расскажет сыну, когда тот войдет в сознательный возраст, кто его настоящий отец. Ты можешь навещать Арэма, забирать к себе. Единственное, Арэм не станет наследником империи Чин, я надеюсь, что… — запинается.

— Говори, как есть, — цедит сквозь зубы теряющий терпение Намджун.

— Что Чимин подарит мне ещё сына, — убирает взгляд Сокджин. — А у Арэма будет своя империя.

— Верно, моя империя принадлежит ему, и он её унаследует, — без тени сомнений заявляет Намджун, стараясь игнорировать слова альфы про их совместное будущее с Чимином.

— Думаю, мы сможем так жить, — говорит Сокджин. — Главное — это папа малыша, поэтому ему будет лучше жить в Чин, а дальше пусть сам решит. Если всё ещё хочешь воевать за сына, то повоюем, но подумай об омеге, раз в жизни сделай что-то ради него, а не ради себя.

— Я хочу увидеть его, — твёрдо заявляет альфа.

— Ты можешь вернуться с нами.

— Я приеду после вас, и Сокджин, — мнётся Намджун, — спасибо. Ты подарил мне будущее.

— Жизнь странная штука, — усмехается Сокджин. — Я ненавидел папу, считал чужих омег позором для себя, а теперь я альфа такого омеги, отец чужого ребёнка, и моя империя об этом узнает. Ты сразу к оружию тянулся, всё решал силой и мечом, а сейчас говоришь спасибо. Так что в будущем нам не стоит зарекаться.

— Жизнь преподала мне ценный урок, больше я терять не намерен, и пусть я потерял Чимина, Арэма я не потеряю, — твёрдо говорит Намджун.

***

— Честное слово, я не понимаю, чего ты хочешь! — вздыхает Гуук, уставший от визга малыша, и перетаскивает на кровать очередную шкатулку Юнги. — Это? Не это? Ну говори яснее тогда.

— Ему третий месяц, он не умеет разговаривать, — примеряет уже восьмой наряд перед зеркалом Юнги. — Так какой мне надеть: зелёный или винный?

— Второй, — не задумывается альфа. — А Гукюну наряд выбрали?

— Ага, очередные пелёнки, — хихикает омега.

— Мой сын должен выглядеть красивее всех, — хмурится Гуук.

— Ну заказал бы младенцу доспехи! — отбрасывает в сторону непонятно чем ему не угодившую накидку Юнги.

— Ты очень раздражён, любовь моя.

— Может, потому что я устал? — вскипает омега.

— Может, стоит тогда отдавать ребенка его нянькам, а не возиться с ним весь день самому? — щурит глаза альфа.

— Но я же без него скучаю! — ноет Юнги. — И не говори, чтобы я тогда не жаловался, а лучше подойди, помоги мне с украшениями.

Гуук поднимается на ноги, оставляет ребёнка играть с браслетами папы. Закончив с колье, он поворачивает Юнги лицом к себе и, обхватив ладонями лицо, глубоко целует.

— Он смотрит, — смеется в поцелуй Юнги, и Гуук, обернувшись, видит уставившегося на них сына.

— Его отец безумно влюблен в его папу, пусть знает, — пожимает плечами альфа и вновь целует.

Гукюн неодобрительно кряхтит, звенит браслетами и всячески требует к себе внимания, заставив родителей оторваться друг от друга и заняться им.

***

Двор Идэна украшен белыми розами. Они стоят целыми охапками в огромных, напольных вазах по краям бассейна, вплетены в столбы и арки фасада дворца, лепестками усыпан длинный ковёр на ступеньках. Хосок запомнил любимые цветы своего омеги. Тэхён стоит на балконе после купальни и с восторгом смотрит на украшенный двор, не веря, что всё это сделано для него.

На улице пахнет жареным мясом, повара, несмотря на раннюю жару, вовсю трудятся на заднем дворе, помешивая в котлах угощения, которыми будут потчевать гостей. Хосок расхаживает по двору, встречает прибывших гостей, принимает поздравления и ждёт начала церемонии. Сокджин сидит в тени дерева, слушает рассказы отдыхающих старцев и всё поглядывает на двери дворца, ожидая Чимина, который вместе с друзьями собирается наверху. Ночь медленно вступает в свои права, слуги начинают зажигать фонари, гостей за длинными, установленными параллельно от бассейна и до самых ворот столами всё больше. Юнги передаёт Гукюна Биби и, ещё раз проверив свой внешний вид, идёт вниз. Гуук, Намджун, Сокджин и Хосок уже занимают свои места за главным столом. Чимин поправляет ворот синей шелковой блузки, которая по цвету идеально сочетается с подаренным на рождение Арэма Сокджином сапфиром, поблёскивающим меж его ключиц, и тоже идет вниз. Омеги по идее Юнги садятся отдельно, чтобы после долгой разлуки насладиться общением друг с другом. Чимину так даже лучше, не придётся сидеть рядом с Сокджином и находиться в такой близости от Намджуна. Он бросает на альфу короткий взгляд, пока идёт к столу, но этого хватает, чтобы понять, что Монстр вернулся. Намджун выглядит куда лучше, чем утром, и пусть Чимин за вечер больше ни разу в его сторону не смотрит, но на себе чувствует взгляд двух пар глаз. Намджун весь вечер глаз с него не сводит, все правила приличия игнорирует. Чимин похож на принца из сказок, под которые укладывают детей старые омеги. Ни украшений, ни дорогих шелков, чтобы блистать Чимину, не нужно, он приподнимает уголки губ — и весь мир теряет краски, тускнеет перед яркостью его улыбки. Он взмахивает ресницами — в Намджуне сердце дрожит, с нахлынувшими эмоциями не справляется. Его профиль высечен искусными мастерами, он сам словно из лунного света соткан, от его красоты дух захватывает, но задыхается Намджун сейчас от горечи сожалений, что нашёл и не удержал, привёл к себе и потерял, тем, кому бы этот омега улыбался, так и не стал. И если на ключицах Чимина уродливое «К Н» пока всё ещё видно, но со временем потускнеет, то у Намджуна на сердце «Пак Чимин» вырезано, и оно времени не подвластно.

Музыканты начинают играть следующую песню, по новой разливается вино, и наконец объявляют о первом выходе жениха. Тэхён выходит в белом. Тонкие, держащиеся на резинке атласные шаровары струятся по ногам, ворот сшитой из шелка с прозрачными рукавами блузки, расшит жемчугами, длинные серьги доходят до плеч. Гости, затаив дыхание, следят за безумно красивым парнем, расшитые камнями башмачки которого словно не касаются пола. Юнги и Чимин с восторгом смотрят на друга, но их восторг и рядом не стоит с бурей чувств, которые испытывает Хосок, пока омега идёт к нему. Хосок видел многое на своем веку, но такую неземную красоту встретил впервые в павшем дворце Йибира. Встретил и пропал. Отдал ему своё сердце и душу, ещё тогда в вечной любви поклялся, а сейчас, как доказательство, их узами священного брака скрепляет. Тэхён останавливается напротив, взмахивает ресницами, сердце альфы пропускает удар.

Гууку приходится пнуть друга под столом, чтобы он встал и перестал, как оголодалый зверь, пускать слюни на добычу. Хосок выходит из-за стола, подходит к омеге и, положив руки на его плечо, нежно касается губами лба.

— Ты — мой свет, на который я всегда буду идти.

— Я буду вечность сиять для вас, мой господин, — смущенно опускает взгляд Тэхён и, провожаемый восторженными взглядами, скрывается во дворце.

Гости возвращаются к трапезе, во дворе стоит гул из голосов, стук посуды, галдёж и смех. Свадьбу сегодня празднуют только в Идэне. Хосок решил провести две церемонии: в Идэне вместе с друзьями и в своих землях, во дворце, хозяином которого будет Тэхён. Иблис свадьбу правителя не празднует. Гуук уважает желание друга, хотя и не сразу принял такое решение, ведь Иблис бы праздновал свадьбу Хосока с не меньшим размахом, чем его собственную.

Во второй раз Тэхён выходит в любимом цвете своего альфы — небесно-голубом. В этот раз в уши омеги вдеты изумруды, запястья обвивают усыпанные камнями толстые браслеты. Все украшения Тэхён получил вчера от своего альфы и сегодня выходит только в новом. Хосок ждёт его уже на ногах, шепчет «ты невероятно красив» и, бросив ему под ноги горсть драгоценных камней, говорит:

— Нет на целом свете драгоценностей, достойных твоей красоты, я прошу за это прощение.

— У меня есть ваше сердце, мой господин, мне большего не надо, — учтиво кланяется ему Тэхён и удаляется под бурные рукоплескания гостей.

В третий и последний раз Тэхён выходит в бледно-розовом наряде, поражает гостей нежностью своего образа. На голове омеги венок из чистого золота, покрытый топазами и изумрудами, а на шее подвеска с нежно-розовым сапфиром, который считается редкостью и который Хосок достал с огромным трудом. Хосок берёт Тэхёна за руку, сажает рядом и, коснувшись губами костяшек, объявляет навеки своим супругом.

Свадьба длится до самого рассвета. Юнги постоянно бегает проверять Гукюна и этим сильно злит Биби. Он выносит малыша один раз во двор, показывает ему первую в его жизни свадьбу. Гукюн купается во внимании, прячет лицо на груди Хосока и даже пару минут спокойно лежит в его руках, поглядывая на горящие на столбах фонари. Гуук, как ревнивый отец, долго поиграть с ребёнком Хосоку не даёт, забирает сына и, нехотя, передаёт разревевшегося малыша папе.

Чимин, который сильно устал и которого впереди ждёт длинная дорога домой, в какой-то момент засыпает прямо за столом. Сокджин просит омегу подняться в покои и хотя бы часик отдохнуть, но он, проснувшись, не хочет терять ни минуты на сон и, умывшись, возвращается за стол. С Намджуном Чимин сталкивается случайно на пути в покои Юнги, куда друг ушёл в очередной раз проверять сына. Омега, растерявшись, пятится назад, а Намджун просит его не бояться.

— Говорят, если любишь, то вреда не наносишь, а я тебя люблю, поэтому прошу, перестань бояться, — не сокращает расстояние альфа, который не хочет пугать омегу. — Я не могу запретить себе смотреть на тебя. Даже из-за уважения к твоему альфе не могу. Я хочу, чтобы ты знал, что отныне я не сделаю ничего, что может нанести тебе вред, но врать я тоже не буду. Ты самое красивое создание в мире, и красота твоя внутри — он увидел её сразу, а я заметил только блеск золота, — грустно улыбается Намджун. — После тебя ничего не растёт, не существует такого альфы, который мог бы тебя забыть и жить дальше. Поэтому прости мне мои взгляды или выколи мне глаза.

«Существует такой альфа, — внезапно думает про себя Чимин. — Он сейчас сына растит и безумно моего друга любит».

— Я учусь жить заново, и мне моя новая жизнь нравится, — сам делает шаг к нему Чимин. — Ты душил меня своей одержимостью, а сейчас я свободен. Я хочу тебе верить, я буду стараться, не разочаровывай меня, хотя бы ради нашего сына.

***

Утром после долгих объятий и прощаний Чимин покидает Иблис. Омега сильно соскучился по сыну, он оставил в Чин своё сердце, поэтому не поддаётся уговорам Юнги ещё немного погостить и торопится обратно. Намджун вновь провожает его взглядом с террасы, только в этот раз земля под его ногами не расходится и желания к вину потянуться нет. В этот раз Намджун смотрит вслед со светлой грустью и мысленно готовится в самое ближайшее время взять на руки и прижать к груди смысл своей жизни.

***

Новобрачные не выходят из своих покоев весь следующий день, и их никто не беспокоит. Тэхён с аппетитом поедает свой любимый десерт — высушенные, а после обильно политые медом и обсыпанные миндалем яблоки прямо сидя в постели, а Хосок лежит рядом, засыпая под шум играющего с занавеской лёгкого ветерка.

— Мне кажется, Гуук на меня обижен из-за идеи провести свадьбу в двух местах, — вдруг говорит альфа.

— Вы же нормально общались, — откладывает блюдо в сторону омега и поворачивается к нему. — Да и почему ему обижаться на твоё законное желание?

— Я сказал, мне кажется, я не уверен. Меня эта мысль уже неделю с момента, как я объявил о двух свадьбах, мучает, — говорит Хосок. — На наших знамёнах трех лучевая звезда, нас трое, и мы всегда всё делаем вместе, а Иблис считаем сердцем всего. Я уверен, что свадьба Намджуна и в том числе и наша по размаху были бы такими же, как и свадьба Гуука.

— Теперь я жалею, что предложил провести свадьбу у тебя, — поникшим голосом говорит омега, и Хосок сразу притягивает его к себе. — Я подумал, что тоже хочу свой дворец, свою землю. У Юнги Иблис и Идэн, у Чимина империя Чин, а у меня будут твои земли. Мне тогда не казалось, что это может задеть твоего друга.

— Может, и не задело, а я так думаю, — морщинка меж бровей альфы не разглаживается.

— Всё равно это безобидное желание, — бурчит Тэхён. — Иблис видел свадьбу, рождение наследника, а теперь пора это всё увидеть и твоим землям.

— Наши земли не разделяются, в том то и дело, — поглаживает его Хосок. — Иблис и мой город тоже.

— Я понимаю тебя, как жаль, что ты меня понять не хочешь. Если ты не хочешь вторую свадьбу, то мы можем вообще её не проводить, — еле слышно говорит омега и сползает с кровати.

— И ты обиделся, — смотрит на него альфа.

— Нет, всё нормально, — с трудом контролирует свой голос Тэхён и якобы ищет ненужную ему сейчас накидку в сундуке на полу. Хосок слезает с кровати и, подойдя к парню, обнимает его со спины.

— Я знаю, ты хочешь быть хозяином своего дворца, тут ты думаешь, что уступаешь Юнги, — целует его в затылок альфа и поворачивает лицом к себе. — Я сделаю хоть десять свадеб, ты только пожелай и не грусти. Я люблю тебя больше всего на этом свете, так что даже если Гуук обиделся, то он эту обиду проглотит.

— Я тоже тебя люблю, — солнечно улыбается ему Тэхён и, прижавшись лицом к его плечу, вспоминает их первый разговор о Гууке в купальне, где, в отличие от этого момента, во главе было поставлено желание Дьявола.

***

Намджун прибывает в столицу империи Чин со своими людьми через месяц после свадьбы Хосока. Альфа посылает своих приближённых воинов размещаться в постоялом дворе, а сам с небольшим сопровождением направляется во дворец Ким Сокджина. Гуук и Хосок, узнав о ребёнке, сильно обрадовались, поздравили Намджуна с рождением сына и даже пошутили, что могут напасть на империю Чин и забрать Арэма. Намджун шутку не оценил.

Он смутно припоминает свой путь из Иблиса, потому что мысленно всё время находился со своим сыном, разговаривал с ним, к груди прижимал. Намджун несся сюда изо всех сил, не давал своим войскам толком делать передышек, а сейчас стоит посередине вымощенного жемчужного цвета мрамором двора и шагу дальше ступить не может. Воины растерянно переглядываются, так и топчутся рядом, ожидая решения своего повелителя. Намджун отходит к железному ограждению сбоку, приваливается к нему и пальцами по горлу водит, застрявшее там сердце обратно в грудь вернуть хочет. А вдруг Арэм на него не посмотрит? Вдруг не примет? Вдруг не захочет такого отца, который его папу собственную кровь глотать заставлял? Что тогда Намджуну делать? Как объяснить, как донести до Арэма, что он сожалеет и вечность сожалеть будет, что если бы было возможно, то даже ценой собственной жизни бы свои ошибки исправил.

Сокджин не особо рад Намджуну в своём дворце, но он изначально знал, что так и будет, сам согласие на это дал, поэтому он справляется с нахлынувшей ревностью и, увидев пригвождённого к ограждению альфу, сам идёт к нему.

— Боишься? — останавливается напротив хозяин дворца.

— Очень сильно, — выпрямляется Намджун. — Даже колени дрожат, — нервно усмехается. — Никогда не думал, что буду так остро чувствовать страх. Теперь мне придётся тебя убить, я в страхе признался.

— Всё правильно, — улыбается Сокджин. — Первое, что следует за твоим именем — бесстрашие, но кто знал, что ты крошечного человечка испугаешься.

— Кончай смеяться, — злится Намджун. — Веди меня к сыну.

Сокджин издевается, нарочно медленно идёт, предлагает сперва пообедать вместе и, посмеявшись над нетерпением Намджуна увидеть сына, лично провожает его в покои.

Намджун замирает на пороге спальни и, как завороженный, следит за нагнувшимся над кроватью, покрытой вышитым золотыми нитями покрывалом омегой, который складывает у изножья пеленки. Прямо посередине большой, способной уместить четверых взрослых кровати, лежит дрыгающий голыми ножками в одной сорочке малыш, который, повернув голову к двери, внимательно смотрит на поблескивающий под попадающими из окна солнечными лучами усыпанный драгоценными камнями эфес меча Намджуна.

Сокджин оставляет Намджуна и идёт дальше по коридору в свой кабинет, а альфа, наконец-то отлепив ноги от пола, делает первый шаг.

Что такое счастье, спрашивает себя Намджун, и замирает у кровати, ногами касаясь покрытого изразцами дерева. Счастье — это первый взгляд на него и его ответный, пока ещё не совсем сфокусированный, но такой желанный. Счастье — это когда Намджун, опираясь на колено, над ним нависает, почти не дышит, первые моменты близости переживает. Альфа боится испугать ребёнка, а он на свесившееся с его шеи на кожаном шнурке «Монстр» смотрит, ручки тянет. Намджун присаживается рядом, снимает с шеи колье, которое лет десять не снимал, и ему протягивает.

— Он же в рот его засунет, — сокрушается Чимин, продолжая разбираться с пелёнками, а Намджун следит за ребёнком, чтобы колье в рот не потащил.

Счастье — это когда Намджун ближе нагибается, его сперва в лоб целует, нюхает, чувствует, как в нём все поры раскрываются, самым лучшим запахом в его жизни наслаждаются. Он целует его в живот поверх сорочки, Арэм пальцами за его волосы хватается, не отпускает, Намджун шутливо ноет, ребёнок смехом заливается. Счастье — это лечь рядом с ним, не моргать, взгляда не отрывать, спустя столько дней наконец-то то, что это не сон и не игры пропитанного алкогольными парами сознания, а реальность, понять. Счастье — это впервые самому по-настоящему улыбнуться, с поблескивающими глазами на него посмотреть, маленький кулачок из его рта вынуть и поцеловать.

— Надо его одеть, — Чимин врывается в тишину, где отец и сын взглядами общаются. — Ты же с дороги, Сокджин приказал столы накрыть.

— Я немного побуду с ним. Я не хочу расставаться…

— Он будет с нами, поэтому я вас не разлучаю, не переживай, — перебивает его Чимин, — просто оденем его. Не выведем же мы Ким Арэма без штанов в люди.

Намджун улыбается фамилии, которая с Сокджином одинаковая, и, встав на ноги, следит за тем, как ловко омега одевает неугомонного малыша.

— Подойди, — просит его Чимин и, подняв ребёнка с кровати, кутает его в белое, отделанное кружевами покрывало и протягивает альфе. Намджун осторожно берёт на руки малыша и прижимает к груди. Чимин видит, как крепко он держит ребёнка, просит немного расслабить руки.

— Ты его не уронишь, но задушишь, — улыбается и поглаживает щечку ребёнку омега. — Арэм, поздоровайся с отцом.

Одно слово «отец», и у Намджуна будто крылья за спиной отрастают. Он любую войну выиграет, самый дальний путь на своих двух преодолеет, любое испытание выдержит, лишь бы рядом с сыном быть, от бед оберегать и своим мечом его путь от зла расчищать. Арэм своим появлением на свет возродил его из пепла, вдохнул жизнь в того, кто собственными руками могилу себе рыл, и подарил ему шанс начать всё заново. Малыш внимательно смотрит на отца, продолжает играться с подвеской, а Намджун просит Чимина помочь надеть её на него.

— Это будет мой первый подарок, — говорит альфа.

— Только пусть твой путь он не повторяет, — сводит брови на переносице омега, но подвеску надевает.

Намджун касается губами лба малыша, и будто бы недавних месяцев агонии не было, будто Арэм одним взглядом, маленькими ручками всё забрал, заменил истерзанную душу новой. Чимин выходит за теплой водой для ребёнка, оставляет отца и сына наедине, а Намджун на разбивающиеся о белоснежное покрывало слёзы того, кого все Монстром зовут, смотрит.

Два дня Намджун проводит во дворце Сокджина, пусть тот и предлагает остаться побольше, альфа отказывается, смущать своим присутствием Чимина не хочет. Все эти два дня он проводит с сыном, а уезжая, уже планирует следующий визит и думает зайти по пути к известному мастеру, который изготовит для Арэма самый лучший меч во вселенной.

========== Жажда власти равна жажде крови ==========

   Комментарий к Жажда власти равна жажде крови
   Alexina - Silent killer
https://soundcloud.com/alexinaforever/silent-killer-version-8-6418

Ну что, дьяволята, осталась одна глава, и я вас попрошу запастись терпением, потому что я буду писать ее дольше обычного. Она будет большой и очень сложной. Спасибо большое, что поддерживаете, что пишите под главами, что помогли мне дойти до конца этой истории. Мы пишем Гукюн вместе💜
Гуук слово сдержал, сразу после второй свадьбы Хосока и его возвращения в Иблис правители оставили своих омег во дворце и двинулись в земли Чжу. Эти пять месяцев, пока альфы были в походе, Юнги продолжал заниматься сыном и городом. Омеге за это время даже удалось уладить вспыхнувший между торговцами извне и городским самоуправлением конфликт из-за налогов, и Юнги, взяв на себя смелость, снизил его, этим привлекая ещё больший поток торговцев в город и превращая Иблис в центр региональной торговли. Юнги также планирует кое-какие изменения в самой системе управления городом, в частности распределение полномочий между несколькими людьми, а не концентрацию всей власти у управляющего. Для таких масштабных изменений ему нужно согласие мужа, поэтому он ждёт его возвращения в Иблис. Почти месяц у Юнги гостили отец и братья, приехавшие увидеть Гукюна. Юнги обещал, что как только ребёнок немного подрастёт, то привезёт его в Мирас и позволит отцу вдоволь наиграться с внуком. Тэхён вложил все свои силы в городской парк, и в результате в нём сейчас огромная площадь, которую занимают только кусты роз. Гуук, Намджун, Хосок полностью захватили земли, принадлежащие Чжу, раздробили их и раздали своим военачальникам, как колонии, которые тоже теперь присоединены к Империи черепов. Помимо этого, племя Чжу Гуук распределил по разным округам, таким образом фактически уничтожив целое владение, а смешанные браки сотрут его линию.

Иблис бурно встречал вернувшихся из кровавого похода с трофеями правителей. В этот раз Гуука на пороге дворца Юнги ждал не с кубком вина, а с сыном в руках. Сильно соскучившийся по семье альфа весь вечер не отпускал Гукюна из рук и не мог нарадоваться тому, что он наконец-то дома. Намджун ещё в пути завернул в империю Чин увидеть сына и передать ему очередные подарки, а Хосок вышел во двор только к ночи, потому что весь день провёл в своих покоях с Тэхёном.

Ночью, после того, как разошлись приехавшие поприветствовать альф гости, Юнги поднимается в спальню и, не найдя там ребёнка и Биби, бежит вниз в покои омеги. Юнги уже на лестнице сталкивается с Гууком и всё пытается его обойти.

— Куда несёшься? — ловит его альфа.

— Биби забрал Гукюна к себе, иду отбирать, пропусти, — пытается проскочить омега.

— Не отберёшь, — улыбается Гуук и, подхватив омегу на руки, идёт в сторону купальни.

— Я не хочу купаться, — пытается выбраться из захвата Юнги. — Я хочу забрать сына, и мы пойдём спать.

— А я не хочу спать, — ставит его на пол и легонько подталкивает внутрь купальни альфа, требуя слуг покинуть помещение. — Я сам приказал Биби забрать ребёнка, потому что собираюсь провести эту ночь со своим омегой и без свидетелей.

— Ты с ума сошёл, — хмурится остановившийся напротив него Юнги. — Я не хочу спать без сына.

— За одну ночь ничего не случится, — стаскивает с него шелковую накидку альфа. — Я понимаю, что ты любишь его, но я ревную, я ведь тоже твой альфа.

Юнги прикусывает губу, чтобы не улыбнуться и не показать Гууку, что сдаётся, но не сопротивляется, пока тот медленно раздевает его догола.

— Как же я соскучился, — прижимает его к себе Гуук и жадно шарит ладонями по голому телу, поглаживает, сжимает, довольно рычит в его ухо. Юнги трётся о грубую ткань его штанов, окончательно сдаётся, чувствует, как альфа возбуждён от одних прикосновений, и помогает ему раздеться. Закончив с одеждой, Гуук вновь берёт его на руки и, подойдя к бассейну, вместе с ним опускается в тёплую воду.

Почти два года этот омега принадлежит ему, а Гуук не насыщается, до сих пор своё счастье до конца не осознаёт. Он целует его глубоко и жадно, посасывает любимые губы, которые для него источник жизни, терзает под водой самое прекрасное тело из всех. Юнги безумно скучал, он еле вытерпел все эти часы, когда приходилось делить внимание своего альфы с его людьми, жаждущими поприветствовать Дьявола, и, наконец-то, оставшись наедине, показывает ему, как жаждал его рук. Юнги крепко обнимает его за шею, скользит по мощному торсу, подставляется под поцелуи и просит не отпускать.

— Я с нашей первой встречи знал, что ты будешь моим, — покусывает мочку его уха Гуук. — Знал, что заменишь мне воздух, и не сомневался, несмотря ни на что.

— Вы слишком самоуверенны, мой господин, — улыбается Юнги.

— Я просто слишком сильно хотел тебя себе, — ухмыляется Гуук, довольный тем, как тает в его руках омега, — я же пообещал, что буду есть с твоей кожи, пить с твоих губ, твой голос меня усыплять будет, а мой запах тебя обволакивать. Обещал, что стану тебе отцом, братом, любовником, но стал мужем. Я всегда держу своё слово, — он не даёт Юнги возмущаться и сминает его губы в голодном поцелуе.

Через пару минут купальню наполняют громкие стоны омеги и шум выплескивающейся за бортики бассейна воды, пока Гуук, крепко удерживая его под ягодицами, насаживает на себя, заставляя Юнги забывать, кто он и откуда. Юнги цепляется за его плечи пальцами, рвано дышит, оставляет очередной укус на смуглой, покрытой шрамами коже, и с каждым толчком всё больше теряет связь с реальностью. Гуук покрывает поцелуями влажное тело, каждую давно уже потускневшую на теле омеги, но такую яркую в его голове полосу от хлыста, которые, не затираясь в памяти, навеки будут заставлять его корить себя. Где бы Гуук ни был, какое бы расстояние их не разделяло — Юнги всегда рядом, он под грудной клеткой сидит, о себе забывать не позволяет. Гуук видел стольких омег в чужих землях, даже тех, кто собой красоту луны затмевал, но такого, как Юнги, не встречал, никогда не встретит. Юнги для Гуука не только красоту луны, всю вселенную на своём фоне меркнуть заставляет.

После часа, проведённого в воде, а точнее, на его члене, Юнги еле на ногах стоит, пока Гуук обсушивает его полотенцем, и сам тянется, чтобы альфа его на руки взял. Гуук бережно укладывает его в постель, но спать не даёт, Юнги и не хочет, он уже даже о малыше позабыл, ноги разводит, его за торс к себе притягивает и вновь максимально выгибается, заставляя глубже проникать. Юнги безумно по своему альфе соскучился, по его грубым, граничащим с нежностью ласкам, когда он в порыве с трудом себя останавливает, а омега только провоцирует, сам напрашивается. По его жадности, когда Юнги буквально от эмоций задыхается, а Гуук не останавливается, сил себя усмирять не находит. По его живительным поцелуям, когда как и в самые первые разы Юнги веки прикрывает и как воск по свече на простыни стекает. По сердцу, бьющемуся над ним, огонь в котором и Юнги жизнь любить заставляет.

Утром измождённый за ночь омега просыпается под кряхтение Гукюна, который лежит на груди играющего с ним отца.

— Ты его принёс всё-таки, — улыбается Юнги, сперва целует в щёку альфу, а потом тянется за малышом.

— Я скоро отправляюсь в город, хочу перед отбытием с ним побыть, соскучился безумно, — поднимает в воздух ребёнка альфа и сразу опускает, заставляя его визжать от восторга.

— Дай мне его, — возмущается Юнги, которому стоит потянуться за малышом, как Гуук отодвигается.

— Ты весь день с ним побудешь, — не сдаётся альфа. — Сейчас он побудет с отцом.

После долгих препираний Юнги всё-таки получает сына в руки, а Гуук собирается в город.

— Я много думал о вопросах образования, пока тебя не было, — сидит на кровати наблюдающий за мужем Юнги. — Я знаю, что ты будешь настаивать на частных преподавателях для Гукюна, но я всё же думаю, что лучше мы отдадим его в школу. Она пока всё ещё не восстановлена, но я слежу за работами, и будет хорошо, если Гукюн пойдёт в ту школу, которую именно я открыл до войны.

— Сыну Дьявола не пристало идти в какую-то школу, — хмурится Гуук. — У него будут лучшие преподаватели, и образование он будет получать на дому.

— Я знал, что ты будешь упираться, — улыбается Юнги. — Любимый, пойми, что он должен будет выходить в люди, общаться со своими сверстниками, учиться не только науке, но и умению поддерживать разговор. А если совсем честно, то основная причина моего желания, чтобы он шёл в школу, в том, что, может, тогда все те, кто до сих упирается и учит сыновей либо воевать, либо шить одежду, посмотрев на пример правителей, последуют ему. Люди всё ещё боятся школ, думают, что там учат только плохому, и в лучшем случае отдают детей в ремесленники. Я даже готов родить омегу, чтобы и его послать в школу, показать людям, что образование важно и каждый его должен получить.

— Насчёт омеги поподробнее, — садится рядом Гуук и, притянув его к себе, целует в лоб.

— Думаю, Гукюну нужен братик. А ты бы не хотел маленького омегу, который бы изводил тебя куда изощреннее, чем я? — подмигивает ему Юнги.

— Хотел бы, — тепло улыбается ему Гуук. — Я бы из рук маленького омегу с такими же лисьими глазами, как у тебя, не выпускал, но ты — моё главное счастье, поэтому рисковать тобой и твоим здоровьем я не хочу. Я тебе и за Гукюна до конца своих дней благодарен буду.

— А вот мне хочется, — бурчит уткнувшийся носом в его плечо Юнги.

Лежащий на родительской кровати маленький альфа, посасывая кулачок, поглядывает на целующихся на пороге родителей и провожает отца громким визгом.

***

Через три дня после прибытия в столицу Гуук объявляет о созыве Большого Совета, на который будут приглашены все правители его провинций и военачальники. Совет должен состояться через месяц, но никто не знает тему обсуждения, даже Юнги, который и не спрашивает, считая, что если Гуук сам захочет, то он расскажет. В день заседания Совета Юнги, устав от шума постоянно прибывающих гостей, забрав малыша, вместе с десятерыми воинами отправляется к Шуи отдохнуть и поболтать.

Совет проходит за закрытыми дверями в тронном зале Идэна.

Гуук сидит на своём троне, по левую сторону от него восседает Намджун, по правую — Хосок. Гости занимают почти весь пол огромного зала, устланный коврами и подушками.

— Мы очень многого добились за последние годы, — начинает Гуук, стоит последнему гостю занять своё место и дверям закрыться. — Конечно, были и потери, и мы никогда не забудем те дни чудовищной войны, в которой мы потеряли своих братьев. Но мы не можем постоянно жить прошлым, так же, как и не можем стоять на месте. Пора нам двигаться дальше. Вы представляете различные провинции, которые вы получили и будете ещё получать от нас. На всей территории империи действуют одни и те же законы, вы подчиняетесь централизованной власти, то есть нам троим, спите под одним знаменем. Но при всём при этом официально мы никогда не были империей, пусть и называем себя «Империей черепов». Думаю, пришло время это изменить.

В зале поднимается гул голосов, Гуук терпеливо ждёт, когда гости умолкнут, а Хосок нервно потирает переносицу.

— Я намереваюсь через пару месяцев пойти войной на следующие земли, — продолжает альфа и перечисляет семь государств.

Гости перешептываются, ёрзают на месте и внимательно смотрят на правителей.

— Подчинив их себе, выставив во главе своих людей, ещё больше расширив нашу империю, я объявлю себя императором, — громко говорит Гуук, и зал вновь наполняется гулом голосов. — Не думаю, что кто-то будет против моего решения, учитывая, что неофициально я и так считаюсь императором, — продолжает он, заставляя всех умолкнуть. — Это ещё больше укрепит нас и заставит весь мир считаться с нами, как с самой крупной империей, доселе существовавшей. Я слышал о разных недовольствах, как в Иблисе, так и на ваших землях, тем, что мы готовимся к развязыванию очередных войн, так вот решите эти проблемы на собственном уровне, не заставляйте меня усомниться в моём доверии к вам и навестить вас на рассвете одного из дней, — тихо так, что, кажется, слышен взмах крыльев пролетающей мухи. — Народ берёт, что дают, он не знает и не может знать, откуда и как ему это всё достаётся. За ваш покой, стабильность, за пополнение вашей казны и будущее ваших детей надо платить. Мне нужны войска, и вы мне их предоставите. Это и есть ваша плата, — говорит альфа. — После коронации Ким Намджун возглавит Высший Совет, а Чон Хосок будет моей правой рукой и главным военачальником, — смотрит на друзей альфа.

— Я поддерживаю идею наконец-то превратить наши земли в империю, оставить свой след в истории и создать опору нашим потомкам, — задумавшись, отвечает Намджун, — но насчёт главы Высшего Совета я ещё подумаю, мне всё же больше по душе мечом размахивать.

Гуук, выслушав друга, поворачивается к Хосоку.

— Мне нужно подумать, — коротко отвечает альфа.

Через три часа обсуждений Совет расходится, а Гуук отправляется к войскам готовиться к предстоящим походам.

***

Юнги идею Гуука встречает без восторга, но прекрасно знает, что повлиять на альфу в вопросах войны нереально, поэтому их спор заканчивается, не успев начаться.

— Гукюн будет императором, — твёрдо говорит Чонгук. — Он будет править огромными землями и заботиться о своём народе. Его будут уважать и бояться все, кто услышит его имя. Уважение без страха — невозможно. Пусть сегодня мне силой меча придётся эту империю создать, но Гукюн будет удерживать её силой своего слова. Я делаю это ради нашего сына, ради его будущего и нашего с тобой спокойствия за него. Ты тот, кто должен меня поддержать в первую очередь, потому что без твоей поддержки я ничего не смогу, — говорит он Юнги, а тот молча кивает.

С Хосоком Гуук встречается вечером того же дня в конюшне, где альфа ухаживает за Ханом.

— Я очень хочу послушать твои мысли об империи, — поглаживает Маммона Гуук.

— Ты ведь понимаешь, что сразу это сделать будет сложно, учитывая твои аппетиты, — поворачивается к нему Хосок.

— Понимаю, — кивает Гуук. — На это уйдёт пара лет, потому что, как я и сказал, необходимо присоединить к нам новые земли. Но чего я не понимаю — это тебя в последнее время, — хмурится альфа. — Я прекрасно помню дни, когда на все мои идеи ты отвечал положительно, даже когда я не успевал ещё и договорить. Что же произошло? Что за мысли тебя терзают?

— Время идёт, мы меняемся, меняются и наши приоритеты, — спокойно отвечает Хосок. — Ты тот, кто буквально день назад был доволен положением дел, а сейчас замахиваешься на императора, так вот и я тот, кто вчера был всем доволен, но сегодня уже думаю и о себе.

— Говори яснее, — требует Гуук.

— У меня тоже теперь есть семья, я тоже стану отцом и тоже хочу создать для своего сына будущее, — отпускает сбрую коня Хосок. — Поэтому я и попросил время подумать, потому что я хочу решить, насколько я вижу своего сына в Империи Черепов, подчиняющимся императору Гукюну.

— Странное заявление, — старается звучать спокойно Гуук, хотя от слов друга медленно вскипает. — Неужели ты всё это время считал себя подчиняющимся мне? Так получается?

— Но ведь так и есть, — повышает голос Хосок. — Ты всегда был главным, а сейчас ты официально объявляешь о единоличном правлении.

— Ты не прав, — подходит ближе альфа. — На наших знамёнах трёх…

— Трёхлучевая звезда! — восклицает Хосок. — Я это знаю и без тебя, и это единственное, что показывает принадлежность империи трём правителям. Ты Дьявол с Востока, великий Гуук, правитель Империи Черепов, и мне лично этот расклад подходил, но теперь ты будешь императором, тем, с кем будут разговаривать все остальные люди твоего уровня, и последнее слово всегда будет за тобой. Весь мир будет знать тебя, как главу будущей империи, а я буду вновь твоей тенью. Если до сих пор мне это подходило, учитывая, что у нас не было четкого дележа и мы все трое обладали равной властью, то после церемонии всё поменяется. Даже официальные письма теперь будут идти под твоим именем, а не как раньше. Я не уверен, что моему сыну этот расклад подойдёт.

— Ты изменился, Хосок, — грустно улыбается Гуук, — и я хочу верить в то, что твои слова — это твои мысли, а не чьё-то влияние.

— Просто потому что впервые в жизни я решил с тобой не согласиться, ты считаешь, что у меня не может быть своего мнения? — зло спрашивает альфа.

— Так, значит, ты со мной не соглашаешься? — выгибает бровь Гуук.

— Мне нужно время обо всём подумать, — поворачивается к коню Хосок. — Я пойду с тобой на любую твою войну и буду биться до последнего, я прикрою твою спину своей, как и поклялся почти двадцать лет назад, но до дня коронации я буду думать.

— Я не вижу себя без тебя, — хлопает его по плечу после долгой паузы Гуук. — И ты лучше всех должен знать, что это всё формальности, ты был, есть и будешь правителем Империи Черепов, который всегда может сказать и своё слово, — альфа покидает конюшню, в которую через пару минут входит Тэхён.

Омега обнимает Хосока со спины и, прислонившись лицом к его лопаткам, спрашивает, что случилось.

— Ничего, — пытается проглотить неприятный осадок после диалога с Гууком Хосок и поворачивается к нему лицом.

— Я вижу по тебе, по морщинке меж бровей, — улыбается Тэхён. — Это связано с тем, что Гуук будет императором?

— Слухи быстро разносятся.

— Весь дворец об этом говорит. Вы поссорились? — спрашивает омега.

— Нет, мы разговаривали, — отмахивается Хосок.

— Я знаю, что тебе идея императорства не нравится и, честно говоря, я тебя поддерживаю, — тихо говорит Тэхён, лбом прислонившись к мощной груди. — Я считаю, что каждый из вас может стать императором, и я бы очень хотел, чтобы им был ты. Гукюн получит Империю Черепов, Арэм получит Чин и вдобавок ещё и владения отца, а наш сын ничего не получит, — тяжело вздыхает омега. — Он, конечно же, получит твои земли, но рискует их потерять, потому что мы не можем знать, какие будут отношения у Гукюна с ним, захочет ли он держать его при себе. Нашему сыну не получить стабильного будущего, пока ты будешь находиться в тени того, кто пусть и говорит, что вы решаете всё вместе, но решает сам. Нет ни одного доказательства тому, что вы равноправны. Может, я слеп? — смотрит на него омега. — Любой конфликт с Гууком — и ты будешь проигравшим, а я останусь с ребёнком на улице и без ничего. А если бы у тебя была своя империя, то наш сын даже после твоего падения, не дай высшие силы этому произойти, всё равно бы получил престол, и мы бы были за него спокойны.

— Я уважаю Гуука и люблю его, как брата, и мне сложно сейчас принять решение, — разминает шею Хосок. — Я буду думать, и если мы не сможем с ним договориться, то тогда я подумаю об отделении. Только ты ничего не бойся и ни о чём не переживай. Отправляйся в наш дворец, займись им, как и планировал, и жди меня с войн.

***

Тэхён проводит в землях Хосока меньше, чем думал. Он скучает по альфе, который из-за предстоящих походов не покидает Иблис, и через два месяца возвращается обратно. Юнги, которому во дворце одиноко, учитывая, что Гуук пропадает за стенами города, очень радуется приезду друга и, не дождавшись, пока омега навестит его, сам влетает в его спальню.

— Я счастлив, что ты вернулся, — кладёт Гукюна на ковёр Юнги и обнимает друга. Прислуга продолжает вносить сундуки с вещами Тэхёна, а он возится с играющим на полу малышом.

— Ты устал с дороги или ты чем-то расстроен? — всматривается в хмурое лицо друга Юнги.

— И то, и то, — отвечает Тэхён, передавая Гукюну очередную безделушку.

— Ты всё ещё расстраиваешься из-за предстоящих войн? — опускается на постель Юнги. — Мне тоже эта идея не нравится, но я принял, что мой альфа не может не воевать и что мне с этим ничего не поделать.

— Воевать за что? — поднимает на него глаза Тэхён. — Точнее, за кого?

Юнги хмурится, понимая, куда клонит омега.

— Твой альфа идёт воевать ради своей империи, которую передаст сыну, — раздражённо говорит не справляющийся с эмоциями Тэхён. — Зачем эта война моему? Ради чего? Чтобы опять вечность прожить под именем твоего мужа?

— Я очень хочу тебя понять, всё время пытаюсь, но, честно, у меня не получается, — разводит руки Юнги. — Чего ты хочешь? Ты сам это знаешь? Твой муж правитель империи, у тебя есть дворец и земли, тебе принадлежит часть Империи Черепов. Чего тебе не хватает?

— Я живу и буду жить под именем твоего мужа, но мой сын так жить не должен, — твёрдо заявляет Тэхён. — Чем Хосок хуже Гуука? Почему Хосок не может быть императором, раз уж они равноправны? Можешь ответить на этот вопрос?

— Мне не нужен императорский чин Гуука, — восклицает Юнги и пугает сразу же начавшего реветь сына. В комнату на плач ребёнка вбегает Биби и, забрав его, удаляется. — Всё, чего я хочу — это мой альфа живой рядом со мной. Он хочет империю, пусть получает, так и твой, раз уж он хочет империю, пусть разбирается с Гууком, ты почему в это лезешь?

— Я никуда не лезу, просто Хосок, наконец-то, прозрел, — пожимает плечами Тэхён.

— Неправда, это ты делаешь, — с горечью говорит Юнги. — Я это прекрасно знаю, потому что имею такое же влияние на своего мужа, но я не лезу в дела империи, стою в стороне и уважаю его решения, а Хосок каждый раз, выходя из вашей спальни, меняет своё мнение.

— Это моё личное дело, как и о чем разговаривать со своим мужем, — зло говорит Тэхён.

— Совершенно верно, но не настраивай его против Гуука, не сей смуты, не заставляй моего мужа делать выбор, — смотрит ему в глаза Юнги.

— Вот видишь, и здесь вы превосходите нас, — кривит рот Тэхён. — Почему ты думаешь, что выбор будет делать Гуук? Выбирает сейчас Хосок, а Гууку придётся это принять.

— Ты думаешь, отдельная империя и атрибуты принесут счастье твоему сыну? Разве ты не был бы спокоен, если бы у него была защита в лице Намджуна и Арэма, Гукюна и Гуука? Зачем ты пытаешься отделиться от нас? — не понимает омега.

— Я не пытаюсь, — уже мягче говорит Тэхён. — Я люблю тебя и хорошо отношусь к твоему мужу, но я думаю, что ты должен меня понять.

— Я тебя никогда не пойму. Это тщеславие, я им не страдаю, — Юнги встаёт на ноги и покидает спальню.

***

Три месяца как правители империи после почти четырёх лет походов вернулись в родные земли. Гуук идею императорства не оставил, и сейчас идут последние приготовления к церемонии коронации. Тэхён, пока Хосок отсутствовал, проживал у себя во дворце, стоило альфе на время вернуться в Идэн, как нёсся сюда. Отношения с Юнги нормализовались, учитывая, что Тэхён очень редко бывает в Идэне, более того, омеги больше вопросов, касающихся империи, не обсуждали. Тэхён всё это время показывался лучшим лекарям как империи, так и за её пределами, но забеременеть у него пока всё ещё не получается. Хосок просит об этом много не думать, говорит, всему своё время, и ему важен сам омега, а не дети, но Тэхён сильно из-за этого переживает и всё больше закрывается в себе.

— Гукюн! — будит весь дворец истошный вопль Биби, который никак не может нагнать удирающего от него малыша. — Маленький проказник, перестань меня мучить! — причитает омега.

Биби единственный, кому кроме родителей альфы позволено звать его по имени, все остальные обращаются к Гукюну строго как к маленькому господину.

Гукюн, заливаясь, бежит в сторону сада и, взвизгнув, оказывается в воздухе, подхваченный крепкими руками отца.

— Куда собрался ни свет ни заря? — спрашивает Гуук, обнимая ребёнка.

— Мы с Биби играем, пожалуйста, пусти, он меня поймает, — пытается выбраться из рук отца ребёнок.

— Господин, — кланяется Гууку запыхавшийся Биби, — он как выбежал утром из спальни, так и не могу его догнать.

— Всё нормально, я сдам его папе, а ты пойди отдохни, — говорит ему Гуук и идёт с ребёнком в руках во дворец.

— Не надо к папе, — ноет малыш, — он ругаться будет.

— И правильно сделает, — легонько похлопывает по попе сына альфа. — Ты знаешь, что меня боится весь мир, а мой сын боится папу?

— Папа злой, — бурчит Гукюн.

— Папа не злой, он нас воспитывает, — смеётся Гуук.

— А мы невоспитанные? — удивлённо смотрит на отца альфа.

— Очень.

Юнги потягивается на постели, подставляется под тёплые солнечные лучи, пробивающиеся в окно, и уже в следующую секунду вскрикивает от прыгнувшего на него Гукюна.

— Только глаза открыл, хочу вновь их закрыть, — ноет омега, пытаясь снять с себя тяжесть в лице сына.

Кровать прогибается под весом Гуука, а Юнги подползает к нему и кладёт голову на его грудь.

— Как спалось, любовь моя? — щурится от солнца альфа, злясь, что занавеси убраны.

— Спалось ли, — цедит сквозь зубы Юнги и валит Гукюна на кровать, щекоча ему живот.

— Я сегодня буду на Маммоне кататься, — хихикает ребёнок, а Гуук прикусывает губу.

— Что я говорил насчёт лошадей? — пристально смотрит на мужа омега.

— Что он маленький, чтобы на них кататься, — обречённо выпаливает Гуук. — Но он будет со мной, я посажу его перед собой.

— Если Гукюн прокатится на коне, и я, не дай высшие силы, об этом узнаю, то поверь мне, я на тебе больше не прокачусь, — в ухо шепчет. — Не хватало мне ребёнка покалечить.

— А когда Арэм придёт? — подползает к родителям Гукюн.

— К вечеру, — ерошит его волосы отец, — дядя Намджун его привезёт, а ты иди вниз, скажи, чтобы завтрак готовили, мне нужно с папой поговорить.

Ребёнок, спрыгнув с кровати, уносится в коридор, а Чонгук, увлекая Юнги в поцелуй, сажает его на себя.

***

Несколько раз в отсутствии Намджуна в Идэн приезжал Чимин с Арэмом, а сегодня маленького альфу вновь ждут во дворце. Больше всех его ждёт Гукюн, который подружился с мальчиком. В этот раз ребёнка привезёт отец, потому что Чимин нянчится с шестимесячным омегой Тааном и пока дворец не покидает.

Сокджин думал, что счастливее, чем в день, когда Чимин согласился уйти с ним, он уже не будет. Но омега вновь сделал ему очередной, лучший из всех подарок, одним из майских вечеров сказав, что ждёт ребёнка. Счастливый отец на радостях долго кружил Чимина на руках во дворце, а потом терпеливо объяснял Арэму, что у него будет братик.

Таан родился холодным январским утром и с первого взгляда покорил отца, души в маленьком омеге не чаявшего. В то утро снег крупными хлопьями ложился на столицу империи Чин, малыш пришёл в мир в «белоснежный» день и сладким голоском развеял все печали и горечь отца. Сокджин назвал омежку Тааном, что в переводе с их языка означает «сахар».

Чимина умиляла забота Сокджина об Арэме, но с омегой у него совсем другие отношения. Альфа зовёт ребёнка «счастье», доверяет его только Арэму и возится с ним больше, чем Чимин. Намджун рождение Таана воспринял спокойно, может, ему в этом помогло то, что он был постоянно на поле битвы, пропустил как известие о беременности Чимина, так и сам факт рождения ребёнка, узнав о новом наследнике Сокджина только почти месяц спустя.

Намджун поставил счастье Чимина выше своего и, даже несмотря на скребущую душу обиду на себя и судьбу, он поздравил родителей и даже немного поиграл с малышом. Маленький омега копия своих родителей, но большей частью похож на Чимина. Арэм называет братика «куколкой», никого к нему не пускает и успел даже подраться с Гукюном в Иблисе, когда младший Чон от вредности сказал, что у папы Арэма родится не братик, а лягушка.

Придя в себя после родов, Чимин в первую очередь попросил позвать к нему Арэма, чтобы познакомить братьев.

— А ты будешь любить его больше меня? — дует губы Чимину взобравшийся на постель ребёнок.

— Что ты такое говоришь? — притягивает его к себе омега. — Ты моё сердце, а он моя душа.

— И ты меня не забудешь? — нахмурившись, смотрит на укутанного в пелёнки младенца рядом с папой ребёнок. — А вдруг отец его будет любить больше? А дядя Намджун? Вдруг он его полюбит больше?

— Почему ты так говоришь? Я люблю тебя. И отец тебя любит, а Намджун вообще тебя обожает, — нежно улыбается сыну Чимин. — Никто не займёт место Арэма в их сердцах. Но Таану больше всего сейчас нужна твоя любовь, — серьёзно говорит омега. — Ты должен его любить всем сердцем и защищать. Видишь, какой он крошечный? Ему будет тяжело без твоей поддержки. Таан будет всегда за твоей спиной, и ты всегда будешь ему помогать. Так ведь?

— Буду, — загораются глаза у ребёнка. — И не дам Гукюну его обижать.

— Гукюн хороший малыш, он его не обидит, — смеётся Чимин с решительности сына.

— Если захочет, я его побью, — твёрдо говорит Арэм.

— Уверен, он не захочет. Вы оба его братья и оба будете его защищать, — улыбается Чимин. — А теперь поцелуй папу и иди ужинать. Я узнаю, всё ли ты съел или нет.

Арэм, нагнувшись, чмокает омегу в щеку и, ещё раз глянув на братика, уносится прочь.

***

Арэм смышленый мальчуган, который ко всему проявляет интерес. Намджун часто берёт его с собой в центр столицы Чин, один раз Чимин даже разрешал им ночевать вместе в поле с войском Кима. Арэм сильно привязан к Намджуну, с нетерпением ждёт его визитов и своей тягой к отцу всё чаще заставляет Чимина грустить. Сокджин тоже это видит, но по-прежнему всю любовь ему дарит, балует, никаких различий между сыновьями не ставит. К Сокджину Арэм относится, как к отцу, с любовью и уважением, но на Намджуна смотрит с нескрываемым восхищением. Альфа для него самый сильный воин в мире. Если в начале Сокджин ревновал сына к Намджуну, то потом перестал и даже сам предложил, что когда придёт время, стрелять из лука его научит именно он. Намджун полностью в сыне утонул, все мысли только им заняты, а каждое утро — это очередная возможность подержать его в руках, помочь сделать новое открытие и просто побыть рядом.

***

Прибыв в Идэн, Арэм сразу бежит в сад, где для игр Гукюна его отцом поставлен маленький шатёр. Дети сразу же начинают играть, а уставший с дороги Намджун проходит в зал, где для него уже накрыт стол. Намджун привёз Арэма на десять дней, а Сокджин, который прибудет на коронацию Гуука, заберёт сына после церемонии.

— Как прошла поездка? — садится напротив альфы Юнги, решивший составить ему компанию, пока Гуук не прибыл.

— Хорошо, он почти не капризничал, только доехать не терпелось, по другу соскучился, — усмехается Ким.

— О, они сейчас разнесут сад, но ничего, через час я обоих накормлю и уложу, уже темнеет, — ухаживает за альфой отославший прислугу Юнги. — Как Чимин? Он передал мне что-то?

— Да, письмо передал, — макает лепешку в густой мясной соус Намджун. — Возится с ребёнком.

— Представляю, какой омега красивый, — Юнги не терпится увидеть сына друга.

— Ещё бы, он в папу, — грустно улыбается Намджун.

— Простите мне мою смелость, мой господин, — прокашливается Юнги, — но уже прошло четыре года, вы не задумывались о том, чтобы попробовать создать новую семью?

— Нет, — мгновенно мрачнеет Намджун. — У меня есть семья — это мой сын и Гуук.

— Омега, который бы ждал вас дома…

— Не надо, Юнги, — старается звучать мягче альфа. — Ты сам понимаешь, что это невозможно. Мы не вместе, между нами расстояние, его сердце отдано другому, но ни одна из этих причин мной не воспринимается. Он не стал моим, но я принадлежу ему целиком и полностью, и пусть в этой жизни у нас не получилось, в следующей получится, но его место занять никому не позволю.

Юнги чувствует горечь от слов альфы и опускает глаза, решив закрыть тему. Дальше ужин проходит в тишине.

***

Гуук возвращается в Идэн ближе к полуночи, сразу идёт в зал, где общаются Намджун с Хосоком и Тэхён, спустившийся поприветствовать третьего правителя. Омега, увидев вошедшего Гуука, поклонившись, покидает зал, оставляет альф.

— Через неделю церемония коронации, правители уже начали прибывать, я слежу за подготовкой, — разливает вино Намджун. — Сделаем всё по традициям. Церемония пройдёт за городом перед войсками, шатры уже устанавливают.

— Тебе есть что мне сказать? — обращается Гуук к Хосоку и благодарит Намджуна за протянутый кубок.

— Я эти четыре года сражался с вами плечом к плечу, — поднимает взгляд на друзей альфа, — но думаю, что это был мой последний вклад в Империю Черепов.

Намджун со стуком опускает кубок на пол, а Гуук молча следит за Хосоком.

— Я решил отделиться.

— Что? — выпаливает Ким.

— Дай ему договорить, — останавливает его Чонгук.

— Мои земли, которые полагаются мне со дня создания Империи Черепов, не войдут в твою новую империю. — смотрит Хосок на Гуука. — Я создаю своё государство, пусть пока и не империю, но когда-то, возможно, и в неё его превращу.

— Но это невозможно! — восклицает шокированный Намджун. — Я думал, ты выбросил из головы этот бред!

— Почему невозможно? — нахмурившись, смотрит на него альфа. — Я отныне собираюсь воевать только ради расширения своей империи.

— С кем ты будешь воевать? — спокойно спрашивает его Гуук, — учитывая, что твои земли находятся в сердце империи. С кем ты развяжешь войну?

— Не с вами, будьте спокойны, — отвечает Хосок.

— Чего ты хочешь? У нас равные доли, что мне тебе дать, чтобы ты прекратил эти разговоры? — спрашивает Гуук.

— Иблис.

Намджун выругивается и, встав на ноги, нервно ходит по залу.

— Отдай мне Иблис, раз уж ты так благороден и если мы и правда все равноправные правители, — продолжает Хосок. — Перенеси свою резиденцию в другой город, а я останусь в Иблисе.

Хосоку Иблис не нужен, всё, что ему нужно, чтобы Гуук делом доказал свои слова о равноправии правителей, а не словами. Он держится уверенно, под взглядом, который обычно никто не выдерживает, не крошится, ответа ждёт. Всё это время он думал, сам себе вопросы задавал, своё будущее представлял, к разговору готовился. Хосок любит брата и даже в эту секунду за него умереть готов, но сейчас всё, чего ему хочется — это чтобы Гуук его понял. Хочется услышать от него, что он сможет даже отдельно всего достичь, что справится, что необязательно быть привязанными друг к другу, чтобы добиться господства. Хосок хочет увидеть в глазах Гуука веру в его силы, но вместо этого видит сомнения и нежелание воспринимать его отдельно. У Хосока руки по локоть в крови, у его коня изношены подковы, он столько лет жизни положил ради их общего будущего, неужели он не заслужил одобрения и поддержку от брата? Хосок хочет проверить свои силы, хочет доказать себе, а в первую очередь Тэхёну, что он никогда и не зависел от Гуука, что каждый из них прекрасно справится и без другого. Омега не должен в нём сомневаться, не должен смотреть с грустью и с тревогой за будущее, ведь есть в словах Тэхёна правда, и Хосок её понимает. Гуук тоже должен понять.

— Ты думаешь, это место делает меня правителем? — после долгой паузы спрашивает Гуук. — Думаешь, обладая Иблисом, ты будешь обладать империей? Чем ты от Чжу отличаешься?

— Не сравнивай меня с этой мразью, — вскипает Хосок.

— Так ты ведёшь себя так же, — ровным голосом отвечает Гуук.

— Что и требовалось доказать, — усмехается Хосок, — все твои слова о равных правах — пустой звук. Ты считаешь себя богом и…

— Я дьявол, — поправляет его альфа.

— Где твоё равноправие? — смотрит в упор Хосок.

— Забирай Иблис, — тянется за кубком Гуук.

— Гуук! — восклицает Намджун и вновь возвращается к альфам. — Что с вами? Точнее, что с тобой? — смотрит он на Хосока. — Зачем ты пытаешься разрушить то, что вы ещё до меня строить начали?

— Мне не важно, где он будет сидеть и чем управлять, — спокойно говорит Гуук, — власть все равно будет централизованной.

— Я отныне строю свою империю, а вам желаю процветания, — допивает вино Хосок. — Я хочу оставить своему сыну империю, сделать своего омегу супругом императора, дать ему всё то, что он заслуживает, а сейчас, кроме клочка земли, у меня ничего нет.

— Это не он случайно твой мозг травит? — выгибает бровь Гуук.

— У меня своего нет по-твоему? — недобро смотрит на него альфа.

— Чон Хосок, я тебя не отпускаю, — твёрдо заявляет Гуук. — Я не знаю, что с тобой происходит, но надеюсь, это пройдёт, а если не пройдёт, я найду причину и сам её искореню. Ты был, есть и будешь моим Вороном, как и я твоим Дьяволом. Возвращайся в свои земли, делай с ними что хочешь, хочешь расширить, забирай прилегающие, но сердцем будет Иблис. Хочешь Иблис? Забирай его, я найду, где мы будем восседать втроём.

— Ты не понял. Я не хочу входить в чью-то империю, у меня будет своя, — не сдаётся Хосок.

— Нет, это ты не понял, — с нотками раздражённости в голосе отвечает Гуук. — Я тебя не отпускаю. Твои люди всё ещё подчиняются и мне. Если ты не бросишь эту идею, то ты мой враг, и я не гарантирую, что мои планы по расширению не коснутся твоих земель. Останься, и я забуду этот разговор.

— Я не боюсь начинать с нуля, когда-то мы так и начали с кривым кинжалом, если помнишь, — поднимается на ноги Хосок. — Можешь отобрать все мои земли, это не страшно. Страшно — быть никем.

Хосок идёт к двери, а Тэхён, который всё это время, воспользовавшись тем, что Гуук до того, как вошёл в зал, отослал стражу, подслушивал правителей, бежит наверх.

Омегу трясет от страха из-за последних слов Гуука, он мечется по комнате раненым зверем, не может найти себе место. Тэхён прислушивается к шагам, но Хосок не идёт, а у него сердце от неопределённости разрывается. Он выходит на балкон и успевает увидеть сидящего на Хане Хосока, который направляется к воротам.

Хосок в ту ночь во дворец не возвращается, Тэхён глаз не смыкает.

***

С утра Тэхён спускается вниз и, проверив конюшню, понимает, что Хосок так и не вернулся. Он идёт в сторону зала, но стража преграждает омеге путь, сказав, что там всё ещё сидят два правителя, и Тэхён, поняв, что пока они у дверей, подслушать не удастся, идёт к себе.

— Я не хочу его отпускать, — устало трёт переносицу Гуук, который всю ночь так и просидел с Намджуном, думая, как им быть с Хосоком. — Выбившись, он сразу станет целью наших врагов, погибнет. Мы столько крови пролили, мы держим всех в страхе и нас все ненавидят. Он не понимает, что мы сильны только вместе, — говорит альфа. — Завтра, если меня не станет, то согласно нашему договору, всё возглавит Хосок, как второй человек империи. Гукюну далеко до совершеннолетия, и мало ли, что может произойти со мной до того времени. Я, конечно же, доверил бы его жизнь и будущее только вам. Хосок на троне — залог моего спокойствия на том свете, но он хочет именно сейчас. Я отказываюсь его понимать.

— Я его понимаю, — цокает языком Намджун, — и его желание обладания своей империей тоже, но я не понимаю, откуда взялась такая спешка, почему тот, кого никогда не интересовали регалии, вдруг стал ими одержим настолько, что готов пойти против нас.

— Я много об этом думаю, ещё с созыва Совета, и мне кажется, на него влияют, — хмурится Гуук.

— Быть такого не может, кто может повлиять на Ворона, кроме тебя, — отказывается верить Намджун.

— Его омега.

— Я даже не рассматривал этот вариант, — растерянно говорит альфа.

— Он единственный, с кем Хосок делится и проводит столько же времени, сколько с нами, он даже ответы сразу не даёт, как раньше, а только обсудив с ним, — говорит Гуук. — Хосок даже сам этого не отрицает, постоянно в наших диалогах говоря его словами. Я долгое время наблюдаю за этим омегой и с каждым разом всё больше жалею, что он оправдывает мои ожидания. Мне нужно поговорить об этом с Хосоком, убедить его перестать вмешивать супруга в дела империи, или мне самому придётся разобраться с его омегой. Поверь мне, я уже еле сдерживаюсь, чтобы не свернуть его шею.

***

Тэхён весь день так и проводит в спальне. Он сидит на постели, отказываясь спускаться даже поесть, и к себе никого не впускает. Тэхён безжалостно терзает свои пальцы, пытаясь справиться с клокочущей внутри яростью, перемешанной со страхом. Всё, чего всю жизнь хотел Тэхён — это спокойная жизнь в достатке. В детстве ему хватало крыши над головой и куска хлеба, став подростком и впервые попав на базар, он увидел других омег его возраста, которые могли позволить покупать себе всё, что хотят, и не думать о завтрашнем дне, в котором, возможно, не будет даже еды, и понял, что крыша над головой и кусок хлеба не предел. Тогда же он и осознал, что его внешность — это подарок богов. Воспользовавшись своей красотой, Тэхён пробился в гарем тогдашнего правителя и сменил дешёвые тряпки на шелка. Познакомившись с Хосоком, Тэхён мечтал только об одном — стать супругом правителя. Теперь он супруг правителя, но и сейчас это уже не кажется пределом, и хочется большего. Тэхён хочет стать супругом императора. Он не понимает Гуука, который смеет его осуждать за это, и точно не понимает Юнги, который считает, что омега рушит дружбу альф. Он всего лишь хочет свой кусок пирога и будущее своим детям.

Тэхён не считает себя кем-то хуже Юнги и уж тем более не считает Хосока хуже Гуука. Его альфа так же заслуживает все лавры, как и Дьявол, а его нежелание с ним делиться доказывает, что Гуук думает только о себе и о своей семье. За все эти годы Тэхён даже смирился с тем, что так и останется в Идэне вторым омегой после Юнги, но с чем он не может смириться, что отныне Юнги будет супругом императора, а Чимин им стал ещё пару лет назад. Тэхёну страшно за себя, как никогда, а судьба будто над ним издевается. Как бы он ни пытался забеременеть — не получается, лекари разводят руками, а Тэхён с каждым днём всё больше с ума сходит. А что если он так и не сможет стать папой? Хосок — правитель, и пусть он сейчас говорит, что ему не важны дети, Тэхён знает, что рано или поздно альфа захочет наследника. Хосок точно заведёт другого омегу или, что ещё хуже, женится на другом, ведь ребёнок должен быть законнорожденным. Он может из-за чувств оставить Тэхёна при себе, вернуть его обратно в гарем, пусть и свой, и это всё, на что может рассчитывать омега. От этих мыслей нутро холодеет. Тэхён должен остаться не просто супругом Хосока, но и супругом императора, только тогда, женись Хосок во второй раз и заведи сына, — омеге ничего угрожать не будет. За Тэхёном всё равно останется титул первого супруга императора и всё, что ему полагается. Если с Хосоком, не дай высшие силы, что-то случится, то Тэхён сможет управлять империей как минимум до совершеннолетия ребёнка, да и мало ли, что может произойти за это время.

Если ничего не поменяется, то Тэхён останется ни с чем. Он будет просто омегой при дворе без каких-либо прав, а учитывая, что не смог родить и вся власть принадлежит Гууку, он так и будет смотреть в рот Юнги, а теперь ещё и нового супруга Хосока. Тэхён такого допустить не может, он никому не позволит отнять его мечту и отбросить его в самое начало его пути. Тэхён любит Хосока, но он слишком сильно ненавидит тот запах, который преследовал его на протяжении долгих лет. Тэхён обратно в нищету не вернётся, снова по гаремам шататься не будет.

Вечером, решив выйти в сад, Тэхён видит сидящего на террасе Юнги, рядом с омегой стоит Гуук. Тэхён бы прошёл мимо, но услышав своё имя, заходит за колонну и вслушивается в разговор супругов.

— Поговори с ним, объясни, что не стоит настраивать Хосока против меня, — говорит омеге Гуук.

— Он ничего такого не делает, он просто хочет что-то своё, и тебе стоит подумать, как это сделать безболезненно для вас всех, — говорит Юнги, продолжая попивать чай.

— Он мне не нравится. Он отравляет мозг моего брата. Я не позволю какому-то омеге разрушить империю, которую мы строили двадцать лет, — серьёзно говорит Гуук. — Он захотел Иблис — я ему его отдал бы. В случае моей смерти, учитывая, что Гукюну ещё до совершеннолетия очень много, второй претендент на трон Хосок. Это ли не есть самое большое моё ему доверие? Как ещё его можно доказать?

— Ты слишком строг к Тэхёну, — мягко говорит Юнги. — Уверен, твой друг сам себя накрутил, а Тэхён просто поддерживает своего мужа.

— Я слишком хорошо знаю людей, а ты видишь в них только хорошее, — усмехается Гуук и присаживается рядом. — Я вижу темноту в них, ведь во мне её хоть отбавляй. Этот омега станет для Хосока вторым Андэ. Если твой друг не хочет остаться без головы, то ему было бы неплохо начать уже использовать мозги. Единственная причина, почему я до сих пор не предпринял каких-либо действий — это даже не Хосок, а именно ты. Если он не одумается, то я не буду так милосерден, как Сокджин, и даже Хосок меня не остановит.

— Пожалуйста, не говори так, — испуганно смотрит на него Юнги. — Какое бы решение ты не принял, помни, что Хосок твой брат, и если ему нужно время — ты ему его дашь, а оружие вы уберёте подальше.

— Я этого и не забываю, но он начал забывать.

— Пойми, что и в его словах есть правда, и найдите золотую середину, пусть никто не пострадает и все будут довольны, — просит Юнги.

— Так ведь не бывает, — с грустью говорит Гуук.

— Ничего не знаю, я омега Дьявола, а он всё может, — получает поцелуй в нос Юнги.

***

Тэхён не помнит, как он доползает до комнаты. Он нервно ходит по спальне, не в силах унять расползающийся внутри страх. Гуук сравнил его с Андэ и открыто угрожал — Тэхён не сомневается, что он из тех, кто свои угрозы всегда выполняет. Он прекрасно знает методы Дьявола, и очень хорошо помнит, что случилось с Рином, мольба и крики которого до сих пор стоят в ушах. За окном сгущаются сумерки, а в душе Тэхёна уже давно самая тёмная ночь. Страшно так, что даже взгляд ни на чём задержать не удаётся, он проводит ладонями по шелковому покрывалу на кровати, рассеяно смотрит на позолоченную утварь, на сундуки, набитые дорогой парчой и драгоценностями, на всё то, что ещё даже поносить не успел, и утробно рычит. Это его дворец, а не просто спальня, в которой он проживает по милости главного господина. Это его трон, который его муж своей кровью отвоевал. Это его город, потому что Тэхён вложил в него не меньше, чем Юнги, и никто не может всё это у него забрать. Всё, чего Тэхён хотел — это быть первым, а сейчас дрожит, как лист на ветру, стоя перед ущельем, в которое его вот-вот Дьявол столкнёт. Омега опускается на кровать и всё ищет хоть одну трезвую мысль, за которую можно было бы уцепиться. Тэхён из разговора супругов Чон узнал две важные вещи, и если одна вселила в него надежду, то вторая заставляет от страха дрожать конечности. Если Гуук захочет, то Тэхён исчезнет, и даже Хосок ничего с этим поделать не может. Омега уверен, что Гуук будет обвинять именно его в разладе с братом, что он уже и делает, и чувствует как из-за одной мысли об этом тошнота подкатывает к горлу. До этого момента Тэхён боялся потерять Хосока и достаток, теперь он боится за свою жизнь. Перед Гууком все бессильны, а Тэхён только что попал в немилость. Он или должен умолкнуть и забиться, как мышь, в нору, боясь даже нос высунуть, или должен бороться не только за место под солнцем, но и за свою жизнь. Он, может, слаб, толком меч в руке держать не умеет, битв не видел, и уж точно такой смелостью, как Юнги, не обладает, но Тэхён прекрасно знает, чего хочет, и главное, знает, как этого добиться. Сейчас в первую очередь нужно справиться со страхом и решить, как поступить дальше. Омега кутается в покрывало и ложится на кровать, продолжая снова и снова вспоминать диалог Чонов и думая, как ему дальше поступить.

Хосок возвращается с наступлением темноты. Угрюмый альфа проходит в спальню, опускается на кровать и притягивает к себе задремавшего омегу.

— Я скучал, — говорит Хосок и оставляет лёгкий поцелуй на его губах.

— Где ты был? — удобнее устраивается на его коленях Тэхён.

— За городом. Думал, — устало отвечает альфа. Хосок провёл сутки, скитаясь по степи, но выхода из тупика, в который загнал себя сам, не нашёл.

— Придумал что-нибудь? — с надеждой смотрит на него Тэхён.

— Я разговаривал с Гууком вчера.

— И что он сказал?

— Что я могу отделиться при условии, что стану врагом империи и, возможно, потеряю всё, что у меня есть.

— Я надеюсь, ты не согласился на такое, — обеспокоенно спрашивает Тэхён.

— Ты знаешь, мне не страшно начинать с нуля, — ободряюще улыбается Хосок. — Отделимся, построим сперва своё государство, может, и до империи дорастём, а я попробую убедить Гуука, что это не предательство, а просто моё желание обладать чем-то своим.

— Нет, ни в коем случае! — громче, чем хотелось бы, говорит Тэхён.

— Ты ведь сам хотел, чтобы у нас было что-то своё, — не понимает его Хосок.

— Да, но не так! — восклицает омега. — Я не хотел с нуля! Не хотел вражды с Гууком! И кем мы будем? Хозяевами поселения? Городка? И не будет у нас никакой империи! Гуук задушит нас своим влиянием. О чем ты вообще говоришь? — одна мысль о том, что придётся вернуться в нищету, которая в этот раз пусть и не глиняная лачужка и кусок хлеба, но для прожившего во дворце омеги таковой и кажется.

— Я тебя правда не понимаю, будь мы хоть хозяевами одного дома, что в этом плохого? — хмурится альфа.

— Я не так выразился — исправляется омега и меняет тон, — я к тому, что враждовать с братом из-за клочка земли не стоит. Возможно, и я виноват, что ты стал о таком думать, — опускает наполнившиеся слезами глаза Тэхён, — но давай оставим всё как есть. Продолжай быть вторым правителем.

— Это так не делается, я уже поставил под риск наши с ним отношения, решил попробовать сам, проверить свои силы, начать строить свое, а теперь ты говоришь обратное, — злится Хосок.

— Я хочу, как лучше, — с мольбой смотрит на него омега.

— Ты просто испугался, — с горечью говорит альфа. — Ты не веришь в меня.

— Неправда! — обнимает его за шею омега.

— Больше не занимай голову этими мыслями, дальше я решу все сам, — обнимает его в ответ Хосок. — Ты думай о своём здоровье, лекари говорят, тебе нельзя сильно переживать.

— Просто не конфликтуй с Гууком, не делай его своим врагом, прошу тебя, — умоляет Тэхён.

— Я и не хочу этого, — отвечает Хосок. — Он моя семья. Мы ещё с ним обязательно поговорим, и я решу этот вопрос мирным путём. Обещаю.

«Ты ничего не решишь, но я решу», — думает омега, уткнувшись лицом в его плечо.

========== И в этой, и в следующей ==========

   Комментарий к И в этой, и в следующей
   Комменты читайте после прочтения главы.
Первые сцены 
https://soundcloud.com/longlostzim/lullabies-longlostzim-flip
https://soundcloud.com/enter_jrs/sorrowful-memories
Юнгуки – первая сцена
bxxwish - Only You
https://www.youtube.com/watch?v=_eMpjlv9X9E
Юнги и Тэхён после возвращения в Идэн 
https://soundcloud.com/user750282434/game-of-thrones-s08e02-florence-th…
Юнги
Alain Goraguer- "Le silencieux", 1973
https://soundcloud.com/adeebah-brilliant/le-silencieux-alain-goraguer&n…;
Гуук – коронация, и возвращение в Идэн
Abyssus Erigo- Affinity
https://soundcloud.com/abyssus-erigo/affinity
Юнгуки
Unis Abdullaev- Impulse Of Soul
https://soundcloud.com/unisabdullaev/impulse-of-soul
Вихоупы – последняя сцена в спальне
https://soundcloud.com/j2entertainment/j2-i-believe-i-can-fly-epic-trai…
Иблис и «Колыбель солнца»
ECHOS-Seraphin
https://soundcloud.com/echosofficial/seraphin?in=ivy-blue-369980545/set…
Гуук – последняя сцена
Hidden Citizens 
https://soundcloud.com/avb7/hidden-citizens-moonlight-sonata-epic-inten…
С империи Гукюн и до конца главы
https://soundcloud.com/djowni/ashley-serena-lullaby-of-woe-epic-female-…
https://soundcloud.com/kingkeshawn011-aka-king/position-music-gangstas-…
Через четыре дня церемония коронации, Иблис готовится чествовать императора, в городе царит атмосфера праздника и веселья. За стенами Иблиса раскинулся мини-городок из шатров, где будет проходить сама церемония. Над каждым шатром возвышается знамя прибывшего поздравить Гуука правителя. Котлы, в которых варится мясо для нескольких тысяч человек, не успевают остывать, а голоса людей не утихают даже ночью. Большая часть слуг Идэна задействована за Иблисом и готовится встречать и обслуживать высокопоставленных гостей.

Праздничная атмосфера, витающая в Иблисе, Идэна не коснулась. Хосок с Гууком не общается, ходит постоянно угрюмым, на вопросы Намджуна отвечает короткими фразами. Гуук сам разговор об отделении больше не открывает, первым на контакт не идёт и продолжает исподлобья следить за другом. Юнги подавлен из-за холода в отношениях братьев и даже с Гукюном постоянно раздражён. Тяжелая атмосфера сильно давит на обитателей дворца, и только смех Гукюна хоть немного снимает напряжение. Юнги боится, что то, что братья не общаются, копят в себе всё то, что должны сказать друг другу, рано или поздно приведёт к тому, что кто-то из них не выдержит, и это может вылиться в кровавый конфликт.

Тэхён из спальни выходит только, чтобы отправиться в город, во дворце не мелькает и даже пищу предпочитает принимать у себя. Хосок с Тэхёном не разговаривает, и омегу это с ума сводит. Альфа постоянно в думах, нечленораздельно мычит в ответ на все вопросы, а во дворец приходит только спать. Тэхён обижается, что Хосок не делится с ним своими мыслями, но попыток его разговорить не оставляет. Хосок снова хмурится, поспешно собирается и, мазнув губами по его щеке, выходит прочь, оставляет Тэхёна мучиться от мыслей, захвативших его голову.

Уставший от гнетущей обстановки Юнги тоже часто пропадает в городе, занимается делами, иногда гуляет с сыном и мужем. На территории империи всё чаще вспыхивают восстания недовольного народа, которые сразу же пресекаются на корню. Основное требование населения — снизить налоги и перестать развязывать войны, которые уносят жизни. Юнги эти восстания, а в частности методы Гуука в их подавлении очень сильно беспокоят. Омега попросил мужа подумать по поводу налогов, но альфа ответа так пока и не дал. Юнги также не удалось сменить телесные наказания, которые принимают в отношении выступающих против правления Гуука, на заключение в темницу.

— Так дела не делаются, так империей не управляют, — качает головой Гуук, выслушивая очередную просьбу мужа. — Народ понимает один язык, и это язык силы. Представь, что я держу в руке пучок колосьев, я держу их плотно, но стоит расслабить пальцы, как они один за другим выскользнут, и я останусь с пустыми руками. Так и с людьми, стоит расслабить путы, и они почувствуют волю, перестанут подчиняться. Поэтому последний раз повторяю, ты прекрасен во всём, но в управлении ты абсолютно не смыслишь, поэтому не вмешивайся, пожалуйста, в это и не заставляй меня тебя расстраивать.

Юнги на это только многозначительно молчит и снова собирается в город, чтобы спор с мужем не перерос в конфликт. Он так же горячо любим своим народом, стоит выйти в центр, то окружён людьми и с удовольствием проводит с ними время.

***

Сегодня утром Намджун сталкивается с Хосоком у конюшни, но в этот раз вместо обычного короткого приветствия, он, схватив его за локоть, тащит в сторону.

— Сколько это будет продолжаться? — Намджун удерживает за плечи пытающегося пройти альфу. — Вы ведь оба это тяжело переносите, но ни один из вас не может найти в себе смелости решить все недомолвки.

— Ему лучше всех, — кривит рот Хосок.

— Неправда. Он подавлен, раздражён, и я знаю, что в его голове сейчас только ты. Вы же братья.

— Я об этом и не забывал.

— Ты правда этого хочешь? Ты хочешь отделиться? — внимательно смотрит на него Намджун.

— Да, — не задумывается Хосок.

— Хосок, вдумайся в мой вопрос, — сжимает пальцами его плечи Ким. — Прошу тебя, поезжай к реке, отпусти Хана пастись, а сам присядь на берегу. Спроси себя, хочешь ли ты отделиться. Отбрось всё, что тебе говорили, что ты слышал, что думал, просто прислушайся к своему нутру. Узнай у себя, этого ли ты хочешь, или ты делаешь это не для себя?

— Бросай быть воином, возьми место рядом со старцами у башни, — смеётся Хосок и отталкивает друга.

— Я научен горьким опытом, — кричит ему вслед Намджун. — Многое видел, кучу ошибок совершил, но одно я всегда делаю правильно — я честен перед собой. И ты будь честен.

***

На дворе уже ночь, дворец давно погрузился в сон. Гуук сидит на корточках у бассейна и наблюдает за мелкой рябью на воде, когда видит передавшего Хана конюху и идущего к лестницам Хосока. Тэхён, который пока так и не ложился, тоже видит мужа с балкона и сразу бежит вниз его встречать.

— Я не хотел тебя терять.

Ступня Хосока замирает в воздухе, не успев коснуться ступеньки.

— Я испугался тогда. Очень сильно испугался, — продолжает Гуук, не отрывая глаз от воды. — И я сожалею о том, что наговорил тебе, что угрожал.

Хосок пару секунд стоит на месте, а потом, развернувшись, медленно подходит ближе и опускается прямо на мрамор рядом.

— Они говорят, я ничего не боюсь, но я боюсь, — треснуто улыбается Гуук. — Я очень сильно боюсь потерять свою семью. И когда я говорю семья, там есть и ты с Намджуном, — делает паузу альфа. — Всё это время я был занят не думами, а набирался сил сказать тебе это, потому что мне всё даётся легко, но признавать своё поражение и просить прощения я не умею. Ты второй человек в мире, у кого я готов его просить.

— Тебе не нужно…

— Пожалуйста, не перебивай, — не даёт ему договорить Гуук. — Ты имеешь полное право отделиться и требовать свои земли. Мне не они нужны и я не из-за них разозлился, хотя я лишусь достаточно большой части территории. Я разозлился, потому что человек, который дал мне, оборванцу, половину своей лепёшки, уходит от меня. Человек, с которым я учился выживать, не будет ассоциироваться с моей империей, человек, которого обнимая, я будто обнимаю весь мир, моя опора, мой Ворон меня покидает, — Хосок чувствует, как тяжело альфе говорить, но ни в одном слове не сомневается, потому что Гуук смотрит прямо в глаза, а он по ним брата читать давно научился. — Я не представляю себя без тебя. Поэтому так агрессивно и вёл себя, но я подумал и теперь представляю. Не важно ведь, куда ты уйдёшь, важно, чтобы наша связь оставалась, так почему бы мне не проглотить свои обиды и не принять, что у тебя будет своя империя, где я буду тебе помогать, защищать, предоставлять тебе, что угодно: мои войска, мои земли, но главное, иметь возможность продолжать называть тебя братом.

— Чонгук…

— Оставайся моей семьёй, Чон Хосок, и будь свободен, — твёрдо говорит Гуук.

— Я был у реки, — мочит руку в воде Хосок. — Думал. Собирался с тобой поговорить, но, увидев тебя, не нашёл смелости, оставил на утро, хорошо, что ты меня окликнул.

— Да мы оба трусы, — смеётся Гуук.

— Прошу, дослушай, потому что самым сложным в моей жизни был не разговор об отделении, а именно этот, — прокашливается Хосок, а Чонгук кивает. — Я спросил себя, хочу ли я отделиться, — продолжает альфа. — Спросил, насколько лично мне важно, какой титул у меня будет и зачем он мне. Я отбросил в сторону твои желания и желания всех остальных, я остался наедине с собой, и знаешь, — грустно улыбается альфа. — Мне не нужно. Мне абсолютно не важно ничего, кроме крыши над головой и куска хлеба, который я могу разделить со своей семьёй. Как это получилось, почему я зашёл так далеко, я не знаю. Но я хочу остаться Вороном империи черепов. Я не правитель, во мне даже таких задатков нет, поэтому изначально головой всего был ты. Я, скорее, ведомый, а не ведущий, и мне так комфортно. Я люблю войны, победы, почему я должен пытаться стать тем, кем не хочу, и изменять себе?

— Ты уверен? — после долгой паузы спрашивает Гуук, у которого от каждого слова Хосока на сердце тепло разливается. Словно не было всех этих дней, когда он, терзаемый мыслями и страхом, что потеряет брата, сам себе душу исполосовал, когда каждый новый рассвет горечью будущей потери пугал.

— Я и так один из четырёх самых богатых людей этой части мира, мои дети с голоду не умрут, а на титул мне всегда было плевать, — улыбается Хосок. — Мне главное — уметь держать меч в руках и знать, что справа меня прикрываешь ты, а слева — Намджун. Ты ведь прикрываешь?

— Всегда, — мгновенно отвечает Гуук и, притянув его к себе, крепко обнимает.

— С тобой Намджун разговаривал? — усмехается Хосок.

— Нет, Юнги, — цокает языком Гуук. — Когда он укладывал сегодня Гукюна и пел ему колыбельную, я услышал слова, которые он точно пел для меня, а не ребёнку. «Не важно, где он и какой у него титул, он твоя семья, а ты продолжаешь делать его врагом», — говорилось в колыбельной.

— Юнги — мудрый омега, — опускает глаза Хосок.

— Даже мудрее меня порой, — выпускает его из объятий Гуук. — Попроси своего омегу спеть тебе правильную колыбельную.

***

«Всё-таки струсил, пошёл на попятную», — швыряет на пол спальни накидку Тэхён, который покинул террасу сразу же, как правители поднялись на ноги.

Тэхён так разъярён, что начал бы метать в окно утварь и разнёс бы всю спальню, только то, что Хосок скоро поднимется, его останавливает. Прощайте мечты об империи и звании омеги императора, прощай желание быть хозяином чего-то большего, чем клочок земли и дворец, который меркнет перед Идэном, и всё потому, что его альфа струсил, прикрываясь семьёй. Тэхён никогда до этого момента в силе Хосока не сомневался. Он отказывается понимать, как можно довольствоваться малым, как можно быть довольным тем, что имеешь, если есть столько возможностей для того, чтобы улучшить своё положение.

Тэхён, будучи гаремным омегой Йибира, мечтал об альфе, который будет намного выше него по положению, о собственном дворце, и его мечты стали реальностью. Сейчас он мечтает о собственной империи и о будущем, где он не будет жить в тени Юнги, а его альфа рубит эти мечты на корню. Тэхён после диалога братьев даже разговор открыть не сможет, а то Хосок начнёт его подозревать в ненависти к Гууку. Всё, что сейчас остаётся омеге — это рвать в клочья недавно только приобретённую атласную накидку, лишь бы не кричать от злости. Его впереди ждёт жизнь, где он ступает только по следам Юнги, наблюдает со стороны, как расцветает их семья и какие чины будут положены его сыну, а сам он даже родить не может. Тэхён такого не заслужил, ему бы в голову своего альфы залезть и его руками справедливость вершить. Он не хочет быть вторым, не хочет сидеть во дворце из-за милости, в ожидании смерти Гуука, чтобы его трон перешёл Хосоку. Он Гууку смерти не желает, никому её не желает, но то, что он не родит и навечно останется гаремным омегой — его убивает.

Его бы амбиции любому воину во дворце — и на карте мира появилась бы новая могущественная империя, но Тэхёну приходится закапывать их поглубже в себе и продолжать довольствоваться тем, что дают. Одна мысль об этом заставляет чуть ли не до крови искусать свои пальцы и выть от несправедливости. Его альфа сделал свой выбор — он выбрал Гуука, ждать от Хосока каких-то шагов больше не стоит. Тэхён второпях закидывает под кровать лохмотья, оставшиеся от накидки, заворачивается в одеяло и как ни в чём не бывало посапывает. Хосок проходит в спальню и, раздевшись, ныряет под одеяло, притягивая его к себе.

— Ты в одежде? — хмурится альфа, целуя омегу в висок.

— Думал, тебя дождаться, и уснул, — сонно потирает глаза Тэхён. — Как ты, любимый?

— Лучше всех, — улыбается Хосок. — Я наконец-то поговорил с Гууком, и мы всё решили. Ощущение, что я заново родился.

— Серьёзно? — присаживается на постели омега.

— Думаю, тебе моё решение не понравится, но я всё же решил, что трон — это не моё, — осторожно говорит Хосок.

— Мне главное, чтобы тебе было хорошо, чтобы улыбка вновь озаряла твоё лицо, а то ты все эти дни как в воду опущенный ходишь, — переборов себя, обнимает его Тэхён. — А сейчас ты будто светишься, и я счастлив. Мне не нужен трон и дворцы, когда ты так ярко улыбаешься.

Хосок ловит его руку и, поднеся к губам, целует.

— Ты правда не злишься, что всё останется по-прежнему? — всматривается в его глаза альфа.

— Я ведь сам тебе это предложил в ходе нашего последнего разговора, — тихо говорит Тэхён. — Гуук любит тебя, ты его, вместе вы сила, а наш сын станет таким же братом Гукюну, как и ты Гууку.

— Я переживал, что новость тебя расстроит, — обнимает его Хосок. — Ты не представляешь, как сильно я тебя люблю.

— Представляю, но я люблю больше, — шепчет ему в ухо Тэхён.

— Обещаю, я отстрою тебе новый дворец, на который будут приходить смотреть издалека, который затмит красоту Идэна. Ты ни в чём не будешь чувствовать себя хуже, всё самое красивое будет только у тебя, — покрывает поцелуями его шею альфа. — Ты только не грусти, не позволяй ничему тебя расстраивать, даже мыслям о ребёнке. Пойми уже, что мне важно, чтобы ты был рядом, а всё остальное только после тебя. Ты и твоя улыбка — всё, что имеет значение. Я безумно люблю тебя.

— Говори мне это почаще, — утыкается в его плечо омега.

— Что именно? — поглаживает его спину Хосок.

— Что любишь меня.

— Готов никогда не умолкать, — усмехается альфа и раздевает парня.

***

Юнги провожает утром Гуука за ворота и, поймав пытающегося выбежать за отцом Гукюна, поднимает его на руки.

— Ты стал тяжёлым, мой любимый, — щекочет визжащего ребёнка омега и идёт ко дворцу.

— Я вырасту и буду носить тебя на руках, — серьёзно заявляет маленький альфа. — Я буду сильнее отца, смогу держать тебя одной рукой.

— Ну конечно, ты же у меня силач, — смеётся Юнги и, увидев идущего в сторону сада Тэхёна, ставит Гукюна на землю, и попросив не шалить, идёт за другом.

— Твои цветы самые красивые в саду, — останавливается рядом с кустом, за которым ухаживает Тэхён, омега.

— Потому что я выращиваю их с любовью, — тепло улыбается Тэхён. — Ты же видел, во что превратился парк? Я слышал, что там даже хотят проводить свадебные церемонии.

— Ты молодец, всё, чего касаются твои руки — расцветает, — восхищается Юнги.

— Ну хоть какая-то польза от меня должна быть, — понуро отвечает омега.

— Не говори так, — грустнеет Юнги.

— Это правда, — говорит с горечью Тэхён. — Сейчас я абсолютно бесполезный омега, который носит фамилию Чон, и только этим и вызывает уважение. Но я не могу родить ему наследника, так что и фамилии могу лишиться.

— Неправда, Хосок в тебя безумно влюблён, он не откажется от тебя из-за ребёнка, — восклицает Юнги.

— Он уже поставил свои интересы выше моих, что ему помешает сделать это ещё раз? — усмехается Тэхён.

— О чём ты говоришь? — не понимает Юнги. — И почему ты разделяешь ваши интересы?

— Неважно, — отмахивается Тэхён и продолжает осматривать кусты. — Я с детства приучен делать всё сам, давно пора перестать рассчитывать на других и ждать дары судьбы. Я подарков не получаю, я их сам себе делаю.

— Я узнаю о лекарях, даже в Мирас запрос послал, обещаю, мы найдём хорошего, ты не отчаивайся, — пытается приободрить его Юнги.

— Не переживай обо мне, я оптимистично настроен, всё будет хорошо, — чересчур фальшиво улыбается Тэхён, вызывая в Юнги противоречивые чувства.

***

Чонгук в Идэн возвращается за полночь. Альфа весь вечер провёл в степи, следил за последними приготовлениями к завтрашней церемонии и встречал гостей. Чонгук собрал основную часть своего войска на коронацию, и сейчас оно чёрным расплывающимся пятном накрывает всю степь. Он примет титул императора перед теми, кого считает своей главной силой и поддержкой. Ни один праздник правителя, а уж тем более его коронация не должны обходиться без присутствия его «рук».

Гуук тихо проходит в спальню, не желая будить омегу, и, замерев у кровати, с улыбкой смотрит на уснувшего рядом с папой сына. Такую картину ни один художник мира не нарисует, не передаст то, как в этот момент разбухает в груди Дьявола его сердце, как кровь от затопившего его счастья густеет, а кончики пальцев покалывают от неведанной эйфории. Такую картину человек может создать только сам, через потери и приобретения, своей жаждой жизни, жаждой любви и жаждой ею делиться. С того момента, как Юнги его принял, Гуук каждую ночь рассвета ждёт, лучам солнца, как ребёнок, радуется, ведь первым, что он увидит, проснувшись, — это покоящийся на его подушке смысл его жизни. И пусть каждый следующий миг Гуук боится, что его реальность — это сон, нахлынувшее счастье слишком ярко ощущается, чтобы хотеть проснуться. Если во сне Юнги принадлежит ему, то Гуук готов спать вечность.

Он аккуратно поднимает бормочущего что-то малыша на руки, прижимает его к груди, и, поцеловав в лоб, двигает к середине постели.

— Ты поздно, — севшим голосом говорит прилёгшему рядом мужу проснувшийся Юнги.

— Я всё проверил, закончил и вернулся, хотя Намджун и Хосок остались ночевать там, мясо жарят, пировать будут, — усмехается альфа. — А я слаб перед тобой, я просто не могу без тебя, — тихо говорит, стараясь не разбудить ребенка.

— Если хоть одну ночь, будучи в Иблис, ты не примчишься домой ко мне, я пойму, что любовь закончилась, — аккуратно двигается к нему и ложится на его грудь Юнги, слушая сопение лежащего под боком Гукюна.

— Моя любовь не может закончиться, она необъятна, как небо, — поочередно целует его в щеки альфа. — Пока текут реки, луна сменяет солнце, а каждую весну просыпается степь — я буду любить тебя.

— И никогда не разлюбишь? — дразнит мужа омега.

— Разлюблю, — хмурится Гуук и чувствует, как напрягается в его руках омега. — Когда разверзнется земля, обнажая ад и выпуская всех тварей наружу. Когда навеки остынет солнце, обрекая наши сердца на вечный холод, когда с небес рухнут все звёзды, пеплом оседая на твои ладони, — тогда я тебя разлюблю.

 — Ваши сладкие речи меня не подкупят, мой господин, — смеётся довольный ответом Юнги. — Но я всё равно безумно люблю тебя. И буду любить в каждой следующей жизни, которая будет мне отведена. Никогда об этом не забывай, — приподнимается на локтях омега и смотрит в его лицо. — Я счастлив, что вы с Хосоком помирились. Я знаю, как тебя терзал тот временный холод между вами. Теперь, наконец-то, я могу задействовать тебя в своих планах, не боясь, что ты, будучи не в настроении, мне откажешь.

— Я разве тебе когда-то отказывал? — выгибает бровь альфа.

— Если я начну перечислять, то наступит рассвет, — хихикает Юнги и падает на лопатки, прижатый к постели мужем.

— Говори, чего ты хочешь от меня.

— Потише, разбудишь мне ребёнка, сам его до утра развлекать будешь, — шепчет Юнги, косясь на малыша. — После церемонии я покажу тебе место для новой библиотеки, а еще я настаиваю, чтобы ты посетил со мной Мирас и мы занялись и его обустройством, это ведь тоже наша империя.

— Обещаю, мы всё сделаем, я никуда ближайшее время не собираюсь, — пытается стащить с мужа сорочку альфа.

— Руки убери, — цедит сквозь зубы Юнги, — тут ребёнок.

— Но он спит, — ноет Гуук, а потом обречённо кладёт голову на грудь мужа.

— И пока не забыл, в конце недели я отведу Гукюна смотреть школу, можешь присоединиться, — продолжает омега, играясь с его волосами.

— Хорошо, мой господин, как пожелаете, — улыбается Гуук и смотрит на рубин на шее омеги. — Ты всё ещё его носишь?

— В нем твоя кровь, и он прогоняет монстров, — поглаживает рубин Юнги.

— Я дарил тебе камни побольше и подороже, но ты любишь этот, — усмехается альфа. — Обещаю, подарить тебе такой прекрасный камень который затмит всё, что было до. А ещё у меня будет для тебя особый подарок, но ты о нём узнаешь в день своего рождения.

— Интригуешь, — улыбается Юнги и, устав спорить с мужем о драгоценностях, которые тот всё равно ему дарит, затыкает его поцелуем.

Утром Юнги провожает Чонгука долгим поцелуем и объятиями. Гуук, уткнувшись лицом в его плечо, извиняется, что не может взять его с собой, ведь по обычаю на церемонии коронации могут присутствовать только альфы. Юнги обещает не скучать, занять себя делами и, ещё раз поднявшись на цыпочки, увлекает мужа в долгий поцелуй.

— Я не смотрю, — бурчит проснувшийся Гукюн, который, конечно же, смотрит и заставляет родителей оторваться друг от друга. Гуук, покатав ребёнка на плечах, уходит, а Юнги требует малыша идти за ним завтракать.

***

После завтрака Юнги, переодевшись, решает направиться в город, где его будут ждать по вопросам библиотеки. Омега в сопровождении стражи только выходит за ворота, как его окликает бегущий за ними Тэхён.

— Подожди, я тоже в город, вместе прогуляемся, хочу развеяться, — говорит омега, и Юнги кивает, радуясь, что друг составит ему компанию.

Стоит Юнги, закончив общаться с городской властью, выйти на базар, где он всегда покупает Гукюну какую-нибудь безделушку, потому что мальчик сразу бежит к папе за гостинцем, как омегу окружают люди. Горожане делятся с ним специально испеченными для него пирогами, игрушками, смастерёнными для наследника, а некоторые просят о паре минут внимания, чтобы рассказать о беспокоящих их вопросах. Стража, которую Гуук всегда приставляет к Юнги в числе не меньше десяти человек, с трудом справляется с наплывом людей, учитывая, что омега не разрешает грубость. Набрав корзины гостинцев, омеги в кольце стражи проходят под накрытый навесом прилавок и присаживаются выпить холодного мятного чая. Уставший за день Юнги массирует гудящую голову и, слушая музыку, доносящуюся с площади, отдыхает. Допив чай и закончив все дела, парни ближе к вечеру возвращаются во дворец.

Юнги поднимается в спальню, в которую сразу же следом вбегает Гукюн, и, передав ему игрушки, опускается на кровать. Малыш неугомонный, разбрасывает гостинцы, не умолкает, осыпая папу вопросами, а у Юнги голова разрывается, от сухости во рту кажется, что язык трещинами покрывается. Он просит стражу позвать Биби и принести ему воды, а сам ложится на кровать.

— Забери его на пару часов, я, кажется, переутомился, — тихо говорит Биби обессиленный парень.

Обеспокоенный Биби предлагает вызвать лекаря, но Юнги валит всё на усталость и просит тишины. Гукюн отказывается уходить, цепляется за папу, криками оглушая весь дворец. Юнги убирает ниспадающие на его лоб смоляные волосы, как и у его отца, и просит дать папе отдохнуть. Гукюн целует омегу, обещает вернуться через час и, спрыгнув с кровати, подгоняемый Биби, уносится в коридор.

С каждой секундой Юнги всё хуже, язык распухает, омега покрывается холодным потом. Его парализуют чудовищные боли в животе и накатывает тошнота. Юнги уверен, что заболел, он пытается встать с кровати, но вновь валится обратно, не в силах даже голову поднять. Окно открыто нараспашку, по комнате гуляет ветерок, но Юнги задыхается. Он хрипит, комкая пальцами покрывало, говорит себе, что ещё немного и пройдёт, и он встанет на ноги. Перед глазами расплываются чёрные пятна, которые поглощают потолок и стены. Юнги открывает рот, чтобы вызвать стражу, но из губ только хрип и воздух со свистом срывается. Внезапно дверь открывается, впуская, кажется, Тэхёна, Юнги не уверен, он почти ничего не различает.

— Позови лекаря, — он с трудом выговаривает слова по слогам и чувствует, как прогибается кровать под севшим рядом Тэхёном.

— Он тебе не поможет, — доносится словно издалека до омеги голос друга.

Юнги почти не соображает, отчаянно пытается сфокусироваться на лице Тэхёна, но безуспешно.

— Тебе уже ничто не поможет, — разглаживает ладонью смятое покрывало Тэхён.

— Тэх… — Юнги чувствует, как силы покидают его, как всё тяжелее держать веки открытыми, но всё равно борется.

— Я отравил тебя ещё в городе, — тихо говорит Тэхён и, выдернув из-под омеги покрывало, заботливо его укрывает. — Всё своё накопленное золото я отдал ради смертельной дозы этого яда и за молчание. Я не держу на тебя зла, напротив, я помню, как ты спас мне жизнь и, более того, люблю тебя, но я бессилен перед Гууком. Ты — моё единственное оружие.

— Тэх… — молит Юнги, у которого будто горло изнутри опухло. Он не может ответить, но каждое слово Тэхёна отпечатывается в его угасающем сознании, убивает надежду, доказывает, что лучше не станет, что он не поправится.

— Тебе не стоит ни о чём жалеть, — двигается ближе Тэхён. — Ты прожил хорошую жизнь, ты вкусил любовь, богатства, обладал властью, стал папой. Ты можешь уходить — у тебя всё было. Я не мог убить Гуука, к нему не подобраться, но знаешь, каждый раз, когда Намджун умирал из-за Чимина, я думал, будет ли умирать из-за меня Хосок? — с нотками грусти в голосе говорит омега. — И теперь я сомневаюсь, а ещё очень сильно боюсь остаться ни с чем. Не притворяйся, что не понимаешь меня, не ставь себя выше людских слабостей. Уверен, ты бы тоже боялся, — нагибается к его лицу, всматриваясь в то, как угасает жизнь в чужих глазах. — Пусть я в Хосоке и сомневаюсь, но Гуук из-за тебя умрёт. Я в этом уверен. Даже в этом вопросе ты меня обошёл, — натянуто улыбается Тэхён. — Если Намджун так сгорел, то Гуук в пепел превратится. Империя, земли, войны — всё потеряет для него смысл. Он обезумеет от горя, превратится в тень, доживающую свой век в комнате без окон, а Хосок станет во главе всего. Все сложится просто прекрасно, мой муж не будет воевать со своим другом, не будет нести на себе груз предателя, а я стану супругом императора. Поэтому ты такая важная жертва. Ты правда должен меня понять, потому что я, в отличие от тебя, не видел хорошей жизни. Единственное счастье, которое выпало на мою долю — это моя встреча с Хосоком. Я люблю его, так сильно люблю, что умереть за него могу, но я ненавижу его желание вечно смотреть в рот Гууку, и больше так не будет, — злится омега, вновь вспоминая диалог братьев у бассейна. — Гуук умрёт вместе с тобой. Он вдребезги разобьётся после твоей смерти, — давит на плечи пытающегося подняться Юнги Тэхён. — Не пытайся встать, этот яд самый сильный из всех. Его зовут королевским, так что для тебя только самое лучшее, и даже смерть самая красивая. Сперва у тебя отнимется язык, хотя он уже отнялся, тебя парализует, и ты тихо закроешь навеки глаза, — целует в покрытой испариной холодный лоб. — Не беспокойся о Гукюне, он будет мне, как сын, и мы с Хосоком вырастим его прекрасным альфой, ведь его отец надолго на земле не задержится. Я буду его любить и заботиться. Прости меня, Юнги. Я очень хочу чувствовать новый запах. Это запах роскоши, богатства, вседозволенности, когда как не придётся ждать одобрения твоего мужа. Я жажду новой жизни, где на троне в зале внизу будет восседать мой муж. Никто не узнает, что я виновен в твоей смерти. Я всё продумал. Ты постоянно бываешь в городе, мало ли, что ты там пробуешь, корзины с гостинцами внизу — доказательство, а твоего мужа ненавидят, так что тебя отравили его враги. Спи спокойно, мой друг, ни о чём не беспокойся.

Юнги из последних сил цепляется пальцами в его халат, мертвой хваткой его удерживает, только взглядом показывая душащие его чувства, которые не может высказать. Тэхён по одному разжимает его пальцы и с силой отдирает от себя его руку. Омега поправляет халат, последний раз смотрит на умирающего парня и выходит за дверь.

— Не беспокойте господина, он попросил тишины, — прикрыв за собой двери, приказывает страже Тэхён и идёт к себе.

Юнги с огромным трудом поворачивается на бок и, утаскивая за собой покрывало, скользит на пол. Упав на пол лицом вниз, омега пытается доползти до двери, но ноги его не слушаются. Юнги так и лежит, уткнувшись носом в мокрый пол, который залит горячими слезами, когда видит завёрнутый в бахрому меч своего альфы под кроватью. Кое-как дотянувшись до него, Юнги из последних сил вжимает ладонь в острое лезвие, и продолжает смотреть на дверь.

Ещё раз бы Гукюн залетел в комнату, не послушался бы Биби и слов папы, вырвался бы и не через час, которого, кажется, у Юнги нет, а прямо сейчас бы прибежал, позволил бы ему услышать его звонкий смех, понюхать пахнущие детством волосы, потом и уходить не страшно. Юнги уверен, что Чонгуком и Гукюном ему никогда не насытиться, но об ещё одном свежем воспоминании, которое он унесёт в могилу, мечтает. Их простыни ещё не остыли, смех сына всё ещё эхом отдаёт в этих стенах, она не может вырвать его из его личного рая, не может забрать. Юнги даже на тошноту и боли в животе не реагирует, размазывает красную липкую жидкость по полу и не позволяет себе закрыть глаза, окончательно сдаваясь ей.

Все умирают, и Юнги это прекрасно знает, но не так рано, не в момент, когда он испытывает чувство абсолютного счастья, не тогда, когда его жизнь сплошь заполнена смыслом. Он не готов расставаться, пусть он со своими альфами никогда не будет готов расстаться. Юнги не хочет уходить, скребётся о пол, буквально ногтями за жизнь цепляясь, сжимает зубы из последних сил и продолжает пытаться сфокусировать взгляд на двери. Кто-то должен зайти, кто-то должен его спасти, потому что у Юнги ещё столько недоделанных дел, столько нереализованных планов. Он должен закончить обустройство города, должен выполнить свои обещания перед горожанами, но что самое главное, он должен заниматься своей семьёй. Его альфы без него не смогут. Юнги нужно найти Гукюну преподавателей, он хочет гордиться его успехами в учебе, хочет видеть, как вырастет сын, в какого прекрасного юношу превратится. Он хочет научить его любви и доброте, познакомиться с омегой, которого выберет сердце Гукюна, быть свидетелем их счастья. Юнги не хочет уходить, потому что он не насытился Чонгуком, он так же жаждет его присутствия, как в начале их отношений, так же голоден до его ласк, голоса и объятий. Он так хотел подарить ему омегу, того, смотря на кого, черствое сердце альфы будет смягчаться, а улыбка будет озарять вечно угрюмое лицо. Он даже парчу для него собирал самую красивую в тайне от мужа. Юнги нельзя уходить, потому что Чонгук без него не сможет.

Всё, о чём Юнги думает, смотря на неё, присевшую рядом и поглаживающую его волосы — это то, кто позаботится о его альфах. Кто станет той силой, способной удержать обезумевшего от горя Дьявола. Юнги нельзя умирать, как жаль, что для смерти «нельзя» пустой звук. Юнги пережил с любимым все войны, в том числе и те, которые были между ними двумя, и умирает во время абсолютного мира, так и не вкусив сполна счастья, так и оставшись с жаждой, которую уже не утолить. Всё, что ему остаётся, — это мечтать стать ветром, чтобы целовать смоляные волосы мужа, чтобы по утрам спящего сына в его кроватке обнимать, чтобы даже в стужу теплом их укутывать.

Дверь по-прежнему закрыта, из коридора не слышно и шага, но Юнги больше ничего не видит, свет окончательно меркнет, погружает его в кромешную тьму. В последней картине, которую он снова и снова просматривает в угасающем сознании — он видит их свадьбу. Они стоят посередине лужайки, усыпанной лепестками алых роз, вокруг ни души. Юнги в белой тончайшей блузке, каплевидный кулон из топаза в выемке между ключиц поблёскивает, он машинально к нему тянется, почему не рубин, не понимает. Гуук прижимает его к себе, целует в лоб и шепчет «я буду любить тебя вечно». «Я буду любить тебя вечность», — двигает губами Юнги, отступает на шаг, видит океан вскрывающей боли в любимых глазах и вкладывает окровавленную ладонь в её костлявую руку.

***

Тэхён проходит в свою спальню и, закрыв за собой дверь, прислоняется к ней спиной. Можно убежать от правосудия, избежать наказания, но от совести ни за одной дверью не спрячешься. Тэхёну с ней свой век доживать, это отвратительное чувство и невыплаканные слёзы, копящиеся в глазах, с собой вечность нести. Это его плата за императорство. Тэхён уже понимает, что плата превышает результат, но дверь не открывает, сорваться к Юнги и позвать на помощь себе не позволяет. «Юнги всё равно не помочь, он выпил смертельную дозу, а после сделанного жалеть нельзя», — убеждает себя омега и проходит к кровати, всё пытаясь стереть из памяти въевшийся под кожу взгляд умирающего омеги, который был его другом.

***

Ветер треплет полог шатров, доносит до императора голоса раскинувшихся в степи войск, ржание лошадей. На дворе начало осени, перед глазами раздолье, свежий воздух наполняет лёгкие, но Чонгук задыхается. Он уже даже парадные доспехи снял, восседает на ковре у главного шатра и, продолжая принимать поздравления, потирает горло. Каждый вдох — это горячий поток воздуха, который до лёгких не доходит, застревает комьями в глотке, заставляет альфу всё глубже вдыхать, но облегчения не приносит. Слепящий блеск золотых шатров под лучами собирающегося ко сну солнца и шум вокруг только раздражают. У Гуука перед глазами темнота ширится, он массирует лоб, промаргивается, на раскинувшуюся перед глазами картину в чёрно-белом цвете смотрит. Он уже забывает, чему люди радуются, почему ликуют, зачем собрались, только кивает подходящим и продолжает на небесный свод, туда, где солнце с землёй сливается, смотреть.

Хосок с беспокойством поглядывает на друга, а потом отвлекается на суматоху за шатрами и видит вставшего на дыбы Маммона, которого пытаются усмирить. Чонгук тоже слышит ржание своего любимца и взглядом приказывает воинам проверить его. Маммон будто сходит с ума, бьёт копытами, никого к себе не подпускает и ещё немного и с корнями выдернет из земли столб, к которому привязан. Другие лошади, чувствуя его настроение, повторяют за ним. Гуук не в силах терпеть отчаяние Маммона, всё-таки поднимается с места и, продолжая глубоко вдыхать склеивающий стенки лёгких воздух, идёт к животному. Маммон даже хозяина не признаёт, бьёт копытами, и Гуук приказывает его развязывать, чтобы понять, чего всё-таки хочет конь, который с утра был послушным. Стоит распутать верёвку, как Маммон срывается к Иблису. Гуук, нахмурившись, смотрит ему вслед, а потом поднимает глаза к небу, которое словно в огне.

«Закат нынче кровавый», — вспоминает Гуук слова Юнги, который сказал их перед его войной с Чжу, и подзывает Намджуна.

— Я отправляюсь во дворец, потом вернусь.

— Нельзя, церемония пусть и закончена, но ты ещё не со всеми поговорил, — противится Намджун. — Тут первые лица государств-союзников, нельзя так себя вести.

— Я же сказал, что вернусь, — злится Гуук.

— Твой конь просто взбесился, — пытается остановить его Ким.

— Возможно, но я такого за ним не замечал, и мне нужно найти его, — требует другого коня альфа.

— Увидев Маммона в городе, его сразу же задержат, тебе не нужно беспокоиться.

— Но я беспокоюсь, очень сильно беспокоюсь, — запрыгивает на коня Гуук. — Посмотри на небо.

— С каких пор ты стал таким суеверным? — хмурится Намджун, провожая друга взглядом.

Подошедший к мужчинам Хосок решает сопровождать теперь уже императора до дворца.

***

Маммон находится перед воротами Идэна в окружении стражи дворца, которая пытается его усмирить. Гуук осторожно подходит к нему, протягивает руку, и фыркающий конь, шумно дыша, останавливается.

— Что с тобой, мой друг? — подходит ещё ближе Гуук и обнимает его за шею. — Что тебя напугало?

Он аккуратно поглаживает гриву, а потом вместе с ним проходит во двор. Гууку всё ещё тяжело дышать, в городе воздух спёрт, пыльно так, что он её на своём языке ощущает. Гуук никогда не возвращался домой в это время, и поэтому нет бегущего к нему Гукюна и не видно Юнги, ожидающего мужа на пороге, от чего сердце альфы болезненно щемит. С каждым следующим шагом к дверям дворца тревожное состояние только нарастает, Гуук буквально волочит себя внутрь, как бы ни отгонял дурные мысли, но всем подобравшимся нутром плохого ждёт. Хоть бы голос своих любимых услышать, мельком их увидеть, и его бы отпустило, эти сдавливающие грудь железные обручи бы спали. Но во дворце тихо, только из кухни доносится звон посуды. Хосок, который остался за воротами, закончив говорить со стражей, тоже идёт во дворец.

Наконец-то Гуук слышит визг Гукюна, доносящиеся со стороны спальни Биби, и, направившись туда, ловит в объятия вылетевшего из двери сына. Обнимая ребёнка и стараясь найти паузу в потоке вопросов, которыми его осыпал Гукюн, альфа узнаёт, дома ли папа. Получив утвердительный ответ, Гуук решает украсть один поцелуй у омеги и уже потом вернуться за город. Он поднимается на пятый этаж, кивает поклонившейся страже и, подождав, пока ему откроют дверь, проходит в спальню.

Только переступив за порог, он за мгновенье успевает прижать ребёнка лицом к груди и, попятившись назад, передаёт его идущему следом и захлебнувшемуся в немом крике Биби. Гукюн пугается, не понимает, что случилось, почему отец так груб с ним, и заходится плачем. Гуук кричит, требуя лекаря, а сам возвращается в спальню и падает на колени перед лежащим на полу, измазанном в крови парнем.

— Любовь моя, — дрожащими руками поворачивает омегу на спину, отказываясь видеть разводы крови на полу и бледный цвет губ. — Юнги, пожалуйста, открой глаза, — нагнувшись, нежно убирает прилипшую к его лбу прядь волос. — Умоляю, посмотри на меня. Скажи что-нибудь.

Он притягивает его к себе, прижимает к груди, не веря, смотрит на соскользнувшую руку, обхватывает ладонью его ледяные пальцы, подносит к губам, по одному их целует, как в горячке, его имя повторяет.

— Не поступай так со мной, — шепчет, где-то в глубине сознания вспышками молнии, что омега мёртв, загорается и исчезает затапливаемое отчаянием и нежеланием верить в такую реальность. Но реальность бессердечна и безразлична к тому, чья жизнь и будущее от этого самого момента зависит, к тому, кто себе не признаётся, но болючую правду в лицо с размахом получает. Этого не может быть, потому что Чонгук с ним целоваться длиной в жизнь планировал. Не может быть, потому что Чонгук на его руках умирать должен был. Не может быть, потому что это Юнги, а смерти его касаться самим Дьяволом запрещено.

Гуук касается губами его губ — омега не дышит. Его Юнги не дышит, и Чонгук умирает, захлёбывается под толщей невыносимой правды, не в силах выбраться. Лицо альфы искажает гримаса боли, его трясёт так, что кажется, он прямо сейчас по одному все свои органы выплюнет. Он раздирает рукой лицо до кровавых полос, задыхается от осознания, готов кожу с себя снять, лишь бы отпустило, лишь бы выводимое чёрным по белому «Юнги мёртв» с недр сознания стерлось. Он заваливается на бок рядом с омегой, не выпуская его из объятий, поглаживает скулы, говорит себе «он сейчас встанет», потому что так не бывает — так жестоко даже с Дьяволом не поступают. Больно дышать, моргать, двигаться. Больно — это Чонгук. Эта боль другая, она не местная, не отсечёшь, не поставишь примочки, не убавишь агонию. Её очаг внутри, под грудной клеткой разгорается, кости расходиться заставляет и наружу чёрным дымом вываливается. Больно так, что нужно молить о смерти, но Гуук молит её вернуть ему того, кого она забрала, молит совершить обмен, но она никогда не торгуется. Она прибила его кинжалами к стене, из него живого кости по одному вынимает, из него живого сердце достаёт, земле подарить собирается. Но без него же не живут, его ему Юнги заменял, если вынут, то из раны кровь хлестать будет, никогда не остановится.

— Юнги, — еле губами шевелит, его волосы поглаживает, — жизнь моя, я хочу жить, ощущая твою ладонь в своей руке, не обрывай нашу связь, не обрекай меня на смерть при жизни. Не говори, что у нас нет «завтра». Останься здесь со мной, ведь дышать тебе в шею — единственный способ дышать. Как мне справиться с осознанием, что не уберёг, как изо дня в день переходить? — так сильно его сжимает, что пятна на нежной коже оставляет. — С кем я буду разговаривать, кого обнимать, ради кого ждать рассвета? Ты открываешь мне дверь по вечерам, ты выбегаешь меня встречать, ты залечиваешь мои раны. Ты не должен был уйти раньше, — трясёт его за плечи, хотя бы один признак жизни увидеть мечтает. — Я отстроил империю, утолщал стены, увеличивал войска, чтобы защитить тебя, — срывается на глухие рыдания, заставляя стражу пятиться назад в шоке. — Я должен был умереть. Что я скажу нашему сыну, что не смог защитить его папу? Что он испустил дух в самом охраняемом дворце мира? Я ждал ударов отовсюду, этого не ждал. Я оберегал тебя от мечей и стрел, но не смог уберечь от человека, не защитил. Я себе этого не прощу, — задыхается, делает паузу, глотает и глотает воздух, но, кажется, больше никогда не задышит. — Встань, ты обрекаешь человечество на гибель. Я пролью реки крови, только встань, останови меня. Встань ради сына, — не умолкает, продолжая трясти его за плечи. — Не смотри на меня пустым взглядом и не молчи. Ты же моя жизнь, я тебе сколько раз это повторял, и я готов отдать свою, лишь бы ты жил, — зарывается лицом в его шею, смачивая её слезами. — Открой глаза, и я не буду ждать твоего дня рождения, я сейчас тебе про сюрприз расскажу. Умоляю тебя, пожалуйста, не пугай меня так. Обними меня в ответ, скрести руки за моей шеей.

Боль нарастает, люди прибывают, весь дворец и двор наполнен плачем. Гуук ничего не видит, не слышит, так и тычется ему в шею, льнёт к венке — она не пульсирует — он на куски распадается.

Хосок залетает следом и пригвождённый к стене смотрит на кровь, складывающуюся в буквы, которые выжигаются в его подсознании, а до этого были выжжены на его сердце. Гуук ничего не видит, он ослеплен обрушившейся на него реальностью, где он сидит на полу, обнимая бездыханное тело своего любимого, а в ушах так и стоят крики Гукюна, не хотевшего покинуть спальню. Хосок, расталкивая стражу, выходит прочь.

Без Юнги весь мир приобретает чёрный цвет, умер Юнги — умер и Чонгук, потому что то, что он сейчас дышит, — не значит, что он жив. Жизнь определяется не бьющимся сердцем, а моментами, которыми её проживаешь — Чонгук жил рядом с Юнги, а сейчас предательское сердце просто кровь качает, не замирает, рядом с любимым залечь не позволяет. Чонгук умер ещё за городом, только примерив корону, кровавые шипы которой впились в голову, он испустил дух, потеряв того, кто его дышать научил. Хочется кричать, чтобы надорвать голосовые связки, потому что разговаривать больше не с кем, отрезать себе руки по локоть, потому что если не прикасаться к нему, они ему и не нужны. Хочется свою грудь разорвать, вынуть то, что рядом с ним ожило, и ей в лицо засунуть, показать, что, отбирая жизнь одного, она сразу и второго забрала, что связанных любовью разлучать нельзя, что даже смерти такое непростительно. Он притихает, сжимает до крошащейся эмали зубы, пытаясь очередную волну сшибающей его боли выдержать. Она вдавливает его в землю, живьём в неё вбивает, и Гуук сам готов, стирая пальцы, себе могилу рыть, лишь бы его земле не отдавать, лишь бы его тут с сыном улыбаться оставить. Утренний поцелуй не мог быть последним, те объятия не должны были остаться теплом в руках Гуука, как воспоминания. Если бы он знал, что живым больше Юнги не застанет, он бы его не отпускал, от себя оторваться бы не позволил, так и застыл бы навеки на пороге, прижимая к себе самое драгоценное, что у него есть.

К нему подходят, что-то говорят, дают какой-то отвар, Гуук его с рук сшибает — он притуплять свою боль не будет. Он должен её чувствовать, потому что это единственное, что он будет отныне чувствовать каждую новую секунду, в которой его Юнги не дышит. Как только боль отпускает на мгновенье, чтобы с силами собраться, по новой его по комнате разбросать, Чонгук верить в то, что видит, отказывается. Он не понимает, как человек, которому принадлежит половина мира, не может это контролировать, выкупить, обменяться. Он продолжает молить её забрать его взамен, но она любимое дитя не тронет, того, кто любим ей и ненавистен жизни, обходит.

Чонгук вновь умирает, за одну ночь тысячу раз смерть переживает, и в том, как ошибаются те, кто говорит, что от любви не умирают, убеждается. От любви умирают, и самое явное тому доказательство Чонгук, который сидит на полу, сжимая бездыханное тело любимого в объятиях и монотонно повторяя имя из четырех букв. От любви умирают, но этих погибших в землю не зарывают, похороны не проводят, вокруг собравшись, не оплакивают. От любви умирают, стоя на ногах, дыша, бесцветным взглядом на мир смотря. Убитые любовью выделяются в толпе — это улыбка, когда глаза не улыбаются, это беспросветная мгла на дне зрачков, это шаг, чтобы сделать который ногу из последних сил от земли отдираешь. От любви умирают прямо на глазах, угасают в один миг, потеряв того, от кого сердце питалось, лишившись любимых рук, смеха, полных нежности взглядов. От любви умирают, когда, выйдя наружу, больше не на небо, а на землю смотрят. От неё умирают, когда в одном отрезке жизни, покоящемся в недрах памяти, навеки застревают.

Чонгук там и застревает, только его и видит, отключает восприятие внешнего мира, полностью в память зарывается. Перед глазами воспоминания такие же яркие, как в день, когда это случилось, он не верит, что они всё, что ему осталось. Он вспоминает, как стоял у двери в Мирасе, первый брошенный взгляд, новое чувство, голову в груди приподнявшее. Вспоминает все его переглядывания, когда он шёл из конюшни обратно на кухню, как хмурился, как стойко наказания терпел и ни разу ни о чём для себя не просил. Гуук мечтал встать к нему поближе, вдохнуть его запах, прикоснуться без страха, что омега отпрянет. Он вспоминает свадьбу, когда стал самым счастливым, как родился сын, как взял его в руки — его измученную, но счастливую улыбку ему, и каждое новое воспоминание — очередная сквозная дыра в том, от кого уже и так ничего не осталось.

— Мне очень больно, Юнги, мне слишком больно, — задушено воет. — Я говорил, что мне больше больно не будет, но что я знал о боли? — обращается в пустоту. — Я всё могу, но без тебя не смогу. Ты сделал меня самым счастливым человеком в мире и сделал больнее всех, — мажет губами по его губам, омега всё так же не дышит, а Гуук его не отпускает.

Утро картину не меняет, Чонгук на полу, покрытым засохшей кровью, с ним в обнимку под куполом пульсирующей живой боли лежит, которая одного в землю вдавливает, так на ноги встать и не позволит, а второй ей больше неподвластен. Биби, плача, внизу Гукюна завтраком кормит, слёз не скрывает, но в лицо ребёнку «всё хорошо» лжёт. Шуи присаживается рядом с правителем, просит отпустить омегу, но Гуук обезумел от горя, сильнее к себе его прижимает.

— Мой господин, — просит Шуи. — Его надо похоронить.

Альфа даже не отвечает, покачивается на полу, гладит его волосы.

— Господин, ему нужен покой.

— Он не мёртв, он спит. Я его не отдам, — целует в лоб Юнги Гуук, и Шуи умолкает.

Прибывший сразу же после новости Намджун так и сидит всю ночь на полу рядом, ни слова сказать не может. Он знает, к Гууку не подойти, его любовь не забрать, что он не отпустит — туда любимого человека не отпускают. Чонгук до конца смерть Юнги не принимает, не осознаёт, а Намджун осознаёт, но забившийся в горло ком не позволяет альфе открыть рот. Перед его глазами не заснул вечным сном тот, кто делал Гуука целым, а рухнул и превратился в пыль тот, кого он считал несломленным, сильнейшим, с кого брал пример.

— Я ранил его в эту руку, — целует место пореза на ладони Юнги Гуук. — Я вонзил кинжал, прибил его к полу, грозился убить. Он порезался этой рукой о меч. Мой меч. Мастер До сказал, мой меч убьёт меня, и я был готов принять смерть, но я не знал, что она будет настолько чудовищной.

— Ему нужен покой, — подползает ближе Намджун. — Ты должен предать его земле.

— Не могу, — еле шевелит губами Гуук, не переставая трёт распухшие за ночь глаза, — если я его выпущу — всё закончится. Если я его выпущу, значит, я смирился, принял, но я не отдам его, я не могу, — зарывается лицом в грудь омеги и глухо рыдает, заставляя Намджуна уткнуться в свой локоть, и только подрагивающие плечи выдают то, что альфа разделяет с другом его горе.

***

В огромном дворце пусто, все окна распахнуты настежь, в комнатах ветер хозяйствует, не пахнет едой, не слышно слуг, стоит абсолютная тишина, как на кладбище. Идэн превратился в королевство одинокого короля, того, который считает себя мёртвым, а держится, потому что прибит к земле сыном и обещанием тому, кто ушёл. Больше в Иблис не будет солнечных лучей, заставляющих цветы в саду поднимать свои головы, не будет праздников и гуляний, не будет рассветов.

В утро, когда убитый горем Гуук отпустил Юнги из объятий — солнце в Империи черепов погасло.

Все краски мира забрал с собой хрупкий омега, который их принёс. Омега, который стал Дьяволу сердцем, которого у него никогда не было. Пройдут года, пройдут века, кости всех ныне существующих превратятся в прах, но о любви Гуука и Юнги будут помнить вечность. Потому что любовь — это единственное, над чем не властно даже время и что не подчиняется никаким законам. Пусть смерть сегодня посягнула на самое дорогое, что было у Гуука, любовь Дьявола она не заберёт, даже убив его самого.

***

Хосок не хочет в это верить, это точно недоразумение, скорее, призыв о помощи, никакой другой причины в том, что, умирая, Юнги написал кровью имя его любимого быть не может. Он расталкивает столпившихся у двери людей и быстрыми шагами идёт в свою спальню. Прогнав стражу, он тянется к ручке двери, как она открывается и наружу выходит обеспокоенный Тэхён.

— Что за крики? — спрашивает омега, выглядывая в коридор. Хосок молча толкает его внутрь и, закрыв за собой дверь, идёт к кровати.

— Что случилось? — растерянно смотрит на присевшего на кровать и обхватившего голову мужа омега. — Почему люди кричат?

— Юнги умер, — приходит в ужас услышавший себя со стороны Хосок.

— Что ты говоришь? — прислоняется к дверям Тэхён, в шоке смотря на него. — Это ложь, — выдыхает он и бросается к ручке, но сразу же замирает от властного «не выходи».

— Я не понял, как это случилось, — бегает растерянным взглядом по сторонам Хосок, — но он мёртв.

— Любимый, — утирает слёзы омега и опускается на колени перед ним, поглаживая его руки, — надо пойти туда, надо помочь, этого не может быть, это невозможно.

— Скажи мне, зачем? — внимательно смотрит на него Хосок. — Зачем кому-то убивать его, у Юнги не было врагов. Гарем давно распущен.

— Я всё ещё в это не верю, мне нужно увидеть Юнги, — срывается к двери Тэхён, но Хосок поднимается следом и, перехватив его, прижимает к себе.

— Тебе нельзя туда. Гуук тебя убьёт, — Хосок чувствует, как деревенеет тело в его руках, и видит вспышки страха на дне любимых глаз, которые пронзают его насквозь, окунают с головой в жижу реальности, от которой он пытался сбежать, которую отказывался воспринимать.

— Зачем? — задаёт вопрос Хосок, внутренне подбирается, впервые обращается к высшим силам с просьбой, лишь бы Тэхён его сомнения рассеял, чтобы успокоил заходящееся в груди сердце.

— Это не я! — срывается Тэхён, мгновенно ударяясь в слёзы.

Хосок ослабляет хватку, отшатывается назад, не веря, на любимого смотрит, а у омеги кровь в жилах стынет. Не от страха. Он руку в ладонь Хосока вложит, с ним как клятву вечной любви давал, так и на тот свет пойдёт. От разочарования. От клубящегося на дне родных глаз разочарования, которое на Тэхёна липнет, в поры впитывается, словно грязью его покрывает. У омеги под грудиной сердце ноет, глотку горечь раздирает, он готов все пытки мира терпеть — что угодно, пусть только тот, в ком он себя потерял, на него так не смотрит, пусть не рубит красную нить, их связывающую, не отдаляется. А Хосок вновь отступает, Тэхён шаг к нему делает.

У Хосока в голове крик Тэхёна стоит, эхом от стенок отскакивает, не затирается. Только не это. Только не Тэхён. Лучше бы это был Хосок, лучше бы он умылся кровью Юнги, понёс бы заслуженную кару, но не его любовь, не тот, кого он обещал защищать и беречь. Тэхён его кровь в жилах, его сердце, его личный воздух и смысл жизни. Он заменил ему всех, стал его семьёй, которой у него никогда не было. Он усыплял его поцелуями, будил объятиями, каждый новый день сильнее прошедшего любить заставлял. Тэхён не мог так с ними поступить, не мог перечеркнуть прошлое и поставить под угрозу будущее, где Хосок показывает ему империю, где они растят сына, где альфа лежит головой на его коленях, и вся усталость испаряется. Это явно какая-то ошибка.

— Он написал твоё имя на полу своей кровью. Выйдешь из комнаты, и тебя на куски порубят, — с трудом двигает губами Хосок, так и видя перед собой выведенное кровью «Тэхён» на полу спальни. — Зачем ты это сделал?

— Этого не может быть, — испуганно смотрит на него омега. — Это невозможно, — всё ближе подойти пытается.

— Зачем? — смотрит в упор Хосок, из последних сил держится, чтобы не осесть на пол, не вцепиться пальцами в свои волосы, клоками их вырывая, не биться головой о стену, пока этот диалог не забудется.

— Я хотел, как лучше, — плачет Тэхён и подходит ближе. — Я хотел, чтобы тебя увидели, чтобы ты носил эту корону. Ты заслуживаешь весь этот мир, — размазывает слёзы по лицу. — Только ты его и заслуживаешь, — каждое слово Хосоку, как тупой кинжал, кожу вспарывает.

— Как ты мог? — с горечью спрашивает альфа. — Как ты мог убить того, кто спас тебе жизнь? Ты хотел, чтобы я носил корону? — становится вплотную альфа. — Таким путём? Лишив моего друга омеги, оставив Гукюна без папы? Ты страшный человек, Тэхён. Страшнее меня, хотя на моём счету сотни убийств.

— Не говори так, — воет омега и тянет к нему руки. — Умоляю, не говори так, не отворачивайся от меня. Ты — моя любовь, моя жизнь. Не отталкивай меня, — вцепляется в его ладонь и с мольбой смотрит. — Всё будет хорошо, всё образуется, ты ведь меня защитишь, мы придумаем что-нибудь.

— Убив Юнги, ты убил моего брата, — прикрывает ладонями своё лицо Хосок.

— Ты хоть когда-то любил меня, как его? — всхлипывает Тэхён.

— Любил, — касается губами его лба альфа. — Люблю и вечно буду любить, даже несмотря на то, что жажда власти тебя ослепила, ты у меня здесь, — прикладывает ладонь к левой стороне груди.

— Ты ведь спасёшь меня? — с надеждой всматривается в потемневшие от боли и обиды глаза омега. — Ты защитишь меня от него, и мы сбежим.

— Спасу, — впечатывает его в себя альфа и крепко обнимает. Он так сильно сжимает Тэхёна в руках, что омеге даже больно, но он не противится, в его руках себя защищённым чувствует, впервые за последние часы выдыхает, даже Гуука больше не боится, с ним его альфа. Хосок вдавливает его в себя, жадно любимый запах вдыхает, чувствует, как трясёт омегу в его руках, но не выпускает. Именно эти объятия те, ради которых он возвращался во дворец, ради которых выживал, даже будучи прибитым кинжалами, часть себя бы на вражеской территории оставив, всё равно бы дополз. Хосок любит Тэхёна так сильно, что его это чувство наизнанку выворачивает, так доверяет, что своё сердце в его руки вложил, и теперь оно медленно остывает.

Ветер за окном всё больше разгуливается, до ушей крики и плач доносит, Хосок ничего не слышит и не видит, он свой личный мир в своих руках держит и, прикрыв веки, эти несколько секунд живёт.

— Я люблю тебя, — шепчет Хосок, без остановки повторяет. — Люблю больше своего меча, земель, всех корон мира, люблю так, что вечности не хватит всю мою любовь тебе показать, — шумно сглатывает, Тэхён поднимает лицо и видит, как из глаз альфы слёзы вниз катятся. — Я люблю тебя, — в глаза смотрит, — поэтому не позволю ему сделать тебе больно.

Тэхён не успевает открыть рот, как Хосок сжимает пальцы вокруг его горла и валит пытающегося ловить воздух губами омегу на постель. Он очень хочет прикрыть веки, не хочет смотреть в глаза, полные застывшего ужаса, но взгляда оторвать не в состоянии. Тэхён брыкается, сопротивляется, ногтями в его руки впивается, раздирает, Хосок хватку не ослабляет, давит и давит, под его руками жизнь утекает, он в глазах цвета мёда тонет. Он душит Тэхёна, а задыхается сам, чувствует, как все его навеки оставшиеся несбывшимися мечты верёвкой вокруг горла обвиваются, плоть рассекают, до костей добираются. Тэхён резко обмякает, всё так же в самую душу смотрит, будто смиряется. Хосок убивает Тэхёна, убивает себя, их так и не родившихся детей, то утро, в котором они под лучами солнца на постели нежатся, друг от друга оторваться не могут, все их мечты и надежды. Хосок убивает Тэхёна кровоточащими руками, гасит огонь их жизни, угли слезами поливает.

Тэхён перестаёт бороться, а ужас в глазах на абсолютную нежность сменяется. Перед самой смертью о короне и престоле не думается, думается только о его руках, которые заменяли Тэхёну дом, а сейчас зажимают его горло, так бессердечно прекращают его путь. Тэхён не злится, даже обиду, вспыхивающую внутри, душит. Хосок не отступит — он это в его глазах отчётливо видит, но что видит ещё лучше — это его любовь, это слёзы, которые текут по Тэхёну, это глухие всхлипы оплакивающего его альфы, которого омега всем своим пусть и не совсем чистым сердцем до самого конца любил. И Тэхён улыбается. Пусть улыбка и болезненная, но он улыбается ради Хосока, оставляет себя в его памяти с улыбкой, не осознавая, что альфа с этой ночи только свои руки на его горле запомнит. В его глазах гаснет жизнь — для Хосока навеки гаснет свет. Он расслабляет пальцы, прислоняется лбом к его лбу, прижимается губами к его губам и тонет в океане тьмы, которая станет теперь для него домом.

— Люблю, люблю, люблю, — как полоумный хрипит и, обняв утонувшего в нежно-голубого цвета простынях омегу, кладёт голову на его грудь.

Серебристый свет луны заливает огромную спальню, которой одному было мало, а для второго она была всем миром, потому что омега был рядом. Они лежат в постели, которая из брачного превратилась в смертное ложе, которая всё ещё хранит теплоту тела того, кто, умерев, погасил для Хосока все звёзды. Ветер колышет занавеси, а языки пламени свечей отбрасывают причудливые тени на стены, в которых Хосок Тэхёна среди цветов видит, его голос во вражеском дворце впервые слышит, его губ своими касается, вкус жизни и тепло чувствует. Для Хосока всё здесь в этой комнате и заканчивается. Отныне он брошенный в развалинах когда-то прекрасного дома, никому не нужный калека без души, ведь его душа так в руках омеги и осталась. Отныне он сплошная пустота, которую ничем и никем не заполнить, эхом в голове оставшийся крик не стереть. От Тэхёна в Хосоке только воспоминания, его имя по буквам в убитом монстре выводимое, его последняя улыбка, как пытка, и взгляд, который альфа с собой в могилу унесёт.

Счастье выдаётся временно, и, потеряв его, без него не живётся, Хосок тоже не сможет, всю оставшуюся жизнь воспоминаниями волочить будет, а на рассвете сам себе отрубит правую руку.

Ту самую, которая забрала у него самое дорогое, что было.

Третий раз Мин Юнги убил в двадцать три года, и это было его последнее убийство.

***

Чимин, сидя на корточках, обнимает ничего не понимающего Гукюна, которого Биби привез в Чин на время похорон и, поглаживая его волосы, шепчет «что всё будет хорошо». Чимин плакать перестал только полчаса назад, узнав, что Гукюн в городе. Все эти дни омега даже Тааном не занимается, заперевшись в комнате, рыдает, оплакивает друга и засыпает, обнимая детей. Арэм не понимает, что случилось, но знает, что что-то плохое, только на его вопросы никто не отвечает. Сокджин уехал в Иблис поддержать Гуука, и Чимину даже болью поделиться не с кем. Омега, который взял на себя занятия Гукюном, на прощание поехать не смог. Гукюн, узнав, что папа заболел, от Чимина не отходил, даже спал с ним, пока Биби не вернулся в Чин. Чимин делал всё возможное, чтобы отвлечь ребёнка, и всё своё время посвятил сыну друга, надеясь, что хотя бы за него Юнги будет спокоен. Чимин решил, что поедет прощаться с Юнги позже, и они смогут побыть наедине, где он наконец-то выплачет кипящую в нём днём и ночью и выжигающую его изнутри боль потери.

***

Иблис одет в траур. На дверях и окнах домов завязаны чёрные ленты, на улицах стоит давящая на барабанные перепонки тишина. Город прощается с любимым сыном, который нёс ему надежду на лучшее будущее, поднимал вопросы, которые доселе не поднимались, и был реальным примером, на который равнялись. На похороны Юнги прибыли из самых дальних стран, кто-то приехал, чтобы выразить Дьяволу своё почтение, но большая часть пришла именно из-за омеги, который незаурядным умом и обаянием никого не оставлял равнодушным. Даже солнце в это утро зашло за тучи, словно отказываясь наблюдать за тем, как предадут земле того, кто каждый новый день встречал его с улыбкой.

Юнги хоронят на западе Иблиса, в отдельно отведённом месте, где в будущем Гуук планирует построить мавзолей. На огромной территории, которая уже обводится стенами, также похоронили и Маммона, сердце которого остановилось в ту же ночь в конюшне.

Гуук за одну ночь лишился и любимого, и верного друга.

Гуук стоит у могилы за счёт удерживающего его Намджуна. Альфа будто лет на десять постарел за эти дни, вся передняя часть его волос белая, как снег. Он бесцветным взглядом смотрит в могилу, в которую только что сам же положил свою любовь, а потом достаёт из ножен свой меч и с помощью Намджуна кладёт его рядом с омегой.

— Я обещал, что ты будешь за ним присматривать, чтобы ты не переживал, вот и забирай, только жаль, что он всё равно убил меня, — пытается приподняться Гуук, но сил не находит, так и сидит на коленях у могилы, просит Намджуна не подходить.

— Я выполню обещания, я поставлю Гукюна на ноги, а ещё подарю тебе подарок, который должен был украшать Идэн, но теперь украсит твою гробницу, — с горечью улыбается ему Гуук. — Ты запретил мне умирать, обрёк меня на одиночество, но я не буду злиться. Ты всё равно только мой, как и я навеки только твой.

Хосок на похоронах не присутствует. Несмотря на вовремя оказанную ему помощь, альфа пару ночей мучается от боли, которой даже рад — она притупляет моральную. Хосок хоронит Тэхёна в парке, за которым ухаживал омега, среди белых роз, и сам там и остаётся.

Обратный путь Гуук проделывает пешком, окружённый воинами и близкими людьми, он еле волочит ноги, но от коня отказывается. По всему пути ему попадаются плачущие и выражающие соболезнования люди, он видит и чувствует боль народа, у себя в голове с Юнги общается, рассказывает ему о том, как его любят и ценят. Внезапно среди всего этого плача он чётко различает крики старого обезумевшего омеги:

 — Дьявол, это кара небес за всю кровь, что ты пролил, только небеса забирают лучших.

Гуук останавливает метнувшихся к омеге стражников и, разбито улыбнувшись старцу, продолжает путь.

***

Десять лет спустя мавзолей «Колыбель солнца» готов. Покрытое белым мрамором трехкупольное сооружение, возвышающееся над Иблисом, расположено посередине раскинувшегося на огромной территории парка. По шести каналам, проходящим по территории парка, перекинуты стеклянные мосты. Над главным входом в мавзолей золотыми буквами на белом мраморе высечено «и в этой, и в следующей». Изнутри стены мавзолея покрыты изразцами и росписями, украшенными драгоценными камнями. Мавзолей поражает своей роскошью и богатым убранством. Прямо посередине главного зала под надгробием этажом ниже, находится могила Юнги. На строительство мавзолея Гуук приказал созвать лучших мастеров со всего света и лично контролировал весь процесс. Территория мавзолея превосходит по размеру территорию Идэна. Ко входу в гробницу ведёт выложенная плитами из гранита широкая дорога, по краям которой бьют высокие фонтаны и раскинулись огромные сады, в одном из которых стоит статуя Маммона, под которой лежит сам конь. В саду слева в основном растут красные розы, которые Гуук приказал посадить, помня, как красиво Юнги смотрелся в красном. Жемчужиной мавзолея является ниспадающий со стены водопад — подарок правителя своему любимому, который он так и не успел подарить при жизни. Со всего света к гробнице стекаются люди, те, кто хочет отдать дань памяти омеге, и те, кто хочет посмотреть на чудо-водопад.

Надгробный камень омеги сделан из полупрозрачного белого мрамора. Стены гробницы украшены драгоценными камнями и позолотой, а пол вокруг надгробья застлан дорогими коврами. Потолок над надгробным камнем стеклянный, что позволяет солнцу падать прямо на надгробие. Камень меняет цвета — днём он белый, на закате, благодаря красным лучам солнца, розоватый, а под луной — серебристый. По краям камень инкрустирован сапфирами и кристаллами. Любимый рубин Юнги так и остался на его шее. На его могиле приглашёнными каллиграфами высечено: «Тут лежит сердце Дьявола, и осмелившемуся его побеспокоить грозит вечность боли».

***

Войны за земли сменились войнами за камни и богатства, из которых Гуук собирал гробницу любимого. Строительство только закончилось, но Намджун не может уговорить его прекратить свои кровавые походы. Империя горит от восстаний, недовольств, врагов у Дьявола всё больше, но он видит целью только мавзолей. Гуук словно одержим идеей построить для Юнги самую красивую усыпальницу в мире, он будто ради этого и живёт. Гуук топит в крови целые города и государства, не знает жалости, за ним кровавый след расползается, и он сам каждый новый день в плаче павших от его меча погибает. Десять лет Гуук заставляет себя жить, называет это чудовищной пыткой и продолжает собирать гробницу любимого. Ради только покрытия пола главного зала он целое племя вырезал, которое отказывалось допускать Гуука к камням. Никто не знает, куда Дьявол двинется дальше, что ему ещё понадобится, государства в спешке объединяются в союзы, но всё равно проклятое «Гуук» слышат и в своей крови захлёбываются. Дьявол не просто вернулся, он вернулся оголодавшим по крови и без того, кто смог бы его удержать.

Гукюна растит Биби, альфа часто гостит у Чимина, только этим двум омегам Гуук доверяет своё главное сокровище. Гукюн благодаря им и пережил смерть папы, потому что отец на пару месяцев ушёл в себя и из башни выходил только, чтобы на могилу сходить. Гукюн с годами превратился в хмурого, помешанного, как и Гуук, на битвах на мечах юношу, который все свое время проводил, тренируясь с отцом. Хосок в Идэн так и не вернулся, он выбрал жизнь отшельника, ухаживает за цветами, самые пышные растут на безымянной могиле его омеги, там же в лачуге и живёт, слывёт безумцем. Его часто навещает Намджун. Гуука он не видит, никто из них в глаза второго посмотреть так сил и не нашёл.

***

В день, когда мастера накладывают последний камень на гробницу, Гуук празднует кровавый пир на Севере, куда взял и сына. Альфа допивает вино и швыряет кубок в огонь, забирающий город. Намджун собирает войска выдвигаться дальше, а Гукюн идёт рядом с отцом в сторону разбитого за городом шатра.

— Мы настолько большие, что не можем это контролировать, — говорит юноша, возвращаясь к недавнему крупному восстанию на юго-западе империи, в подавлении которого погибли около трёх тысяч человек.

— Ты так похож на него, — остановившись, внимательно смотрит на него отец.

— Отец, хватит войн, папа не хотел бы, чтобы ради его гробницы погибло столько людей, мы воюем не за земли, — пытается повлиять на него Гукюн.

— Умирать он тоже не хотел, но она забрала его, — хмурится Гуук. — Пусть забирает и их, — разводит руками, показывая на полыхающий город. — Пусть заберёт столько душ, сколько хочет, я устроил для неё пир. Почему моё забрала, почему поцеловала того, кто принадлежит мне?

— Отец, глупо объявлять войну смерти, — настаивает юноша.

— О нет, я воюю не с ней, а с жизнью, пусть не даст мне убивать, пусть попробует меня остановить, — выплёвывает слова альфа.

Гуук пинает обломки, проходя по пустынным улицам, усеянным трупами, и внезапно слышит стон боли. Альфа подходит к обломкам, и пока воины поднимают завалы, видит выползающего наружу подростка лет четырнадцати.

— Лучше бы ты умер, — усмехается Гуук, — ибо пленных я не беру.

— Ты Дьявол? — подползает ближе раненный парень.

— Он самый.

— Вы убили всю мою семью, — придерживая рану на боку, поднимается на ноги парень. — Сожгли наш дом. Что я теперь буду делать? — спрашивает парень, в глазах которого нет и намёка на страх.

— Как тебя зовут? — хлопает его по плечу Гуук, восхищаясь его смелости.

— Шенхуо.*

— Будешь теперь служить мне? — кривит рот Гуук, поглядывая на нервного Гукюна, который хочет вернуться в Иблис.

Парень кивает.

— В этом вся наша разница, ты будешь служить тому, кто тебя всего лишил, убил твоих родных.

— А что бы вы сделали? — крепче сжимает рану на боку подросток.

— Убил бы, — усмехается Гуук. — Иди к войскам, найдём тебе место, — кивает в сторону альфа и брезгливо морщится, пока парень, схватив его руку, покрывает поцелуями.

Гукюн замечает блеск металла в чужих руках слишком поздно. Он успевает замахнуться, следит за отлетевшей в сторону головой подростка, но, повернувшись к отцу, видит торчащую из его груди рукоятку кинжала. Гуук после боя часто снимает доспехи, отправляясь в шатёр, в этот раз это стоит ему жизни.

— Десять лет без него. Я устал, — обхватывает пальцами рукоять Гуук. — Ты рубишь головы, как Хосок, — довольно ухмыляется.

— Отец, — обнимает его Гукюн, не слыша крики и суматоху воинов.

— Меня убил мальчуган кривым кинжалом за свою семью, а я мечтал умереть в бою, — сокрушается Гуук и, оттолкнув подбежавшего лекаря, несмотря на крики сына, выдёргивает кинжал, усиливая кровотечение. — Я не увижу твоего папу, потому что он в раю, а мне гореть в аду. Передай всем, кто будет приходить на мою могилу, чтобы плюнуть на неё, что вечность без Юнги — моё самое большое наказание, — жмурится альфа. — Ты уже большой, ты со всем справишься, а с чем не справишься, тебе помогут Намджун и Хосок, — договаривает и закрывает глаза.

Гуук умирает тихо, сам ей руки протягивает, кладёт голову на костлявую грудь и, наконец-то, отправляется на вечный покой, избавляет себя и мир от боли. Намджун, опустившись на корточки, прикрывает лицо, а Гукюн, продолжая обнимать отца, тихо плачет.

— В Иблис ты вернёшься воином, — утирает слёзы Гукюн, — Я не знаю, встретитесь ли вы на том свете, но на этом вы будете вместе, — обещает отцу убитый горем парень и поднимает глаза к небу. Гукюн протягивает ладонь, и об неё разбивается первая капля дождя. Вечернее небо покрыто чёрными тучами, отблеск молний завораживает. Гукюн хочет думать, что это небеса душу того, у кого она, вроде бы, не была, встречают. Он вздрагивает от очередного раската грома и вспоминает слова безумного старца, часто сидящего на дороге в Иблис, который, принимая от него лепёшку и монеты, утверждал, что у каждого есть шанс прожить ещё несколько жизней. Гукюн хочет верить, что в одном из них его родители встретятся, папа насытится мужем, а отец научится вновь улыбаться.

Гукюн приказывает усадить облачённого в так не вовремя снятые доспехи отца на коня, лично привязывает к его руке меч, и Гуук возвращается в Иблис на коне и с оружием в руках. Впервые родной город встречает Гуука тишиной, и только шелест травы и стук копыт коней нарушают этот покой. Выскочившее на улицы население в шоке смотрит на длинную процессию, медленно ступающую за конём альфы, и отказывается верить в то, что тот, кого они считали бессмертным — мёртв. Гукюн объявляет о том, что отца похоронят вниз по течению реки, собирает с собой небольшое войско и в тот же день процессия выдвигается за город. Обратно в Иблис Гукюн возвращается один.

Гуука хоронят в могиле, вырытой прямо у ног Юнги, и, покрыв землёй, выравнивают место захоронения, не оставив никаких опознавательных знаков. Для тех, кто спускается вниз к могиле Юнги — ничего не меняется. Гукюн казнит всех, кто принимал участие в захоронении. Отныне все будут искать могилу Дьявола у реки, кто-то осквернить, кто-то разграбить, и только Гукюн будет знать, что великий завоеватель, Дьявол с Востока лежит в безымянной могиле, под слоем земли, у ног своего любимого омеги с одним только кольцом с надписью «моя любовь». На следующее утро Гукюн объявил в империи траур на три года.

В тот вечер закат уносит не только солнечный свет. Он знаменует закат Империи черепов, Дьявола, который оставит след в истории не только ужасающими кровопролитиями, но и как тот, кто создал огромное государство, применял свободу религии и впервые ввёл обязательное образование в этом регионе. Новый день принесёт в Иблис рассвет империи Гукюн, который начнётся с момента, как юный альфа при помощи дяди займёт престол отца.

Десять лет спустя

Гукюну двадцать пять лет, и он очень сильно похож на отца, настолько, что некоторые до сих пор вздрагивают при первой встрече, думая, что перед ними Дьявол. Он придерживается партнёрских отношений с империей Чин, за все дела с которой отвечает его главный советник Ким Намджун. Несмотря на сугубо деловые отношения, Гукюн два раза выслал свои войска в Чин, чтобы помочь Сокджину справиться с отражением вражеских ударов, а после открыто на большом собрании заявил, что Чин под его личной протекцией и объявивший войну империи — объявляет её и наместнику Дьявола на земле. Все вокруг думают, что Гукюн охраняет Чин из-за слова, данного отцу, и никто не подозревает, что альфа бережёт своё сердце, каждое утро просыпающееся в соседней империи.

Гукюн, в отличие от отца, не собирал пирамид из голов и не славился своей любовью к пыткам, хотя крови проливал не меньше. Гукюн поражал врагов тем, что порой прощал то, что казалось непростительным. К примеру, после пленения ведущего военачальника вражеских войск, внимательно следящий за военной тактикой врага Гукюн не приказал казнить его, как и остальных, а предложил возглавить одну часть его войск. Так же альфа стал поступать и с воинами врага, ещё больше увеличив число своих войск. Альфу не предавали и против не выступали, ведь получить прощение от Гукюна — это как шанс на новую жизнь, никто не рисковал вызвать гнев сына Дьявола. Гибкий ум и умение крепко держать в одной руке меч, а во второй вожжи, которыми он управлял крупнейшей империей в мире, сделали Гукюна одним из самых могущественных мировых правителей. Гукюн взял от отца железную волю, умение принимать решения в самых сложных ситуациях и дальновидность, а от папы любовь к искусству и литературе. Все, кто занимался творчеством, всегда могли рассчитывать на особое положение у императора. Гукюн любил читать, владел несколькими языками и часто проводил время в беседах с учеными.

Несмотря на завоеванные города, которые превосходили Иблис по территории, Гукюн столицу переносить не стал, так и считает Идэн своим домом. «Мой папа здесь, моё место рядом с ним», — любит повторять альфа, и если возвращается домой, то первым делом идёт в Мавзолей, где лежат его родители. Иблис превратился в крупнейший культурный центр региона и в народе назывался «Сокровищницей Востока». Приток ремесленников и мастеров, которые поощрялись правителем, превратил столицу в поражающий своей архитектурой и красотой город.

В тронном зале Идэна, где восседал Дьявол, сидит сейчас его наместник, а со стены напротив на него смотрит заказанный у лучшего художника портрет его родителей. Гукюн обновил дворец, но менять цвета на стенах главного зала запретил. Он оставил выбранные Юнги цвета, где чёрный — это Тэхён, красный — это Юнги, а золотой — Чимин.

Три омеги, которые повлияли на события и оставили огромный след в истории империи и про которых историки писать не будут, говоря только об их альфах.

В перерывах между войнами и делами империи Гукюн любит проводить время со своей правой рукой и верным другом Арэмом. Альфы ходят в походы вместе, и Арэм, который уже давно знает, что он не наследник империи Чин, относит себя к империи Гукюн и не разлучается с отцом.

***

— Отец, почему бы нам тогда не пойти в обход? — не понимает тактику Намджуна Арэм, пока альфы сидят вокруг расстеленной в зале скатерти и обсуждают будущие планы.

— Потому что не ты один умный, и я уверен, что они нас там ждут, — отпивает вина Намджун.

Время альфу не пожалело, но несмотря на морщины, пересекающие красивое лицо, Намджун так же уверено держится в седле и может легко справиться сразу с несколькими нападающими.

Арэму было десять, когда папа рассказал ему про Намджуна. Ребёнок тяжело принял новость и первое время отказывался видеть Намджуна, делая тому очень больно, но со временем альфа нашёл подход к сыну, сколько бы тот ни прогонял — не уходил, и Арэм, который сам очень сильно любил отца, возобновил их общение. Отцом Намджуна он долго не называл и впервые это слово слетело с его губ в ходе битвы, где Арэм испугался подошедшего к мужчине с тыла врага. Намджун тогда от счастья чуть не задохнулся, а Арэм, глядя в блестящие глаза отца, прижал его к себе и больше никак, кроме как «отец», не обращался. Арэм для Намджуна вечная память его безумной любви к Чимину, и альфа бережёт его так, как не смог сберечь его папу. Он всё так же почти не дышит, когда видит Чимина, в его присутствии даже своё имя забывает, но омегу не беспокоит, только взгляд с него не сводит, и как бы Чимин не хмурился в ответ — эту войну с собой Намджуну никогда не выиграть. Прошло двадцать лет, у Чимина свой дом и семья, но для Намджуна он по-прежнему под рёбрами сидит, вместо сердца бьётся и его любовь к нему только вместе с ним и умрёт.

Арэм сильно похож на отца внешне. Он такой же отличный воин, всегда бросается в самую гущу битвы и часто из-за этого ругается с Гукюном, который любит его, как брата, и боится потерять. Несмотря на постоянное отсутствие в Чин, Арэм искренне привязан к семье, обожает своего брата и шутит, что тот, кто захочет получить его руку, должен будет победить в бою его самого. Чимин полностью ушёл в дела империи, редко бывает в Иблис, только если начинает скучать по общению с Юнги. Он приезжает, и Гукюн приказывает закрыть мавзолей для визитов на целый день, оставляя двух друзей побыть наедине. Если Арэм не занят делами Гукюна, то он лично сопровождает папу, ни на шаг от него не отходит и всячески оберегает. Чимин гордится успехами своих детей и всегда может положиться на крепкое плечо своего мужа. С Намджуном Чимин говорит только о сыне, наедине не остаётся. Несмотря на то, что прошло столько лет, Сокджин по-прежнему ревнует, и омега мужа не провоцирует. Сокджин счастливый муж и отец, занят своей империей, по-прежнему без ума от своего сына и так же зовёт и Арэма, который к нему обращается, как к отцу.

***

Гукюн часто ходит к Хосоку, оставляет за калиткой свои войска и подолгу сидит на ковре перед домом альфы, который отстроил для него насильно прямо в парке и, любуясь цветами, с ним разговаривает. Бывший воин полностью ушёл в цветы, и пусть он так никому и не сказал, но Гукюн знает, что под белыми розами слева от дома лежит тот, кто убил его папу, и тот, кого безумно любил Хосок.

— Я простил тебя, — сказал в свой первый визит молодой альфа, принимая от Хосока чашу воды. — Я не держу на тебя зла.

— Я себя не простил, — опустился на землю рядом Хосок. — Никогда не прощу.

— Я знаю, что ты не вернёшься в Идэн, но я хочу, чтобы ты знал, что я всегда стою за твоей спиной.

— Какая ирония, ведь это должно было быть моё место, — горько усмехается Хосок, и стоит опустить взгляд на отрубленную руку, мрачнеет, каждый раз по новой переживая события той ночи. Он носит его тепло на ладони, нюхает его запах со своего запястья, каждый новый цветок, поднявший к солнцу голову — его именем называет. Хосок умер с ним вместе, рядом под чёрной землёй лежит, вылезает только, чтобы цветы полить, чтобы от его омеги миру самое красивое с каждым новым днём дарить. Он чертит веточкой на сырой земле узоры, надолго в себя уходит, а Гукюн не отвлекает, попивает воды и благоухающим садом любуется.

 — Ты когда-нибудь убивал своего любимого? — вдруг поднимает на него полные животного ужаса глаза Хосок. Он всё помнит, и то, как последний вздох любимого забрал, как сам ему одной рукой могилу рыл и сам его закапывал. Помнит, но иногда воспоминания особо яркие, в голове молотком стучать начинают, мозг в кашицу превращают, и в такие моменты от подкатывающей истерики Хосока почти ничего не спасает.

— Мы только это и делаем, мы убиваем друг друга, называя это любовью, — смотрит вдаль Гукюн. — Мой отец убил папу, сделав его своим, мой папа убил его, умерев. Видимо, это и есть любовь, когда один из двоих рано или поздно убивает второго, и неважно, словом, мечом, руками — смысл один — один из двух всегда умирает. Я не хочу быть её жертвой, поэтому я и отказываюсь любить.

Хосок опускает глаза в землю и долго молчит, тянется потом вновь за веткой, и когда Гукюн уходит, даже не замечает. С того дня, каждый раз возвращаясь в Иблис, Гукюн обязательно проводит день в самом красивом парке города и общается с Хосоком.

***

Ослепший от старости на один глаз, а вторым еле различающий лица, Биби сидит в кресле на террасе дворца, слушая доносящиеся из-за стены крики, приветствующих возвращение правителя горожан. Гукюн обходил империю, встречался со своими людьми, а Биби ждал его не раньше как через три дня. Гукюн приветствует встречающих его с поклоном людей во дворе и сразу идёт к старику. Альфа нагибается к омеге, который заменил ему родителей, касается губами его щеки и, положив руку на его плечо, смотрит во двор.

— Ты вернулся, мой мальчик, — слабым голосом говорит Биби, поглаживая руку на своём плече.

— Не могу я тебя надолго оставить, — улыбается Гукюн, якобы следя за спорящими внизу Намджуном и Арэмом, а на самом деле поглядывая за нюхающим цветы у бассейна Тааном, который приехал в Идэн с папой и гостит здесь уже как неделю.

— Расскажи мне ещё о папе, — садится на пол у его ног воин, не сводя глаз с невероятно красивого омеги с лисьими глазами.

— О его красоте слагают песни, а о сердце пишут историю, — сразу же наполняются слезами глаза старика, который зарывается пальцами в отросшие чёрные волосы своего любимца. — Он смог то, что никому не под силу — он усмирил Дьявола, стал для него божеством. Он сделал словами и руками намного больше, чем все вы делаете оружием. Их любовь была безумна и прекрасна. Я хочу пожелать тебе такой же.

— Я почти не помню папу, меня не учили нежности, и я не знаю, что такое любовь, — тихо говорит альфа.

— Открой своё сердце, когда она постучится, и больше от тебя ничего не надо, — утирает слёзы омега.

— Я не хочу, — хмурится Гукюн, чуть не сорвавшись вперёд, увидев уколовшегося о шипы Таана, но сам себя в пол вбивает. — Она убила моего отца. Она убила моего папу.

— Она заставила твоего отца жить, — поворачивается к нему Биби. — Именно эти шесть лет Гуук и был живым, всё остальное время он был мёртв. Выбор за тобой, — прослеживает за ним взглядом омега, — но я уверен, если бы можно было заранее рассказать твоим родителям то, как закончилась бы их история на земле, они бы всё равно протянули друг к другу руки. Ты плод бессмертной, пусть и трагической любви, перед которой и время, и смерть бессильны. Никогда этого не забывай.

— Мне всё равно их не понять, — глотает забившийся в горло ком Гукюн.

— И именно поэтому, мой мальчик, ты, бросив всё, примчался в Идэн, узнав, что Таан здесь гостит, — грустно улыбается старый омега.

Гукюн молчит, вновь возвращает взгляд ко двору и, поймав адресованную ему затмевающую яркость солнца улыбку Таана, чувствует, как слева под грудиной льдина тает.

Конец.

*Шенхуо — в переводе с китайского означает «жизнь».

========== Наместник Дьявола на земле ==========

   Комментарий к Наместник Дьявола на земле
   🎵 https://link.ac/5LG01
Шесть лет с вами были моими лучшими годами. Не важно, что происходило в моей жизни и через какие трудности я проходила, я знала, что, придя сюда, написав пару строк, прочитав то, что написали вы — я перезагружусь и вернусь в бой с новыми силами. Мы с вами создали мир, в котором мы отдыхаем, прячемся, чувствуем, а, самое главное, учимся верить. Мы верим в любовь и в нашу силу. Мы поклоняемся времени, которое ни за что не будем терять, и ставим целью собрать вокруг себя тех, кого будем называть семьей. Мы верим в справедливость, и в то, что мечтам суждено сбываться. Мы верим только в лучшее, но мы всегда готовы к плохому, ведь знаем, что на хэппи энды судьба не щедра. Мы не боимся плохих концов, потому что на нашей коже броня из стали, и мы сотрем ее полностью, но свой счастливый конец получим.

Я написала эту главу на базе аушки по детям, которую вам показывала, и давно хотела переписать и добавить ее к работе. Четвертого февраля этого года, за день до дня рождения Гукюн, я ехала домой и был густой туман. У меня в колонках играли Флоренс, и вот на моменте въезда на мост, я увидела сцену, которая описана в самом начале главы. Это было нечто в виде галлюцинации, и я тогда же записала все, что увидела на диктофон и на днях распечатала.

ПС: примечательно, что печать книги Гукюн совпала с такой важной для меня датой. Информацию о том, как приобрести книгу, можно прочитать ниже после главы.

Приятного чтения.
И в этой, и в следующей.
IHES.
Широкая степь, над которой воцарилась гнетущая тишина, стелется до самого горизонта. За спиной остановившегося у ворот Юнги возвышается величественный Иблис, башни которого чуть ли не доходят до облаков. На стенах города расположились одни из его постоянных обитателей — черные вороны, ожидающие приглашения на очередной пир. Юнги плотнее кутается в меховую накидку, переступает с ноги на ногу и все всматривается в бескрайнюю степь. Сегодня он стоит за воротами в полном одиночестве. Нет ни Биби, который бы ругал его за время на морозе, ни многочисленных стражников, отведенных господином для охраны главного омеги империи, которые видели бы врагов даже в воронах. Одинокая хрупкая фигурка, укутанная в серый мех, на который ложатся хлопья щедрого в этом году снега, не сдается стихии и продолжает всматриваться вдаль. Пару часов назад Юнги был во дворце, снова по традиции целовал Гукюна в лоб, наставлял его беречь себя, начищал его доспехи и с разрывающимся сердцем прощался с ним до следующего восхода солнца. Сейчас же Юнги ждет правителя империи, отца своего единственного сына и часть своей души и сердца. Он всматривается в сгущающиеся сумерки, боится, что что-то случилось, и сладкое слуху «Гуук» не услышит, заметно нервничает. Юнги ждет и жаждет увидеть того, от кого пускаются в бег все остальные, и дрожит сейчас не от холода, а от переживаний, что не дождется, не поймает его взгляд, не почувствует запах, обжегший его легкие еще пять столетий назад. Снежинки облепляют красивое лицо, ему приходится проводить по нему ладонями, лишь бы взор не туманили, позволили бы ему увидеть его первым и почувствовать, как на его собранной из лоскутков душе швы срастаются.

Наконец-то снег останавливается, и белое покрывало поздней зимы начинает накрывать ползущий к омеге черный туман. В черный окрашивается все вокруг, под ним гибнут подснежники, меркнет только родившаяся луна, а обеспокоенные вороны срываются прочь, растворяясь в непроглядном полотне, накрывшим куполом весь Иблис. Черный вселяет в людские сердца тоску и страх, но Юнги этого всего не чувствует — с первой он существует, а со вторым, став омегой Дьявола Востока, попрощался. Из этого мрака, закрывшего собой все, появляется черный, как смоль, конь, на котором гордо восседает всадник, так горячо ожидаемый Юнги. Омега на мгновенье прикрывает глаза, впитывает в себя родное «Гуук», в котором нет угрозы и предзнаменования крови, а только одна чистая пронзающая боль, проходящая через двоих насквозь, и, подняв веки, смотрит на двигающегося мягкой поступью прямо на него коня, на котором восседает всадник из преисподней.

Там, где их взгляды пересекаются, — темнота рассеивается. Юнги не может ни вдохнуть, ни выдохнуть, замер статуей, на того, кто для него небеса закрыл, смотрит. Сколько бы Юнги этого не делал — не насыщается, сколько бы не встречался — прощаться не научился. Он оттягивает время как может, за долю секунды все бы отдал, но с ним никто не торгуется. В этом мире уже ничего не изменить: не вернуть прошлое, не получить шанс на исправление. Гуук почти рядом, Юнги может протянуть руку и коснуться морды Маммона, в чьем стеклянном взгляде он все равно замечает искорку, разгоревшуюся при виде омеги. Еще один шаг, всадник на коне проходит сквозь Юнги, а там, где омега стоял, снежинки, блестящие как бриллианты, на заледеневшую землю рассыпаются. Всадник на коне замирает у самых ворот. Юнги подбирает полы длинной накидки, знает, что еще мгновенье — и он окончательно растворится, и оборачивается. Гуук за ним повторяет.

Ни единого слова, ни единого жеста, не больше мгновения рядом. Наказание Гуука — видеть его каждый закат, не сметь прикоснуться. Наказание Юнги — умирать после каждой встречи. Еще два столетия, и на этой степи воздвигнут огромные города, которые будут тянуться к новым звездам, и только луна будет помнить, как была безмолвным свидетелем отчаяния и страданий двух душ, которым когда-то обещали вечность. Луна и та, кто сидит на камне у ворот, чешет костлявыми руками подбородок, прячет взгляд. Та, кто не может смотреть в его глаза, потому что уже получила новое задание и знает, как будут звать его сына.

— Твой дар забыть его и обрести покой.

— Я не хочу.

— Любящий не должен платить за грехи любимого.

— Я хочу.

— Почему?

— Потому что мы с ним и в этой, и в следующей.

***

— И почему я слушаюсь тебя и следую твоей очередной затее, — сплевывает на землю Гукюн и утирает рукавом старой рубахи пот с лица. — Сидели себе во дворце в прохладе, окруженные ползающими под ногами и пытающимися угодить нам подхалимами, но нет же, надо было играть в переодевания и идти с тобой на базар.

— Да успокойся ты, — поправляет соскальзывающий с головы тюрбан Арэм. — У них сегодня праздник весны, а мы погуляем, посмотрим. Мы всегда успеем на коврах полежать и на луноликих красавцев посмотреть. Хотя тебе не прощу, если будешь на кого-то, кроме моего брата, смотреть, — хмурится.

— Скорее ему расскажешь, — хлопает его по плечу Гукюн и толкает вперед.

Арэм, который с годами стал все больше похожим на отца, крупнее Гукюна и немного выше. Его собранные в пучок на затылке волосы не позволяют тюрбану нормально сидеть на голове, поэтому альфа, устав придерживать головной убор, со злостью отшвыривает его в узкую канаву по пути. Альфы без воинов, они одеты в старые штаны и кафтаны, что, по словам Арэма, позволит им слиться с толпой. Идея Арэма не особо работает, потому что двое явно не местных высоких и красивых мужчин все равно привлекают внимание. Гукюн соединяет в своей внешности черты обоих родителей, но телосложением и ростом пошел в отца. У него такие же как у Гуука черные волосы и глаза, а нос и губы папины. Гукюна называют одним из самых красивых альф империи, и очень много омег сокрушается, что сердце императора давно уже занято.

Друзья завернули в империю Заир вчера, чтобы дать войскам передохнуть, заодно навестить правителя, который, по словам Намджуна, стал принимать у себя врагов империи. После пира в их честь Арэм ворвался к Гукюну и объявил, что они перед отбытием посетят праздник. Арэм очень любознательный, его, в отличие от Гукюна, интересует не только сама земля, на которую они собираются нападать, его интересуют обычаи, история, то, чем живут люди, которые войдут в их империю. Арэм может часами рассказывать папе про то, что увидел и узнал в новых землях, а Чимин всегда с удовольствием слушает сына. Раньше Арэм рассказывал все и Таану, но в последнее время брата ничего, кроме одного конкретного альфы не интересует. Арэм обижался на Таана, что тот больше не оказывает ему много внимания как в детстве, но Сокджин просит его быть терпеливее и повторяет, что он поймет младшего, только когда встретит того, кто соединит в себе весь мир для него. Арэм отмахивается, называет своим омегой свой меч и, поцеловав клинок, бросается в новый бой. Чимин только вздыхает и втайне мечтает, что, когда Арэм создаст семью, вместе с омегой будет чаще навещать империю Чин. Чимин боится остаться один, потому что Таан, который уже официально жених Гукюна, после свадьбы останется жить в Империи Гукюн, а муж часто пропадает в походах. Сокджин даже предлагал найти Арэму супруга из империи Чин, таким образом заставив его больше времени проводить здесь, но Чимин слишком хорошо знает сына, чтобы думать, что он согласится на договорной брак.

На Заир, после одного дня пребывания здесь, решено пока не нападать. Глава империи убедил наместника Дьявола на земле, что продолжит верно ему служить, и предоставил в пользование альфам свой личный дворец. Гукюну не терпится вернуться домой, и он уже объявил войскам, что на рассвете они выдвинутся обратно. Гукюна дома ждет гостящий в империи Таан, а Арэма ждет папа. Именно для Чимина последний и придумал этот план с переодеваниями, чтобы вечером, лежа в постели омеги, который будет заплетать ему волосы, рассказывать ему про праздник. Арэм не знает еще, что он расскажет Чимину не просто про праздник, а про чудо, которое на нем встретит.

Солнце медленно готовится ко сну, жара спадает, и наконец-то в воздухе чувствуется прохлада. В городе уже зажгли фонари, горожане с венками на голове встречают весну, водят хоровод вокруг огромного костра на главной площади. Отовсюду доносится музыка, пахнет жареным мясом, детвора, которой сегодня можно не ложиться рано, с визгом проносится мимо. Воины альф тоже ходят в толпе, но близко к господам не подходят, их не выдают. Гукюн задерживается у прилавка с украшениями, которые плетет старый омега, и выбирает подарок Таану, Биби и Чимину, а Арэм продолжает прогуливаться в толпе и двигается в сторону, где музыка громче всего. Арэм обещал дяде Хосоку привезти с новых земель семена диковинных цветов, и пусть альфа почти не видит из-за выевших глаза слез, он оценит их красоту и посадит их на могиле, которую поклялся охранять до последнего вдоха. Арэм возьмет семян и папе, который сразу же помчится в «Колыбель солнца» украшать могилу своего друга и омеги, который пусть и погиб трагически много лет назад, но до сих пор является божеством для населения империи. Каждый год в начале весны огромная толпа со всех уголков империи устремляется к мавзолею, построенному Дьяволом, чтобы отметить день рождения своего любимого правителя, попросить его о благосклонности и полюбоваться чудо-водопадом, который еще ни разу не остановился. Омега, которого зовут сердцем Дьявола, сегодня является тем, к кому приходят будущие новобрачные и просят о настоящей любви. Любовь Гуука и Юнги осталась в империи символом вечной любви, и о ней рассказывают старцы на каждой свадьбе, желая молодоженам такой же. Арэм близко подходить к могиле Юнги боится, потому что он, как и все члены семьи, знает, кто лежит у его ног. Отец любит подначивать альфу тем, что он трусишка, раз боится своего же дядю, но Арэм перебороть себя не может. Даже когда Гукюн проводит там долгие часы, Арэм, который поклялся вечно быть за его спиной, к могиле не подходит, так и остается перед входом, на котором высечены легендарные слова, и ждет брата.

Вокруг одного из костров танцуют омеги, Арэм с удовольствием грызет поджаренные на раскаленных камнях орехи, следит за радостью горожан, но внезапно его внимание привлекает пробирающийся сквозь толпу парень, укутанный с головы до ног в темно-зеленую, расшитую серебром накидку. Арэм быстро бы забыл о незнакомце, если бы не заметил, что за парнем в зеленом двинулись воины государства Заир. Природное любопытство и, как говорит Чимин, вечный дар попадать в неприятности не дают альфе просто продолжить путь. Арэм поворачивается к Гукюну и, заметив, что тот все еще занят выбором украшений, следует в сторону, где скрылся парень с накидкой. Голоса гуляющей толпы все дальше, Арэм уже отошел от центра, он видит, как парень вбегает в калитку явно чужого сада, и за ним же вбегают воины.

— Эй, парни, — окликает их Арэм и поднимает рубаху, показывая рукоять меча, по которому альфу моментально узнают и низко кланяются. — Зачем за мальчишкой бегаете?

— Омега — жених господина, — не поднимая глаз, отвечает стража, — ему нельзя гулять одному в городе, а он сбежал. Опять.

— Какого господина? Заира? — морщится Арэм, вспоминая старика, с которым они ужинали, и стража кивает. — Я сам его приведу, а то вы его напугали, — оставляет охрану и проходит в сад альфа.

Он пробирается через низкие деревья, прислушивается, но слышно только сверчков и шелест листьев, с которыми играет несильный ветерок. Серебристый свет луны заливает сад и, несмотря на уже глубокую ночь, вокруг светло. Арэм пробирается сквозь колючие кусты шиповника и ругается, не понимая, куда делся только что вбежавший сюда пацан.

— Выходи, — громко зовет Арэм, — все равно тут один выход, а там стоит стража. Я тебя провожу куда захочешь, не бойся.

— Я и не боюсь, — доносится до альфы тоненький голосок, и он замирает, заметив за деревьями шевеление. Через секунду оттуда появляется закутанный в накидку парень, но ближе не подходит. Арэм не ошибся — это омега. Его лицо прикрыто накидкой, но даже в этой темноте альфа видит его сверкающие, как черный оникс, глаза.

— Я тебе помогу, — повторяет альфа, который сам не понимает, почему, оставив войска и друга, торчит в этом саду с тем, кого видит впервые. — Тут безлюдно, на дворе ночь, нельзя омеге с такими глазами гулять одному.

— Твоя помощь — это если ты покинешь сад, — твердо говорит паренек. — Я и сам могу о себе позаботиться, в помощи оборванца не нуждаюсь, — презрительно осматривает его внешний вид.

— Этот оборванец мог бы тебе помочь, но ты продолжай задирать свой нос и бегай от стражи, — кривит рот альфа.

— Уходи, — повторяет омега, — и лучше так, чтобы стража тебя не заметила.

— Мой папа воспитал меня по-другому, — пожимает плечами Арэм, которого этот диалог откровенно забавляет. — Я должен помочь омеге, который попал в трудное положение.

— Ты глупый? — топает ножкой парень. — Пошел вон отсюда, пока я не позвал своего жениха!

— Страшно, — с трудом давит смех Арэм. — Хотя да, твоего старика я боюсь, аж дрожу. И не стыдно спать с тем, кто тебе в деды годится?

— Кто ты такой, чтобы осуждать меня! — вскипает омега.

— Не люблю я омег, которые ради денег о чести забывают. Ты уж прости, — пожимает плечами Арэм.

— Тебе вообще об омегах только мечтать! — прислушивается к шуму снаружи парень. — У такого нищеброда, как ты, небось даже лачуги нет, а ты об омегах говоришь. Да ты знаешь кто я? Ты даже стоять здесь со мной недостоин.

— Плевать, — разозлившийся Арэм разворачивается и идет к калитке.

«И прекрасно», — обиженно бурчит омега ему вслед и взбирается на стену, с той стороны которой его уже поджидает стража.

Гукюн находит друга в расстроенных чувствах и, так и не добившись от него ответа, в окружении стражи возвращается во дворец, где им отведены лучшие покои. После богатого и вкусного ужина Заир приказывает вызвать омег, но Гукюн, не боясь обидеть хозяина, сразу отказывается от подарка, а Арэм идет во двор. Гукюн, учитывая, что рано утром им нужно будет отбывать, оставив стражу за дверью, проходит в спальню и, стащив с себя верхнюю одежду, ложится. После тяжелого дня на ногах, веки сразу же закрываются, поэтому он, притянув к себе подушку, засыпает. Гукюн видит свой самый часто повторяющийся и любимый сон и надеется долго не просыпаться. Альфа плохо помнит папу, но первый раз, увидев его во сне, сразу же понял, что это он. Папа всегда приходит ночью, перебирает его вещи, садится на кровать и долго держит его за руку, напевая ту самую колыбельную, с которой укладывал еще в детстве. Гукюн знает, что это сон, что стоит открыть глаза, и образ любимого омеги растворится в темноте, но чувствует его прикосновения и тепло, вдыхает его запах и отказывается верить, что это нереально. Потом Юнги целует его в лоб, говорит, что любит, и как бы Гукюн не пытался его задержать, с грустной улыбкой уходит. Сейчас папа снова с ним в этой спальне, принадлежащей Заиру, складывает его рубаху, напевает родную мелодию, а Гукюн не шевелится, боится, что он уйдет. Юнги его не слышит, никогда не отвечает, но Гукюн все равно повторяет «люблю тебя» и просыпается с комом в горле.

Пусть Гукюн и успел побыть с отцом какое-то время, но даже при нем он уже считал себя круглой сиротой. Гуук умер в день гибели любимого, и как бы порой Гукюну не было обидно, он отца давно простил. Он знает, что Гуук любил его, но также знает, что папу он любил больше. Гукюн этому не удивляется, потому что его папу не любить невозможно. Он уверен, что кого бы он не встретил и кем бы себя не окружил, — папа всегда будет первым в его сердце. Так кто он тогда, чтобы судить Гуука? Только Гукюн ошибается, Гуук любил сына всем своим пропитанным горем сердцем, но так и не смог простить себя за то, что не уберег его папу, и закрылся. Больше Гукюн не ложится, берет свою рубаху, которой касались бледные пальцы любимого омеги, и прижимает к груди. Его воины думают, что Гукюн непробиваем, что того, в ком течет кровь Дьявола, стрела не возьмет, на самом деле только Гукюн знает, что ему не навредить, потому что его охраняет не Дьявол, а ангел.

Арэм, в котором, как и всегда, сила через край переливается, а усталости ни в одном глазу, решает перед сном отправиться на прогулку на коне. Он собирается идти к конюшням, как внезапно слышит странный звон со стороны искусственного ручья у сада. Арэм идет на шум к воде и видит сидящего у нее омегу, которого сразу узнает по накидке и глазам. Паренек слушает ругань остановившегося напротив то ли папы, то ли смотрителя гарема, и продолжает изучать взглядом поверхность воды. Арэм подходит ближе, а омега, подскочив на ноги и забыв о браслетах-кандалах на ногах, падает на землю.

— Мой господин, — кланяется взрослый, пытаясь поднять с пола неуклюжего парня, но Арэм успевает раньше. Он ставит омегу на ноги, нахмурившись рассматривает кандалы, а потом рывком сдирает с него платок. Лучше бы он этого не делал. Все, что Арэм запомнил до этого, — были его глаза, а теперь до скончания веков его будет преследовать красота луноликого омеги. Его точеное лицо, крохотный носик, полные цвета вишни губы и черные, доходящие до поясницы и блестящие под светом фонарей волосы будут отныне заменять Арэму все его сны. Арэм избалован вниманием красивых омег, окружен признанными красавцами своих земель, краше своего папы и брата не видел, а теперь мысленно у них прощение просит, из-за накрывших его чувств с разумом прощается.

— Какая неожиданная встреча, — не в силах оторвать от него взгляд, заявляет альфа. — Дорогу домой ты всё-таки нашел, — цокает языком. — Как тебя зовут? — как бы не звали, на своем сердце это имя высечет.

— Аанди, мой господин, — опускает глаза напуганный парень, который по доспехам узнал правителя империи Гукюн и нервно мнет свои пальцы.

— Почему ты закован? — вновь обращает внимание на кандалы альфа и чувствует, как в нем злость поднимается.

— Может, потому что мне помешали, и я потерял время? — зло сверкает глазами омега и, увидев выбежавшую наружу стражу и Заира, падает на колени.

— Прикрой лицо и покинь двор, — кричит идущий на него Заир и подходит к Арэму.

— Его хочу, — оборачивается к хозяину дворца Арэм, не дав тому открыть рот, а смотритель, ахнув, пятится назад. — Пару часов назад ты предлагал мне выбрать омегу, так вот, я хочу этого, — кивает в сторону Аанди.

— При всем моем уважении господин… — заикается Заир.

— Ты ведь не планируешь сказать мне «нет»? — хмурится Арэм, и омега видит, как заостряются черты лица альфы, и испуганно отшатывается.

— Простите, как я смею, — падает на колени Заир.

— Прекрасно, проводите его в мои покои и снимите с его ног кандалы, — приказывает Арэм страже.

— Не надо, — одними губами шепчет ему омега, которого не может поднять с земли смотритель. — Прошу, не делайте этого, — Арэм видит испуг в его глазах, подходит вплотную и, пропустив меж пальцев прядь его волос, нагибается к уху:

— Ваше высочество проведет ночь с простолюдином, как же вы это переживете? — усмехается альфа и идет к лестнице, оставив подталкиваемого к входу смотрителем омегу.

Арэм, как и всегда, вспылил. Был бы Гукюн рядом, быстро бы его в чувства привел. Папа не просто так повторяет, что Арэм огонь, а Гукюн лед, и им без друг друга на меч напороться ничего не стоит. Арэм разозлился из-за того, что омега высокомерный и судит по одежке, а альфа не выносит таких. Злость Арэма удвоилась, когда оказалось, что он еще и с богатым брюзжащим стариком. Империя Черепов когда-то пала из-за омеги, чей разум затмила жажда власти и богатств. Папа не любит рассказывать о нем, но отец ему еще лет десять назад все рассказал. Арэму такой омега не нужен, пусть даже один взгляд на него пробудил в альфе жажду обладания.

***
Через полчаса обмазанный ароматными маслами и одетый в один только шелковый халат изумрудного цвета омега стоит на пороге спальни Арэма. Сам альфа давно сменил наряд воина на удобные свободные штаны, а сейчас подливает в кубок вина и, подойдя к омеге, протягивает его ему, но Аанди кубок не берет.

— И где твоя смелость, почему стоишь и дрожишь? — спрашивает альфа, наблюдая за опустившим глаза парнем. — Ну же, повтори, что я даже стоять с тобой рядом недостоин, — ставит кубок на прибитый к стене столик мужчина и проводит костяшками пальцев по бледному лицу. — А знаешь, чего ты достоин? — вкрадчиво спрашивает. — Того, что я тобой попользуюсь и выставлю за дверь, большего ты точно не достоин, — рывком стягивает с него халат и отшвыривает в сторону, оставив омегу абсолютно обнаженным.

— Я не знал, кто вы, — шумно сглатывает парень, который готов под землю от стыда провалиться. — Если бы я…

— Если бы ты знал, что я правитель империи Гукюн, то прямо в саду бы ноги раздвинул, не сомневаюсь, — голодным взглядом разглядывает красивые изгибы Арэм.

— Нет, я бы…

— Умолкни.

Омега вздрагивает из-за грозного голоса, а потом медленно подходит к столу и накрывает ладонью кубок.

— Только не притворяйся ангелочком и перестань дрожать, — Арэм следит за напряженной фигуркой и жалеет, что повысил голос. — Твой высокомерный взгляд и острый язычок я прекрасно помню, так покажи мне, на что еще ты способен. Этот старик не доставит тебе удовольствия, а я могу, — альфа тянется к его волосам, но омега не двигается.

— Он убивает всех, — тихо говорит стоящий к нему боком Аанди и продолжает обводить пальцами кубок. — Даже тех, кто просто на меня посмотрит. Я сегодня впервые смог так далеко убежать, думал праздник, я затеряюсь в толпе.

— Мне неинтересно, — Арэм подходит со спины, зарывается пальцами в шелковистые волосы. — Я не разговаривать тебя вызвал, — нагибается и внюхивается в волосы, пахнущие жасмином.

— Я не хотел еще одной смерти, — поднимает кубок Аанди. — Я не хотел, чтобы вы пошли за мной и нашли свою смерть, — Арэм видит, как одинокая слеза катится вниз по щеке парня и, повиснув на подбородке, разбивается о стол. — Я не лгу, спросите кого угодно во дворце, — оборачивается к нему лицом омега, вновь чуть ли с ног не сносит своей красотой. — Я из рода гончаров, я бедный, но честный человек и уважаю всех вне зависимости от того, сколько у них золота. Мои родители продали меня ему насильно, чтобы обеспечить жизнь младшим, я всего этого не хотел, — всхлипывает. — Он отдал меня вам, потому что вам нельзя говорить «нет», но как только я выйду за эту дверь — он убьет меня. А раз уж я и так обречен на смерть, — облизывает сухие губы, — я не должен подчиняться, — скидывает его руку и подносит кубок к губам.

Через мгновенье кубок отлетает к стене, а испуганный омега жмется к столу.

— Ты добавил в вино яд, — усмехается Арэм, и усмешка его смертельней всех ядов мира. Не успевает альфа моргнуть, как Аанди, оттолкнув его, срывается к окну. Арэм ловит его за волосы, каскадами ниспадающие на белоснежную спину, прямо у окна, с силой тянет вопящего от боли парня на себя и валит на пол.

— Я боюсь крови, — притихает после долгой борьбы омега под ним. — Я боюсь боли, — смотрит своими бездонными глазами прямо в душу. — Он знает, что я ненавижу его, и для меня такая жизнь невыносима. Он сказал дать вам отпить вина, и тогда в наказание император прикажет казнить меня, а моя семья получит мешок золота. Я не смог, — всхлипывает. — Я не хочу никого убивать, пусть даже погибну сам. Прошу вас, отпустите меня, я лучше спрыгну. Там внизу мрамор, один удар и останутся только красные брызги. Я ничего не почувствую. Не делайте мне больно.

— Стража, — кричит Арэм, продолжая прижимать к себе обмякшего после пережитого потрясения парня, и в комнату вбегают его воины. — Поднимите Гукюна, скажите, что Ким Арэм передал, что войне все-таки быть. Пусть трубят в рог, — кутает парня в халат альфа. — Мои отцы меня прибьют, а папа им поможет, — вздыхает Арэм и, подняв омегу с пола, потуже натягивает его пояс. — Не смей прыгать из окна. Я познакомлю тебя с моим папой, который тоже думал прыгнуть, а теперь у него есть такой красивый я.

— Почему он хотел прыгнуть? — понемногу приходит в себя Аанди, искренне не понимающий, почему его голова все еще на плечах.

— Его столкнул мой отец, сам же его поймал, — достает свой меч Арэм и заводит омегу за себя. — В ту ночь с балкона никто не упал, но сердце моего отца окрасило в красный когда-то белый мрамор Идэна. Я на его ошибках учусь и повторять их не буду, тебе нечего бояться, — берет его за руку. — Как же я скучал по этому звуку, — альфа, прикрыв веки, с наслаждением вслушивается не в топот ног в коридорах и лязг мечей, а в протяжное «Гуук», идущее из-за стены, за которой проснулась армия сына Дьявола. Армия, прозванная именем того, кто уже несколько веков, примерив терновый венок, восседает на троне под землей, ждет встречи со своим любимым.

Весна во дворец Заира в этом году пришла кровавая, и всё из-за омеги, папы будущего наследника империи Гукюн, супруга одного из самых сильных правителей этой части света и того, чье сердце отныне будет биться в унисон с другим.