Ромео должен умереть

                             ========== И ненависть мучительна и нежность ==========

 
— Юнги, — врывается в аудиторию запыхавшийся одноклассник Мина и пытается отдышаться. — Они… Он разбил твою машину.

Юнги, который до этого расслабленно сидел за партой, посасывал через трубочку любимый айс американо и терпеливо ждал начала урока, смахивает пластиковый стакан со стола и, рывком поднявшись с места, идет к выходу. За ним, как и всегда, следует его шайка, среди которой не только одноклассники, но и пара старшеклассников, принесших присягу верности «королю». Все, кто сталкиваются с ним в коридоре, расходятся, жмутся к шкафчикам, никто не хочет лишний раз попадаться на глаза Мин Юнги. Особенно, когда он зол. А он зол. Юнги на ходу разминает шею и плечи, сжимает ладони в кулаки, готовится заставить этого долбанного Чон Тэхена оплатить ущерб своей кровью и выбитыми зубами. В этой школе одно правило — не переходить дорогу Мин Юнги. Тэхен это правило игнорирует, а Юнги любит все объяснять наглядно. Именно поэтому утром, подъехав к школе и увидев, что Тэхен поставил свою тачку в первом ряду, где паркуется только Юнги и его шайка, Мин вызвал эвакуатор и приказал оставить автомобиль на окраине города. Тэхен, видимо, только вышел с урока и, не найдя свой автомобиль, решил выместить свою злость на БМВ Юнги. Учителя, как и руководство школы, притворяются, что заняты, и понятия не имеют, что буквально через пару минут во дворе произойдет взрыв. Тэхен дорого за это заплатит, и дело вовсе не в груде железа, которое Юнги может позволить себе менять хоть каждый день. Дело в неуважении, в публичной демонстрации неповиновения. Юнги такое не допустит. Он толкает последнюю дверь и, оказавшись на залитой солнцем улице, быстрыми шагами идет к воротам. Толпа за Юнги все растет и растет, народ жаждет зрелища, и он им его даст. Завтра у него день рождения, и Тэхен своим поступком не то, чтобы испортил ему настроение, наоборот, дал повод сделать себе отличный подарок тем, что изуродует его рожу. Все на вечеринке будут обсуждать то, как Юнги посадил выскочку Чонов на место.

Наконец-то Юнги минует ворота, готовясь с ходу напасть на наглеца, осмелившегося даже пальцем прикоснуться к его тачке, но замирает на тротуаре, а гул за его спиной мгновенно утихает. Лобовое стекло новехонькой бмв вдавлено внутрь автомобиля. Прислонившись спиной к бмв и боком к Юнги, стоит Чон Чонгук. Невдалеке от него стоит Джей, еще пара старшеклассников, как коршуны кружатся вокруг авто.

— Какого хуя вы творите? — наконец-то возвращает себе дар речи Юнги, который явно не ожидал увидеть вместо Тэхена старшего Чона.

— Скажи ему, — смотрит на одного из своих парней Чонгук, и даже не поворачивается, — что, если он еще раз хоть пальцем прикоснется к авто Тэхена, максимум, чем он сможет управлять — это будет инвалидная коляска.

— Чон говорит…

— Да слышал я, — рычит побагровевший Юнги. — Ты, блять, мою тачку разбил. Мою! Ты думаешь, тебе это с рук сойдет? Где твой братец? Что, задницы не хватило со мной лично потолковать?

— Скажи ему, — массирует свою шею Чонгук, так и стоя боком. Юнги кажется, что он сейчас от ярости взорвется. — Тэхен не будет с ним лично разговаривать, потому что лично предполагает один на один, а этот трус везде таскает своих прислужников. Разговор закончен, — поворачивается к нему спиной Чонгук и идет к Джею, ждущему его у автомобиля.

— Это я решаю, когда заканчивать разговор! — плюется от ярости Юнги, еле сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик и не потерять остатки достоинства, но Чонгук даже не оборачивается.

***
Следующее утро после своего шестнадцатого дня рождения Юнги встречает на футбольном поле школы. Он лежит на помятом газоне с раскинутыми в стороны руками и жмурится из-за яркого солнца, бьющего прямо в глаза. По небу плывут белые облака, и Юнги представляет, что это не скопление отдельных частиц, а верхушки мороженого, щедро выложенного на вафельный рожок. Правда, сейчас лакомиться мороженым ему не особо хочется, но он бы с удовольствием приложил его, как спасительный холод, к своему лицу. С боку снова доносится стон боли, но у Юнги нет сил поворачивать голову, а заплывший от удара левый глаз грозится окончательно лишить его возможности созерцать небесный пейзаж. Одно радует: вечеринка была вчера, и выглядел он на ней, как и всегда, потрясающе. На этой неделе больше важных событий нет, можно походить и с разбитым лицом.

— Сука, такую красоту испортил, — хрипит валяющийся на боку Чон Тэхен, который прижимает к груди кисть с разбитыми костяшками. — Если ты разбил мой нос — я разобью твою никчемную жизнь. Хотя, я ее тебе и так разобью.

— Заткнись уже, а, у меня в голове мозги, как каша, еще и ты ноешь, — постанывает Юнги.

— Если бы не травма, я бы из твоей рожи кашу сделал, хотя, ты и так похож на чудище, — сплевывает Тэхен, и Юнги не отвечает, потому что по поводу внешности с Чоном спорить бесполезно. Тэхен красив, как Бог, и что бы плохое про его внешность не сказать — все это ложь, и будет похоже на попытку защититься. Юнги не нужно защищаться, он и так знает, что прекрасен.

— Как же хорошо я тебя отделал, — доволен собой Тэхен.

— Отсоси, — вытирает засохшую струйку крови под носом Юнги. — Я король, а ты жалкая пародия, и это такой же факт, как и то, что ты трус. Радуйся, что я снизошел до тебя. Это было в последний раз, отныне тебя, как и прежде, для меня не существует.

Юнги снова возвращает взгляд к небу и мысленно оказывается в такой же теплой весне, но одиннадцать лет назад.

У Юнги день рождения, ему исполняется пять лет, и это последний день рождения, который он запомнил, потому что через месяц мама разбилась в автокатастрофе, и он перестал радоваться праздникам.

Юнги бегает в новом оранжевом костюмчике, который мама попросила не пачкать, иначе не переоденет, еле успевает собирать подарки на установленный в их саду стол и все ждет своего лучшего друга. Наконец-то во двор заезжает синий мерседес отца Тэхена, и тот, первым выпрыгнув из автомобиля, бежит к багажнику следом подъехавшего за ними автомобиля.

— Юнги, Юнги, мы привезли тебе настоящий замок и даже костюм рыцаря! — прыгает на месте радостный Тэхен, пока шофер достает подарки из автомобиля. — Мы же сейчас его соберем? Мы же поиграем? — не может успокоиться Чон, а Юнги с восторгом смотрит на огромные коробки на полу. Пока малыши носятся с подарками, старшая сестра Тэхена, Сона, выйдя из машины с явно недовольным лицом, оглядывает двор.

— Почему я должна торчать на празднике детворы? — ноет матери Сона. — Я же умру от скуки.

— Два часа перетерпишь, иначе ты точно умрешь от скуки, потому что будешь под домашним арестом, — шипит на нее мать — Исабелла Чон.

Исабелла родилась в небольшой деревушке на юге Испании, приехала в Корею по обмену. Закончив учебу, устроилась переводчиком и именно так познакомилась с отцом Тэхена, Чон Джехе, и вышла за него замуж. Первой у пары родилась Сона, через год родился Чонгук, а еще через два года — Тэхен. Чон Джехе, как и отец Юнги, занимался грузовыми перевозками, был хозяином процветающего бизнеса, и поэтому Исабелла могла позволить себе не работать и занималась воспитанием детей.

— Мины нам как семья, — продолжает Иса. — Проявите уважение, маленькая мисс.

Женщина идет обниматься с Мин Дасом — мамой Юнги, а детвора уносится на лужайку, куда несут коробки, чтобы собрать замок. Кое-как достав детали из коробки, Тэхен и Юнги, руководя остальной малышней, пытаются понять, что к чему, но у них это не особо получается.

— Помочь, мелочь? — Юнги оборачивается на голос и сразу бросается на шею Чонгука, который, в отличие от родного брата Сокджина, никогда ему не отказывает и всегда находит время поиграть с ним. И сейчас точно поможет с замком.

Юнги часто видит, как Чонгук относится к Тэхену: слушает его и помогает с лего, и совсем немного обижается на собственного брата за то, что у того никогда нет времени на него. Мама рассказывала, что когда Юнги привезли домой из больницы, то отец закатил вечеринку в честь рождения ребенка. На этой вечеринке, конечно же, были и Чоны, и все дети боялись тронуть или даже подойти к малышу, а Чонгук взобрался на постель и долго расспрашивал маму о том, почему он красный. Чонгук самый храбрый семилетний мальчик из тех, кого Юнги знает. Он однажды голыми руками вытащил из дыры в стене птицу, пока Юнги и Тэхен кричали и плакали, испугавшись шума крыльев. Юнги восхищался Чонгуком, но тот всегда уделял больше времени Сокджину, и даже сейчас они собирают замок вместе, и Юнги не может показать старшему Чону свои остальные подарки.

Пока восторженные малыши собираются вокруг мальчиков, старающихся ради их замка, взрослые садятся за стол и налегают на вино.

Дасом много улыбается, она очень красивая и жизнерадостная. Будучи ребенком, Юнги думал, что его мама фея, но фея, как оказалась, много пила и погибла, сев за руль нетрезвой. Иса Чон запомнилась Юнги приятной и яркой женщиной, которая всегда поддерживала его добрым словом, но оказалось, что у нее титановый стержень, а добро легко может смениться злом. Чон Джехе — глава семейства, веселый и добрый мужчина, как оказалось, в людях не разбирался. Мин Нагиль — отец Юнги, пример для подражания и успешный бизнесмен, как оказалось, умеет любить только деньги. Странно, как оказывается сильно умеют маскироваться люди и как сложно не ошибиться в них.

Юнги думает, что если когда-нибудь произойдет сбой и люди будут показываться друг другу такими, как есть, без всех этих масок и притворств, то начнется война и никто не выживет. Тогда Юнги это все и не заботило, он был счастлив в своем детстве, а сейчас лежит на поле после очередной драки с когда-то лучшим другом и уже слышит недовольные крики приближающихся людей. Юнги утирает слезы, которые боль от ударов Тэхена не смогла вызвать, и которые сразу потекли, стоило вернуться в свое детство. За праздничным столом в день пятилетия Юнги сидели люди, не все из которых дожили до сегодняшнего дня, а выжившие ненавидят друг друга.

Будет выговор, Юнги не сомневается, но похуй, его из этой школы не выпрут, потому что его отец делает щедрые отчисления в фонд, да и вообще, где это видано, чтобы богатым были писаны законы? Драка в школе — это прямой путь к отчислению, но Юнги можно. Юнги местное божество, снова спасибо щедрому папаше, ему можно все, только не переходить дорогу Чонам, одному из которых он только что разукрасил лицо. До мордобоя они с Тэхеном никогда не доходят — последний одержим своей внешностью, а Юнги убежден, что имя важнее всего, вот и «не пачкается». Поэтому обычно дело ограничивается боем на словах или взаимными оскорблениями, но сегодня они нарушили негласное правило и оба не сдержались. Юнги так и не может выкинуть из головы слова Чонгука про прислужников и воспринимает их, как личное оскорбление. Этой дракой он доказал всем, а в первую очередь Чонам, что ему не нужны помощники, он и сам умеет прекрасно разбивать морды наглецам. Чон Тэхен один из трех единственных людей в школе, которые могут ответить или даже дать отпор Юнги. Обычно одного взгляда Мина достаточно, чтобы противник уступил и превратился в невидимку до выпуска, или тоже принес бы присягу верности.

Юнги приподнимается, постанывая, присаживается и видит, как к ним идет один из учителей, а за ним несутся одноклассники.

— Радуйся, твои рабы прискакали, — закатывает глаза Тэхен.

Прежде, чем дойти до поля, они оба запретили друзьям вмешиваться и, видимо, все-таки перестарались, потому что Тэхен не может подняться, а у Юнги, даже сидя на траве, голова кружится.

Ксавье — ближайший друг Тэхена, сразу опускается рядом с ним, осматривает его лицо, проверяет раны, даже не реагирует на скорчившегося рядом Юнги, а парни последнего явно собираются продолжить начатое своим главарем. Назревает очередная драка, и никого не смущает уже подошедший и возмущающийся учитель.

— Отставить, — опирается на близкого друга и одноклассника Хвана Юнги и встает на ноги. Тэхен, выругавшись, вместе с Ксавье покидает поле первыми.

Юнги отмахивается от с пеной у рта расписывающего ему последствия их драки учителя, прекрасно зная, что тот просто сотрясает воздух, и плетется на главный двор к ожидающему его шоферу. Самое интересное, что Юнги не знает точно, что стало искрой именно для этой драки. Им, кажется, и причин не нужно, ведь самую главную их родители нашли для них еще много лет назад. Они втаптывают друг друга в грязь каждый день, натравливают друг на друга своих шавок, но сами кулаками не машут, держат дистанцию. Легче от их столкновений не становится, но сценарий все равно каждый раз повторяется. Впереди самый главный экзамен после драки, и Юнги согласен на еще пару кулаков, лишь бы не выслушивать отца, который будет явно недоволен. Хотя, кому он лжет. Главный экзамен не этот, но Юнги думает, что пронесет. Он как был пустым местом для самопровозглашенного короля этой школы, так им и останется. Как бы Юнги ни старался, что бы ни делал — Чонгук по-прежнему не ломается, так же твердо стоит на ногах и также испепеляет одним своим взглядом.

Юнги замирает во дворе, не доходя до ожидающего его бмв, и смотрит на заведенный черный Dodge Challenger, стоящий прямо посередине двора. Тэхен стоит у автомобиля брата, держит на лице пакет льда, но все внимание Юнги на спине того, кто стоит напротив него. Чон Чонгук, как и всегда, во всем черном: кожанка, натянутая на черную футболку, черные джинсы, заправленные в массивные армейские ботинки. Насколько эти ботинки тяжелые, Юнги на себе узнавать не хочет, но слышал от старшеклассника на перекуре, что Чонгук ими однокласснику чуть лицо не сломал. Это в глубине души Юнги может признать, что побаивается старшего Чона, но для всех остальных он бесстрашный и безбашенный парень, который любому укажет на его место. У этого страха есть причина, которую Юнги ни себе, ни кому-либо не объяснит, но рядом с Чонгуком сейсмоопасно, рядом с ним у Юнги под ногами земля дрожит.

Одного взгляда на Чонгука достаточно, чтобы сразу понять «не подходи — убьет». Юнги сам и не подходит близко, всегда держит расстояние, но при этом никогда не скуп с ним на оскорбления и не только. Чон Чонгук — единственная причина, почему Юнги не может с уверенностью носить невидимую глазу корону. Юнги ломает всех без разбора, тех, кто не подчиняется или даже смеет криво посмотреть на короля — с особым изощрением, но чертов Чон не просто не ломается, он всегда смотрит свысока и даже его взгляда достаточно, чтобы ничтожеством себя чувствовал именно Юнги. Одного Юнги не понимает: почему при всей враждебности Чонгука, агрессии, его коронном взгляде, смешивающем других с пылью, все девчонки и пацаны буквально вешаются ему на шею, а потом выбегают из туалета с зареванными лицами и размазавшимся макияжем. Сколько раз Юнги лично застукивал Чонгука, сосущегося с очередной девчонкой в своем додже или на заднем дворе, а потом видел ее же, с распухшим лицом слоняющейся тенью по коридорам. Что удивительно — это никого не останавливает, никто на ошибках не учится, и все равно летят на него, как мотыльки на пламя свечи. Юнги даже передал через своих сообщение, что никого из ошивающихся рядом с Чонами на свои вечеринки приглашать не будет, но и это не сработало, хотя, ради вечеринок Юнги учащиеся почти на все готовы. Юнги сильно не переживает, потому что у Чонгука этот год последний, и школа задышит, освободится от тирании Чона и его банды, а Мин уверенно сядет на трон без риска, что кто-то ставит под сомнение его власть.

Юнги подозревает, что за то, что он обидел принцессу Чонгука, он обязательно получит. Во всяком случае, Чонгук постарается. Хитрая улыбка расползается на лице Мина. Кто знает, может, и на драку он пошел не только для того, чтобы испортить лицо Тэхену, а еще, чтобы спровоцировать старшего. Юнги бесит, что Чонгук считает его пустым местом, он хочет его эмоций, хочет распробовать его злость на вкус, а не быть всегда сторонним наблюдателем, пока Чонгук разбирается с очередным перешедшим ему дорогу. Чонгук никогда сам не избивает, считает остальных не достойными, чтобы пачкать о них руки, и это Юнги скопировал у него. Обычно Чон бьет один раз, а потом отходит, достает сигарету и кивает своим шавкам. Но есть кое-что больнее его кулаков — он скажет пару фраз, и сразу захочется руками землю вырыть и закопаться, потому что в большинстве случаев ему нечем бывает ответить. Юнги в Чонгуке всегда поражала его безэмоциональность, он обедает в кафетерии с тем же лицом, с которым следит за тем, как избивают очередного перешедшего дорогу королю. Сколько раз Юнги наблюдал эту картину со стороны, сколько раз и сам провоцировал сукиного сына, чтобы уже посадить его на место, но до него Чон не снисходит. Вряд ли и сейчас снизойдет. Чон Чонгук не видит Мин Юнги. За все эти годы, что они учатся в одной школе, Чон ни разу в его сторону не посмотрел. Он настолько его не уважает, что даже слова ему напрямую не говорит. Юнги это доводит до бешенства. Сперва Юнги думал, что Чон так себя ведет, потому что он старшеклассник, и зачем Чонгуку замечать такую мелочь, как он, но чем взрослее парень становился, тем больше осознавал, что причина в другом. Тэхен показывает свою ненависть оскорблениями, кулаками, взаимными унижениями, а Чонгук показывает, что для него никого с фамилией Мин не существует. И да, его способ выражения ненависти куда действеннее, потому что Юнги это вымораживает. Его буквально рвет изнутри ярость на то, что тот, с кем когда-то они были чуть ли не семьей, не считает его за человека. Юнги надеется, что в этот раз все будет не по обычному сценарию, Чонгук даст ему повод, а Юнги докажет и себе, и всей школе, что он его не боится. И пусть Чонгук не его лига. Да никто не лига Чонгука, не в этой школе точно, но похуй, король должен быть один, и Юнги к предстоящему столкновению подготовится.

Чонгук поворачивается, буквально на мгновение задерживает взгляд на лице Юнги, и этого мгновения хватает, чтобы Юнги успел прочитать в его глазах «урою». И тут Юнги понимает, что его наконец-то заметили, и удовлетворенно выдыхает. Тэхен что-то рассказывает брату, Юнги даже подозревает, что именно, а тот внимательно слушает. Все-таки, Юнги завидует Тэхену по одному, но самому главному пункту. У Тэхена есть не просто видимость семьи, а семья. Исабелла ведет дела семьи, а Чонгук ей помогает. Юнги знает, что у них все не очень гладко, и поэтому они все последние годы работают на износ, но при этом старший Чон всегда находит время на брата. Юнги никогда не слышал, чтобы Чонгук повышал голос на Тэхена, и не видел даже намека на недопонимание между братьями. Юнги знает, что Тэхен открылся семье и рассказал им про свою ориентацию, и его приняли. Если Юнги хоть как-то выдаст дома, что он гей, его отец запихает его в один из своих контейнеров и спустит на дно океана. Юнги в этом не сомневается. Ему начинает казаться, что семью он потерял не со смертью матери, а с момента, как началась вражда с Чонами, иначе ему не объяснить это чувство полного одиночества, которое он испытывает все эти годы, и которое делает больнее всего, когда он наблюдает за взаимоотношениями в семье Чон. Хочется, чтобы и они это чувствовали, чтобы проходили через то же самое, что и Юнги, который в принципе ни в чем не виноват, но лишился всего.

Чонгук тянется к дверце. Через пару минут додж выезжает со двора, а за ним выдвигается черный Ford Mustang Shelby, за рулем которого друг Чонгука Джей, он же Хосок, он же третий человек, который смеет не подчиняться воле Юнги. Юнги бы закопал этих двоих вместе, и рука бы не дрогнула, потому что устал чувствовать себя рядом с ними вторым. Чертовы Чоны, которые стоят на три ступени ниже Минов и по власти, и по доходам, но все равно ведут себя, как боги. Джин говорит, деньги решают все, но Юнги бы с ним поспорил, иначе как так получается, что правят те, у кого этих денег не так много, как у них. Чоны потеряли почти все, до сих пор толком не оправились, но все равно смотрят на всех свысока и заставляют тех, кто стоит на ступень выше на социальной лестнице, опускать взгляд.

Юнги садится в автомобиль, радуется, что сегодня приехал с шофером, в таком состоянии он бы водить не смог, а Джина лишний раз отвлекать нельзя. Юнги надеется успеть хоть немного привести себя в порядок до приезда отца, но надежда лопается прямо у дома, потому что Нагиль стоит во дворе перед своим автомобилем.

— Что у тебя за вид? — не дает открыть рот сыну мужчина и сразу кричит. — Быстро в дом! Еще и перед рабочими меня опозорь.

Не успевает напуганный Юнги пересечь порог, как слышит рык отца позади.

— Ты клоун? — хватает его за шкирку Нагиль, а потом, вытерев ладонь о себя же, идет к бару. — Если клоун, так и скажи, я сдам тебя в цирк.

— Я просто подрался, — бурчит Юнги, не осмеливаясь покинуть без разрешения гостиную.

— Ты не подрался, тебя избили, — залпом выпивает коньяк мужчина. — Дай угадаю: Чон Тэхен. Этот похожий на девку мудак разукрасил твою рожу?

— Отец.

— Хотя и ты похож на девку с этими белобрысыми паклями на голове, но я уверен, что девки лучше дерутся!

— Что тут у нас опять? — в комнату входит Сокджин и, заметив вид брата, сразу хмурится: — Оставь его, отец, ему надо привести себя в порядок.

— Он свою рожу может и подправит, но эта голова пустая, и это не изменить, — кривит рот Нагиль, поправляя галстук. — Ты мой позор, — зло смотрит на Юнги. — Кто такой Чон Тэхен? Никто. А ты позволил ему себя избить.

— Я тоже его побил, — не смеет поднять глаза Юнги.

— Ты даже прикасаться к нему не должен, ты Мин! — снова срывается на крик Нагиль. — Он грязь под твоими ногами!

— Странно, его брат считает грязью нас, — не сдерживается Юнги и сразу же об этом жалеет, потому что Нагиль багровеет за секунду.

— Юнги, иди к себе, — пытается встрять Сокджин, который старше Юнги и к которому отец обычно всегда прислушивается.

— И с места не двигайся! — рычит Нагиль. — Ты понимаешь, что будут говорить в твоей школе, которой я плачу целое состояние? Потом эти разговоры просочатся на улицу, и до меня обязательно дойдут, потому что ты учишься с детьми самых известных людей страны. И что все эти люди будут говорить обо мне? Что пес Чонов избил Мина? Я тебе сколько раз говорил: даже не смотри на них, они и взгляда нашего не заслуживают, и наше имя не должно ассоциироваться с ними. А ты что делаешь? Снова и снова меня позоришь. Чтобы глаза мои тебя не видели. Пошел вон.

Юнги забывает о помятых боках, чуть ли не вприпрыжку минует лестницу и, поднявшись к себе, сразу же заходит в ванную и открывает кран.

— Я помогу, — входит следом Сокджин и закрывает за собой дверь.

— Я сам, — бурчит Юнги, но Сокджин берет с полки аптечку и подходит к нему.

— Ну же, подними голову, — Юнги дергается, когда брат обрабатывает рану на губе и подбородке. — Снимай джинсовку и футболку, посмотрим, что там, — продолжает Сокджин.

— Он бил по лицу, — держится за полы футболки Юнги, не давая Сокджину поднять ее.

— Никто не бьет только по лицу, — усмехается старший. — Снимай, может, съездим в больницу.

— Я же сказал, я сам! — резче, чем хотелось бы, выпаливает Юнги и сразу извиняется из-за мрачного взгляда Сокджина. Он стаскивает с себя футболку и покорно ждет, пока брат осматривает его на наличие ран.

— Все еще играешь в опасные игры? — нежно касается раны на подбородке ватой старший.

— Я не играю, я просто их ненавижу, — бурчит Юнги. — Они меня не выживут из школы, я их выживу. Увидишь.

— Ты не должен их замечать, наша фамилия никак не должна переплетаться с их, пойми уже. Мы хозяева города, а они никто, — бросает в корзину использованные ватки Сокджин. — Ты должен не допускать даже того, чтобы тебя видели с одним из этих Чонов, я уже не говорю о том, что один из них тебя покалечил.

— Я сломаю Чон Тэхена, и его братец тоже встанет на колени, не сомневайся, — со злостью заявляет Юнги. — Иначе я должен буду перевестись, и уже не важно, что отец будет против.

— Это лучшая школа столицы, а для отца важнее этого ничего нет, ведь все лучшее только Минам, поэтому раз уж ты с ними не справляешься, я тогда сам разберусь с твоей проблемой. Считай, это будет мой второй подарок на твой день рождения, — целует его в лоб Сокджин.

— Нет, — хватает его за руку Юнги. — Пожалуйста, Сокджин, не позорь меня. Да и я не жертва, я король этой школы. Я сам справлюсь. Не хочу, чтобы в школе думали, что я тряпка и прячусь за старшего, как эта принцесса.

— Чонгук тоже к тебе лезет? — хмурится Сокджин.

— Нет, — честно отвечает Юнги, — напротив, он меня будто бы и не видит. Я не хочу быть, как Тэхен. Он, чуть что, к нему бегает, и все над ним ржут. А ты почему дома? — переводит неприятную ему тему младший.

Сокджину уже двадцать, он учится в самом престижном университете страны и параллельно проходит практику в офисе отца. Сокджина сложно застать дома, потому что старший Мин или в делах, или отдыхает со своими друзьями.

— Забежал на часик и нашел разукрашенного тебя, — щелкает его по носу Джин, и Юнги снова дергается, а потом, извинившись, спрыгивает с тумбы на пол.

***

— Диос Мио! — восклицает Иса, увидев на пороге сыновей, у одного из которых разбито лицо.

— Да все нормально, мам, жить будет, — идет к холодильнику за водой Чонгук.

— Какой кошмар, — бросает идущая на выход накрашенная Сона.

— Так, вы, юная леди, за стол, а ты, — тычет в Тэхена мать, — в ванную, я иду тебя лечить.

Сколько бы Сона не возмущалась, она прекрасно знает, что ослушаться мать себе дороже, поэтому покорно сидит за столом и копается в телефоне. Через пятнадцать минут к ней присоединяются и остальные члены семьи.

— Еще раз узнаю, что ты участвуешь в драке, будешь учиться на дому, — твердо заявляет женщина Тэхену, и сама накладывает в тарелку каждого члена семьи салат.

Иса живет в большом доме, в ее распоряжении двое помощников, но два раза в неделю она, несмотря на жесткий график и занятость, сама готовит обед и собирает за столом всех членов семьи. Традиция садиться за стол всей семьей появилась сразу же, как они начали жить вместе с Джехе. Пусть его место за столом много лет пустует, и каждый день у семьи нет возможности принимать пищу вместе, Иса старается сохранить эту традицию хоть частично.

— Мам, прости, но я дал сдачи, не думай, что меня избили, — бурчит Тэхен, который нервно мнет под столом руки. — Юнги с виду такой мелкий, но удар у него сильный.

— Он тебя провоцирует, сынок, — с болью смотрит на расцветающие синяки на лице сына Иса. — Они такие, у них кровь гнилая, держись подальше от него. Они не стоят твоих кулаков. Мне тяжело, Тэ, я не могу заниматься и семейным бизнесом, и следить за вами, меня на все не хватает. Пожалуйста, берегите себя сами. Когда Чонгук будет готов и начнет мне полноценно помогать, я смогу уделять вам больше времени, пока я ни с чем не справляюсь, а ты и сестра мне не помогаете, вы все только усложняете.

— Можно идти на вечеринку? — наконец-то отлипает от телефона пропустившая весь разговор Сона.

— Иди уже, — вздыхает Иса. — Если до десяти не будешь дома, я приеду туда и перед всеми твоими дружками и подружками тебя опозорю. Ты знаешь, что я могу.

— Ну да, сделай так, чтобы я умерла от позора, — выходит из-за стола Сона.

— Ты знаешь, когда надо вернуться домой, чтобы этого не было, — усмехается Иса и откладывает приборы. — В моей деревне, однажды один из наших быков перешел на соседнее пастбище. Мы ни в какую не могли пригнать его обратно. Я пригнала. Я буквально взяла его за рога и дотащила до нашего дома. Мне тогда было всего тринадцать. Так что, и с тобой, юная леди, я прекрасно справлюсь, — подставляет щеку для поцелуя дочери Иса, и тоже поднимается следом.

***

Идет вторая неделя после драки, и Юнги с разочарованием принимает тот факт, что Чонгуку по-прежнему на него положить. Юнги несколько раз собирал своих парней, раздавал инструкции, подготовился к реакции Чонгука, чтобы раз и навсегда его наказать, но все впустую. С Тэхеном Юнги обычно или устраивает потасовки, или играет в невидимки. Несчастный Чон боится его как собака, пусть и не показывает, Юнги в этом уверен. Два раза Тэхен из-за него плакал, оба раза были еще в седьмом классе, и пусть сам Юнги этого не видел, ему доложили. Юнги из-за Тэхена ни разу не плакал, да и что может ему сделать обнищавший глупый пацан? Это Юнги в день рождения Тэхена закатил вечеринку и к последнему никто не пошел. Это Юнги позаботился о том, чтобы в шкафчике Тэхена нашли кошелек одноклассницы и обвинили его в воровстве. Конечно, чем играть в эти игры, и терпеть неподчинение Чонов, Юнги, наверное, мог бы настоять, чтобы пойти в любую другую школу, но если он сдастся, то это будет значить, что он слабак и не смог дать отпор. А с другой стороны, у Юнги никогда не было и не будет права выбора в таких вопросах, как образование, работа, жизнь. Он, конечно, бунтует и бунтовал всю свою сознательную жизнь, но ни к чему это обычно не приводило, а и так плохие отношения с отцом все больше ухудшаются. Юнги не уделяет внимание учебе, так и не понял, чем он хочет заниматься в жизни и особо об этом не думает, потому что в итоге все будет так, как захочет отец. А Тэхен отличник. Он блестяще сдает все экзамены, и его матери даже не приходится никому звонить. Звонят обычно им, чтобы ее сын выбрал именно их колледж через два года. Юнги не завидует Тэхену, и даже его знаниям и возможности выбора. Он завидует тому, что у него есть семья.

Юнги выходит в коридор последним из аудитории, бросает своим, что идет отлить, и с руками в карманах брюк и походкой короля школы проходит мимо стоящего в углу, в окружении своих дружков, Тэхена. Тот явно чем-то доволен, судя по его ухмылке, и как бы Юнги ни хотелось плюнуть ему в лицо, он решает, что он слишком устал для очередных разборок с мелкой рыбешкой и заворачивает влево. Теперь понятно, чем был так доволен Тэхен. В коридоре, где закрыты все двери, в аудитории, на подоконнике сидит Чон Чонгук, который подбрасывает и ловит зажигалку, а рядом с ним, прислонившись плечом к стене, стоит Джей, еще трое парней стоят напротив. По-хорошему надо бы бежать, потому что Юнги один, и ждут они явно его. Но бежать стыдно, ведь если Юнги завернет за угол он наткнется на Тэхена и его шайку, те сразу же разнесут по всей школе то, как он пустился в бега. Юнги так и топчется на месте, поглядывает по сторонам, надеясь, что в коридоре появятся учителя или хотя бы его парни выйдут проверить, где он, но кроме двух девчонок, стоящих по ту сторону окна и глазеющих на Чонгука и Джея, никого нет.

— Ты расцарапал лицо Чон Тэхена, — говорит, остановившийся напротив Юнги Джей, а Чонгук убирает зажигалку в карман и, спрыгнув с подоконника, потягивается.

— Да вы, блять, издеваетесь, — вскипает Юнги, который понимает, что Чонгук снова отказывается с ним разговаривать. Мин делает шаг, собираясь самому подойти к Чонгуку, но Хосок блокирует его путь.

— Отойди, — поправляет челку Юнги, не выдавая свою растерянность. Он ведь уже расслабился, решил, что вендетты не будет, иначе бы в одиночестве не разгуливал, а теперь не знает, что предпринять и как при этом не потерять лицо.

— Отодвинь, если можешь, — Хосок цокает языком, препарирует взглядом.

Юнги делает шаг вправо, Хосок двигается туда же. Юнги уходит влево, но вновь упирается в грудь парня, который выше него.

— Я ведь могу развернуться и пойти другим путем, — злится Юнги, косясь на девчонок, собравшихся у окна во двор. Хоть бы подобрали слюни и пошли за помощью, потому что Юнги уверен: просто так его не отпустят. Он, плюнув на гордость, достает телефон, но его у него сразу же отбирает Джей.

— Ну да, пусть пойдет другим путем, как и все Мины, — усмехается Чонгук, и подмигивает девчонкам. — Мины трусы, и чуть что, свернув с пути, бросаются врассыпную. Пусть побежит, а то его подружки уже заждались небось.

— Твоему брату бы драться научиться, а не прятаться за старшим, — выкрикивает через плечо Хосока Юнги.

— Котику бы научиться коготочки не показывать, и их бы не пришлось вырывать, — нагибается к стеклу Чонгук и что-то на нем выводит пальцем. — А мы их вырвем, — наконец-то смотрит на Юнги, и у того ламинат под ногами рябью идет.

И Юнги уже плевать на то, что про него скажут, да даже если доложат отцу, потому что прямо сейчас в глазах напротив тьма все едче, и разъедает она кожу Юнги. Он понимает, что даже один на один с Чонгуком не справится, не говоря уже о его парнях и, развернувшись, бросается обратно, но его хватают за капюшон худи и волочат по полу в сторону мужского туалета. Хватает, конечно же, не сам Чонгук. Тот с руками в карманах своих карго медленно идет следом и даже напевает. Юнги уже увидел, что его тащит Джей, а он, как пес, если вцепится, то не отобьешься. Он всегда держит железной хваткой, а Юнги он точно не отпустит, у Хосока с ним тоже личный счет. Он швыряет его на кафельный пол и сразу отходит к двери. Никогда эмоций не выражает: нахмуренный, молчаливый, и вечно рядом с Чонгуком. Второй пес Чона по одному открывает кабинки и, убедившись, что туалет пустой, останавливается рядом с Хосоком. Юнги сразу становится в защитную стойку, знает, что Чонгук запрещает бить в лицо. Чонгук тем временем проходит к раковине, открывает воду и, выдавив на руки мыло, принимается их намыливать. Юнги шумно сглатывает, пытается ни одно движение находящихся внутри не упустить. Чонгук будто бы нарочно моет руки медленно, тянет время, натягивает нервы жертвы в струнку. Закончив с руками, Чон долго вытирает их, нагибается к зеркалу, поправляет выбившиеся пряди и, наконец-то, поворачивается к Юнги. Он смеряет его уничтожающим взглядом и, усмехаясь, медленно подходит.

— Надо же, все зажило. Хотя, да, эти твари живучие, — рассматривает его лицо Чонгук и скрещивает руки на груди. Юнги глаз с выпирающих под кожанкой бицепсов убрать не может. Он, вроде бы, тоже качался, даже в зал записался, но у него вместо рук макаронины. — Спроси, — подходит к Хосоку, — чего он такой напряженный? Бить я его не буду, я обычно противника, равного себе выбираю. А этого тронешь, и рассыпается. Пусть мяукнет, поласкает мой слух.

— Отпустите меня, — цедит сквозь зубы Юнги, сжимает кулаки. — Иначе проблем не оберетесь. Я Мин Юнги, и вся эта школа, все вокруг тебя куплено на деньги моего отца. Смирись уже, что ты никто, выказывай мне должное уважение, и обещаю, я забуду этот инцидент.

— Неужели он думает, что я не смогу заставить его мяукнуть? — вновь подходит и нагибается к его лицу Чонгук, внимательно рассматривает. У Юнги ладони чешутся от дикого желания размазать наглую ухмылку по лицу хама. Он стоит перед ним, смотрит на него, но продолжает вести себя так, будто бы Юнги здесь нет, доводит его до внутренней истерики, которая еще немного и вырвется наружу.

— Ей-богу, он похож на девчонку, — неожиданно выпаливает Чонгук и хмурится. — Скажи, он похож на куклу! — поворачивается к Хосоку, а тот закатывает глаза. — И как эта кукла смогла побить Тэхена? — не понимает, и вновь возвращает внимание Мину. — Буду отныне его куклой называть.

— Эта кукла тебе яйца открутит, — зло смотрит на него Юнги.

— Если мяукнет, я его отпущу, — разминает шею Чонгук и хлопает себя по карманам, ищет что-то. — Скажи ему, — смотрит на Хосока, — что даже прощу ему лицо моего брата. Никакого насилия, обещаю, — продолжает, и Юнги еще больше щетинится. У него из глаз от ярости чуть ли искры не сыплются, а Чонгука это только забавляет.

— Так я и думал, — отходит Чон и кивает Джею. Юнги не успевает понять, что к чему, как Хосок бьет его ногой под колено, и Юнги, простонав, падает на колени. Хосок даже усилий не приложил, а Юнги кажется, что ему ногу сломали.

— Ублюдок, — шипит от боли Мин. — Ты же сказал: никакого насилия.

— Джей, брат, ты чего так неучтиво? — хмурится Чонгук. — Объясни ему, что это не насилие, просто Минам нельзя перед нами на ногах стоять.

— Кто ты без своих псов? — поднимает на него глаза Юнги. — Думаешь, я не смогу разукрасить твою рожу так же, как и рожу твоего долбанного братца? Думаешь, я не могу превратить твою жизнь в ад? Да ты, блять, лучше всех знаешь, кто мой отец, и одно мое слово, ты даже в этот город вернуться не сможешь! — сотрясает воздух Юнги, потому что знает, что никогда отцу жаловаться не станет.

— Когда он уже мяукнет, я теряю терпение, — зевает Чонгук.

— У твоего брата смелости побольше будет, он один на один не боится… — голос Юнги тонет в громком хохоте парней.

— Ладно, если смущается, может мяукнуть мне на ухо, — подзывает его пальцем Чонгук, и Юнги решает: будь, что будет. Его сегодня определенно изобьют, так может ему удастся оставить след своего кулака на наглой роже Чон Чонгука. Юнги, собрав всю силу, бросается на него, но его кулак проезжает мимо челюсти Чона. Чонгук уворачивается, разворачивает парня спиной к себе, пинком открывает дверь в первую же кабинку и, опустив Юнги лицом в унитаз, спускает воду.

— Мелкий и злющий, — оттолкнув парня, отходит Чонгук. — Скажи ему, — говорит Хосоку и улыбается, следя за пытающимся подняться и плюющемся Юнги, — если еще раз тронет моего брата, я его чучело на школьных воротах повешу.

Когда закончивший кашлять и утирать ладонями лицо Юнги приходит в себя, в туалете уже никого нет, а его мобильный лежит в раковине.

Через десять минут, так и не вернувшийся на занятия Юнги, сидит за рулем своего припаркованного на дороге серебристого купе бмв и курит. Он рявкнул на своих парней, вбежавших в туалет, всех послал и уехал из школы. Сегодня нет никакого желания там оставаться. Домой ехать не хочется, поэтому Юнги отправляется на причал. В нем бурлит обида, которая уже вытекает слезами наружу. Это сейчас, раз за разом прокручивая все то, что произошло в туалете, Юнги придумывает новые ходы, слова, все то, что нужно было делать и говорить тогда. От осознания собственного бессилия и унижения, которое он никогда не забудет, он уже ревет. Так хочется вмять мерзкую рожу Чонгука в асфальт, ответить ему тем же, показать, каково это, так унижать Мина, и Юнги все это обязательно сделает, только бы пережить этот позор. Он утирает слезы обиды, обжигающие его лицо, выключает мотор автомобиля, откидывается на сидении назад и видит имя брата на телефоне. Первая мысль — не отвечать, но Юнги знает, как сильно ему за это может достаться, и разблокировывает телефон.

— Где ты? — первое, что спрашивает Сокджин.

— В школе, — лжет Юнги и всхлипывает.

— Ты плачешь?

— Нет, — снова всхлипывает. — Да.

— Что случилось?

Юнги не собирался рассказывать, тем более Сокджину, но эмоции, затуманившие его разум, так и рвутся наружу, а место удара на ноге все больше побаливает, поэтому он вкратце выкладывает все брату и только потом выдыхает.

— Понятно, — спокойно отвечает Джин, и только Юнги знает, что на самом деле означает этот спокойный тон никогда не выходящего из себя брата, и уже жалеет о своем порыве. — Через час отец ждет нас на обед в Ривьере, у него гости. Обязательно присутствие всех, так что, не опаздывай, приезжай.

— Хорошо, — бурчит Юнги и, отключив связь, заводит автомобиль. Надо успеть доехать домой и переодеться, пусть все давно высохло, но отец точно не будет в восторге от его помятого вида. Юнги впереди ждут минимум два часа, в ходе которых они все будут изображать идеальную семью, а ведь больше всего сейчас хочется оказаться в одиночестве, никого не слушать и не видеть. Одиночество — роскошь для Юнги. В огромном особняке у него нет места, где он может остаться один, ведь ни одному члену семьи и стучаться не надо, чтобы к нему зайти. Никого даже не интересует, хочет ли он прямо сейчас ужинать с толстосумами, которых будет видеть впервые, или хочет залезть в какую-нибудь дыру и просидеть там, пытаясь отмыться от унижения.

Отец, как и всегда, ослепляет улыбкой, учтив, галантен, покоряет всех своей фальшивой простотой и душевностью. Юнги тянет блевать. Сокджин, как и всегда, выглядит роскошно, завидный жених и мечта девчонок, толпами вьющихся вокруг него. Юнги хочется в голос смеяться.

— Тебе не нужно больше переживать из-за Чонгука, — наклоняется к его уху Сокджин, когда подают десерты. — Я обо всем позаботился.

 — Что ты наделал? — громко выпаливает Юнги и сразу же извиняется перед обернувшимися к нему гостями.

— Надо было давно вмешаться, — утирает кончиком салфетки губы Сокджин. — Я же сказал, хочу сделать тебе подарок, и ты его получишь после ужина, а теперь попробуй эти воздушные эклеры, — кладет на тарелочку побледневшего брата десерт.

— Я ведь не просил, Сокджин, пожалуйста, — чуть ли не плачет Юнги.

— Разговор закрыт, — зажимает его бедро под столом старший, и Юнги умолкает.

Юнги не помнит продолжение ужина, он так и сидит, уткнувшись стеклянным взглядом в тарелку перед собой. Кажется, у Юнги голова взорвется от всех возможных сценариев, которые подкидывает ему мозг, но переспросить у брата, что именно он сделал, он не осмеливается.

После ужина Нагиль уезжает домой, а Сокджин, заверив его, что хочет погулять с братом, сажает Юнги в свой бмв Х6, а сам садится за руль.

Они уже в пути минут двадцать, Юнги от нервов расширил пальцами дырку на своих джинсах, а Сокджин слушает музыку и расслабленно крутит руль. Наконец-то автомобиль паркуется перед старым рыбным рестораном у реки, и Юнги плетется за братом к дверям.

— А вот и мы, — громко заявляет Сокджин, переступив порог, а Юнги, выглянув из-за него, чувствует, как леденеет кровь в жилах.

Да, картина о которой он мечтал, стала реальностью, но радости от нее ноль целых ноль десятых. Все, что Юнги чувствует, видя склонившегося чуть ли до пола, измазанного в крови Чонгука — это желание раствориться в воздухе. Чонгука держат за обе руки двое мужчин, заставляя того стоять на коленях, потому что парень, которого, видимо, долго избивали, если отпустить, распластается на грязном полу. Именно стыд чувствует прямо сейчас Юнги, смотря на того, кто до этого обвинил его в трусости. Юнги, вообще-то, никоим образом не должно интересовать мнение Чонгука, которого он и так бы поставил в такую позу, но другим методом.

— Ну же, — толкает Юнги вперед Сокджин. — Подойди поближе, насладись подарком, который я тебе сделал.

Юнги словно прилип к полу, и только после второго толчка в лопатки делает первый шаг к парню и снова замирает. Юнги хочется броситься к двери и уехать отсюда подальше, забыть эту картину, потому что Чонгук сейчас точно считает его тряпкой, но если он сделает хоть что-то, что не понравится Сокджину, то он будет завидовать участи Чона. Поэтому Юнги делает еще пару шагов, останавливается напротив избитого парня, смотрит на него сверху вниз, как и мечтал и, охрипшим от нервов голосом, выдает большей частью для Джина:

— Доигрался?

Чонгук поднимает голову, смотрит на него пару секунд, а потом кроваво улыбается.
Нихуя. Поэтому Юнги и не прибегал к тому, что мог бы купить. Да, он планировал поймать Чона одного и с помощью своих друзей выбить из него весь его долбанный гонор, но он бы не нанял для этого профессионалов, бойцов, тех, кто за пару купюр готовы на все. Он бы разобрался с Чонгуком сам, вместе со своими друзьями, не выносил бы их разборки за пределы школы. А сейчас, даже будучи тем, кто стоит на ногах, Юнги чувствует себя проигравшим. В глазах Чонгука он отныне не просто пустое место и трус, а еще и подлец, спрятавшийся за брата.

— Ты меня не удивил, — двигает разбитыми губами Чонгук. — Быть мразью у вас в крови.

— Ваше величество наконец-то со мной заговорило! Надо было просто тебе рожу сломать и силой доказать, что главный в школе я, а не ты? — взрывается Юнги, который впервые слышит, что Чонгук обращается к нему напрямую. — Знай свое место, ублюдок, — рычит, получая одобрительный хлопок по плечу от брата. — Ты и твой братец — мусор под нашими ногами. Поэтому, если не хочешь, чтобы это повторилось, умерь свой гонор и отныне веди себя так, как и должны вести нищеброды.

— Когда-нибудь вы за все заплатите, и тогда я лично надену поводок на ваши шеи, протащу вас по центру города и заплачу каждому, кто согласится плюнуть в ваши рожи, — сплевывает на пол сгусток крови Чонгук.

Сокджин дергается вперед, но Юнги закрывает собой Чонгука, нагибается, обхватывает ладонями его лицо и шепчет:

— Это на твоем горле будет ошейник, на котором будет выбито мое имя, как твоего господина, а ты будешь моим псом. Ты будешь выполнять любые мои поручения, потому что иначе ты в моем городе не выживешь. Я тебе не позволю. И я обещаю, что это все, что тебе предначертано.

— Запомни свои слова, куколка, никогда их не забывай, — растягивает окровавленные губы в улыбке Чонгук и отключается от кулака все-таки не сдержавшегося Сокджина.

— Почему он назвал тебя куколкой? — поворачивается явно недовольный Сокджин к Юнги, и последний, не зная, что ответить на этот вопрос, нервно усмехается. Юнги быстрыми шагами покидает ресторан и, только оказавшись на свежем воздухе, делает глубокий вдох. В нос словно забился запах крови Чонгука, и Юнги нервно трет его рукавом рубашки, а потом просит у брата сигарету.

— У нас теперь будут проблемы, он может пойти в полицию, — делает первую затяжку под пристальным взглядом старшего Юнги.

— Не будут, этот уебок и рот не откроет, иначе его братец станет следующим, — скалится Сокджин и, забрав у него с губ сигарету, сам затягивается. Юнги следит за тлеющим в темноте ночи кончиком сигареты, поднимает взгляд выше и пугается безумного блеска в глазах брата.

                       ========== Страшна здесь ненависть; любовь страшнее ==========

Юнги до утра не спал, все переживал из-за того, какой чудовищный «подарок» ему сделал брат, и из-за его последствий. Он сидит на кухне особняка, нехотя жует бутерброд с сыром и бездумно пялится в блестящую поверхность холодильника. Телефон лежит на столе перед ним, и Юнги уже четыре раза порывался скинуть сообщение своим, что не придет, мол, приболел, но так и не нажал кнопку «отправить». Не пойдет он сегодня, но придется пойти завтра, послезавтра, через неделю. Он не сможет вечно скрываться, и все равно должен закончить эту долбанную школу, за стенами которой его ждет требующее возмездия чудовище. Хотя кто тут чудовище — тоже вопрос. Одно из этих чудовищ с утра уехало на работу, второе, которое это все допустило, давится бутербродом, а третье где-то в школе точит клыки, ждет свою жертву. Если Юнги сегодня не заявится в школу, он снова докажет Чонам, что он трус. Почему снова? Потому что, стопроцентно Чонгук расценил вчерашнее как то, что Юнги натравил на него брата и спрятался за спиной того, кто старше. Юнги отталкивает от себя тарелку с недоеденным бутербродом и, подняв с пола рюкзак, волочит себя на выход. Пока машину выгоняют во двор, Юнги в пятый раз решает написать сообщение, но снова передумывает и, сев за руль, включает любимую After Dark — Mr. Kitty и выезжает с территории особняка. Умирать так с песней. Юнги настолько ушел в мысли о предстоящем возмездии, что зажатая меж пальцев на руле сигарета так и остается не прикуренной, и он это понимает, уже подъезжая к школе. Во двор Юнги заезжает с опаской, пусть вида не подает, но с трудом справляется с дрожащим нутром. Юнги боится Чонгука, впервые по-настоящему. Несмотря на то, что у них с Тэхеном было не мало конфликтов, Юнги привык, что Чонгук не вмешивается. Даже после драк, где ему удавалось хорошенько отделать младшего Чона, максимум, чего он ждал от Чонгука — это прилюдное унижение или пара тумаков от его подручных, ведь король сам свои руки не пачкает. Сейчас Юнги впервые не знает, чего ему ждать, а подсознание подкидывает не самые приятные картинки. Он медленно подъезжает к своему парковочному месту, якобы с безразличием оглядывается по сторонам, убеждается, что горизонт чист, и только потом отстегивает ремень. Юнги выходит из автомобиля, кивает ожидающим его у лестниц дружкам и зажимает руку подошедшего Хвана. Доджа Чонгука не было ни с наружи, ни внутри. Юнги еще раз оглядывается и чувствует, как его наконец-то немного отпускает. По традиции он сперва идет с парнями за любимым айс американо и, прихватив стаканчик, поднимается в нужную аудиторию.

Чонгука Юнги видит только после третьего урока. Он выходит со двора школы, чтобы взять сигарет, потому что его любимых у Хвана и дружков не оказывается, и замирает, увидев, как по ту сторону от дороги стоит Челленджер с распахнутыми дверями. Из автомобиля на улицу доносится любимая Юнги After Dark. Вместо того, чтобы думать о последствиях вчерашнего, Юнги чувствует резко поднявшуюся в нем ревность, скорее даже, жадность. Это песня Юнги. Это он слушает ее каждый день хотя бы раз. Это он мечтает под нее, и бесит, что прямо сейчас из динамиков чонгуковского авто льется именно она. Чон с Джеем стоят боком к нему, о чем-то разговаривают. На лицо Чонгука смотреть невозможно, та сторона лица, которую Юнги видит, покрыта расплывшимися синяками. На улице тепло, Чонгук в одной футболке, и Юнги замечает свежие синяки даже на его локтях. Король явно не в духе. Юнги научился распознавать это по его выражению лица, но недоволен он не вчерашним, а чем-то другим, тем, чему Юнги завидует, ведь что-то в этом мире способно получить внимание короля. Чонгук, почувствовав на себе пристальный взгляд, который Юнги не успевает убрать, оборачивается буквально на мгновенье, и Мин видит только пустоту в его глазах. Как и всегда. Никакой агрессии, злости, хотя бы угрозы. Чонгук словно смотрит сквозь него, и Юнги уже готов даже проглотить страх перед его кулаками и нарваться на драку, лишь бы не чувствовать себя никем перед тем, кто должен был разъебать его лицо. После вчерашнего Юнги как минимум ждал оскорблений, как максимум избиения до полусмерти. Или Сокджин и правда сильно напугал Чона, или Юнги все-таки настолько бесцветный, что не заслужил даже его оскорблений. От последней мысли и так паршивое настроение падает на самое дно. Юнги, конечно же, не подает вида, переходит дорогу и идет к киоску за пачкой сигарет. Он понятия не имеет, замышляет ли Чонгук какую-нибудь ответку, и склоняется к тому, что в этот раз его все же пронесло.

По дороге обратно Юнги перекидывается парой словечек со знакомыми старшеклассниками, подмигивает встретившейся на пути школьной медсестре, которая демонстративно закатывает глаза, заметив своего постоянного гостя, и заваливается в класс. Единственная девчонка, с которой Юнги близко общается в школе — это Мара. Не то, чтобы он не хотел общаться и дружить с девчонками, но они сами особо на контакт с ним не идут, а Юнги не настаивает. Хван говорит, это потому, что он в списке школьных хулиганов, но Юнги на это неизменно отвечает, что возглавляют этот список те, кому девчонки вешаются на шею.

В последнее время и Мара от него отдалилась, даже на день рождения она не пришла, только подарок передала. Юнги сперва не понимал причину, но потом узнал, что Мара нашла новую компанию и в его обществе не нуждается. Юнги сразу же пошел к ней и попросил с этой компанией не общаться, потому что понимал, что Мару там ничего хорошего не ждет, но девушка ему нагрубила и попросила больше в ее жизнь не вмешиваться. С тех пор они с Марой даже не здороваются, но он все равно отправил ей приглашение, надеясь помириться на празднике. Юнги бы и сегодня прошел мимо бывшей подруги, сел бы на свое место, но проходя мимо ее парты, он слышит всхлип спрятавшейся за сумкой девушки и, остановившись рядом, видит ее красные глаза.

— В чем дело? — сразу же подсаживается к ней Юнги, и на автомате протягивает ей пакетик бананового молока, который взял вместе с сигаретами.

— Ни в чем, — бурчит девушка, отодвигает молоко, а у самой глаза сразу наполняются слезами.

— Слушай, знаю, мы толком и не общаемся, я не знаю, что у тебя сейчас происходит в жизни, но ты можешь мне рассказать, хотя бы в память о нашей дружбе, — мягко говорит Юнги, следя за тем, как класс понемногу заполняется учениками.

— Знаешь, как тяжело признавать, когда кто-то оказывается прав, а ты нет? — всхлипывает Мара, а Юнги ставит на парту и свой рюкзак, чтобы их не было видно. — Ты ведь предупреждал меня, а я, дура, не слушала, я думала это ты виноват, все так думают, — прикрывает лицо девушка, и Юнги, сразу поняв, о чем, точнее, о ком они будут говорить, воспользовавшись тем, что учительница не пришла, берет ее за руку и выводит в коридор. Они заходят в мужской туалет, из которого Юнги выставляет всех парней, и передает ей салфетки.

— Я думала, я особенная, — уже не стесняясь, рыдает Мара, — что на меня обратил внимание такой парень. Я влюбилась в него по-настоящему, а он сказал мне утром… — всхлипывает, — сказал, что погуляли и хватит, мол, у него интерес пропал. Интерес? — утирает раскрасневшийся нос девушка. — Я в него влюблена.

— Ты все-таки гуляла с Чонгуком? — прислоняется к стене Юнги, который прекрасно знает, что речь именно о нем. Пацаны говорили, что Мару видели с ним, но Юнги не верил, он был убежден, что, учитывая, что она знает о Чоне из слов Юнги, такую глупость не совершит, а тут вон оно как, оказывается.

Мара кивает.

— Он два раза меня подвозил, мы один раз пили кофе, мы целовались, а потом он перестал отвечать, а сегодня сказал, что ему неинтересно, — немного успокоившись, рассказывает Мара. — Я не понимаю, зачем он тогда подошел? Зачем предложил встретиться?

— Я знаю, зачем, — думает Юнги, но не озвучивает. Долгое время вся школа была убеждена, что они с Марой встречаются, и, видимо, Чонгук разбил ее сердце, чтобы ему насолить. Хотя, учитывая, насколько Чонгук игнорирует само существование Юнги  — это звучит неправдоподобно. В любом случае, сделать больно дорогому для Юнги человеку он не позволит. Это ни в какие рамки не лезет.

— Потому что он подлец, — говорит ей Юнги, и ждет, пока Мара приведет себя в порядок. — Ты должна это осознать или ты будешь винить себя и искать изъяны в себе. Это он обманщик и сволочь. Он дал тебе ложную надежду и заставил плакать. Ты ни в чем не виновата, — говорит ей парень, пока Мара умывается.

Юнги долго ее обнимает, заверяет, что она этого мудака забудет и он ей в этом поможет, и, договорившись, что на выходных заберет ее погулять, провожает в класс. Сам Юнги в аудиторию не заходит, кивает Хвану и, дождавшись в коридоре всех своих парней, идет вместе с ними во двор.

Чонгука он находит на стадионе, бросающим мяч своим парням. Юнги идет прямо на него, на ходу разминает плечи и, не успевают парни Чона среагировать, как Мин хватает его за воротник футболки и вжимает в железную сетку. Чонгук не сопротивляется, нагло ухмыляется, демонстративно разводит руки и кивает своим парням, чтобы не вмешивались. Чонгук выше, Юнги приходится стоять на цыпочках, чтобы смотреть на него не снизу вверх, и он буквально цепляется за его ворот, чтобы удержать равновесие.

— Ты, мразь. Ты хотя бы мог нормально с ней расстаться, — Юнги смотрит на лицо, на котором нет живого места, и мечтает добавить. — Еще раз глаза на нее поднимешь, и вчерашнее будет для тебя сказкой.

Чонгук усмехается, медленно поднимает руки, обхватывает пальцами его запястья, с силой разводит, но не отпускает. Он так сжимает его запястья, что Юнги думает, тот ему руки сломает. Больно так, что еще немного, и Юнги придется просить о пощаде или позорно разреветься. Его парни стоят рядом с парнями Чона, никто без приказа вмешиваться не хочет, а попроси Юнги помощь, он снова докажет свою никчемность. «Лишь бы они напали», — молит про себя Юнги, ведь тогда Хван и другие смогут прийти и ему на помощь.

— Еще раз ты ко мне прикоснешься, я тебя убью, — цедит сквозь зубы Чонгук и, резко потянув его на себя, впивается разъяренным взглядом в его глаза. — Я сяду за это, и отсижу, но я тебя, тварь, убью, — он с силой отталкивает еле удержавшего равновесие Юнги и, стащив через голову футболку, швыряет ее ему в лицо.

— Грязь, — плюет ему под ноги Чонгук и идет к своим парням.

Юнги так и стоит у сетки спиной к парням и смотрит на валяющуюся под ногами футболку. Ему даже трогать короля нельзя. Он ему настолько омерзителен, что Чонгук даже избавился от ткани, которую пару секунд зажимал в руках Юнги. Никогда раньше Юнги не думал, что от ярости можно буквально трястись. Он делает шаг вперед, приваливается к сетке и пытается остановить скачущую перед глазами картинку и успокоить трясущиеся конечности. Юнги его ненавидит. Каждой клеточкой прямо сейчас устроившего бешеную пляску организма, который, не найдя выхода этой отраве, скорее всего, перегорит. Только Чон Чонгук способен заставить Юнги почувствовать ненависть физически и бить словами больнее, чем кулаками. Он назвал его грязью, и Юнги, кажется, что он в нее лицом нырнул.

***

Сегодня Тэхен приезжает только ко второму уроку, потому что ждал, пока соберется Чонгук и подвезет его. На самом деле, у Тэхена нет автомобиля, камаро, на котором он ездит, принадлежит Соне. Когда за сестрой приезжает ее очередной ухажер, Тэхен берет ее машину, но сегодня Сона уехала на камаро, и парень, которому было лень идти на остановку, подождал Чонгука. Настроение с самого утра ужасное, потому что Тэхен долго не мог уснуть из-за скандалов матери и Чонгука. Исабелла настаивала поехать в полицию, а Чонгук, как и всегда, уперся, в итоге полночи они ругались, а потом сидели в обнимку на кухне и пили чай. Тэхен, конечно же, сидел с ними, и только ради мамы не рванул в особняк Минов и не разорвал на куски братьев. Чонгук сказал маме, что подрался с пацанами, но Тэхен не идиот, он знает, что не было никакой драки, иначе синяки были бы на других, потому что его брат дерется как зверь, и его не так легко завалить. Чонгука явно избили, и делали это те, кто намного сильнее и даже старше. Учитывая методы решения проблем у Минов, он не сомневается, что к этому причастен Юнги. Тэхен идет по длинному коридору в сторону класса и, увидев стоящего с пацанами Юнги, повернувшись к нему, буравит свирепым взглядом.

— Что надо, блондиночка? — хмыкает Юнги.

— Знаешь, у меня связаны руки, но если справедливость существует, то ты, мразь, проживешь жизнь полную боли и унижений, — тянет слова Тэхен. — Я лично сделаю для этого все.

— Страшно, — ухмыляется Юнги. — Ты не в том положении, чтобы угрожать мне, мелюзга.

— Я не угрожаю. Я обрисовываю твое будущее, — Тэхен продолжает путь, не слушает, что ему в спину говорит Юнги. Он бы плюнул на то, что один, что ему не справится и его изобьют, и бросился бы на Юнги, чтобы отомстить за синяки брата, но Чонгуку это не понравится. Брат, зная его характер, расценит это, как попытку защитить его, а он себя слабым не считает. Тэхен не будет оскорблять чувства Чонгука, он уверен, что Мины и так за все ответят. Кое-как досидев до конца уроков, Тэхен узнает, что его нынешний парень в школе не появится и, расстроенный тем, что остался без транспорта, скидывает Чонгуку смс с вопросом: может ли он отвезти его домой.

«Кнопка, я далеко от школы, за тобой Джей заедет, он поблизости».

«Бля, только не Хосок», — думает Тэхен, но брату ничего не пишет. Не то чтобы у Тэхена были плохие отношения с лучшим другом Чонгука, у него с ним вообще никаких отношений нет. Хосок его всерьёз не воспринимает, с ним не разговаривает, и Тэхена раздражает это вечно каменное лицо, на котором ничего не прочесть. Хосок всегда угрюм, его брови вечно нахмурены, и смотрит так, что не поймешь: размазать планирует или живьем закопать. Чонгук говорит не обижаться на Хо, мол, у него характер такой, тяжелый. Тэхен и не обижается, он, скорее, бесится, что тот, кто вроде ничего для его брата не пожалеет, его видеть отказывается.

Через двадцать минут Тэхен спускается во двор и идет к рычащему мустангу у ворот. Он открывает дверцу автомобиля, плюхается на сидение и поворачивается к барабанящему по рулю пальцами Хосоку. Чон Хосоку столько же лет, сколько и Чонгуку, Тэхен знаком с ним чуть ли не с детского садика, но все равно, как бы он ни старался казаться безразличным, он рядом с этим парнем никогда не расслабляется.

— Чего время тянешь? — нервно ерзает на сидении Тэхен, поглядывая на не торопящегося выезжать парня. — Поехали уже.

— Я не твой шофер, и если не еду, значит, так надо, — Хосок продолжает смотреть в зеркало заднего вида.

— Прости, ты прав, ты шофер Чонгука, — хмыкает Тэхен. Вечно у него так — если у Тэхена плохое настроение, то он испортит его всем вокруг. — Молчание — знак согласия, — добивает.

Хосок на это заявление ничего не отвечает и, наконец-то увидев в зеркале, что хотел, выезжает. Они в пути уже минут десять, Тэхен пять раз сменил музыку, успел перекинуться сообщениями с друзьями, а Хосок все так же молча крутит руль. Он демонстративно громко зевает, выругивается на перебегающего дорогу пешехода, и тщетно пытается привлечь внимание Хосока.

— Как же ты меня бесишь своим долбанным высокомерием, — все-таки взрывается Тэхен. — Ты в этого вечно угрюмого, якобы крутого парня, с девчонками играй.

— Не нравишься ты мне, — бесцветно отвечает Хосок. — А когда мне не нравится человек, я на разговоры с ним энергию не трачу.

— Я от тебя тоже не в восторге, — кривит рот Тэхен. — Но раз уж мы любим одного и того же парня, тебе придется со мной считаться.

— Не придется, — цокает языком Хосок и заворачивает на трассу. — Я тебя не замечаю больше десяти лет и так продолжу.

— И почему? — вскипает Тэхен и, развернувшись к нему корпусом, со злостью смотрит на его профиль. — Только потому, что я, блять, в пятом классе подарил тебе валентинку?

— Я забыл про это.

— А я нет, — вновь отворачивается к окну Тэхен, перекатывает на языке горькую обиду и, как и всегда, проглатывает.

— Забудешь.

— Не переживай ты так, — фыркает Тэхен, — это у меня было детское. Сейчас у меня к тебе даже ненависти нет. У меня для тебя есть кое-что больнее — тебя для меня просто напросто не существует.

— И прекрасно, тебя для меня не было изначально, — пожимает плечами Хосок.

— И замечательно! — по новой вскипает Тэхен. Обиду он проглотил, но она все же в горле застряла. Надо попробовать выплюнуть, не дать ей травить только его. — Знаешь, я люблю делать ставки, и сделал их и на твое будущее. Все, что тебя ждет — это роль подручного Чонгука. Твоя семья тоже сильно пострадала тогда, а значит, тебе большее не светит. А меня интересуют только сильные и всего добившиеся люди. Ты явно не из их числа, так что перестань думать, что ты неебически крут и являющийся для меня хоть каким-то авторитетом.

Хосок, автомобиль которого двигается со скоростью восемьдесят километров в час, резко нажимает на тормоза, и мустанг заносит. Испугавшийся Тэхен не успевает даже рот открыть, как слышит впивающееся иглами чужой ненависти в кожу:

— Выходи.

— Не понял, — с трудом справляется с испугом от резкого торможения Тэхен.

— Пошел вон из машины, — спокойно отвечает Хосок, смотря на дорогу.

— Ты должен меня довезти, — возмущается Тэхен, отказываясь верить в то, что парень его реально выставит.

— Ничего я тебе не должен, — наконец-то смотрит на него Хосок. — Если не выйдешь из автомобиля, я тебя выволоку.

Тэхен больше не сомневается. Он пугается блеска в его глазах намного больше, чем перспективы вылететь через лобовое стекло и, схватив рюкзак, открывает дверцу. Тэхен выходит наружу, со всей силы пинает колесо мустанга и, разразившись отборным матом, поднимается на тротуар. До дома осталось два квартала, ему придется пройти их пешком, хотя он ненавидит гулять.

Тэхен не оборачивается, натягивает на себя рюкзак и с руками в карманах брюк двигается в сторону нужной улицы. Долбанный Чон Хосок, застрявший в Тэхене прошлым, которое никак не потускнеет и не пройдет. Тэхен терпеть его не может, его высокомерный взгляд, запах его парфюма, которым раньше и он пользовался, но выбросил и больше не купит; его вечное желание увеличивать расстояние между ними, будто бы Тэхен с того дня много лет назад пытался его сократить. Тэхен Хосока ненавидит, и пусть даже под этой нарочито открытой ненавистью усиленно скрывается нечто куда страшнее, он предпочитает это не замечать. Мустанг едет следом. Тэхен краем глаз замечает ползущий за ним автомобиль и, все-таки не выдержав, останавливается.

— Какого хуя ты за мной тащишься? — подлетев к открытому водительскому окну, орет Тэхен.

— Я сказал Чонгуку, что доставлю тебя, — выпускает дым ему в лицо Хосок и стряхивает пепел через окно. — Слежу, чтобы ты дошел до ворот, скрылся за ними, и потом уеду.

— Да ты бля психованный! — еще раз пинает колесо Тэхен и возвращается на тротуар.

Хосок учился в седьмом классе, когда нашел в кармане рюкзака валентинку, на которой корявым детским почерком было выведено:

«Ты мне очень нравишься, и я хочу поесть с тобой мороженое. Тэтэ».

В этом весь Тэхен: если он что-то хочет, то для него нет никаких правил и ограничений, как в принципе и для всех детей Исабеллы. Хосока тогда будто молния ударила. Первое, потому что Тэхен признался своему полу, второе, потому что он брат его лучшего друга. Хосок, как он считает, выбрал самый правильный путь, и когда Тэхен, не выдержав, спросил об ответе, сказал ему, что это все детские глупости и больше слышать об этом ничего не хочет. С тех пор, даже бывая у них в гостях, Хосок с Тэхеном в одной комнате не остается, с ним не пересекается. Сегодня Хосок пытался прислать за Тэхеном другого парня, но так и не нашел никого, а объяснять Чонгуку свою неприязнь к его брату он не хочет. Если даже опустить две вышеперечисленные причины того, почему Хосок не подпускает к себе Тэхена, то Чон найдет новые. Тэхен слишком ветренный и нагловатый, они с ним настолько разные по темпераменту и характеру, что Хосок твердо верит в то, что ему абсолютно не нравится и не может понравиться Чон Тэхен.

***

«Заебись, у отца гости, и раз он не вызвал меня и Джина, значит, лишние глаза не нужны», — думает Юнги, смотря на автомобили во дворе особняка.

Идти в дом уже не хочется, потому что, ради приличия надо будет поздороваться, а Юнги сейчас в таком настроении, что если ему хоть слово сказать, он голову отгрызет. Устав топтаться во дворе, Юнги достает телефон и набирает брата. Сокджин говорит, что он в своем любимом клубе, и Юнги сразу же просится к нему. Он не хочет оставаться один, а с Хваном он только расстался, так что, он посидит у брата и вернется, когда особняк опустеет. Еще нет и шести вечера, поэтому клуб закрыт для посетителей. Юнги впускают внутрь без проблем, потому что брат совладелец. Он здесь бывал пару раз, и поэтому, отказавшись от сопровождения, сразу идет в лаунж зону, где обычно сидит Сокджин. Брат часто решает дела именно здесь, а не сидя у себя в кабинете в офисе отца. Юнги проходит в просторное помещение, отделанное в лиловых тонах и, кивнув двум парням, с которыми сидит брат, занимает место в кресле.

— Через десять минут освобожусь, — говорит ему Джин и просит для Юнги безалкогольный коктейль.

Пока брат общается, Юнги копается в телефоне, но, быстро устав от социальных сетей, откладывает его и смотрит на старшего. Юнги никогда не быть таким, как Джин, и не из-за его деловой хватки, расчетливости и безграничного уважения отца к старшему. Суть в том, как он говорит, как смотрит, как одевается. Джин — икона всех парней в школе Юнги. У него идеальный вкус, он галантен, учтив, обладает хорошими манерами, и только Юнги знает, каким он бывает, когда слетает с катушек. У Джина проблемы с контролем гнева, он даже проходил курс терапии, срывы уменьшились, но окончательно он проблему решить не смог. Или не захотел. Юнги здесь не уверен. Юнги не только восхищается им, он его и побаивается. Больше, чем отца. Хотя порой, кажется, что даже отец его боится. Джин роскошно выглядит в сером пиджаке, укороченных черных брюках и лоферах. Его рубашка расстегнута на пару пуговиц, на запястье блестят дорогие часы, волосы зачесаны назад. Он похож на модель с обложки, и Юнги совсем чуть-чуть, но завидует его росту и его внешности в целом. Наконец-то гости Сокджина прощаются, и Юнги, схватив тарелку с макарунами, пересаживается в кресло поближе к нему.

— Хорошо, что отец нас не заставил присутствовать на встрече, — жует лакомство Юнги.

— Меня он просил, — крутит стакан в руке Сокджин и прислушивается к тому, как звенят в нем кубики льда. — Но я ему сказал, что с разным сбродом не встречаюсь. Отец стареет, Юнги. Он не ставит разницу, с кем ему говорить, а с кем нет. Мы Мины, мы не можем позволить себе даже здороваться со всеми подряд, а не то, чтобы домой их приглашать. Поэтому я на встречу не поехал.

— Ты так говоришь, будто в этом городе нет людей богаче, — пихает в рот сразу два макаруна Юнги и, заметив, как на него смотрит брат, стряхивает крошки с футболки.

— Есть богаче, но власть у меня. Никто не может начать бизнес с перевозками, не отдав нам дань, — усмехается Сокджин, следя за братом. — Я сделаю все для того, чтобы мы занялись и воздушными перевозками. Зачем ограничивать себя только морскими?

 — Отец говорит, на воздушные перевозки монополия, нам не по зубам, — судорожно вспоминает деловые разговоры Юнги, лишь бы не удариться лицом в грязь.

— Сейчас это так, но я уверен, через пару лет я потяну. Нужные знакомства, дружба, вклады, и все будет, — подмигивает ему Сокджин.

— Мне это все неинтересно, — ставит пустую тарелку на стол Юнги. — Мы и так не бедны, у нас есть крыша над головой и еда, зачем убиваться из-за денег.

— Ты маленький и глупенький, — кривит рот Сокджин. — Деньги и власть — это в том числе и влияние на государство. Завтра наше слово будет проходить везде, мы можем даже законы писать так, как выгодно нам. Зачем себе отказывать и ограничиваться малым?

— Я далек от всего этого, — пожимает плечами Юнги. — Я даже не знаю, на кого хочу учиться. То есть, мне нравится архитектура, я засматриваюсь на все это, но я ничего не умею.

— Так ты же не начал учиться! — хмурится Джин. — Я тебе столько материалов с лучшими университетами мира посылал, ты ничего так и не выбрал, поэтому, если так пойдет, я сам тебя, куда захочу, устрою. Хорошее образование — залог твоего будущего. Другой вопрос, зачем тебе архитектура?

— Не знаю, — честно отвечает Юнги. — Мне нравятся причудливые здания, и порой мне кажется, что я бы хотел создать что-то свое. Хочу как и Заха Хадид оставить о себе память в камне, — мечтательно выпаливает.

— Чем бы дитя не тешилось, — подзывает его к себе Сокджин, и Юнги несмело подходит. — Все, что хочешь, брат тебе подарит и сделает, ты только меня не расстраивай, — сажает его рядом с собой.

— А как я могу тебя расстроить? — напрягается Юнги.

— Делай что говорю, и помни, что я плохое тебе не посоветую, — хлопает его по колену старший. — Самое главное, не позорь нашу фамилию, — Сокджин хмурится, смотря на тарелку с нарезанными фруктами, которую ставит на столик перед ними официантка.

— Постой, — обращается к побледневшей девушке парень. — Ты новенькая?

— Три месяца здесь работаю, — тихо отвечает девушка.

— Тогда иди вниз, напиши заявление, и чтобы я тебя больше в этом клубе не видел, — ледяным тоном заявляет Сокджин. Девушка, глаза которой наполняют слезы, пятится назад и покидает комнату.

— Зачем ты так? — отодвинувшись от брата, смотрит на него сгорающий от стыда Юнги.

— Это мой клуб, я тут постоянный клиент, и все знают, что у меня аллергия на виноград, — невозмутимо отвечает Сокджин.

— Но она принесла то, что ей дали, — Юнги чувствует себя отвратительно из-за поступка брата.

— Успокойся. Эти люди ничтожества, они ничего не добились и не добьются, умрут в нищете, потому что даже заказ правильно принести не могут. Почему ты их жалеешь и расстраиваешь меня? — выгибает бровь старший.

— Они ведь не виноваты в том, что не могут заработать, — бурчит Юнги. — Я слышал, работу найти сложно, конкуренция большая, а ты уволил человека из-за винограда.

— И я должен их жалеть? — мрачнеет Сокджин. — Я не уважаю тех, кто ничего не добился, и ты не будешь.

— Но мы родились в богатой семье, мы пришли на готовое, — не сдается Юнги, несмотря на то, что рискует нарваться на гнев брата.

— Ты хочешь со мной поссориться? — озвучивает его мысли Джин.

«Нет, я просто хочу, чтобы девушка не потеряла работу, чтобы ты перестал втаптывать в грязь официантов, нашего шофера, прислугу. Мне стыдно за тебя», — думает Юнги, но так и не решается сказать.

— В этом городе три зла, — тем временем продолжает Сокджин, удобно устроившись, — нищеброды, живущие за счет нас, люди нетрадиционной ориентации, шатающие устои общества, и Чоны, в которых это все соединяется. Если искоренить это все — мы будем процветать.

— Ты предлагаешь раздать всем деньги? — хлопает ресницами Юнги.

— Ты такой смешной, — ерошит его волосы Сокджин, и Юнги от этого издевательского тона коробит. — Все, что ты им дашь — они просрут и придут еще просить.

— А с людьми нетрадиционной ориентации что не так? — стараясь не звучать заинтересованным, спрашивает Юнги. Сокджин долго не отвечает, смотрит сквозь поднятый стакан на брата. Такое ощущение, что он и не собирается отвечать на вопрос Юнги или долго выбирает правильный для него ответ.

— Я слышал, твой бывший дружок гей, — чешет подбородок Сокджин. — Как их мать живет с таким позором? Я бы такого сына похоронил, а потом сделал так, чтобы все забыли, что у меня был ребенок.

Юнги шумно сглатывает, тянется за остатками напитка в стакане брата и, залпом его опустошив, просится домой.

***

Исабелла приезжает домой к полуночи, она снимает туфли на пороге и, зайдя в гостиную, устало падает на диван. Первым к ней бежит Тэхен, который кладет голову на колени матери и делает комплимент ее духам. Чонгук приносит маме бокал вина, а Сона убирает ее забитую документами сумку и садится рядом.

— Вы все дома, и не надо никого искать, — делает глоток любимого шардоне женщина и целует в пшеничную макушку младшего. — Как прошел день? Знаю, вы все хотите в свои комнаты и к своим гаджетам, поэтому коротко доложите и бегите.

— У меня как обычно, так и не нашла платье на день рождения Вики, а ты мне денег не добавляешь, — ноет Сона.

— И не добавлю, я дала тебе деньги, на которые ты можешь купить красивое платье. Если ты хочешь именно от кутюр, то пожалуйста, иди работай, — безапелляционно заявляет женщина.

— А я зол, потому что зашел в групповой чат, а там опять все превозносят Минов. Им уже лик святых приписывают, а все потому, что их папаша оплатил оборудование для команды, — жалуется Тэхен.

— Какая разница, что о них говорят, если они сами знают, что они лицемеры, — улыбается сыну женщина. — Не нужно завидовать ничтожествам. Пока я жива, даже наше имя рядом с ними не должно звучать. Я восприму это как оскорбление. Все считают нас оборванцами, а ими восхищаются, но меня это не задевает. Я честная женщина, вырастившая трех замечательных детей. На моих руках нет воровства и чьей-то крови. Моя совесть чиста, а это самое главное.

— Я документы собирал, вроде закончил. Пройдусь утром по списку еще раз и пошлю, — говорит Чонгук.

— Хорошо. Всем спокойной ночи. Чонгук, пойдем в кабинет, — поднимается на ноги Исабелла.

Может, она и уехала из офиса, но работа у нее не закончилась, потому что Исабелле надо поднять то, что осталось после мужа, а самое главное, подготовить того, в ком она души не чает и кто так сильно напоминает ей ее любимого.

***

Юнги спит весь первый урок, наглым образом положив голову на парту, и просыпается не как обычно от звонка на перемену, а от крика своего друга Квона в самое ухо.

— Какого хуя? Я оглох, — трет покрасневшее от лежания на парте лицо Юнги.

— Ты меня на руках носить будешь! Ты в честь меня вечеринку закатишь! Я тебе сейчас такое покажу, что ты мне руки целовать будешь. Это получит вся школа, и твой враг падет, — никак не умолкает размахивающий телефоном и пляшущий перед партой Квон.

— Что ты несешь? — отчаянно пытается проснуться Юнги.

— Это снял Дик, он был в туалете, а кто-то не заметил, — Квон протягивает телефон, и Юнги нажимает на видео.

В кабинке хорошо знакомого ему туалета Чон Тэхен дрочит своему однокласснику и по совместительству парню.

Юнги не досматривает, он поворачивается и со всей силы швыряет телефон в стену. Квон ошарашенно смотрит на останки телефона на полу и смотрит на побагровевшего друга.

— Этого никто не получит, — хватает его за шкирку Юнги. — И как твоя тупая башка могла до такого додуматься? — трескает его по голове перед всеми парень. — Сука, это мерзко, а я не такой.

Квон чешет голову, не понимая, смотрит вслед злому другу, который точно оплатит ему телефон, и уныло плетется следом. Юнги идет прямо в класс Тэхена, но его одноклассники говорят, что он давно ушел. Юнги решает, что поехидничать значит не судьба, и выходит во двор покурить. На самом деле, Юнги хотел и поиздеваться, и предупредить Чона, мол, в следующий раз проверяй кабинки и будь осторожен. Юнги находит Дика в раздевалке. Схватив его за горло, тащит в угол и обещает, что если он не удалит и покажет кому-то еще видео с Тэхеном, то порвет его на куски. Парень кивает.

***

Новое утро в школе встречает Юнги тишиной. Никто не носится по коридорам, не орет, не пытается выяснять отношения. Все, кучкуясь по углам, шепотом что-то обсуждают, и Юнги чувствует первый сигнал тревоги. Он подходит к кучке девчонок у шкафчиков, отбирает у той, что в центре, телефон и видит долбанную запись из кабинки туалета. Блядство. Юнги возвращает девушке телефон и со всех ног бежит в сторону аудитории, где обычно сидит класс Тэхена. Младшего Чона нигде нет. Юнги выдыхает, что Тэхен пока не пришел и ничего про этот позор не знает. Облегчение сдыхает, придавленное тяжелым грузом новости, что Тэхен совсем недавно в слезах покинул школу вместе с братом.

«Блять, блять, блять», — рычит Юнги и ищет Квона, чтобы сперва разбить его лицо, а потом пойти к Дику, потому что, если он не выпустит эту поднявшую в нем голову ярость, смешанную с обидой за Тэхена, его просто напросто раскидает по серым стенам. Найти Квона Юнги не удается, потому что, стоит ему завернуть в коридор, как его, грубо схватив за шкирку, швыряют к противоположной стене. Перед ним стоит Чон Хосок, и, судя по его налившимся кровью глазам, через несколько минут место, куда прибит его взглядом Юнги, будет очерчено белым мелом и обведено желтой полицейской лентой.

— Джей… — пытается объяснить Юнги, а сам мечтает, чтобы стена за ним исчезла, открыла путь к спасению, потому что в глазах напротив он видит такое безумие, которому никакие законы и правила не помешают. — Это не я. Клянусь, я бы такое не сделал. Я бы так подло не поступил.

— Ты уже так поступал, — наступает Хосок и замирает в двух шагах, услышав приближающиеся крики директора и учителей. — Запомни: за то, что ты, тварь, стал причиной его слез, ты умрешь, захлебываясь в своих, — вскидывает руку и бьет по стене прямо рядом с лицом Юнги.

Когда Юнги открывает зажмуренные все это время глаза, он видит только осыпающуюся на пол штукатурку и стоящего перед собой директора. Юнги дрожит от пережитого страха, а ведь это был Хосок. Что будет, когда Чонгук успокоит брата и вернется в школу? Сколько Мин Юнги осталось жить?

***
Весь день Юнги места себе не находит. После столкновения с Хосоком он сразу же уехал домой, и сейчас, через свой фейковый аккаунт каждую минуту проверяет соцсети Тэхена, но Чон ничего не выставляет. Юнги трясет от нервного напряжения, ему хочется узнать, как там Тэхен, что прямо сейчас происходит в их доме, и он уже даже о своем состоянии не думает. Юнги и представить себе не может, каково сейчас Тэхену, и впервые в жизни по-настоящему за него боится. Такое унижение не каждый выдержит, Юнги сомневается, что он сам бы его выдержал, и продолжает проклинать в душе всех, кто имеет отношение к этому видео. Поняв, что дома сидеть он не сможет, Юнги узнает, что Хван у себя, и отправляется к нему. Хван тоже в шоке от произошедшего, но его больше заботит то, что произойдет с Юнги, когда Чон Чонгук и его семья обрушат на него свой гнев. Хван предлагает заставить парней признать свою вину и объяснить Чонам, что он к этой ужасной записи отношения не имеет. Юнги с ним соглашается, решает с утра первым делом поехать к родителям Квона и Дика и все разъяснить. Более того, Юнги намерен выбить из них извинения перед Тэхеном, хотя прекрасно осознает, что младшему Чону они вряд ли чем помогут. Просидев у Хвана до вечера и поняв, что до завтрашнего утра он не найдет себе покоя и мысли о Тэхене продолжат долбиться о черепную коробку, Юнги решает сделать то, что позже если и спасет его от Чонов, но сделает детоубийцей его отца. Юнги уже плевать, Тэхен не заслужил такого, никто этого не заслуживает, и Юнги поддержит его не только из-за желания доказать, что он ни при чем, но и потому что ему искренне, по-человечески жаль своего врага. Хван долго пытается отговорить Юнги от затеи заявиться к Чонам, но, поняв, что друга не переубедить, смиряется.

К дому Чонов бмв Юнги подъезжает в десятом часу вечера. Юнги долго сидит в машине, собирается с духом и, поняв, что назад уже дороги нет, оставив друга в салоне, идет к воротам. Юнги нажимает кнопку видеодомофона, нервно топчется у ворот, еле держится, чтоб не начать курить прямо перед, можно сказать, самым важным разговором в его жизни, и следит за тем, как открываются ворота. Когда Юнги видел Исабеллу в последний раз, она не удостоила его и взглядом, а Чонгук тогда же плюнул ему в лицо. Буквально. Все, что было после этого — это школьные конфликты, разборки и драки с братьями Чон. И вот сейчас он стоит на пороге дома, в котором никогда раньше не был и дрожит от нервного напряжения. Раньше Чоны жили в шикарном особняке в самом богатом районе города, Юнги знал каждую комнатку того дома, часами носился с Тэхеном по обширной лужайке и гонял их пса Лимончика, который скончался от старости пару лет назад. Ворота открываются, но за ними стоит незнакомый Юнги мужчина, судя по форме, охранник. По словам мужчины, Чонов нет дома, и он понятия не имеет, когда они вернутся. Юнги благодарит охранника и уныло плетется к ожидающему на обочине бмв.

— Что будем делать? — смотрит на севшего за руль друга Хван. — Сидеть и ждать бессмысленно. Может, они вообще среди ночи заявятся.

— Где-нибудь переждем, я вернусь часа через три, будет уже ночь и, думаю, они уже будут дома, — заводит автомобиль Юнги.

Парни, которые долго думают, где бы им переждать, решают посидеть в небольшом лаунж заведении недалеко от дома Чонов. Юнги заказывает безалкогольный коктейль, Хван показывает поддельное удостоверение и берет пива. Юнги не хочет пить алкоголь, чтобы сохранить ясность ума и сказать Чонам все то, что он повторяет себе последние часы. Юнги опустошает третий бокал любимого фруктового коктейля, любезно предоставленный ему барменом, пять раз выходит наружу покурить и нервно проверяет время на телефоне. Хван, у которого уже язык после двух бутылок пива заплетается, ругается с матерью по телефону и по настоянию Юнги, уезжает домой. Юнги только рад, потому что ему нужно побыть в тишине, не отвлекаться на разговоры, еще раз пройтись по речи, которую он заготовил у себя в уме, и отправиться к Чонам. Он берет еще один бокал у бармена, посасывая его через трубочку, пишет Сокджину, что отдыхает с друзьями, и, убрав телефон в карман, кладет голову на стойку и отключается.

***
Чонгук приезжает в их любимый с Хосоком паб к полуночи. Он бы лучше поспал после тяжелого для всей семьи дня, чтобы утром разобраться с обидчиком брата, но Хосок настоял на встрече. Чонгук выходит из доджа, который припарковал рядом с мустангом друга, разминает шею и идет внутрь. Небольшой паб, в котором часто зависают парни, находится не в самом лучшем районе города, но Чон любит это место и часто сбегает сюда с Хосоком, чтобы выпить или поиграть в карты. Хосок встречает его прямо на пороге и, не дав опомниться, тащит сразу же в сторону коридорчика, ведущего к кабинетикам, где посетители могут уединиться.

— Пропустим по стакану и домой, — недовольно следует за другом Чон, все мысли которого рядом с братом.

— Обязательно, но сперва я подарю тебе подарок, — недобро сверкают глаза Хосока в плохо освещенном коридоре паба. Хосок толкает Чонгука в комнатку и, сам зайдя следом, сразу же закрывает дверь. Чонгуку кажется, у него видение, потому что у настежь открытого окна с колышущимися из-за ветра занавесками стоит Мин Юнги. Точнее пытается стоять. Парень стеклянным взглядом смотрит по сторонам, бормочет что-то неясное про себя и шатается.

— Какого хуя эта мразь здесь делает? — моментально вскипает Чонгук.

— Месть, — цокает языком Хосок и становится рядом. — Я бы сам отомстил, но я знаю, что Тэхен твой брат. Уложим его, сделаем пару фоток, око за око, как говорится.

— Я собирался сломать ему лицо, — сжимает кулаки Чон, не убирая взгляда от потерянного парня, который теперь играет с занавесками, скорее пытается за них ухватиться, чтобы устоять. Под чем бы не был Мин Юнги — это нечто мощное, потому что в скользнувшем по нему затуманенном взгляде Чонгук не смог уловить те толики ненависти, с которой Мин обычно смотрит на него.

— Раны заживают, а то, что пережил Тэхен, не заживет. Пусть эта тварь почувствует на своей шкуре, через что прошел твой брат, — зло говорит Хосок. — Он невменяем. Ничего не соображает и ничего не вспомнит. Во всяком случае, если это не так, то тот, кто продал мне эти таблетки — не жилец. У тебя пара часов, чтобы решиться. Подарим его отцу незабываемую фотосессию, ну и развлечься можешь, если конечно…

— Клянусь, если ты договоришь, я тебе лицо разукрашу, — хватает его за воротник Чонгук и вжимает в стену.

— Да что, блять, такое, — скидывает с себя его руки и толкает в грудь Хосок. — Его семья уничтожила наше будущее, а он довел твоего брата до истерики. Почему ты против того, чтобы окунуть его лицом в грязь?

— Потому что, он, блять… — запинается Чонгук, который сам не знает, почему. Хосок абсолютно прав. Мины уничтожили их будущее, лишили почти всего, а самое страшное, что этот еле стоящий на ногах пацан довел его брата до срыва и нанес ему такую травму, от которой Тэхен не скоро оправится. Тогда зачем Чонгуку его жалеть? Зачем думать о том, что допустимо, а что нет, если Юнги позволил себе распространить личное видео его брата по всей школе, а значит, и по всему городу.

— Что? Ребенок? Не соображает? — договаривает за него Хосок и вновь больно толкает. — Он — циничная, холодная сука, и ты это знаешь, просто ты зовешь его куколкой и носишься с ним. Пусть остальным пацанам ты и втираешь хуйню про вашу вражду, но мы с тобой как братья, и я знаю, что ты эту мразь в полную силу никогда и не бил, иначе бы он не встал. Раз уж он тебе так важен, — с отвращением добавляет, — так трахни его, фотосессия будет даже интереснее…

Хосок недоговаривает, получает кулаком в челюсть, но не теряется, сразу нападает и бьет в ответ.

— Я сам это сделаю. Я сниму его, — рычит Хосок, согнувшись от очередного удара, и метит лбом в челюсть друга.

— Хосок, — хватает его за плечи Чонгук и с трудом удерживает. — Я отомщу, но не так. Поверь мне, ты будешь доволен, — утирает кровь из носа. — Я ненавижу этого ублюдка не меньше, чем ты, доверься мне.

— Рассказывай, — наконец-то расслабляется Хосок и прислоняется к стене.

Через пару минут двое парней выводят из паба еле волокущего ноги третьего и сажают в додж. Еще через полчаса два автомобиля паркуются на любимой улице местной молодежи, где большой частью расположены дешевые пабы и тату-салоны.

— Пара купюр, и он сделает, что угодно, — подмигивает Чонгук Хосоку, который, усадив на кушетку все еще скользящего бесцветным взглядом по сторонам Юнги, разминает плечи.
Парни берут по пиву, любезно им предложенному хозяином заведения и, удобно усевшись, ждут, когда он закончит свою работу.

***
Юнги просыпается из-за ярких лучей солнца, бьющих сквозь лобовое стекло прямо по глазам. В голове туман, во рту засуха. Он промаргивается, массирует виски и, осмотревшись, понимает, что уснул за рулем своего бмв на парковке лаунжа.

— Блять, я не пошел к Чонам, — бьет себя по лбу Юнги и морщится от пронзившей виски боли. — И отец меня прикончит, что ночевать не пришел, — ноет парень и, поерзав на сидении, чувствует небольшую боль на заднице. Юнги решает, что сел на что-то, перепроверяет сиденье — ничего нет, а задница все равно болит.

— Я же даже не пил ничего, — заводит автомобиль Юнги и тянется к, как оказалось, разрядившемуся телефону. Ему надо проскочить в дом, пока отец не проснулся, принять душ и поехать в школу, где его ждет бой века с Чонгуком. Раз уж поговорить до столкновения не удалось, то Юнги сегодня не выйдет из аудитории и ни на шаг от своих парней не отойдет. Юнги попробует убедить Чонгука выслушать его и надеется, что обойдется малой кровью. Слава богу, отец пока дома, а Сокджин, судя по всему, не возвращался.

Юнги проскальзывает к себе и, забежав в душ, первым делом раздевается, пытаясь понять, почему у него ощущения, что на заднице пленка. Он был прав. Юнги стоит голым перед зеркалом в ванной и боится оборачиваться к нему спиной. Под пальцами, поглаживающими правую ягодицу, чувствуется пленка. Юнги все-таки оборачивается спиной к зеркалу и видит на заднице заживляющую пленку. Он бросается в комнату, берет поставленный на зарядку телефон и набирает Хвана.

— Ты возвращался в тот бар? — выпаливает Юнги, стоит другу снять трубку.

— О чем ты?

— Я помню, как ты ушел, больше ничего не помню, а сейчас у меня на жопе заживляющая пленка. Я что, блять, сделал тату? — истерит Юнги.

— Без меня, — смеется Хван. — А что ты набил?

— Да хуй знает, — вопит в телефон Юнги и сразу переходит на шепот, боясь, что отец услышит.

— Не трогай пленку, увидимся через полчаса в школьном туалете и все выясним, — твердо говорит Хван.

Юнги передумывает идти в душ, наспех натягивает на себя свежую одежду и бежит вниз. Голова раскалывается, он даже думать ни о чем не может, не то, чтобы пытаться вспомнить события вчерашней ночи. Юнги помнит, как Хван орал в трубку матери, как они попрощались, а дальше провал в памяти. Он залетает на кухню, глотает обезболивающее и, залпом выпив бутылку воды, бежит к автомобилю. Нужно успеть встретиться с Хваном до начала занятий. Юнги паркует автомобиль прямо у входа и сразу бежит в туалет на первом этаже, где они иногда с Хваном курят. Друг пока не приехал. Юнги залезает на подоконник, но сидеть на твердой поверхности некомфортно, он спрыгивает вниз и сразу же прислоняется обратно к окну, увидев вошедшего внутрь Чонгука. Какого хуя он делает в школе за полчаса до начала уроков, Юнги не знает, но то, что кости он ему переломает — не сомневается. Чонгук вроде один, за ним никто не зашел, он закидывает руки за голову, потягивается, обнажает кубики пресса, выглядывающие из-под задравшейся футболки, будто бы Юнги и так не знает, что он ему не по зубам.

— Ну что, понравилось? — наступает Чонгук, Юнги мысленно готовится к бою, который проиграет. — Хотя нет, ты лучше дней пять на нее не смотри, пусть заживает.

— Так это ты, сукин сын, — моментально все понимает Юнги и чувствует, как у него холодеют внутренности от осознания. Думать, жалеть себя у Юнги будет достаточно времени на больничной койке после того, что с ним сделает Чонгук, сейчас он должен стереть с лица напротив довольную ухмылку, иначе он себе этого никогда не простит. Юнги забывает про все еще болящую голову, про страх, про то, что после кулаков Чонгука он чуть ли сознание не теряет, и бросается на него. Он бьет его с размаху прямо в челюсть, Чонгук заламывает его руки и удерживает на месте. Юнги пыхтит, матерится, пытается вырваться из захвата, как минимум еще пару раз ударить по ненавистному лицу, но Чонгук толкает его к окну, и Юнги слышит, как за его спиной осыпаются на пол осколки стекла.

— Ты моему брату психику сломал, сука, — не наступает больше Чонгук, но Юнги уже потерял контроль, он снова налетает, бьет его в живот, Чон валит его на пол, перехватывает руки и коленом давит на спину, не давая подняться. Юнги не прекращает материться, Чонгук его не отпускает.

— Убью тебя, — плюется Юнги.

— Я себя не уважаю, когда бью такого задохлика, как ты, поэтому мне за мои синяки ответит твой брат, а за Тэхена ты ответил, — наконец-то отпускает его, но Юнги больше не срывается.

Чонгук его вроде не бил, только отталкивал, но болит каждая кость. Он отползает к дверце в кабинку, смотрит на него загнанно, а стоит Чонгуку присесть напротив него на корточки, как смачно плюет ему прямо в лицо. Чонгук утирает плевок с лица, толкается языком за щеку и резко бьет кулаком прямо по лицу. У Юнги будто бы глаза взрываются, а от искр перед ними он на миг слепнет. Он чувствует, как кровь наполняет рот, и тяжелым мешком заваливается на бок.

— Что? Что ты там набил? — пытается выплюнуть кровь лежащий щекой на грязном кафеле Юнги и гипнотизирует ботинки стоящего перед ним парня.

— Три слова, — скалится Чонгук. — Тебе понравится. И эти слова увидит вся школа, обещаю.

— Я сведу тату, как только поднимусь с пола, а ты и твой братец никогда не избавитесь от клейма неудачников, — поворачивается на спину Юнги и, раскинув по сторонам руки, смотрит на возвышающегося над ним Чонгука.

— Не своди тату, не советую, там набита правда, то, кем ты являешься и всегда будешь. Зачем сводить и заново набивать? — легонько бьет носком ботинка по колену Чонгук.

— А я ведь не виноват, — кроваво скалится Юнги и видит, как на мгновенье меркнет триумф на лице Чонгука.

— Мины никогда ни в чем не виноваты, — Чонгук, наученный горьким опытом, не позволяет себе даже на секунду задержаться на его словах, сплевывает под ноги и идет к двери.

Стоит Чонгуку переступить за порог, как в него влетает Хван, который без слов все понимает и, подбежав к другу, помогает ему подняться.

— Это он сделал, — с трудом присаживается Юнги. — Он, видимо, накачал меня через бармена или гостей, хуй знает. Хван, помоги, мне надо увидеть, что там, и свести ее нахуй.

— Может, сперва в порядок тебя приведем, — передает ему салфетки Хван.

Юнги, морщась, умывается, кровь останавливается, он осматривает лицо и понимает, что придется наложить несколько слоев консилера, и то не факт, что отец и брат не заметят. Закончив приводить себя в порядок, Юнги заходит в кабинку вместе с Хваном и расстегивает штаны. Он опускает джинсы и белье вниз и терпеливо ждет, пока Хван отлепляет пленку. Хван не сразу понимает, что написано на свежей ране, а поняв, смачно выругивается.

— Что там, блять? — пытается оглянуться, но все равно не видит тату Юнги. Хван заклеивает пленку обратно и, выйдя из кабинки, ждет застегивающего штаны друга у раковины.

— Ты взбесишься, — скрестив руки на груди, смотрит на Юнги Хван.

— Говори.

— Там надпись.

— Как предсказуемо, — закатывает глаза Юнги. — И что там набито? Что я ублюдок? Тварь? Шлюха? Неудачник?

Хван качает головой.

— Там набито кое-что похуже.

— Да, бля, говори уже, — начинает бояться Юнги.

— Собственность Чон Чонгука.

— Что? — не понимая, смотрит Юнги на друга.

— Там набито «собственность Чон Чонгука», — прячет глаза Хван.

— Ебаный в рот, — воздух со свистом покидает легкие обхватившего обеими руками голову Юнги. — Найди мне срочно, где удалить тату, — все еще не в силах осознать произошедшее, он толкает дверь.

Юнги перед собой не смотрит, плетется по коридору на выход. Он двигается на автомате, мимо пробегают прибывшие на занятия ученики, кто-то с ним здоровается, но Юнги ничего не видит. И не чувствует, слишком свежо. Он идет и думает, что было бы хорошо, если бы вокруг ничего не существовало, если бы только одна эта дорога, у которой нет конца, которая его бы ни к чему не привела. Не было бы нужды объясняться, требовать ответов, а самое главное, скрываться, сидеть в темноте своей комнаты и вздрагивать на каждый шаг, знать заранее, каким будет слово, еще не вылетевшее с чужих губ. Как долго Юнги учился не плакать, не пропускать чужие слова и действия ближе, чем на слух и глубже, чем кожа, он в этом даже преуспел, но есть Чон Чонгук, после которого каждый раз все его способности обнуляются и все начинается по новой. Он замирает, только почувствовав хорошо знакомый взгляд, поднимает глаза и смотрит на прислонившегося к стене с руками в карманах Чонгука, и довольного Хосока.

— Сказал же, там одна только правда, куколка, — подмигивает Чонгук, а Юнги, собрав ладони в кулаки, идет дальше. Именно в этот момент Юнги понимает, что с удовольствием посмотрел бы на то, как Сокджин избивает Чонгука, и в нем ничего бы не дрогнуло. Как выясняет Хван, свести тату можно только после заживления, Юнги через него же узнает, как ускорить заживление и, купив все нужное, едет домой. Сегодня он никуда из комнаты не выйдет, будет упиваться своим позором и ненавистью к тому, чье имя набито на его заднице.

***
Второй день, как Тэхен не покидает пределы своей комнаты. Он даже за едой не выходит, ее ему приносят, но он почти ни к чему не притрагивается. Тэхен и к телефону не притрагивается, боится открыть его и увидеть поток обидных слов, некоторые из которых успел услышать в школе. Люди в большинстве своем злые. Разбрызгивая по сторонам свой яд, мало кто задумывается о последствиях. Может, Чонгук и прав, сегодня они обсудят его, а завтра забудут, но Тэхен сказанные ими колкости не забудет. Было бы отлично, если бы за оскорбления сразу же без суда и следствия сажали, если бы наказывали по самому максимуму, как стало бы легко жить, а люди научились бы нести отвественность не только за свои действия, но и слова. Нападающий, прежде, чем бить словами, не пробует направить их на себя, не понимает, какой сильный урон они могут нанести, и шмаляет, оставляет жертву с проигрывающимися в голове оскорблениями. А самое ужасное, что если Тэхен когда-то найдет смелости туда вернуться, все будут вести себя, как ни в чем ни бывало, ведь они не совершали никакого преступления, не убили, не ранили, и ничего, что разорвали в клочья то, что не видно человеческому глазу. За разорванную душу, к сожалению, не судят, и Тэхен, как и все, кто сталкивается с подобным, должен ее залатать и научиться ничего не чувствовать. С виду все так и будет, он научится, и в следующий раз даже бровью не проведет, но те, кто говорит, что ничего не чувствует и отлично держат маску безразличия на лице, обычно кровоточат изнутри. Тэхен этого Юнги никогда не простит. Все, что было до вчерашнего дня — Тэхен легко проглатывал и возвращал в два раза больше, но эту запись он не проглотит. Перед глазами нон-стопом крутится видео, лица одноклассников, взгляды, полные отвращения и осуждения. Вчера в школе Тэхену показалось, что он грязный и мерзкий, ведь в глазах тех, с кем он столько лет ходит в школу, он видел именно это. Только Тэхен ничего плохого не сделал, жаль, что даже ему самому понадобится время, чтобы осознать это.

— Дорогой, — подходит к кровати, на которой устроился бездумно смотрящий в окно Тэхен, Исабелла, и, поцеловав его в лоб, опускается на постель. — Ты ведь знаешь, что ты сильный?

Тэхен кусает губу. Он знал и твердо в это верил, но, оказавшись, перед толпой, почувствовал себя самым слабым в мире, и это чувство его все еще не покидает. Весь день Тэхен держался: не плакал, когда Чонгук вез его домой, когда расспрашивала сестра, не плакал, вспоминая обидные слова, но рядом с мамой невозможно притворяться, поэтому первый всхлип слетает с губ, и женщина, притянув его к себе, прижимает к груди. С самого утра Исабелла не могла сконцентрироваться на работе, ее мысли и сердце были рядом с младшеньким. Приехав домой, она скинула на пороге свои лодочки и сразу поднялась к нему.

— Ты очень сильный, — поглаживает волосы плачущего парня Исабелла. — Ты и сам сильный, и делишься ей. Ты поддерживал меня, еще будучи карапузом. Не сломался, когда все рушилось, достойно смотрел в глаза проблемам. То, что случилось — отвратительно, я завтра поеду к директору, и это так не останется. Это преступление. А ты пару недель отдохнешь. Запрещаю учиться, заниматься. Будешь целыми днями смотреть свои мультики.

— Это аниме, — шмыгает носом Тэхен.

— Аниме, гулять, и спать, — это то, что выписывает тебе мама, — строго говорит женщина. — Когда будешь готов, вернешься и снова будешь прямо смотреть всем в глаза.

— Мам, я не хочу, — поднимает голову парень.

— Конечно, не хочешь, ведь сейчас все слишком свежо, — убирает волосы с его лба Исабелла. — То, что кажется нам сегодня катастрофой, завтра теряет свою значимость. Поверь мне, Тэтэ, и это пройдет.

— Нет, я не хочу возвращаться в эту школу. Не хочу видеть его. Никого из них не хочу видеть, — переходит на рыдания парень.

— Сынок, ты столько раз попадал в неприятные ситуации, но не сдавался…

— Это другое, — с шумом втягивает в себя воздух Тэхен. — В этот раз я не смогу.

— Хорошо, если ты не передумаешь, мы переведем тебя в другую школу.

— Мама, я люблю тебя, но я хочу уехать, хочу оставить все плохое здесь и начать заново, — с мольбой смотрит ей в глаза Тэхен. — Помнишь, я показывал тебе список мест, где я хочу учиться. Если ты поможешь мне уехать, то обещаю, я буду усердно учиться и поступлю сам там же.

— Где? — хмурится Исабелла, у которой ноет сердце от мысли, что сын хочет ее покинуть.

— США. У меня есть друг там, Милан, ты помнишь, они переехали еще в шестом классе. Я буду там не один. И, вдобавок ко всему, я хочу там поступить и заниматься тем, что доставляет мне удовольствие. Прости мам, но я не хочу здесь находиться, я из дома выйду только в аэропорт.

— Почему не Европа? Ты же хотел стать дизайнером? — вздыхает Исабелла, которая как бы ей ни хотелось, понимает, что не сможет остановить сына.

— Пожалуйста, мам, просто помоги мне уехать.

— Хорошо, — обнимает его женщина, — я сделаю все, что могу, и ты уедешь.

Чонгук передумывает войти, услышав последние слова матери, сжимает руки в кулаки и спускается вниз. Он не может винить Тэхена, может, тому и правда нужно уехать, чтобы забыть это все, но он винит и ненавидит Мин Юнги, который разлучает его с любимым братом. Ненавидит всем сердцем, ненавистью, у которой нет дна.

***

У Чонгука есть фотография его задницы с татуировкой — Юнги в этом уверен также, как и в том, что Чон ее разошлет всей школе, если уже не разослал. Юнги от страха даже телефон не включает, боится, что ее уже все видели. Страшно не столько из-за позора, сколько из-за гнева отца и Сокджина. Они в порошок его сотрут и слушать не будут, и даже уверенность в том, что это же ждет и Чонгука, его не успокаивает. Хочется раствориться в воздухе, исчезнуть или стереть вчерашний день, будто его и не было. Юнги накрывает лицо подушкой и воет в нее. Он попробовал сказать Чону, что не виноват, но тот не поверил. Не поверит, даже если Юнги вокруг него ползать будет. Ему собственная семья не поверит, чего ему ждать от Чонгука? Он лежит на спине на постели, раскинув руки по сторонам, смотрит на потолок, который прямо сейчас будто бы опускается ниже и ниже. Жаль, что это игра его воображения, и эта плита не вдавит его в постель, не позволит закончить все и не искать пути выхода, оправдания. Юнги всего шестнадцать лет, а ощущение, что он прожил все пятьдесят. Юнги не отрицает, что завидует тем, у кого есть убежище, место или человек, с которым можно переждать, успокоиться, найти отдушину. Так ведь должно быть у всех, это как минимум в пакете под названием жизнь, который человек получает сразу же при рождении. Почему в пакете Юнги были деньги, связи, видимость семьи, но даже ни намека на понимание или поддержку? Он часто, когда сидит с друзьями или знакомыми, слушает их якобы сказанные в шутку слова о том, как они ему завидуют, и с горечью усмехается. Как можно завидовать человеку, который будет жить по сценарию, выбранному отцом и братом, у которого нет права на мнение, и попытки его выразить заканчиваются плачевно. Как можно завидовать тому, кто изо дня в день играет роли и не может найти ни одну душу, с которой не придется изображать того, кому все ни по чем, и быть собой. Юнги нужен тот, кому можно рассказать про свои мечты, желания, посидеть в тишине, и этот кто-то тоже его несбыточная мечта. Юнги уверен, что у него был такой человек, но даже его он потерял, потому что и здесь не имел права выбирать. А сейчас этому человеку больно из-за видео записи, а Юнги больно, что он думает, что это сделал именно он. Прислуга докладывает о визите Хвана и, хотя сперва Юнги выпаливает, что не хочет никого видеть, он все же передумывает и просит проводить друга к нему.

— Я не мог не прийти, зная, каково тебе, — опускается рядом Хван.

— Катастрофа ждет меня впереди, — обнимает подушку Юнги, в глубине души благодарный другу, что тот его не оставил. Хван отличный парень, с ним Юнги хорошо, но он все равно не тот, кого бы он впустил в дебри своей души.

— Я бы сказал, давай откупимся, но он же не согласится.

— Я хочу умереть, лишь бы не встречать завтрашний день, — тихо говорит Юнги.

— Эй, ты чего, я знаю, что ситуация отвратительная, но ты же сильный, ты наш пример, и ты справишься! — пытается взбодрить друга Хван.

— Ты не понимаешь, хотя ты единственный, от кого я ничего не скрываю. Мой отец меня убьет. Серьезно, ему легче убить меня, чем пережить такой позор, когда как имя сына его врага набито на заднице его сына. Он меня живьем закопает, Хван, и рука не дрогнет, — прикрывает ладонями лицо.

— Вдруг Чонгук фото и не покажет? Уже сутки прошли, и пока ничего нет.

— Он нарочно тянет, пытает меня. Я даже готов на коленях его умолять, но я его отлично знаю, он посмеется.

— Может, тогда тебе исчезнуть? Типа нет тебя — нет смысла и фотки распространять, — загорается Хван. — Ему нравится тебя унижать, а тут он не получит удовольствия и даже не выложит ничего. Как бы я не был против, но, может, ты уедешь на время. Переведешься в другую страну.

— Об этом я и не думал, — присаживается на постели Юнги. — Это можно сделать, потому что Сокджин хотел, чтобы я учился в Лондоне, где он сам проходил обучение. Может, я смогу его уговорить, и тут уже мнение отца даже не важно, — спрыгивает с постели парень и натягивает на себя футболку.

Весь вечер Юнги нервно ходит по комнате и ждет возвращения брата. Два раза он даже скидывает ему смс, интересуясь где он, и долго замазывает синяк на щеке. Наконец-то Х6 Джина заезжает во двор, и Юнги еле сдерживается, чтобы не наброситься на него прямо на пороге. Нельзя выглядеть слишком заинтересованным, иначе Сокджин начнет что-то подозревать. Юнги, превозмогая свои желания, терпит, пока Джин принимает душ, переодевается для своей очередной встречи, и залетает в его комнату.

— Мы можем поговорить? — смотрит на натягивающего на себя рубашку брата Юнги. Все лучшее родители отдали Сокджину — рост, красоту, не говоря уже о мозгах, ведь старший бы в такую передрягу точно не попал.

— Я понял по тому, как ты меня доставал, что ты чего-то хочешь. Чего? — смотрит на него Джин и застегивает запонки на рукавах.

— Помнишь, ты говорил, что именно обучение заграницей научило тебя многому, в том числе ответственности. Мне не хочется гнить здесь, я хочу большего, и я наконец-то понял, чего именно, — выпаливает Юнги.

— И?

— Я хочу уехать в Британию, закончить там школу и поступить на архитектора.

— Закончи здесь и поступай, — хмурится Джин.

— Мне надо язык подтянуть, и, как раз проживая там, к университету подтяну, — с мольбой смотрит на него Юнги. — Я правда чувствую, что здесь я прожигаю жизнь и не делаю ничего полезного для семьи.

— Мне нравится ход твоей мысли, — довольно кивает Джин.

— Может, ты скажешь отцу? Я готов начать прямо завтра.

— Что за спешка?

— Джин, пожалуйста. Я хочу быть таким же сильным и умным, как ты. Ты мой пример для подражания, и больше я времени терять не буду, — прекрасно знает, куда целиться Юнги и надеется, что у него получится. — Я вернусь успешным человеком, и вы будете мной гордиться.

— Я только рад, что ты к этому пришел, — хлопает его по плечу Джин. — Я всегда на этом настаивал, но ты не хотел. Ты меня радуешь. Я поговорю с отцом.

И Юнги выдыхает. В школу он до окончательного решения не вернется.

Через две недели Мин Юнги, так и не услышав ничего о записи, сядет в самолет, который унесет его в Лондон, думая, что вернется через год, и ошибется. В то же время страну покинет и Чон Тэхен, думая, что вернется через три года, и ошибется. На долгие годы Юнги будет лишен дома. На долгие годы Тэхен будет лишен семьи.

***
— Значит, это правда, он уехал? — прислоняется к припаркованному на обочине доджу друга Хосок и достает из кармана пачку сигарет. Парни любуются ярко-оранжевым закатом, пока мимо пролетающие автомобили, накладывают очередной слой пыли на недавно вымытый до блеска додж.

— Уехал, — отвечает сидящий на капоте автомобиля Чонгук и затягивается.

— Я буду скучать по Тэхену, — говорит Хо, выпуская в ночное небо дым.

— Я тоже, — подпевает любимой After Dark льющейся из колонок Чонгук. — Буду скучать по Тэхену, — рассматривает свои так и не зажившие костяшки и усмехается. Все-таки напрасно он его так сильно ударил, долго, наверное, заживало.
   

                         ========== Чем лучше цель, тем целимся мы метче ==========

 В родной город Тэхен прилетает дождливым апрельским днем. Пассажиров просят оставаться на местах, Тэхен вставляет в уши эйрподсы и расслабляется, продолжая корчить рожицы малышу, сидящему впереди, который капризничал весь полет, но настроение парня не испортил. Настроение Тэхена ничего не испортит, ведь он вернулся домой. Тэхен взял билет эконом класса, знает, что Чонгук будет возмущаться, но как бы их положение за эти годы не поменялось — в парне доходящая до абсурда одержимость роскошью, как у большинства из тех, кто пришел к богатству из бедности, так и не появилась. Тэхену не терпится уже выйти из самолета, увидеть семью, по которой безумно соскучился, но он не разрешает себе торопиться, прибивает себя к креслу, не хочет уподобляться тем, кто подскочил сразу после посадки и занял проход, думая, что это каким-то чудесным образом ускорит выход.

После семи лет проживания за океаном, в этот раз Тэхен возвращается домой надолго или, может, даже насовсем. Во всяком случае, он собирается найти работу и попробовать остаться, не желая больше жить вдали от семьи и, главное, мамы. За эти семь лет домой он прилетал только один раз — на свадьбу Соны, второй раз он видел всю семью в Майами, когда в одной из клиник города родилась его племянница. Как бы не ныло его сердце по родным, сам он сюда все это время не рвался, был не готов, но Тэхена постоянно навещала мама, и несколько раз прилетал брат.

Тэхен окончил Нью-Йоркскую Школу Дизайна, был учеником известного в местных кругах дизайнера, параллельно брал заказы и даже участвовал в мелких показах. Он пока не знаменитый дизайнер, но все его преподаватели и те, кому довелось с ним поработать, пророчат ему блестящее будущее. Тэхен им верит, потому что он нашел себя и занимается любимым делом. Он убежден, что работа, которая доставляет удовольствие, перестает быть просто работой и становится частичкой души, а людям не может не понравиться то, во что он эту самую душу вкладывает.

Тэхен безумно скучал по семье и первые два года даже порывался все бросить и вернуться, доучиться здесь. Все давно забыли про видео, нашли еще сотни поводов для сплетен, да и не отголоски пережитого унижения остановили его от возвращения домой. Тэхен не приехал, потому что хотел доказать маме и, в первую очередь, себе, что он справится, что, оказавшись далеко от дома с пошатнувшимся ментальным здоровьем, он сможет крупица за крупицей собрать себя и встать на ноги. Жить вдали от семьи и так тяжело, а пригретому на груди матери любимому младшенькому, тем более, но Тэхен давно не ребенок, он мужчина, который сделал выбор для своего будущего и поэтому, сжав зубы, расписал себе цели и полностью отдался учебе. Он ни разу не дал Исабелле усомниться в правильности своего выбора, не показал ей, что ему порой бывало так одиноко и страшно, что он, обнимая подушку, мог проплакать до утра, но на звонок мамы, утирая слезы, неизменно солнечно улыбался. Исабелла прошла через многое, она отказалась от себя ради детей и поставила их на ноги. Она дала Тэхену возможность выбрать и помогла поступить сюда. Он не может плюнуть ей в душу и вернуться мочить ее блузку. Тем более, он знает, что все это, в первую очередь, ради него самого и его будущего. Каждый раз, когда мама прилетала, Тэхен не мог найти себе места от радости. Исабелла с удовольствием гуляла с ним по кампусу, интересовалась всем, что он делает, более того, даже носила одежду, которая была откровенно ужасной, ведь Тэхен тогда только учился, но она всем говорила, что это дизайн ее сына. Тэхен видел в глазах матери гордость, с которой она до этого смотрела только на Чонгука, и понимал, что он на верном пути. Он завел много друзей из разных стран, посещал все университетские вечеринки и не только, ходил на свидания, жил не только учебой и работой. Тэхен мог бы остаться, тем более, у него уже была неплохая работа и ожидались все новые предложения, но тоска по дому так и не прошла, и он решил вернуться. Исабелла была на седьмом небе от счастья, когда Тэхен объявил, что возвращается. Она и не подозревает, что в ее сыне это счастье уже даже и не умещается.

Когда Тэхен, получив багаж, выходит наружу, то предательски блестящие глаза его выдают. Его ждет Исабелла вместе с четырехлетней племянницей Принцессой. Женщина бросается ему на шею, и Тэхену приходится скрыть слезы на ее плече. Даже в автомобиле они не выпускают друг друга из объятий и все не могут объяснить ребенку, что люди плачут не только, когда им больно, а еще, когда они очень счастливы.

По словам Исабеллы, Чонгук в Китае и прилетит только к концу недели. Сона очень хотела приехать, но не смогла. Тэхен не спрашивает почему, потому что подозревает. Не важно, каких успехов добьется Тэхен или чего достигнет Чонгук, рана на сердце женщины, в которой Исабелла винит именно себя, не заживет. Сона так и не окончила колледж и вылетела из него, попавшись на хранении наркотиков. Вопрос с полицией Исабелла уладила с огромным трудом, но уроком это для Соны не стало. Исабелла попробовала устроить ее в другое учебное заведение, но девушка продержалась там только два месяца и, заявив, что ей нужно время на переосмысление, улетела в Индию. Сколько бы мать ни пыталась ее уговорить остаться и найти себе занятие, девушка не слушалась и в итоге стабильно пару раз в месяц звонила с очередными просьбами прислать деньги. По ее словам, то ее грабили, то обманывали, то она потеряла доверенные ей украшения новой подруги. Из Индии через полгода Сону забирал Чонгук, который уже не мог терпеть выходок сестры. Оказалось, что все время в Индии Сона кутила, задолжала огромные суммы денег и была настолько истощена наркотиками, что два месяца пролежала в клинике дома. Каждый раз сценарий повторялся, она завязывала, максимум три месяца была чистой, и все начиналось по новой. Чего только Исабелла не делала, куда ее только не возила и кого только не нанимала. Ничего не помогало. А потом Сона влюбилась. Объект ее любви — местный рок-музыкант, который сразу не понравился Исабелле образом жизни, пробыл с ней полгода и за эти полгода Сона окончательно отбилась от рук. Она ездила с ним в туры по городам, появлялась дома раз в месяц и, снова попросив денег, исчезала. В очередной из таких визитов, когда Исабелла и Чонгук решили, что никуда ее больше не отпустят, Сона заявила, что беременна. Сколько бы они ни пытались узнать, кто отец ребенка — девушка отвечала, что не знает. Учитывая, какой разгульный образ жизни вела дочь, Исабелле пришлось ей поверить. Сона сразу заявила, что ребенка оставит, и семья ее поддержала. Первые три месяца беременности Сону словно подменили, она бросила все вредные привычки, расцвела, и Исабелла начала радоваться, что ребенок оказался благословением для дочери. Только причина была не в ребенке, а в очередном мужчине. Еще через месяц Сона познакомила семью с тридцатипятилетним мужчиной Вейем и объявила, что выходит замуж. Вей, прекрасно осведомленный о ее беременности, заверил Чонов, что любит ее и примет ребенка как своего. Исабелла была против, учитывая большую разницу в возрасте и то, каким мутным ей показался новый дружок дочери, но свои сомнения объявлять не стала. Чонгук сразу пробил мужчину через свои связи и выяснил, что тот торгует подержанными автомобилями, два раза был женат и, более того, у него уже есть трое детей от предыдущих браков. Сону это не остановило, более того, она сильно поругалась с братом, который пытался ее отговорить, и заявила, что или они его примут, или больше никогда не увидят ни ее, ни ребенка. Чонгук, скрепя сердце, согласился, и Соне сыграли красивую свадьбу. Она была настолько одержима мужем, что сразу после рождения Принцессы будто бы забыла о ней. Даже имя ребенку дал Чонгук, который, только взяв ее на руку, объявил, что она Принцесса. Узнав о беременности сестры, он не понимал, почему она хочет оставить ребенка, и все уговаривал ее хорошо подумать. Сейчас Чонгук не представляет себя без Принцессы, и у них с девочкой это взаимно. Вечно хмурый, загруженный делами и серьезный Чонгук ползает по дому с ней на спине, выполняет все ее желания, всегда находит для нее время, а один раз, когда Принцессе было три года и она сильно простудилась, бросил все переговоры и ночью же вылетел из Франции домой. Тогда же Чонгук и купил себе частный самолет, в котором по сути не нуждается, но мало ли, дядя может срочно понадобиться Принцессе. Позже в ходе очередного скандала Исабелла узнала, что Вей не хочет видеть ребенка, и поэтому Сона постоянно находит поводы оставить ее с бабушкой. Теперь Исабелле поводы не нужны, она сама забирает Принцессу, которая неделями остается у нее, потому что отказывается позволять ребенку жить в нездоровой обстановке. Сона и Вей постоянно закатывают вечеринки, пьют, не просыхая и, более того, судя по всему, мужчина любит распускать руки. Сона отрицает утверждения о домашнем насилии, всячески защищает мужа и на попытку Чонгука наехать на Вея, обзывает брата последними словами и вот уже четыре месяца не появляется дома и даже не интересуется ребенком.

— А Хосок где? Чем он занят? — как бы невзначай спрашивает Тэхен, пока мама собирает под ободочек выбившиеся прядки Принцессы, которая очень похожа на мамину сторону.

— Я думала, он приедет тебя встретить со мной, но он сказал, что дел слишком много, — отвечает Исабелла. — Ты не представляешь, сколько эти двое работают. На износ. Но Хосок зайдет вечером, он обещал.

Автомобиль заезжает во двор нового особняка Чонов, и Тэхен помогает шоферу отнести багаж. Двухэтажный особняк в стиле арт-деко расположен на огромной территории, которая вся принадлежит Чонам. В шикарном особняке семь просторных спален, девять ванных комнат, несколько бассейнов: один крытый и один открытый, комфортабельный частный кинотеатр, теннисный корт и даже вертолетная площадка. Когда-то Тэхену было сложно поверить в то, что они смогут потянуть ремонт в старом доме, а сейчас он с восхищением рассматривает одну из многих недвижимостей, что принадлежит его семье. Как только парень проходит в просторную и светлую гостиную, он вновь бросается на шею матери и долго ее благодарит за прием. Вся гостиная украшена шарами и ленточками, а на стене золотистыми бумажными буквами написано «с возвращаением, медвежонок».

— Ну чего ты, — целует его в макушку мама. — Мы просто с Принцессой решили все украсить. Она мне сильно помогла.

— Да, — довольно подтверждает ребенок, и Тэхен, подняв ее на руки, идет к дивану.

— Ты прими душ, отдохни с дороги, а я пойду на кухню. Я отпустила нашего повара, сегодня я все готовлю сама для моего дорогого сыночка, — говорит Исабелла и идет переодеваться.

***

В родной город Юнги прилетает дождливым апрельским днем и, всматриваясь в иллюминатор, чувствует, как все больше портится и так не важное все эти часы настроение. Как только объявляют, что можно расстегнуть ремни, Юнги тянется к своей сумке и, достав из нее капли, закапывает в глаза. Дело не в том, что за время полета глаза сохнут и доставляют дискомфорт, а в том, что Юнги проплакал половину полета. Нельзя покрасневшими глазами давать повод для вопросов. Юнги не хотел возвращаться, до последнего тянул, все надеялся уговорить отца и брата, но тщетно. За эти семь лет он ни разу не был дома и отец к нему не прилетал. Возможно, именно из-за этого он и был счастлив все эти годы. Начав жить один, Юнги понял, в насколько токсичной семье он жил. Оказывается, если человеку не дать что-то, с чем он может сравнить свое нынешнее состояние и условия, ему будет казаться, что болото, в котором он сидит — нормальное, мол, все так живут. Как только человек пробует и видит что-то другое, что-то новое, он понимает, что, оказывается, в его болоте не было ничего нормального и из него надо бы бежать, а не мириться.

Первый год Юнги учился не вздрагивать на хлопок дверей, на телефонные звонки, когда судорожно думал, что же он опять натворил. Он перестал бояться возвращаться домой, зная, что не услышит вопросов и упреков, спокойно менял имидж и делал со своей внешностью все, что хотел, без страха оскорблений или даже побоев. Юнги кажется, он впервые задышал полной грудью именно в Англии, и для этого ему просто-напросто нужно было оказаться вдали от отца и брата.

Юнги выучился на архитектора, с трудом прошел практику по звонку отца в крупной местной компании, потому что любовь к учебе и вообще к какой-либо деятельности он в себе так и не обнаружил, но при этом сжал зубы и сдал все на отлично. Он отточил в себе самодисциплину, вложил в учебу всего себя, потому что целью Юнги был не просто диплом и не нужная ему похвала отца, а возможность остаться и учиться именно здесь, не дать ему повод забрать его. Для Юнги вернуться на родину — хуже самых страшных пыток, он только собрал себя, подлечил свою менталку с помощью профессионала и абсолютного покоя в своей квартире. Вернуться домой — это перечеркнуть все достижения и заново переживать ад, из которого он только вырвался. Но всему приходит конец, и рай Юнги закрыл для него свои врата. Месяц назад отец поставил его перед фактом, что он вернется и будет заниматься семейным бизнесом, и сколько бы Юнги ни умолял Сокджина помочь ему, ничего не изменилось. Слезы опять начинают наполнять глаза, Юнги уговаривает себя, что осмотрится, и если станет совсем невыносимо, то плюнет на все и сбежит из дома. Он достает любимый фотоаппарат, щелкает через иллюминатор посадочную полосу и только потом встает с места. Юнги забирает багаж и, прихватив из торгового автомата банку Red Bull, идет на выход.

Юнги никто не встречает. В любом случае, он не видит знакомых лиц, и даже на табличках в руках ожидающих нет его имени. Юнги ждет еще минут двадцать и набирает Сокджина. У старшего резко вышло дело, он не может приехать, а из-за того, что он забегался, даже забыл отправить машину. Сокджин заверяет, что машину вышлет прямо сейчас, но Юнги отвечает, что чем торчать здесь и ждать шофера, он возьмет такси. Юнги не обидно, что его никто не встречает, и не должно быть обидно, потому что видеть кого-то из своей семьи у него самого нет желания. Юнги просто не понимает, почему он должен жить с ними и выполнять условия отца, если очевидно, что они все друг другу, как чужие. У них одно название «семья», каждый живет своей жизнью, так почему бы так и не продолжать, зачем эта видимость нормальности, когда как прямо сейчас они оба доказали, что им плевать на того, кого не видят почти семь лет. Юнги просит таксиста остановиться на обочине и, открыв дверь, пытается надышаться. Его тошнит, хотя он ничего не ел в самолете. Это не несварение, но лучше бы было оно, иначе ведь получается, что все эти семь лет коту под хвост, и он, еще не оказавшись дома и не столкнувшись с семьей, уже не в силах удержать свою трещащую по швам психику.

Особняк встречает Юнги тишиной. Будто бы ничего не изменилось, и он никуда не уезжал и вернулся из школы. Дома, по словам прислуги, никого нет, а господа вернутся вечером. Юнги, оставив чемоданы в гостиной, идет на террасу покурить, и пока прислуга разогревает ему обед, бесцветным взглядом смотрит на сад. У Юнги в Лондоне осталось много приятелей, и двое уже бывших, здесь придётся начинать с нуля. Хван после школы поступил в США, там и остался жить, а остальных из старой компашки Юнги видеть и не хочется. В Лондоне он решил начать новую жизнь, порвал связи со всеми, кроме Хвана, и даже не интересовался семьей Чон, только знает, что Тэхен в США. О Чонгуке он тоже старался не думать, решив не брать ничего из прошлого в новую жизнь в Лондоне, но сидя сейчас во дворе, он понимает, что это больше не прошлое — это его настоящее, с которым он будет жить. Огромный город сжимается до размера наперстка для тех, кто не хочет встретиться.

Отец приезжает к девяти. Он сухо здоровается с сидящим в гостиной парнем и, похлопав его по плечу, идет в душ, пока накрывают на стол. Годы не пощадили мужчину, морщины на его лице глубже, а седых волос стало больше. Юнги скролит социальные сети, хотя обещал себе не лезть к Тэхену, все равно открывает его страницу и первым делом видит фото из аэропорта. Тэхен вернулся домой. Юнги еще немного просматривает, все надеется увидеть фото старшего Чона, но Тэ не выкладывает фотографии с семьей, только с племяшкой. Юнги, который в Лондоне все эти годы успешно останавливал себя тем, что бил себя по рукам, все-таки сдается и набирает Чон Чонгук в поисковике. «Хочу быть подготовленным», — оправдывает себя парень и просматривает загруженные страницы. Он с восхищением читает заголовки о том, как Чоны купили новый объект, участвовали на открытии, получили очередной грант и.т.д. За эти семь лет Тэхен стал дизайнером, его соцсети пестрят фотографиями с показов и его набросков, Чонгук построил империю фактически с нуля, а Юнги по-прежнему никто, и самое страшное, он не знает, кем хочет стать. Юнги понимает, что семья его не поймет, ведь его даже бывшие одногруппники, и те, с кем он делился своими сомнениями, не особо понимали. «Тебе уже за двадцать, и ты все еще не знаешь, чем хочешь заняться — это абсурд», — именно это слышит Юнги чаще всего, когда делится своими переживаниями о будущем и не может объяснить другим, что его сердце пока ни к чему не лежит. Юнги не знает, как большинство уже в школе понимают, чем хотят заниматься, и почему его это озарение обошло стороной, но он по-прежнему настаивает, что для того, чтобы найти себя — временные рамки не нужны, и когда это придет, он почувствует. Он сам усмехается своим мыслям и, представив, что озвучивает их отцу или брату, сразу же ежится. Лучше изображать, что он уверен в том, что делает и четко идет по поставленному пути даже если его от него тошнит.

Парня отвлекает вошедший в дом Сокджин, и Юнги, поднявшись на ноги, идет обнимать раскрывшего руки брата. Джин прилетал к нему пару раз, один раз даже остался на четыре дня. Джин всегда был уверенным в себе и красивым парнем, но сейчас он еще больше возмужал и превратился в харизматичного привлекательного мужчину. Семья собирается за столом, и первые полчаса Юнги слушает переговоры мужчин о бизнесе. Поняв, что его про Англию спрашивать и не будут, парень выдыхает. Напрасно он решил, что они будут интересоваться тем, как он жил, и загрузил себя, готовя ответы.

— Хорошо, радугу на голове не оставил, — утирает салфеткой рот Нагиль. — Настоящий мужчина не будет красить волосы, так что, надеюсь, ты уже повзрослел и перебесился, а твои волосы останутся черными. Тем более, у меня на тебя планы.

— Как это похоже на тебя, — тихо отвечает Юнги и отодвигает тарелку. — Я будто бы и не уезжал.

Юнги покрасился не из-за того, что вернулся домой, а потому что понял, что ему очень идут черные волосы, которые прекрасно оттеняют его кожу. Только татуировки Юнги делал, думая об отце, и именно поэтому он бил их на закрытых одеждой участках кожи.

— Не будем омрачать ужин, — встревает Сокджин и наливает себе вина.

— Если ты не заметил, наши дела сейчас не совсем хороши, и любая поддержка для нас очень важна, так что выкинь всю дурь из головы и не расстраивай меня еще больше, — не отступает отец. — Я вызвал тебя сюда не для обмена любезностями, а для того, чтобы мы все вместе заботились о благополучии нашей семьи.

— А в чем дело-то? Мы обеднели? — язвит Юнги. — Что-то я не заметил этого, учитывая, что тебе приписывают содержание двадцатилетней модели, которой ты подарил показ у самого крутого дизайнера мира.

— Как ты смеешь? — багровеет Нагиль, а Сокджин просит прислугу оставить их. — Это проделки наших врагов! Уверен, что слух пустили Чоны и даже проспонсировали статейки в желтой прессе. Им только повод дай по нам ударить, очернить мое честное имя!

— Тебе везде они мерещатся, — вздыхает Юнги.

— Мы не можем обеднеть, — кривит рот Сокджин, — но нам приходится делиться. Чоны вырвались вперед, признаю. Этот ублюдок получил контроль над воздушными перевозками, и, честно говоря, я не совсем понимаю что и как он делает, но он забрал у нас некоторые наши объекты и наши клиенты переходят к нему, — с каждым словом все сильнее сжимает бокал Сокджин. — В любом случае, паниковать мы не будем, мы их сломаем. Но мне нужна помощь вас обоих. Нужные контакты и связи в этом деле всегда помогают, а Чоны, как бы ни старались — их имя запятнано, и в верхах всерьез их не воспринимают. Можно иметь очень много денег, но есть двери, которые не откроет ни один чек, но откроет наша фамилия. У Чонов нет имени, они грязь. Деньги я у них тоже заберу, это всего лишь вопрос времени, — твердо заявляет парень.

— В субботу прием у мэра, познакомишься с будущими родственниками, как раз очаруешь невесту Сокджина, — усмехается Нагиль и поднимает тост: — Выпьем за наше первое и самое удачное вложение. Этот брак принесет нам процветание.

— Так все серьезно? — ошарашенно смотрит на брата Юнги и тянется за бокалом. — Ты правда на ней женишься? Я думал, вы просто встречаетесь, ты ведь меняешь девушек каждый день…

— Конечно женюсь, — смеется Джин, — ее отец мэр, и этот брак означает его поддержку. А ты с завтрашнего дня начнешь выходить на работу в офис, будешь участвовать на встречах и переговорах. Тебе надо всему научиться, кто знает, может и ты заведешь выгодные связи и даже найдешь себе отличную, а главное достойную партию.

— Я пас, — выпаливает Юнги и возвращает бокал на место, так и не сделав глоток. — Я готов на многое ради семьи и нашего бизнеса, но я не буду и не смогу, как Сокджин… — косится на брата. — Я не готов к такому, более того, я не тот человек, который может ходить на встречи, выступать и очаровывать людей. Мне сложно в незнакомых компаниях, и я даже превозмогаю себя, прежде чем кому-то позвонить…

— Ты мужик или кто? — сверкает глазами Нагиль.

— Отец, оставь его, он только приехал, и он прав, — вмешивается Сокджин. — Дадим ему пару дней отдохнуть с пути, привыкнуть, а потом, я уверен, он сделает все для семьи, — улыбается брату, но Юнги эта улыбка только пугает.

***
Ужин давно закончился, прислуга уже убирает со стола. Тэхен сидит на ковре, помогает Принцессе одевать ее кукол и все нервно поглядывает на дверь. Чонгук прилетит только в субботу, и Тэхен ждет не его. Брата нет в городе, но его партнер и ближайший соратник здесь. Тэхен прилетел уже как восемь часов, а Хосок так и не пришел. С чего ему вообще приходить? Он, наверное, так и не явится, хотя Исабелла и сказала, что он точно придет, и что для него она готовила его любимую запеканку. Тэхен чувствует себя идиотом, он безумно устал с дороги, но несмотря на это, сделал базовый макияж, переоделся в новый домашний костюм бирюзового цвета, и все ради того, чтобы выглядеть хорошо для того, кого так и не смог забыть. Лучше бы Тэхену пойти спать, пока мама не заметила, как он погрустнел, и не стала задавать вопросы. Он целует Принцессу в лоб и, пообещав завтра провести с ней побольше времени, идет во двор покурить перед сном. Он останавливается на ступеньках, достает из кармана пачку любимых ментоловых сигарет и видит, как во двор въезжает черный матовый ламборгини авентадор.

Сигарета так и остается незажженной, потому что к парню идет вышедший из автомобиля шикарный блондин, про которого Тэхен сказал бы дружкам «дам ему прямо здесь и сейчас», но жаль, что не даст, потому что это Чон Хосок собственной персоной. Годы пошли Хосоку только на пользу. Он высокий, подкачанный, его отросшие и осветленные волосы зачесаны назад, обнажая красивый лоб. Он одет в бежевые брюки и белую рубашку, выглядит сногсшибательно и настолько привлекательно, что у Тэхена в горле пересыхает. Тэхен не помнит, когда он в последний раз видел настолько шикарного мужчину, и бесится, что таким оказался именно Чон Хосок. Ничего у него к нему так и не прошло. Ничего у Хосока к нему так и не появилось. Во всяком случае, Тэхен этого не видит или Хосок слишком хорошо скрывает.

Тэхен шумно сглатывает, цепляет фирменную маску похуизма и очаровательно улыбается подошедшему мужчине.

— Вернулся, значит, — с хрипотцой тянет Хосок и внимательно рассматривает парня.

— Сам как? — хмыкает Тэхен, наконец-то закурив, и удивляется, что пальцы не дрожат, хотя внутри все десять баллов по Рихтеру.

— Ничего, — протягивает руку Хосок и, взяв у него пачку, тоже закуривает. — Надо извиниться перед твоей мамой, я опоздал на ужин, — выдыхает дым в ночь.

— Нам больше досталось, — пожимает плечами Тэхен.

Пару минут они молча стоят, докуривают сигареты.

— Не спросишь, как у меня дела? Как я там поживал? Ты ведь на свадьбе Соны не был, столько лет меня не видел, — первым открывает рот Тэхен.

— Мне неинтересно, — ухмыляется и тушит вслед за ним сигарету Хосок. — Ты жив и здоров, вернулся к семье, а чем ты жил и как — не мое дело, — он разворачивается и идет в дом.

— Изменилась только внешность, — залетает вслед за ним разъяренный Тэхен, — ты такой же высокомерный мудак, который… — он не успевает договорить, потому что Хосок резко разворачивается и своим леденящим нутро взглядом вынуждает парня вжаться в только закрывшуюся за ним дверь.

— Мы больше не дети, Тэхен, — становится вплотную Хосок, и Тэхен не понимает: это устроившие на нем забег мурашки беснуются от страха или от возбуждения из-за такой желанной и неправильной близости?

— А то что? — задирает подбородок младший и с вызовом смотрит прямо в карие глаза.

— Тебе лучше не знать, — зловеще усмехается Хосок и, услышав голос Исабеллы, сразу меняется в лице и идет ее обнимать.

Хосок долго извиняется перед женщиной, валит все на Чонгука, за которым дела решал, а потом прямо на кухне жадно поедает любовно разогретую ею запеканку. Тэхена мутит от того, как тепло и мило он общается со всей его семьей, а его ни во что не ставит. Даже Принцесса в нем души не чает, носится с его телефоном по кухне и отвечает на все его вопросы. Тэхен так и стоит у холодильника пару минут, потом идет обратно во двор за еще одной сигаретой и, вернувшись, заявляет матери, что хочет погулять.

— Ночь ведь уже, а ты только прилетел, — удивляется Исабелла, убирая со стола и наливая Хосоку кофе.

— Схожу куда-нибудь, потанцую, развеюсь, — отвечает Тэхен. — Может, познакомлюсь с кем-нибудь, новых друзей заведу. Раз уж я вернулся, пора собирать себе новую компанию, — зло поглядывает на абсолютно невозмутимого Хосока, который с удовольствием ест вишневый пирог.

— Пусть идет, — обращается к Исабелле Хосок, — ему не помешает развлечься, а то слишком напряжен, — усмехается.

Тэхен свою злость не показывает. Он разворачивается и идет к себе. Тэхен опрокидывает содержимое своих чемоданов на постель и долго копается в одежде. Через полчаса он спускается в гостиную, где сидят мама и Хосок, и демонстративно идет за телефоном на столике. Тэхен одет в черный пиджак с пайетками, под которым абсолютно прозрачная черная футболка, его глаза подкрашены, а волосы нарочно небрежно уложены. Исабелла делает комплимент сыну, но просит быть осторожным и ни во что не вляпаться. Во взгляде Хосока ничего. Тэхен нарочно всматривается, все пытается поймать хоть толику восхищения, но не находит. Хосок смотрит на него бесцветным взглядом и вновь возвращает внимание женщине. Тэхен прав, во взгляде Хосока точно ничего нет, но внутри у него семь лет спящий вулкан проснулся, душит его пеплом, оседающим в легких, сжигает сосуды бурлящей магмой, которая еще немного и попрет наружу, оставляя вспенивающиеся ожоги на коже. Такие же, как сейчас и под веками Хосока, который раз взглянул на него, сам выжег эту картину настоящей, такой порочной и такой манящей красоты под ними.

Тэхен еле на ногах стоит после перелета и пережитых эмоций, ему бы сейчас в душ и лечь в кровать, но чертов Чон Хосок, ничего не делая, заставляет его сходить с ума. Назад дороги нет, и пусть все снова впустую, но Тэхен желает маме спокойной ночи и уныло плетется к выходу. Он уже садится в автомобиль, когда видит, как вышедший из дома Хосок идет к ламборгини. Тэхен не слушает свой разум, все за и против, и, плюнув на все, выходит из автомобиля.

— Меня здесь не было сто лет как, может посоветуешь, куда сходить, где напряжение сбросить? — прислоняется к поднявшейся двери ламборгини парень, не дает Хосоку сесть за руль.

— Я знаю одно место, — щурится Хосок и, приблизившись, опускает глаза на его губы. Он демонстративно долго задерживает на них взгляд, вновь возвращается к глазам и говорит: — Выезжай на трассу, встань на обочине. В таком виде ты быстро сбросишь напряжение. Возможно, несколько раз за ночь.

— Свинья, — шипит Тэхен и, толкнув его в грудь, идет к своей машине.

«Больше ни слова ты ему не скажешь», — убеждает себя Тэхен, пока его автомобиль ползет по дороге к центру. «Пусть хоть ад сольется с раем — для тебя отныне его не существует»! Сколько раз он себе повторял подобное и каждый раз нарушал данное себе слово. С Чон Хосоком ничего не работает, и Тэхену хочется взвыть от этой мысли. Мимо пролетает хорошо знакомый ламборгини, оглушив все окрестности своим ревом, и Тэхен, высунув руку в окно, показывает ему вслед средний палец.

«Как это по-взрослому», — говорит сам себе парень и, остановив машину, открывает навигатор, решая все-таки найти клуб и напиться.

***
Три часа ночи, ветер играет с брошенным на землю пакетиком из-под чипсов, слышен лай собак. Двор придорожного мотеля, в котором большей частью любят проводить время дальнобойщики, заполнен пикапами и трейлерами. Неприметный старый форд паркуется сразу перед одним из номеров, из него выходит высокий мужчина, лицо которого скрыто под капюшоном, и, вынув из кармана ключи, сразу идет к двери. Он проходит в комнатку, в которой нет ничего, кроме кровати и одной тумбочки, и, подойдя к ней, берет сперва файл с документом, перепроверяет, как и всегда, подписи, а потом, забрав с нее кляп, идет к постели. На кровати, пристегнутый наручниками к изголовью, лежит голый парень лет двадцати. На парне кожаный ошейник, он призывно двигает бедрами, с ухмылкой следит за мужчиной и звенит цепями.

— Не терпится? — усмехается мужчина и снимает капюшон. — Ночь будет длинной, потому что я очень сильно напряжен, поэтому не трать свою энергию впустую, я найду ей применение.

***
Юнги прилетел домой всего как два дня назад, а ощущение, что он уже здесь вечность. Будто бы Англии никогда и не было, и картинки оттуда кажутся или придуманными, или фотографиями выцветшего прошлого, которое было очень давно. Он сидит на лежаке во дворе, попивает чай со льдом и продолжает рассматривать галерею в телефоне, мысленно возвращаясь туда, где, может, было и не хорошо, но спокойно. «Спокойно» — Юнги сейчас не променяет ни на одно «хорошо». Устав от фотографий, он входит в свой фейковый аккаунт и первым делом видит фотографии Тэхена из клуба. Юнги чувствует укол зависти, ведь он сам бы сейчас был бы не против сходить куда-то, оттянуться, хоть на время заглушить этот рой мыслей в голове. В Лондоне почти каждую пятницу Юнги ходил с друзьями отдыхать, а здесь у него пока и друзей нет.

— Юнги, — снова кричит из гостиной отец, и парень, убрав телефон в карман, понуро плетется в дом. Сокджин приехал готовым, отец уже одет, значит, пора и Юнги переодеться и тащиться на прием к будущему тестю брата. Чего только Юнги не придумал, но отказаться от приема не получилось. Даже ложь об отравлении не прокатила. Юнги поднимается к себе, надевает новый черный костюм, который привезли утром, снимает серьги, и кое-как причесавшись, смотрит в зеркало. На Юнги оттуда смотрит офисный планктон. Абсолютно безвкусный серый офисный планктон. Юнги любит красиво одеваться, обожает самовыражаться через внешний вид, а здесь он задыхается. Ни пирсинг, ни его татуировки, ни тем более новый цвет волос — ему в этом городе не положено. Он вздыхает и, смирившись с тем, что напоминает себе своим видом одного из отцовских сотрудников, кем он в принципе и является, идет к автомобилям во дворе.

— Галстук где? — сразу же нападает на него Нагиль.

— Прости отец, но я уже одет как на похороны, если заставишь и галстук напялить, то я на нем же повешусь, чтобы уж точно хоронить везли, — опускается на сидение парень.

Прием проходит в загородном доме мэра. Приглашены все ведущие бизнесмены города. Во дворе уже нет места для парковки, и Мины заезжают под дом. Юнги ненавидит эти скопления толстосумов. Он проходит в дом с фальшивой приклееной к лицу еще в автомобиле улыбкой, учтиво здоровается с теми, к кому его подводит отец и чьих имен он даже не знает, и, найдя барную стойку в углу, держит курс к ней. Очередное разочарование вечера — любимого вина Юнги нет. «Мэр ведь, мог бы и раскошелиться», — думает парень и, отказавшись от выпивки, решает продержаться без алкоголя. Юнги снова с кем-то здоровается, якобы внимательно слушает собеседника, поздравляющего Нагиля с возвращением сына, и видит идущего к ним Сокджина. Старший ведет под руку красивую девушку и, Юнги сразу понимает, что это и есть невеста брата.

— Амбер — моя невеста, Юнги — мой брат, — знакомит их Сокджин, и парень улыбается девушке.

Амбер сияет от счастья, не отпускает руку Джина, а наблюдающему за ними Юнги ее жалко. Что бы ни говорили брат и отец, он никогда не поймет, как можно играть в любовь ради материальных благ. Это отвратительно. А еще, это жестоко по отношению к партнеру. Кто знает, может, Амбер влюблена по-настоящему, и вряд ли она заслуживает такого отношения. Пообщавшись с Амбер о Лондоне, Юнги оставляет ее с братом и прогуливается по залу.

Они уже два часа как здесь, Юнги душно, он допивает второй стакан содовой, все поглядывает на дверь в надежде ускользнуть, но отец следит за ним как Цербер и тащит на очередное знакомство. Юнги собирается в уборную, когда видит вошедшую в зал Исабеллу. Годы только раскрыли красоту женщины, она как королева вплывает в зал, со всеми мило здоровается и сразу оказывается в центре внимания. Юнги замечает, как с момента появления женщины мрачнеет отец и даже злорадствует про себя, что теперь не только ему одному здесь не нравится. Он вновь отворачивается, двигаясь в сторону уборной, как отчего-то замирает на месте и раньше, чем успевает подумать, вновь оборачивается к двери, в которую в этот момент входит Чон Чонгук.

Еще даже не повернувшись, Юнги понял, что это именно он. Только его взгляд способен так действовать на Юнги, что он моментально чувствует, как стягивается кожа на лопатках. Чонгук демонически красив. Юнги прикусывает себе язык от этой мысли. Он тоже в черном костюме на черную рубашку, но он, в отличие от Юнги, выглядит богично. Этот мужчина настолько привлекателен и сексуален, что это чувствуется в каждом его движении и открыто читается на лицах всего женского пола, собравшегося в огромном зале. Он просто идет к центру, где стоит его мать, и за ним все поворачиваются. Юнги понятия не имеет, сколько нужно торчать в спорт зале, чтобы вылепить себе такое тело, но уверен, что очень много. Чонгук высокий, широкоплечий; как держатся пуговицы на рубашке на его груди — большой вопрос. Сразу за ним идет Джей, который ничем не уступает другу. «Сладкая парочка», — усмехается про себя Юнги. Чон разговаривает со сразу его окружившими мужчинами, Юнги глаз от его лица отвести не может. Его черные волосы ниспадают на лоб, Юнги скользит ниже и замечает, как правая часть горла мужчины покрыта татуировками, которые прячутся под рубашкой. «Чонам можно все, потому что им на всех плевать», — снова завидует Юнги и, посмотрев на Хосока, видит, что у него забиты обе кисти. Юнги же вынужден прятать свои татуировки, чтобы не получить от отца, который помешан на общественном мнении.

Юнги уже передумал идти в уборную, он так и стоит, с силой сжимая стакан, и продолжает рассматривать двух мужчин, забравших себе внимание всех присутствующих. Он отвлекается на подошедшую к нему Амбер и пропускает мимо ушей все, что говорит девушка, пока не слышит имя того, на кого уставился.

— Папа говорит, он деньги лопатами гребет. Его человек уйму денег предлагал администрации отца, чтобы переименовали улицу, по которой пройдет его очередная пассия. Мажор, подарок решил ей сделать на день рождения, — кривит рот Амбер.

— Прости, я пропустил, о чем ты? — смотрит на нее удивленный Юнги.

— Он хотел, чтобы на те пару минут, за которые она пройдет по этой улице, улица называлась ее именем. Я когда услышала, была в шоке. Об этом, конечно, никто не знает, только мой отец, — хмыкает девушка.

— У него есть девушка? — Юнги сам не понимает, почему из всей вываленной на него информации его зацепила именно эта.

— Девушка? — смеется Амбер. — Спроси лучше, сколько их у него. Хотя, кто его знает. Его личная жизнь — тайна. Одна моя подружка на него запала, но как оказалось, к нему не подобраться. Он сам выбирает.

«Ничего удивительного, он ведь и со всей школой перегулял», — думает Юнги. Внезапно Чонгук смотрит прямо на него, Юнги не успевает смутиться или убрать взгляд. Чонгук усмехается, и парень понимает, что не видит в его взгляде когда-то привычную злобу или ненависть. Юнги машинально кивает ему в ответ и идет к бару за очередным стаканом воды.

— Рад тебя видеть.

Ждущий бармена Юнги вздрагивает от неожиданности и, повернувшись, оказывается прямо напротив Чонгука. Все-таки он очень сильно изменился. Юнги и раньше на цыпочки становился, чтобы на него снизу вверх не смотреть, теперь, кажется, и это не поможет.

— Неужели? — машинально отвечает Юнги, а сам глазами ищет отца и брата, которых, не найдя, выдыхает. Им не нужно видеть, с кем он разговаривает.

— Мы были детьми тогда, оба натворили глупостей, но я больше не держу зла, — звучит искренним Чонгук и смотрит так, что взглядом пробирается прямо под кожу. Юнги кажется, что все, что было в школе, ему просто показалось, потому что не может тот, кто когда-то отказывался напрямую к нему обращаться, сейчас стоять так близко и продолжать сокращать расстояние, заставляя парня вжиматься в стойку.

— А я, может, держу, — хмурится Юнги, которому жутко неудобно. Такое ощущение, что он загнанная в угол жертва хищника. Во всяком случае, он уверен, что именно так они сейчас выглядят со стороны. Но задевает его не эта мысль, а та, что хищник такой бесцветной жертвой лакомиться и не будет. Не его лига.

— Уверен, и ты со временем отпустишь, — говорит с уверенностью Чонгук, а потом косится на поставленный на стойку стакан с водой. — Почему вода? Я думаю, чтобы выдержать такое собрание, надо бы взять что-то покрепче, — усмехается, а Юнги зависает, задержавшись взглядом на его родинке под губой.

— Я люблю вино, один особый сорт, но его здесь нет, а другое я не пью, — отвечает Юнги. — Я только прилетел, надо его поискать, потому что и дома у меня такого нет.

— Интересно, что это за особое вино? — выгибает бровь Чонгук, а потом опирается одной рукой о стойку, и Юнги чувствует запах его парфюма, еле сдерживается, чтобы не протянуть руку и не поправить воротник его рубашки. Слишком близко, слишком интимно, все это чертовски неправильно, ведь там, где они рядом, всегда удары и разбитые кости, а в воздухе витает запах крови.

— Его делают на востоке Франции, в Савойя, сорт жакер… — от странных мыслей у Юнги в горле пересохло.

— Знаю, о каком ты, — улыбается Чонгук и, заметив, как побледнел парень, прослеживает за его взглядом. Нагиль стоит рядом с мэром и зло поглядывает на сына.

— Не хочу доставлять тебе проблем, но повторю, я очень рад тебя видеть, — еще раз скользит взглядом по его лицу Чонгук, еще раз Юнги ищет в его глазах хотя бы намек на неприязнь и не находит. — Приятного вечера, — делает шаг назад мужчина и без лишних слов идет к Хосоку на застекленную террасу.

Когда Чонгук возвращается с террасы, он проходит мимо разговаривающего с мэром Нагиля и слышит обрывки их разговора. Мужчины стоят спиной, не видят находящегося рядом Чона, и только после того, как помощник мэра им кивает, умолкают. Чонгук все равно успевает услышать любимое Нагилем:

— Неважно, сколько у него денег, его сестра наркоманка, и замужем за наркоманом, его отец преступник, а брат голубой, и ни один уважающий себя гражданин этой страны не отдаст за такого свою дочь. Это же позор —связаться с такой семейкой.

Чонгук останавливается напротив задравшего подбородок мужчины, но не успевает что-либо сказать, почувствовав руку матери, поглаживающую его по спине.

Юнги так и остается прибитый к стойке бара, не в силах переварить произошедшее. Чон Чонгук не просто с ним поздоровался, а даже поговорил. Юнги не понимает, как такое возможно, учитывая то, как именно они расстались. В любом случае, в искренность Чонгука не верится, поэтому Юнги опустошает свой стакан и, заняв место у окон, весь вечер следит за Чонами. Больше Чонгук к нему не подходит, более того, ровно через час после приезда, он покидает прием. И Юнги снова завидует, потому что ему уйти пока отец здесь — нельзя.

***
Амбер не отходит от Сокджина ни на секунду, но его это не раздражает. Она вообще не вызывает в нем никаких эмоций или чувств. Амбер красивая, образованная, она из прекрасной семьи, умеет себя вести — всего этого достаточно, чтобы Сокджин закрыл глаза на все остальное, и, тем более, на чувства, которые, по его мнению, придумали бедняки. Амбер наконец-то уходит в обсуждение последних сплетен с матерью, и Сокджин, извинившись, спускается на подземную парковку, взять из бардачка сигару. Он уже видит свой Бентли и заворачивает от стены к нему, как прямо ему в лицо выдыхают дым от дешевых сигарет.

— Простите, — выпаливает спрятавшийся за углом худощавый паренек в форме персонала, который обслуживает сегодняшний прием. Пацан бросает сигарету на пол, давит на нее своими кедами и снова извиняется.

— Ты знаешь, что на подземной парковке курить нельзя? — опасно сверкают глаза взбесившегося Джина, которому кажется, что все его волосы провоняли этим дешевым запахом.

— Знаю, но во дворе тоже нельзя. У меня был перерыв, я быстро, и обратно, — бурчит парень, чьи черные волосы собраны в тугой хвост на затылке, а пара прядей падает на лицо.

— Интересно, — наступает Сокджин, — если бы твоя сигарета стала причиной пожара, в которой сгорел бы мой Бентли, ты бы тоже извинился?

— Я же ее потушил, — хмурится парень. — И да, я бы извинился, оплатить его я все равно бы не смог, — задирает подбородок.

— Ты отныне себе и проезд на автобусе не оплатишь, потому что твой работодатель узнает, какому риску ты подвергаешь всех тех, кто наверху, и имущество нашего мэра.

— Пожалуйста, господин, я больше не буду, обещаю, — хватает его за руку парень, но Джин с отвращением ее выдергивает.

— Такие, как ты, считают, что им можно все, что вас пожалеют и закроют глаза, но не на того напал. Знай свое место, мусор, — отворачивается Сокджин и идет к Бентли.

— Пожалуйста, не нужно ничего говорить моему боссу, мне нужна эта работа, — догоняет его паренек, но Сокджин, взяв сигару, проходит мимо и идет к лифту.

«Вот же мразь», — плюет на пол паренек.

— Эй, Дилан, нужна помощь с закусками, — подбегает к нему другой парень.

— Даже не знаю, работаю ли я все еще или нет, — бурчит Дилан. — Ладно, иди, а я приду, — хлопает его по плечу и, подойдя к Бентли, вытаскивает из кармана железный ключ.

***
Утро встречает Юнги криком Сокджина, который орет на шофера.

— Откуда тогда это? — машет руками перед бентли Сокджин, который вдел руку только в один рукав свесившегося с него пиджака, а выползший наружу в пижаме сонный Юнги растерянно смотрит на брата.

Шофер клянется, что он понятия не имеет, и машину никуда со вчерашнего дня не выводил.

Юнги подходит ближе и, нагнувшись к крылу, куда тычет брат, читает выведенное кривым почерком на облупившейся краске «сука». Юнги прикладывает ладонь к губам, чтобы не смеяться в голос и не злить брата еще больше.

— Кому же ты так сильно насолил? — пытаясь сохранить серьезность, спрашивает Юнги.

— Насолил? — ерошит волосы Джин и задумывается. — Вот же сученыш, — рычит мужчина и садится за руль.

Юнги возвращается в дом, просит себе кофе и только опускается на диван, как к нему подходит охранник с корзиной, и, водрузив ее на столик, объявляет, что это ему.

— Откуда это? — косится на корзину Юнги.

— Курьер передал. Сказал, вам.

Охранник уходит, а Юнги, поднявшись с места, подходит к корзине, дергает за ленточки и открывает ее. В корзине под букетом хлопка лежат пять бутылок его любимого вина, но это не все. На дне корзины Юнги находит письмо и документ, гласящий о том, что Мин Юнги отныне владеет небольшим виноградником в Савойи. Ошарашенный парень возвращает документ в корзину и распечатывает письмо.

«Вчера ты ни разу не улыбнулся, я хочу думать, что ты был расстроен отсутствием любимого вина, а не встречей со мной». JK.

                                                 Я истинной красы не знал доныне

— Это ни в какие рамки не лезет, — думает Юнги и убирает записку и документ в шкаф в своей комнате. Вино он ставит в бар в гостиной. У Юнги нет даже номера телефона Чонгука, и не для того чтобы поблагодарить, а вообще понять, зачем он сделал такой дорогой подарок. Он так и сидит на изножье постели, продолжая думать о поступке Чонгука, и позволяет мыслям грызть его изнутри. Сколько бы лет не прошло, Юнги помнит все, и не верит, что Чонгук забыл. Такую ненависть временем не вылечить, а Юнги попробовал ее на вкус на собственной шкуре. Чонгук явно что-то замышляет, и даже если Юнги накручивает себя, и Чону по-настоящему удалось закрыть дверь в прошлое, его подарки ему не нужны. Если отец или Сокджин узнают, что к ним доставили подарки от Чонов, у Юнги даже не будет времени объясниться, его сразу по стене размажут. Отец даже имя их произносить запрещает, и Юнги страшно подумать, что будет, если он узнает, от кого именно бутылки в его баре, и что на имя его сына где-то во Франции есть целый виноградник. Он должен поскорее решить этот вопрос и объяснить Чонгуку, что даже если он обо всем позабыл, Мины все помнят и их ненависть никуда не делась. Юнги поднимается с места и, подойдя к шкафчику, на дне которого спрятал обжигающие руки бумаги, запихав их в кейс макбука, отправляется в офис отца. Он полтора часа сидит в кабинете Нагиля, усиленно стараясь запоминать все, что ему рассказывает про бизнес помощник отца, а потом еще час присутствует на совещании, проводимом Сокджином, где реагирует только на слово «Чон». После совещания Юнги просит у Сокджина телефон, соврав, что забыл свой дома, и, зайдя в контакты, долго думает, как у него может быть записан Чонгук. Его номер у брата точно есть, Юнги не сомневается. В итоге он второпях копирует себе номер под именем «Мусор» и возвращает телефон брату. В обеденный перерыв Юнги не вызывает шофера и, взяв такси, едет в город погулять. Он заказывает кофе в тихой кофейне на берегу реки и, набрав скопированный номер, задерживает дыхание.

— Да.

Юнги выдыхает. Это голос Чонгука, значит ложь брату удалась.

— Это Мин Юнги, я звоню по поводу…

— Как ты? — перебивает его Чонгук, в голосе которого сразу чувствуется неподдельный интерес.

— Я звоню по поводу подарка, я хочу…

— Прости, я очень занят сейчас, давай увидимся в восемь у Дали. Знаешь это место? — снова не дает ему договорить Чонгук.

— Узнаю, — растерянно отвечает Юнги.

— Приходи вечером, там и поговорим.

— Да, но о чем нам говорить? — слушая гудки, шепчет Юнги.

Больше всего Юнги в людях пугает непредсказуемость. Он привык, что после определённого времени, проведенного рядом с человеком, он уже приблизительно понимает, что можно от него ожидать, но с Чон Чонгуком это никогда не работало, и именно это пугало его в нем больше всего. В школе, когда за определенный поступок Юнги ждал кулак в челюсть, он получал испепеляющий взгляд, а когда вообще не рассчитывал на какую-либо реакцию, приходил в себя с разбитым лицом на кафельном полу. Чонгука невозможно разобрать и разложить по полочкам в своей голове, и именно это истощило нервную систему парня, а не страх быть побитым или униженным. Теперь он делает это снова. Он вновь удивляет Юнги и вновь заставляет внутренне подбираться в ожидании следующего шага врага, а то, что они все еще враги, он ни секунды не сомневается. Чонгук явно затеял какую-то игру, только и этот Юнги не тот зеленый пацан, который покинул страну семь лет назад. Этот Юнги знает себе цену и может за себя постоять, именно поэтому он пойдет вечером на встречу и расставит все точки над «i».

Юнги не удается допить свой кофе, потому что позвонившая секретарша отца говорит, что босс требует его срочно в офис. Как бы Юнги ни пытался изображать интерес к деятельности семьи, ему это особо не удается. Перевозки — основной доход семьи, и именно благодаря этому бизнесу Юнги смог получить образование зарубежом и живет, не заботясь о том, откуда достать деньги на пропитание, но это явно не то, чем бы он хотел заниматься. Юнги учился на архитектора, потому что ему и правда были интересны причудливые здания, которые создавали люди, но уже в процессе учебы понял, что даже к этому у него душа не лежит. Юнги уверен, что он еще найдет дело своей жизни, почувствует тот самый огонь, который разгорается в момент, когда ты осознаешь, что это именно то, в чем ты хочешь оставить частичку себя, но отец и брат ему этого никогда не позволят. Его заставят пойти по их стопам, Юнги в этом не сомневается, и пока он недостаточно силен, чтобы бороться, он молча со всем соглашается. Юнги сейчас не готов объявлять открытую войну своей семье, и пусть где-то в глубине души он считает себя трусом, он сразу же сам себя оправдывает тем, что просто время еще не пришло. Пока он смиренно терпит все переговоры и совещания и, как только стрелки на часах показывают шесть вечера, идет к лифту.

Оказавшись дома, Юнги первым делом бежит к шкафу с одеждой и, вывалив все наружу, выбирает себе наряд. Перемерив несколько образов, он все бросает в кучу и, опустившись на кровать, смеётся над собой. Такое ощущение, что он собрался на самое важное свидание, когда как в реальности он идет к тому, кто еще вчера опускал его лицом в унитаз. На встречу с врагом наряжаться точно не нужно, но в то же время Юнги понимает, что внутренне очень хочет хорошо выглядеть. «Это просто потому, что я хочу доказать ему, что у меня все заебись, а не потому, что мне нужно его внимание», решает парень и, вздохнув, вновь ныряет в груду одежды на полу. Поняв, что чрезмерное усердие может надоумить Чонгука, будто бы Юнги нарядился для него, он в итоге останавливает выбор на рваных джинсах и тонком бирюзовом свитере. Юнги отказывается от шофера, не хочет, чтобы ненароком доложили отцу, с кем он ужинает, и, прихватив документы на виноградник, вызывает такси.

Юнги не было в этом городе семь лет, и с момента прилета он еще толком нигде не был, поэтому, когда такси останавливается перед рестораном премиум класса, он уже не рад своим рваным джинсам. Надо было все-таки проверить место в интернете, и, возможно тогда Юнги бы оделся поприличнее. В конце концов, Юнги из одной из самых уважаемых семей города, и как бы он не воевал с отцом, он не маленький мальчик и прекрасно понимает, что, обладая таким статусом, он должен выглядеть всегда безупречно и, главное, уместно. Юнги смотрит на часы и, поняв, что не успеет вернуться домой и переодеться, оплачивает такси и идет к входу в ресторан. «Небось еще не прибыл», думает Юнги, называет свое имя, и его сразу провожают к столику у окна. Юнги удивлен, что Чонгук уже на месте, и, собрав всю волю в кулак, твердыми шагами идет к столику. Как только парень появляется в поле зрения, Чонгук поднимается с места и, протянув ему руку, просит садиться. Лучше бы Чонгук не вставал. Юнги и так чувствовал себя не в своей тарелке, а увидев, как потрясающе выглядит Чон, то и вовсе мечтает провалиться сквозь землю. Юнги из богатой семьи, он привык одеваться дорого и обедать в местах, где счет может кормить семью из трех человек неделю, но рядом с таким Чонгуком ему кажется, что он даже забыл, как пользоваться приборами. Чон выглядит роскошно в черных брюках и сером пиджаке, из него так и прет самоуверенность, которая давит на Юнги, заставляя его все больше внутренне сжиматься.

— Позволь поблагодарить тебя за то, что согласился со мной поужинать, — смотрит прямо в глаза Чонгук. Юнги так не умеет. Чонгук еще в школе был таким самоуверенным, будто бы весь мир принадлежит ему, и Юнги еще тогда не понимал, откуда у того, кто стоял тогда чуть ли ни у самого подножья социальной лестницы, такая харизма. — Я часто ем прямо за бумагами или в одиночестве, сам знаешь, работы много, и очень рад, что могу поужинать с тобой.

— Я пришел по делу, — хмурится Юнги, которому очень сильно хочется вернуться домой. То, что они сидят за одним столом, уже неправильно, а то, что со стороны они явно похожи на обедающую вместе парочку, еще больше усугубляет ситуацию, в которую его вогнал Чонгук.

— Мы и до дела дойдем обязательно, но сперва я тебя покормлю, — улыбается Чонгук, не сводя глаз с его лица. — Ты всегда был мелким, а в Лондоне тебя, судя по всему, совсем не кормили.

— Ты знал, что я в Лондоне? — удивленно смотрит на него Юнги, которому неловко от его изучающего взгляда. Чонгук смотрит странно. Если бы не реальность, в которой он хорошо знаком с Чонгуком, Юнги бы подумал, что он смотрит на него так, как обычно смотрят на него те, с кем обычно ужин перетекает в завтрак в постели.

— Начнем с гаспаччо, у тебя, надеюсь, нет ни на что аллергии? — игнорирует его вопрос Чонгук и подзывает официанта. — Позволь, я тебя покормлю на свой вкус. Если тебе не понравится, обещаю, мы поедем туда, куда ты предложишь.

— Чонгук, я правда хочу побыстрее все закончить. У меня дела, — лжет Юнги, которому все еще некомфортно поддерживать беседу с тем, с кем враждует его семья.

— Ты меня обижаешь, — кладет меню на стол Чонгук и пристально смотрит на парня. — Я не буду отрицать, что обижал тебя, сделал много глупостей, но, Юнги, прошлое должно оставаться в прошлом. Мы ведь были как семья когда-то, и, возможно, ты забыл про те годы, но я их помню и очень хочу, чтобы мы не держали друг на друга зла.

Юнги и не забывал никогда, даже поднимаясь после очередной потасовки с Тэхеном, он все равно мысленно возвращался в годы, когда дружил с ним, когда играл с Чонгуком и с нетерпением ждал их приезда.

— Поужинай со мной, а если потом захочешь меня игнорировать, я пойму, — продолжает Чонгук. — Этот повар лучший в стране, обещаю, тебе понравится, а если нет, я его пристрелю, — щурится. — Шучу, — снова улыбается, но в улыбке и ни намека на шутку.

Юнги наконец-то разжимает вцепившиеся под столом в друг друга руки и понемногу расслабляется, следя за тем, как Чонгук говорит заказ официанту. В конце концов, не пристало отпрыску Минов так открыто перед кем-то трусить, пусть даже это сам Чон Чонгук, место последнего удара которого до сих пор чешется.

— Расскажи, как ты? Как отучился? Понравилось в Лондоне? Нашел любимое дело? — спрашивает Чонгук, стоит официанту отойти.

Юнги теряется, он пару секунд смотрит на него, не моргая, и не знает, с чего начать. Никого из семьи никогда не интересовало, чем он живет и чего хочет, а тот, кто официально его враг, спрашивает про его жизнь в Лондоне.

— Лучше ты расскажи. Ты вроде успешный бизнесмен, — все-таки не решается ответить на вопрос Юнги, который не видит смысла откровенничать с тем, с кем видиться в первый и последний раз.

— У меня скучная жизнь, — усмехается Чонгук, но в его голосе проскальзывает усталость. — Я много работаю, и не хочу грузить тебя тем, чем ты и сам скоро будешь заниматься.

— Так ты знаешь, что я буду работать с отцом?

— А у тебя есть выбор? — выгибает бровь Чон. — Я не знаю, но думаю, все так и будет, потому что так принято в наших семьях.

— Я далек от всего этого, — понуро отвечает Юнги и тянется за вином, глотнув которое, блаженно прикрывает веки. По улыбке Чонгука Юнги понимает, что он нарочно заказал ему его любимое. — Я не хочу вариться во всем этом, но да, у меня нет выбора.

— Мне кажется, напрасно ты так настроен. Это дело твоей семьи, да и ты еще толком в это не влился. Когда вольешься, тебя может даже захватить. Поверь, не попробовав, решать не стоит.

— Не хватало, чтобы еще и ты меня в этом убеждал, — недовольно отвечает парень.

— Ни в коем случае. Напротив, я хочу, чтобы у тебя был выбор, но в то же время не хочу, чтобы ты судил сгоряча. Попробуй это, очень вкусно, — сам накладывает в тарелку парня брускетты Чонгук.

— Зачем ты это делаешь? — следит за его действиями Юнги.

— Делаю что? — отпивает вина Чонгук.

— Зачем уделяешь мне время, интересуешься. Ты же ненавидел меня, а в последнюю нашу встречу я думал, что ты был даже готов меня убить, — никак не может разгадать его действий Юнги.

— Я же сказал, мы были детьми. Я сожалею о своих поступках. У меня терки с твоим отцом и братом, но тебя это не касается.

— А как же твой отец? — выпаливает Юнги.

Чонгук умолкает, вертит в руке ножик, которым до этого самолично намазывал для Юнги фокаччу сыром, и поворачивается к окну. Юнги отчаянно пытается прочитать хоть какую-либо реакцию на его лице, но тщетно.

— Ты еще попробуешь десерты обязательно, — резко переключается Чонгук и снова подливает ему вина.

— На десерт не останусь, — достает из кейса бумаги Юнги и кладет на стол. — Я благодарен тебе за вино, я его выпью, но вот это, — хлопает по документу, — оставь себе. Мне не нужны такие подарки.

— Я просто хотел сделать тебе приятно, — задумчиво смотрит на бокал Чонгук. — Прошу, не надумывай ничего лишнего. Завтра я хочу показать тебе одно место, я купил его совсем недавно, буду строить там спортивную площадку для детей из неимущих семей.

— Это очень благородно, но почему ты хочешь показать это мне? — снова хмурится Юнги.

— Как другу. Юнги, правда, я отношусь к тебе, как к старому другу. Мне жаль, что с моим братом у вас все так получилось, но что плохого в том, что у нас будут дружеские отношения? Меня тошнит от этой вражды.

— Меня тоже, но вряд ли у нас получится быть друзьями, — поднимается на ноги Юнги. — А теперь, прошу меня извинить, я уже вызвал такси, у меня есть другая встреча.

— Такси? — хмурится Чонгук. — А где твоя машина?

— Я же только приехал, пока не купил, а шофера не взял.

— Я сам тебя отвезу, — поднимается следом Чонгук.

— Неужели ты не понимаешь? — вскипает Юнги и повышенным голосом привлекает внимание соседних столиков. Чонгук и бровью не ведет. — Тебе нельзя меня отвозить. Нам нельзя видеться. 

— Я отвезу, — все равно идет следом Чонгук. 

— Я сказал нет, — резко поворачивается к нему Юнги. — И прошу, держись от меня подальше. Мне не нужны проблемы.

— Из-за них? Из-за того, что они так хотят? А чего хочешь ты? — скользит взглядом по явно недовольному лицу Чонгук, за которым сразу останавливаются два амбала.

— Не важно, чего хочу я, — бурчит Юнги, которому внезапно стыдно от слов Чона. — Зачем тебе столько телохранителей? — растерянно смотрит еще на двоих мужчин, покорно стоящих у мерседеса Чонгука.

— Это очень важно, и желаю тебе поскорее это понять, — улыбается Чонгук, игнорируя вопрос про охрану. — Ты всегда должен в первую очередь думать о своих желаниях.

Юнги ничего не отвечает, идет к поджидающему его такси, а Чонгук провожает его взглядом. Только такси отъезжает, как перед рестораном паркуется черный ламборгини, из которого выходит Чон Хосок.

— Приехал поесть и меня не позвал, — останавливается напротив друга Хосок. — С кем ужинал?

— С тем, кто, встав у окна, убил бы луну соседством, — толкается языком за щеку Чонгук, продолжая гипнотизировать взглядом поворот, за которым скрылось такси. — И создал Бог человека, которому дал все то, что привлекает именно тебя, наделил его характером, который распаляет в тебе огонь, и внешностью, как идеальный алмаз, что сколько бы ты не искал в ней изъянов — не найдешь, но наградил его фамилией, которая как клеймо светится на его лбу и лезет тебе в глаза.

— Быть может, твой единственный алмаз, простым стеклом окажется на глаз, — хлопает его по плечу Хосок, и мужчины возвращаются в ресторан.

***

— И что ты будешь делать? Сидеть дома или шататься с дружками? — причесывает сидящую на коленях Принцессу Исабелла и разговаривает с лежащим на диване Тэхеном.

— Ну, мам, я только приехал, дай передохнуть, — ноет парень и притягивает к себе подушечку.

— Отдохнешь, конечно, но, молодой человек, долго я вам бить баклуши не позволю, поэтому поставь себе время для отдыха, и, как только оно истечет, начни чем-нибудь заниматься, — строго говорит женщина.

— Да я уже ходил на интервью в пару мест, но я не хочу работать по их правилам. Я — творческая личность, меня нельзя загонять в какие-то рамки, я не смогу так, — присаживается на диване парень. — Схожу еще в пару домов, если не подойдет, я точно буду думать о собственном бутике и займусь одеждой. Моей первой и любимой моделью будешь ты, а моим спонсором будет мой любимый братик.

— Льстец, — хмыкает Исабелла. — Твоя лесть тебе не поможет, будешь бездельничать, отпущу прислугу и будешь за домом смотреть. Я не воспитывала бездельников, — ставит на пол ребенка Иса и, подойдя к сыну, целует его в лоб. — Только не торопись, ты недавно вернулся, отдохни.

— Да я отдыхаю. Вечером поедем за город, на виллу Каса. Помнишь парня, с которым я был на свадьбе Соны? — спрашивает Тэхен.

— Помню, что вы не совсем хорошо расстались, — хмурится Исабелла. — Будь аккуратен, и без глупостей.

***
— Отличная работа, — довольно скалится своему помощнику сидящий в кресле в своем кабинете Сокджин. — Этот пацан очень сильно пожалеет, что связался со мной.

— Я передал запись с камер, поговорил с нашим уважаемым капитаном, его там продержат минимум суток десять, — учтиво кланяется помощник.

— Обязательно посещу его после работы, посмотрю в наглую рожу этого нищеброда, который посмел посягнуть на мой Бентли, — усмехается Сокджин. — В этом мире наступит баланс и процветание, только когда все будут знать свое место.

У Сокджина весь день замечательное настроение, потому что нет чувства слаще, чем удавшаяся месть. Даже срыв отца из-за задержавшегося запуска нового проекта, не портит настроение мужчины, которое скоро доскочит до небес, потому что Сокджин сворачивает к полицейскому участку.

Дилана забрали прямо со второй работы, запихали в полицейский автомобиль, и вот уже идет шестой час, как он сидит в одиночной камере прямо в полицейском участке и думает о том, что снова проебался. Дилан прекрасно знает, за что его посадили сюда, и злится на себя, что в очередной раз поддался эмоциям и в итоге залетел туда, откуда только недавно выбрался.

— У пацана уже не первый привод, — чешет жирный подбородок коп, провожающий Сокджина к камере. — Еще подростком на учет встал. Мелкое воровство, хулиганство.

Дилану на прошлой неделе исполнилось двадцать два года. Он первый ребенок в семье из пятерых, у него еще четыре сестры, самой младшей из которых шесть лет. Сбегать из дома Дилан начал еще в тринадцать, но всегда возвращался. Причина побега была в отце, который непросыхая пил, бил мать и в итоге продал все, что было дома, чтобы покупать себе алкоголь. Отец умер два года назад от цирроза, но жизнь легче не стала. Еще при живом отце семью содержал подрабатывающий то тут, то там Дилан, а когда подработки не хватало, он даже не гнушался воровства, лишь бы сестренки не ложились спать голодными. С матерью у Дилана отношения натянутые, он так и не понял и не простил ее за тот ад, в котором им пришлось прожить. Женщина категорически отказалась развестись и обрекла не только себя, но и детей на такую ужасную долю. И вот Дилан, который последний год держится подальше от воровства, вновь за решеткой, залог ему платить нечем, но он попросил бы дружков одолжить, только под залог его не выпускают. Дилану нельзя торчать за решеткой, он единственный кормилец, старшая сестренка студентка, за образование которой тоже платит он, а остальные ходят в школу. Если он не принесет домой денег на хлеб, семья начнет голодать. Мать нигде не работает, все еще держит траур по мужу-садисту и искренне убеждена, что он бы изменился. Дилану смешно, потому что первое правило, которое он выучил еще в пять лет, когда поклявшийся утром больше никогда не пить отец, тем же вечером в пьяном угаре разнес квартиру, — это то, что люди не меняются. Нужно срочно выбираться отсюда, он не может оставить семью без кормильца из-за долбанной тачки мажорика.

— Нравится здесь? Вижу ты в своей среде обитания.

Дилан вздрагивает от неожиданности и, подняв голову, смотрит через решетку на самое ненавистное лицо этой вселенной.

— Ты, мразь, — подлетает к решетке парень и смыкает на ней пальцы. Сокджин не двигается, буравит его недобрым взглядом, а сам думает, что никогда не встречал никого, кому бы так сильно шли собранные в хвостик волосы. Сокджину внезапно хочется за него потянуть, насладиться гримасой боли на детском лице паренька.

— А ты думал, что преступления должны оставаться безнаказанными? — отмахивается от соблазнительной мысли мужчина.

— Я и не отрицаю порчу имущества, но мне полагается выйти под залог, — тараторит Дилан. — Я только нашел хорошую работу, обслуживаю приемы богачей. Если они узнают, что я попал за решетку, меня не будут приглашать на такие мероприятия. Я оплачу залог, скажи, чтобы меня выпустили.

— Ты не выйдешь отсюда, потому что ты не тому дорогу перешел, — ухмыляется Сокджин и видит, как от ярости вытягивается лицо парня.

— Вытащи меня отсюда, я оплачу штраф и отремонтирую твою колымагу, не нужно доказывать мне, что ты тварь, я это уже понял, — шипит Дилан.

— Оплатишь? Чем же? Ты, судя по твоему делу, только и знаешь, что обворовывать достойных граждан этой страны. Моя бы воля, таких, как ты бы в яму сбрасывали, хотя ты и так в ней живешь, — резко просунув руку, хватает его за ворот Сокджин и впечатывает в решетку.

— Вытащи меня отсюда или клянусь… — с трудом освобождается Дилан.

— Решетки перегрызешь?

— Послушай, — смягчает голос парень, понимая, что криками и угрозами ничего не добьется. — Прости меня за машину, я правда оплачу, урок я понял, но мне нужно кормить семью, у них никого, кроме меня, нет, а сидя здесь, я этого делать не смогу.

— Какие же вы все одинаковые, — кривит рот в отвращении Сокджин, и Дилан чувствует такую обиду, что впервые за много лет хочется не с кулаками наброситься, а сесть и разреветься. Дилан не умеет просить, давить на жалость тем более, он бы не пошел на такое, даже если бы умирал с голоду, но речь ведь совсем не о нем. Дилан не смеет думать о себе, пока он ответственен за своих сестренок.

— Теперь ты будешь давить на жалость, но только мне это чувство не знакомо. Так что, посиди здесь, обдумай свои поступки, — добивает Сокджин и поворачивается, чтобы уйти.

— Постой, — кричит в след уходящему мужчине парень. — Да, блять, постой же, вытащи меня! Вытащи или клянусь, машина покажется тебе цветочками.

— Не советую говорить такое в полицейском участке, — кидает через плечо Сокджин и скрывается за дверью, успев услышать чужое:

— Я уничтожу тебя! Я тебя уничтожу!

***
Вечером за Тэхеном приезжает его давний знакомый Джаред и вместе с Исабеллой сидит в гостиной, пока парень собирается. Тэхен долго выбирает наряды, перемеривает несколько, потому что сегодня первый официальный вечер, когда он появится в обществе бывших знакомых и друзей, и ему очень хочется показать всем, что он по-прежнему король этого города, пусть и без короны.

— Вау, сынок, — с восторгом поглядывает на спустившегося вниз парня Исабелла. — Все девушки, прости, парни с ума сойдут от твоей красоты.

На Тэхене черная рубашка и брюки, на плечи накинут темно-розовый пиджак с черным воротником, вышитым черными бусами. Он сделал легкий макияж, красиво подвел глаза, и выглядит настолько роскошно, что Исабелла не может перестать им любоваться.

— Не смущай, мам, — морщит нос Тэхен и ищет глазами Принцессу. — А где моя племяшка?

— Ее дядя забрал погулять, — отвечает женщина и провожает сына до двора. — Кстати, я сказала Чонгуку, что ты думаешь о собственном бутике, и он ответил, что обязательно тебя поддержит.

— Никак не могу его застать дома, так что, спасибо, мам, — улыбается ей Тэхен.

— Ты мог бы поехать к нему в офис, — усмехается Исабелла, — если бы, конечно, хотел.

— Я стеснялся, — бурчит Тэхен. — Я знаю, что он не откажет, но стесняюсь, потому что он столько работает и многого добился, а тут еще я со своими просьбами.

— Не говори глупостей, — журит его мать. — Он очень тебя любит и баловал бы, если бы я ему позволяла, но мне нравится, что ты думаешь так.

***

— Сколько нам еще ехать? — потягивается Тэхен на переднем сидении порше друга. Они в пути уже минут тридцать, и парню не терпится выйти из тесного салона автомобиля.

— Еще минут сорок, нам же загород, — крутит руль Джаред. — Зато приедем, и там такой кайф, озеро, девчонки, бухло. До утра отрываться будем.

— Когда мы приедем, меня с этого сидения отдирать придется, — вздыхает Тэхен и отвлекается на мат друга.

— Только не это, — бьет по рулю Джаред, и автомобиль присоединяется к хвосту остальных замерших в пробке. — Вот и приехали.

— Это же трасса, с чего это пробка на трассе? — удивленно смотрит через стекло Тэхен.

— Дорогу перекрыли, видимо, большая шишка проезжает, — кривит рот парень, следя за пронесшимся мимо внедорожником с включенными мигалками. — Это дорога в аэропорт, ее перекрывают, когда кто-то важный прилетает, но это хорошо, быстро откроют значит. Это лучше, чем когда авария, и полчаса тут торчишь.

— Да я отлить хочу, — ноет Тэхен, прилипнув к сидению, и тоже провожает взглядом пронесшийся мимо внедорожник. Сразу за ним едет хорошо знакомый парню Ламборгини, и замыкает процессию еще один внедорожник. Как только автомобили проезжают, пробка начинает рассасываться.

— Какого, блять, хуя! — восклицает Тэхен. — Это же Чон Хосок!

— И? — наконец-то двигается Джаред.

— Разворачивайся, езжай за ними.

— Чего? — ошарашенно смотрит на него друг.

— За ними, блять, вечеринка подождет, — Тэхен непреклонен. Как бы не возмущался Джаред, Тэхен заставляет его заехать за автомобилями на территорию аэропорта и паркуется через две линии.

Сидя в машине, Тэхен следит за тем, как из Ламборгини выходит Хосок, достает огромный букет алых роз и вручает его подбежавшей девушке, чемоданы которой забирает охрана мужчины.

— Ого, нехило так свою девчонку встречает, — присвистывает Джаред, закуривая сигарету. — Хотел бы я быть ей.

— Заткнись, и поехали отсюда, — трясущимся от ярости голосом заявляет Тэхен и отворачивается.

У Хосока есть девушка, и он не просто персонально приехал ее встречать, он еще и дорогу перекрыл, потому что она, видимо, прилетела раньше и ждала его. Тэхен не знает, чего в нем сейчас больше, злости, что тот кто остался в нем не заживающей раной, влюблен в другого человека, или обиды, что спустя семь лет Хосок не нашел время и даже по-дружески не приехал встретить его в аэропорт. В любом случае, оба этих чувства в ядовитости друг другу не уступают и травят они именно что носителя.

Тэхен не замечает, как они доехали, как он оказался внутри загородного дома своего бывшего парня и уже вливает в себя второй сет шотов текилы. Он даже толком не отвечает никому, не принимает участие в веселье, сидит в углу и только подливает себе текилы, видя на дне стакана его лицо. Тэхен может быть самым красивым, успешным, умным человеком вселенной, но Хосок его не захочет, а парень это принять не в состоянии. Он старался, он глушил эту влюбленность другими парнями, отношениями, которым позавидовали бы режиссеры голливудских мелодрам, но Хосок не проходит, в конце дня Тэхен все равно засыпает, думая о взгляде, оставляющем на нем раны.

Тэхену так плохо, что он даже забывает поздравить именинника, он только пьет и пьет, а под утро вместо подарка дарит себя тому, с кем давно сам же и порвал. Утром Тэхен еле находит машину Джерада и, послав нахуй того, с кем провел ночь, едет домой. Он даже душ не принял, голова раскалывается от выпитого, задница болит от скучного секса, который он даже не запомнил, макияж размазан, а в волосах будто бы вили гнезда птицы. Он мечтает встать под воду, смыть с себя все эти запахи и, проглотив, таблетку аспирина, провалиться в сон, хотя бы в котором он не будет видеть обнимающего ту красивую девушку Хосока. Не тут-то было. Оказавшись во дворе, он сразу замечает Ламборгини и, выругавшись, идет к заднему входу через кухню. Видеть сейчас Хосока никаких сил не хватит.

Конечно, судьба никогда не была благосклонна к Тэхену, иначе бы он не влюбился в того, кому на него положить, и иначе бы этот кто-то не сидел бы сейчас на кухне с Исабеллой за чашкой кофе.

— Это мой дом или твой? — не поздоровавшись с матерью, цедит сквозь зубы Тэхен. Бежать уже поздно, он вошел в дверь, и его заметили.

— Тэ, любимый, тебе нужен душ, — с грустью смотрит на сына женщина.

— Не помешал бы, — кривит рот Хосок, смерив его презрительным взглядом. На дворе восемь часов утра, а Хосок выглядит так, будто бы всю ночь готовился выйти на подиум, и этим еще больше бесит Тэхена.

— Сразу видно, твои одинокие ночи некому скрашивать, и завтрак никто не подаст, раз уж ты у нас прописан, — фыркает Тэ и провожает взглядом вышедшую на зов Принцессы маму.

— Я люблю кофе твоей мамы, и это ее дом, к тебе я все равно не приду, не переживай, — поднимается на ноги готовящийся уходить Хосок и натягивает на себя пиджак. Он подходит к нему вплотную, морщится от запаха, не скрывает, насколько ему противен вид парня, и еще больше выбешивает Тэхена.

— Высокомерный индюк, — шипит ему в лицо Тэхен, которого в дороге укачало, и он еле держится, чтобы его не стошнило прямо на Хосока.

— От тебя несет перегаром, и выглядишь, как дешевая шлюха, — скользит взглядом по помятому пиджаку Чон.

— Зато мне ночью было жарко, а ты мечтать о таком не можешь, — толкает его в грудь Тэхен. — Что такое хороший секс, ты и так никогда не узнаешь, потому что я тебе не дам.

— Точно не дашь? — приближается к его лицу Хосок, рассматривает его губы, трепещущие ресницы, и отчего-то резко напуганный взгляд. — Это твое окончательно решение? — проводит двумя пальцами по его горлу, обводит кадык, спускается к ключицам.

Тэхена от одних прикосновений словно током бьет. Чон Хосок — его личное наказание, сколько у него было парней, не важно, никто одним прикосновением не заставлял его чувствовать себя как сука в течку. Тэхен мог бы, сам бы себе звонкую пощечину отвесил, в чувства бы себя привел, потому что прямо сейчас у него дикое желание повиснуть на этой руке и умолять Хосока не останавливаться, продолжать его касаться.

— Ты готов дать мне прямо на этом столе, — скалится Хосок и убирает руку, едва не вызвав скулеж разочарования у парня. — Только тут такое дело, я с дешевками не сплю.

Дальше все происходит в мгновенье ока. Тэхен, вложив все свои силы в удар, бьет его кулаком в челюсть, а через секунду, зажав окровавленные губы, отлетает к шкафу, из которого вываливается и разбивается вся посуда. Тэхен ударил его кулаком, Хосок и с места не сдвинулся. Хосок отвесил ему пощечину, Тэхен отлетел на два шага назад и не чувствует половину лица.

— Сука! — орет взбесившийся Тэхен, выплюнув на пол кровь.

— Не кричи, ребенка напугаешь, — открывает дверцу холодильника Хосок и, достав из морозилки пакет замороженных овощей, прикладывает к своей щеке. — В следующий раз подумаешь, прежде чем замахнуться, — идет к нему. — Мне плевать, что ты блядствуешь, это твоя жизнь, но мать свою уважай и в таком виде больше домой не заваливайся, — швыряет в него пакет Хосок и идет к двери.

— Я сам разберусь, тебя это не касается, — прижимает пакет к щеке Тэхен.

— Хорошо бы, иначе придется учить тебя манерам.

Хосок уходит, а Тэхен так и сидит на полу, мешая прислуге убрать разбитую посуду.

***
Зеленый. Красный. Зелёный. Красный. «Красный — стой, зеленый — иди» — повторяет себе невысокий брюнет, остановившийся на тротуаре, кутается в серый кардиган, делает шаг на дорогу, снова возвращается на бордюр. Один шаг, и все закончится. Один шаг, и можно будет больше не бояться. Можно будет стать свободным. Красный — стой, зеленый — иди. Красный — стой, зеленый — иди, красный — иди, и он делает шаг, потом еще один, еще несколько, визг шин, кто-то уворачивается, а кто-то то хоть и тормозит, но задевает. «Отлично, меня убила старая покоцанная колымага» — улыбается Чимин лежа на асфальте и, убрав взгляд с бампера старого автомобиля, задерживает внимание на мигающем зеленом. «Наверное, это и есть свет в конце тоннеля, но мне все еще больно и все еще страшно», он прикрывает веки, а потом резко чувствует невесомость. 

— Попал под машину, это срочно, — кричит будто бы ему в ухо мужчина, несущий его куда-то, и Чимин думает, он небось силач, он и трубку держит, и его. Чимин только удобнее располагается и, положив голову на его плечо, засыпает в надежде, что больше никогда не проснется.

— Отделался испугом, переломов нет, сотрясения нет, только синяки, притом большинство из них не свежие. Вы помните, что случилось? — нагибается к пришедшему в себя парню медсестра, с которой до этого говорил доктор, и Чимин понимает, что он в больнице. Значит, боль вернется в двойном объеме.

— Да, я упал, — слышит себя словно издалека парень.

— Сейчас к вам подойдет глава отдела психиатрии, поговорит с вами, — обращается к нему врач.

— Я просто упал, — бледнеет Чимин. — Я не самоубийца.

— Он просто поговорит с вами, вы вышли на дорогу на красный для пешеходов, мы не можем вас отпустить, — твердо говорит доктор и, сдвинув шторы, скрывается за ними.

— Я задумался, не посмотрел на светофор, дайте мне уйти, — чуть ли не плачет Чимин и пытается присесть на койку.

— Здесь человек, под чью машину вы попали, он хочет убедиться, что вы в порядке, — игнорирует его просьбу медсестра. — Также мы позвонили на номер, указанный в вашем телефоне, там был только один контакт.

— Нет, только не его, — откидывается на подушку Чимин, поняв, что спорить бесполезно, и думает, что лучше бы он умер.

Штора вновь отодвигается, и в приемную проходит высокий блондин со сбритыми висками в кожаной косухе, пирсингом в брови и татуировками, которых, кажется, нет только на его лице.

— Как ты себя чувствуешь? — подходит к койке блондин с хриплым голосом, а медсестра выходит. — Ты попал под мою машину.

— Вы меня сюда привезли? — смотрит на него Чимин.

— Да. Сперва я не хотел тебя трогать, боялся переломов, но ты сам присел. Ты не помнишь?

— Нет.

— Я останусь, пока за тобой не придут, — сам не знает, почему предлагает мужчина. — Меня Намджун зовут. А ты Чимин?

— Я здорово помял вашу машину? — кивает парень.

— Да она на честном слове держалась, но череп у тебя крепкий, — улыбается блондин, и Чимин засматривается на ямочки на его лице.

— Вам не нужно оставаться, оставьте контакты, и ущерб вам покроют, — опустив глаза, бормочет парень.

— Я хочу остаться, — и не думает уходить Намджун. Он уже пропустил встречу, на которую собирался, и даже если бы ему предстояло еще несколько таких важных встреч, он бы не ушел. Пареньку на вид лет двадцать, он очень красивый, но не его возраст и красота заставляют Намджуна бросить все и побыть с ним, а чистый первобытный страх, который то наполняет его зрачки, то отступает. Этот паренек точно вышел на дорогу с желанием оказаться под колесами, Намджун не сомневается, а еще он слышал слова врача про старые синяки на его теле. Парню нужна помощь, и раз уж Намджуну удалось увернуться и не навредить ему, то он должен убедиться, что ни он сам, ни кто либо другой ему тоже не навредят.

— Не надо. Пожалуйста. Уходите. Вы ни в чем не виноваты, — снова этот страх наполняет его глаза, а пальцы нервно сжимают простыни.

— У меня все равно еще разговор с полицией, — поправляет его одеяло мужчина, Чимин дергается, и тот, нахмурившись, делает шаг назад.

— Я не пытался убить себя, — смотрит на него как загнанный зверь Чимин. — Я просто хотел освободиться, — бормочет. — Пожалуйста, уйдите, не подходите ко мне, я это прошу ради вас же. Хотя бы не стойте здесь, будьте снаружи, иначе он и вас накажет.

— Кто он? — чем больше Намджун узнает об этом парне, тем больше ему не хочется никуда уходить. Чимин не отвечает, вместо этого прикрывает ладони лицом и всхлипывает.
— Хорошо, я понял, — выходит из приемной мужчина, лишь бы парень так не страдал.

Намджун перекидывается парой слов с офицером и, выйдя во двор больницы, только достает сигарету, как к клинике подлетают четыре бронированных внедорожника, из которых выбегают мужчины в костюме. Один из них открывает пассажирскую дверь второго внедорожника, а Намджун, увидев вышедшего наружу высокого мужчину, заходит под арку.
«Хандзо, ты что здесь потерял»? — думает Намджун и, провожая взглядом скрывшихся в больнице мужчин, закуривает сигарету. Через пару минут Чимин идет к внедорожнику, поддерживаемый хорошо знакомым Намджуну мужчиной. Процессия покидает двор, а Намджун докуривает, бросает сигарету в мусорку и идет к своей старушке, ожидающей его на парковке. Он поправляет скосившийся номерной знак и видит, как его автомобиль берут в круг три черных джипа. Из одного из джипов выбегает низкий мужчина и, подбежав к Намджуну, запыхавшись, выпаливает:

— Господин Ким, приехали как узнали.

— Приехали бы после того, как меня прибили бы, — усмехается Намджун.

— На вас было покушение? — выпучив глаза, смотрит на него мужчина, пока остальные осматривают территорию.

— Покусились только на мою тачку. Один очень красивый мальчик хотел пробить ее своей головой, — цокает языком Намджун и, сняв с себя кожанку, идет к гелендевагену и садится за руль. Его автомобиль отгоняет телохранитель.

***

Юнги доедает второй тост с маслом, страдает, что снова надо ехать в офис, который он ненавидит, и заниматься бумагами, в которых он ни черта не мыслит, потому что Сокджин будет его гонять по семейным делам. 

— Господин Мин, там мужчина хочет вас видеть, — проходит в дом охранник.

— Да ради всего святого, хоть поесть я могу спокойно? — встает Юнги. — Отец и Джин давно уехали? — плетется наружу, не представляя, кому от него что понадобилось.

— Часа два назад.

Юнги выходит во двор, где его ждет незнакомый мужчина средних лет, и просит пройти за ним.

— Я не рискнул заехать во двор, решил, вы сами загоните, — выйдя за ворота, говорит мужчина.

— Кто вы такой и о чем вы говорите? — делает шаг за ворота Юнги и, раскрыв рот, смотрит на новый мерседес GLE с огромным красным бантом на крыше и белым конвертом на лобовом стекле.

— Это шутка? — моментально бледнеет парень, уже подозревая чьих это рук дело.

— Ключи в зажигании, — кланяется мужчина и бежит к поджидающему его на обочине автомобилю.

— Постойте, — кричит ему вслед Юнги и смотрит на отъезжающий автомобиль. — Да, блять, сколько можно, — обреченно выдыхает парень и, подойдя к мерседесу, берет письмо.

«Я помню, в школе ты катался только на немецких автомобилях, надеюсь, я не прогадал, и тебе понравится мой подарок. Прошу, не надумывай ничего лишнего и не злись. Позволь мне позаботиться о тебе». JK.

— Да он издевается, — выдыхает Юнги и набирает номер, который уже сохранил.

— Ты, судя по всему, меня не понял, — выпаливает сразу же Юнги, стоит собеседнику поднять трубку.

— Кто кого не понял — большой вопрос, — тяжело дышит Чонгук, будто бы он после пробежки, но явно усмехается.

— Где ты?

— В спортзале отеля Divine.

Юнги вешает трубку, срывает с крыши автомобиля бант и, пихнув его на заднее сидение, садится за руль. К отелю Юнги подъезжает через двадцать минут. Бросив автомобиль на парковке, он сразу идет на ресепшн и, узнав у девушки, где зал, двигается к нему. Чонгука среди активно занимающихся спортом нет.

«Неужели он ушел», злится Юнги и, достав телефон, идет к раздевалке. Звонить не приходится, потому что Чонгук сидит на скамье в раздевалке, утирает грязной футболкой потное лицо и разматывает бинты на руках. Чонгук в одних шортах, на подкаченном теле блестят капли пота, его мокрые черные волосы лезут ему в глаза, и он не сразу замечает стоящего у двери Юнги.

— Видеть тебя второй день подряд — удовольствие в чистом виде, — поднимается он на ноги, и Юнги приходится прикусить внутреннюю сторону щеки, чтобы заставить себя перестать так откровенно пялится на красивое тело. Чонгук еще в школе постоянно тягал железо, выглядел куда мощнее своих сверстников, но сейчас он сплошная гора мускулов, и черт, Юнги в реале никогда не видел кубики пресса, у чертова Чон Чонгука и они есть. Но не только его роскошное тело причина, по которой Юнги так тяжело отвести от него взгляд, но и татуировки, которыми набиты его плечи.

— Твоя тачка, — прокашливается Юнги, сражаясь с самим собой, чтобы выровнять голос. — Она у входа.

— Тебе не понравилось, — цокает языком Чонгук. — Надо было брать спорткар, — и становится ближе, еще больше смущая и так ищущего дырку, в которую можно забиться, парня.

— Это наш последний разговор, — сжимает ладони в кулаки Юнги и все-таки смотрит ему в глаза. — Я не знаю, чего ты хочешь от меня, но ты ничего не получишь. А свои подарочки раздаривай своим поклонницам, меня этим не сломаешь.

— Ты меня расстраиваешь, — хмурится Чонгук, пристально разглядывая лицо парня. — Ты серьезно решил, что авто, виноградник — это все, чтобы купить твое внимание? Я же не идиот, Юнги, я прекрасно знаю, что ты сам можешь это все позволить, и на тебя подарки не подействуют. Я просто хотел сделать приятное с виноградником, а автомобиль подарил, потому что, как и написал в письме, хотел позаботиться о тебе, я не преследовал ни одну из целей, которую ты сам себе выдумал.

— Возможно, все так и есть, — делает шаг к нему Юнги. — Но нам с тобой лучше не видеться и не общаться, — он берет его руку и, раскрыв ладонь, вкладывает в нее ключи. — Последний раз прошу, оставь меня в покое, вернись в прошлое, где ты прекрасно меня не замечал и даже не считал за человека.

— Когда такое было? — сжимает его пальцы в ладони Чонгук, не отпускает. — Я бы вернулся в то прошлое, о котором ты говоришь, но его никогда не было, — становится вплотную, заставляя Юнги вжаться в дверь, которую он так и не успел открыть. — Тебя невозможно не замечать, прости, — низким голосом добавляет, заставляет парня вытянуться в струнку. — Хочу, чтобы ты знал, что я буду уважать твои желания, когда ты сам начнешь их уважать, — отступает.

— Что это значит? — хлопает ресницами Юнги.

— Выбери место, откуда завтра тебя заберет мой шофер, чтобы твой садист-отец не узнал, скинь мне, и мы поедем смотреть площадку.

— Ты меня даже не слушаешь.

— Хорошо, я пришлю машину не с моими номерами, я скажу шоферу, чтобы взял такси, я сделаю что угодно, но позавтракаю завтра с тобой, и ты посмотришь площадку, — Чонгук вновь становится вплотную, заставляет Юнги вжаться в дверь, лишь бы оставить между ними хотя бы пару миллиметров.

— Я не приду, — с трудом справляется с пересохшим горлом Юнги.

— Не придешь, если будешь продолжать жить так, как хотят они, — разминает шею Чон. — Если передумаешь, я буду ждать адрес, а теперь прости, мне нужно в душ и на работу.

Чонгук скрывается в глубине раздевалки, а Юнги так и стоит у двери, сжимая ладони в кулаки и пытаясь переварить все, что здесь произошло. Через полчаса Юнги, расплатившись с таксистом, выходит у офиса отца и до самого обеда бегает по его поручениям. После он сидит на деловом обеде с братом и вновь возвращается к изучению профилей партнеров. Домой Юнги добирается к восьми и без сил. Каждое утро он решает, что вечером пойдет гулять, посидит где-нибудь с новыми знакомыми с работы, но каждый вечер его хватает только для того, чтобы доползти до кровати. После душа он забирается на кровать, решив вновь проиграть в голове всю встречу с Чонгуком, но прислуга докладывает, что отец ждет внизу.

— Я не голоден, — подходит к столу Юнги, за которым сидят брат и отец.

— Садись, — не поднимая головы, рявкает Нагиль, и Юнги, выдвинув стул, опускается на него. — Завтра выходной, но в понедельник я хочу, чтобы ты присутствовал на встрече с французами, мы ожидаем подписание крупной сделки, и если все получится, это очень сильно поднимет наши рейтинги. Ты на этой встрече будешь не просто молчаливым наблюдателем, а тем, кто тоже будет вести переговоры, поэтому выброси всю дурь из головы и изучи как будущий контракт, так и компанию, с которой мы хотим работать.

— Но, отец, я не готов вести переговоры, — с мольбой смотрит на мужчину Юнги.

— Не распускай нюни! — рычит Нагиль. — Твои сверстники возглавляют огромные компании и не ноют.

— Потому что их к этому готовили! — не отступает Юнги. — Я даже месяц здесь не провел, ничего толком еще не изучил, как ты можешь рисковать своим именем, посылая меня на такое дело?

— Я ничем не рискую, основное за Сокджином, но я не дам тебе дурью маяться, пока мы так стараемся ради будущего нашей семьи. Все, что нужно для подготовки, есть в офисе, а что не поймешь, спросишь у брата. Этот контракт позволит нам резко вырваться вперед, пора уже показать Чонам, кого выбирают уважающие себя компании.

— Это вряд ли подорвет их рейтинги, — бурчит Юнги, — они все равно намного впереди.

— Может поэтому и стоит стать более ответственным? — пристально смотрит на него Сокджин. — Чоны зарабатывают огромные деньги, но деньги не значат уважение. Сколько бы нулей не было на их счетах, уважающие себя компании с ними работать не будут, потому что Чоны замешаны в нелегальном бизнесе. Никто не захочет бросить тень на свою репутацию. Как только полиция нападет на их след, Чонам придет конец, а пока нам нужно сделать все, чтобы остаться на плаву, и ты должен гореть за это не меньше, чем мы.

— Нелегальный бизнес? — растерянно смотрит на брата Юнги. — Ведь их отца за это посадили, неужели это не стало для них уроком?

— Как видишь, нет, — отпивает воды Нагиль. — Они как бараны, один за другим прыгают с обрыва. Я и не жалуюсь, сами себя уничтожат, облегчат нашу задачу. Нам главное держаться от них подальше, чтобы и нас не задело.

— Не замарало точнее, — усмехается Сокджин. — Не люблю пачкаться о грязь. Кстати, их мать недавно ужинала с Шинами, мне доложили, так что, отец, на гольф достопочтенного главу семьи Шин не приглашай.

— Вот же мразь, — багровеет Нагиль. — Мои двери теперь навеки закрыты для него. У меня на носу свадьба года, не хватало мне с дружками Чонов якшаться.

— Я вроде и понимаю, откуда в вас такая ненависть к Чонам, но и не понимаю, — смотрит на мужчин Юнги.

— Тут нечего понимать, — убирает салфетку Нагиль. — Они — низшее сословие, а мы высшее, и каждый в этом городе выбирает сторону. Если кто-то хочет общаться и дружить с преступниками, пожалуйста, но двери этого дома для этого человека будут закрыты.

— Прошу меня извинить, — поднимается на ноги Юнги, — но раз уж я буду на переговорах, не хочу терять время и пойду подготовиться.

Закрыв за собой дверь, Юнги сразу же валится на постель. Ни к чему он готовиться не будет, не сегодня. Ему просто нужен был предлог поскорее покинуть ужин и не слушать ядовитые речи брата и отца, которые убеждены, что весь мир крутится вокруг них. Если первые дни после прилета у Юнги еще получалось удерживать на лице маску терпимости и не реагировать, то сейчас ему все сложнее и сложнее. Пока отец внизу разглогольствовал о своих будущих успехах и ничтожности остальных, Юнги представлял, как залезает на стол и, что есть мочи, вопит, требуя их заткнуться. Юнги не хочет работать у отца, жить в этом доме и, более того, он не хочет видеть никого из своей семьи. Чонгук ведь был прав, говоря, что он сам не уважает свои желания. Если бы Юнги их уважал, он бы настоял на своем и не приехал бы, а приехав, не согласился бы быть пешкой отца. Юнги трус, который ради избежания скандала даже не может одеваться так, как он хотел бы. Он прижимает подушку к груди и, зарыв в нее лицо, рычит от собственной ничтожности. Юнги не хочет жить как Сокджин, ему не должно нравиться то, что нравится брату, и плевать, сколько раз отец будет повторять, что это его долг — он никому ничего не должен. Он прекрасно осознает, что может продолжать не просто играть роль пай-мальчика, а быть таким, пока торчит в этом городе или может подлатать свою маску и надевать ее только по случаю. Пока, во всяком случае, это единственный способ не нарваться на конфликт, а дальше он будет думать, что делать. Больше отказывать себе из-за долбанных принципов своей семьи он не будет, а им об этом знать вовсе необязательно. Юнги хочет видеть Чонгука, он хочет с ним общаться, он может даже совсем чуть-чуть думает о нем. Ему хочется посмотреть на площадку, о которой говорил Чонгук, хочется узнать о нем побольше, выяснить, в конце концов, правда ли это дружеский интерес или с ним играют. Утром, когда Юнги вложил в его руку ключи, ему показалось кое-что, что сейчас он называет бредом воспалившегося сознания или же желаемым, что он выдает за действительное. Юнги показалось, что Чонгук его поцелует, и как бы сейчас не было стыдно, он даже ждал этого. В любом случае, сейчас Юнги хочет жить, а не существовать, а так как в этом городе он пока ни с кем толком не общается, он будет общаться с Чонгуком и вернет того Юнги, которого оставил в Лондоне. Он встает с кровати и, подойдя к зеркалу, снимает с себя футболку. Прямо под ребром у Юнги выбито «Будет больно, но я рожден самоубийцей, полезу дальше», а он даже своему тату не соответствует. Эту татуировку Юнги набил сразу же по прилету в Лондон, решив, что каждый раз, когда страх перед борьбой за свою свободу будет брать его в плен, он будет смотреть на тату. С тех пор прошло семь лет, и он до этого момента, стоя перед зеркалом, только уводил взгляд, стыдясь смотреть на надпись, которой не следует и только отступает. Отныне он трусить не будет, он достаточно отказывал себе и своим интересам в угоду другим. Отец и брат ничего не узнают, а если и узнают, то быть выставленным из этого особняка не кажется чем-то страшным. Помимо этой татуировки у него по-прежнему есть надпись на ягодице, пусть имя в той надписи и заменено на его собственное. Юнги берет телефон с тумбочки и, открыв контакт, который сохранил под именем JK, набирает:

Во сколько?

09:30.

Не нужно никого присылать, я сам приеду, скинешь локацию.

Хорошо. Добрых снов, Юнни.

Юнги пару раз перечитывает сообщение и, ничего не ответив, убирает телефон. Чонгук звал его Юнни, когда они были маленькими. Впервые это случилось в саду в старом доме, когда Юнги пытаясь догнать пса, споткнулся о шланг и расцарапал колени. Чонгук был единственным, кто остался во дворе, и именно поэтому он подбежал первым и, пытаясь успокоить ревущего мальчика, сказал, что:

«Юнни сильный, шланг слабак. Я изобью этот тупой шланг, чтобы он никогда больше не ронял Юнни».

После этого Чонгук звал его только так, и перестал в ту ночь, когда его отца арестовали.

                                               Будь самой горькой из моих потерь

— Я вел с ним переговоры два месяца, мы утвердили все документы, я готов начинать завтра стройку, а сейчас ты говоришь, что он отозвал предложение, — пристально смотрит на стоящего напротив с опущенными глазами мужчину Чонгук.

— Он сказал, появились новые обстоятельства, и он передумал продавать, — еле слышно бормочет мужчина, который топчется с ноги на ногу. Выносить взгляд босса всегда было задачей не из легких, а стоять напротив него, когда он чем-то недоволен — просто напросто невыносимо. Чон Чонгук, несмотря на достаточно молодой возраст и, как бы сказали прожженные жизнью бизнесмены, «неопытность», способен внушать трепет любому собеседнику одним только своим взглядом. Рано повзрослевший парень сегодня стоит в одном ряду с акулами бизнеса перевозок и пользуется их безграничным уважением. Чонгук не спускает ошибок, лично все контролирует, и от его цепкого взгляда невозможно ничего утаить. Он выслушивает жалкое подобие оправдания своего юриста, пару секунд молчит, наблюдает за перевернутыми песочными часами и постукивает пальцами по столу.

— И ты стоял перед ним с опущенной головой и выслушивал его отказ? — выгибает бровь Чон, не замечает, как от переживаний покрывается испариной лоб мужчины.

— Господин Чон, я не знал, как поступить, — растерянно отвечает тот и пятится назад.

— Ты мой юрист, Сяо, и я тебя не обижу, тем более, ты все сделал правильно, — улыбается Чон, и кажется, Сяо впервые с момента, как переступил порог кабинета, делает вдох.

— Будут еще какие-то распоряжения? — прокашливается юрист.

— Я сам ему позвоню, — тянется к телефону на столе Чонгук и набирает номер. — Господин У, рад вас слышать. Мой верный помощник мне все доложил. Конечно, я расстроился, но не настолько, чтобы забыть наше славное прошлое и испортить нашу замечательную дружбу, — улыбается и рассматривает запонку на манжете белоснежной рубашки. — Я понимаю, что это бизнес. Не нужно объясняться. Позвольте в знак вашей удачной сделки, а она явно удачная, раз кто-то смог переплюнуть мое предложение, пригласить вас на завтрак. Хочу заверить вас, что не в обиде, и готов к дальнейшему сотрудничеству. Буду ждать, — вешает трубку Чонгук и, поднявшись на ноги, тянется за пиджаком.

— Я еду в ресторан, — обращается к Сяо Чонгук. — Это Мины постарались, я был уверен на девяносто процентов, теперь на сто. Скажи ребятам, чтобы приступали к стройке, остальное за мной.

***
Чонгук приезжает в ресторан раньше гостя, занимает лучший столик у панорамных окон и просит черный кофе. Он проверяет пару сообщений, замечает на себе заинтересованный взгляд сидящей за соседним столом брюнетки, которая явно не слушает своего собеседника, и, улыбнувшись ей, подзывает к себе своего главного телохранителя Кану.

— Никаких гостей, никто, кроме У, чтобы сюда не зашел, — говорит стоящему напротив Кану Чонгук, — а все, кто уже здесь, должны покинуть ресторан, — отпивает от дымящегося напитка.

Кану кланяется и, позвав за собой администратора ресторана, скрывается на кухне. Через пару минут в помещении не остается никого, кроме Чонгука и его людей. Чон лично встречает сорокалетнего У на пороге и, похлопав его по плечу, провожает к столику. Мужчины беседуют о делах за кофе, У нелепо оправдывается, но Чонгук перебивает его и просит пройти на кухню.

— А я все жду, когда уже завтрак принесут, — хохочет У, — еще скажи, мы сами его готовить будем.

— Готовка это не мое, но понаблюдать за тем, как мне готовят — я очень люблю, — пропускает его вперед Чонгук.

— Странные у тебя интересы, — оглядываясь, идет к кухне У.

— Дорогим гостям я прошу готовить Кану, — заверяет его Чонгук, и мужчины оказываются на чистой и светлой кухне, где нет ни одного повара, но по углам стоят телохранители Чонгука. — Он из морских котиков, выглядит как далекий от кухни человек, но, поверь мне, руки у него золотые. Будешь наблюдать за ним, как завороженный, — садится за железный стол Чон и хлопает по табурету рядом, приглашая У.

Гость идею с наблюдением за готовкой не оценил, это видно по его нахмуренному лицу и поглядыванию в телефон, будто бы он ищет причину уйти. Чонгук тем временем подбадривает надевающего белый фартук Кану и предвкушает зрелище.

— Сегодня у нас утка, — торжественно объявляет понимающий босса с полуслова Кану и, достав из-под стойки очищенную от перьев утку, машет ею перед лицом гостя.

— Ты будешь сам ее разделывать? — все еще не в восторге от идеи У.

— Я сам ее поймал и сам обезглавил, — кладет тушку на доску Кану и, взяв кухонный топорик, примеряет его к руке. — Когда босс сказал, что хочет поесть, я сразу отправился на охоту, — поглаживает утку топориком мужчина. — Я подумал, утка будет самое то, потому что ваш завтрак уже перетек в ланч, — резко замахнувшись, обрубает утке ногу Кану, У подскакивает на месте, Чонгук зевает.

— Знаешь, я уважаю уток, особенно домашних, — поворачивается к Кану Чонгук и усмехается. — Они торчат в своем грязном пруду и не представляют себя свободными птицами, не метят высоко в небо, чтобы идти против орлов, — вторая нога отлетает. Кажется, Кану увлекся и собрался сделать из утки фарш с костями.

— Думаю, я не хочу есть, — поднимается на ноги У, но Кану одним движением разрубает туловище на два, и мужчина вновь опускается на табурет, боясь убрать взгляд от утки. У кажется, если он двинется с места, то Кану швырнет топорик в него. Может, это бред, но Кану разделывает птицу, а смотрит в упор на него.

— Вот плавала бы эта утка в своем пруду и не взлетала, то Кану бы ее не подстрелил, — никак не реагирует на засуетившегося У и свой же разрывающийся мобильный телефон Чонгук. — А ты знал, что орлы и уток жрут?

— Ты мне угрожаешь? — прокашливается явно нервничающий У и все-таки встает со стула.

— С чего это? — хмурится Чонгук. — Я хотел тебе завтрак приготовить, угостить, а ты мне грубишь.

— Мне нужно идти, — пятится к двери У, а потом, развернувшись, ускоряет шаг.

— Иди, тебя другие утки в пруду заждались, — прилетает ему в спину голосом, в котором нет и намека на шутку.

У замирает прямо у двери, рука так и остается протянутой к ручке, он стоит пару секунд, но, не решившись обернуться, выходит за порог. Через секунду в эту же дверь вонзается грязный топор, а Чонгук, довольный собой, тянется за телефоном.

— Что будем делать, босс? — подает Чонгуку салфетку Кану.

— Если к вечеру я не получу документы на участок, ты разделаешь еще одну утку.

***
Юнги сидит на полу гостиной и, подглядывая в окно, ждет, когда отец сядет в машину и уедет играть в гольф-клубе. Юнги уже надо выходить, если он хочет успеть хотя бы к десяти быть у Чонгука. Как только автомобиль отца выезжает со двора, парень бросается к себе и, схватив телефон и портмоне, летит вниз. Выбежав во двор, Юнги сразу идет к воротам, где его ждет такси, и, только сев в автомобиль, осознает, что он творит.

Он едет на завтрак с Чон Чонгуком. С тем самым Чонгуком, от которого надо бы держаться подальше. С тем самым Чонгуком, который дал ему попробовать на вкус не только собственную кровь, но и унижение. Юнги идет к нему не потому что надо или ситуация безвыходная, он идет добровольно, летит как мотылек на пламя, заранее зная, что сгорит дотла. Юнги не может не мечтать об огне, пусть и смертельном, ведь всю свою жизнь он провел во льдах. У него нет друзей, любимых, ни одной души, которая бы понимала, выслушивала и просто передавала бы бутылку пива. У Юнги есть Чонгук, который от врага умудрился дойти до стадии «хороший знакомый» всего за пару недель. Этот Чонгук для Юнги и друг, и враг, два в одном, и он идет к нему с отличным настроением на своих двух. Он не просто идет, он летит к нему, окрыленный предстоящей встречей, разговорами, а главное, взглядами, каждый из которых хранит в памяти и к каждому возвращается. Так, как Чонгук, на Юнги никто не смотрит, никогда не смотрел. Юнги это нравится, и пусть трезвый ум твердит, что на этом поле мины через шаг зарыты, пока Юнги справляется, пока не подорвался. В этом городе Юнги задыхается, в этой семье хоронит себя заживо, все что есть хорошее с момента, как он сошел с трапа самолета — это Чонгук, его странная забота и его слова, к каждому из которых Юнги прислушивается. Так почему бы и нет? Почему бы не нырнуть в эту дружбу-вражду с головой, не расслабиться, не позволить себе почувствовать себя живым, ведь, отдаляясь от Чонгука, Юнги бьется о стену непонимания, порицания и грубости. Юнги нечего терять. Максимум — отца, который, узнав о его общении с Чонами, откажется от него. Парень громко смеется своим мыслям, таксист, нахмурившись, оборачивается. Будто бы сейчас у Юнги есть отец. Нет, ему определенно нечего терять, а значит, можно пожить, и плевать, что этот миг может быть слишком коротким, он будет стоить каждого дня. Никакой скорлупы, масок, отказа от своих желаний, больше Юнги так делать не будет. «А если будет больно?» — твердит никак не угомонившийся мозг. Не будет. Не должно. С чего это будет больно от того, кто смотрит прямо в душу, кто ничего не обещает, надежду не дает, кто просто заботится, держится рядом и помогает словом? Больно — это у влюбленных. У Юнги и Чонгука дружба, и плевать, что потеря дружбы тоже делает больно. Юнги одну пережил, и вторую переживет.

Автомобиль заворачивает в нужный район, Юнги хватается пальцами за колени и не может расслабиться. Вроде бы он все решил, начинает новую, скорее, настоящую жизнь сегодня, но это не мешает его сердцу пытаться выпрыгнуть из груди. Юнги даже вдел в уши серьги, которые из-за офиса был вынужден все время снимать, и в итоге перестал надевать. Он подкрасил ресницы, в принципе, поэтому и прятался от отца, и еще потому, что на нем ненавидимые Нагилем рваные джинсы, а наследник Минов должен ходить в костюмах от Ферре. Уже не важно. Юнги не угробит лучшие годы на хотелки семьи, он будет играть роли с ними, а не с остальными. Таксист ищет место для въезда на участок, а Юнги нервничает. С одной стороны не терпится уже выйти из автомобиля, с другой стороны страшно подъезжать, потому что это Чонгук, и после каждой встречи с ним Юнги чувствует страшное опустошение, которое не отпускает до следующей. Наконец-то автомобиль съезжает с дороги и въезжает на территорию окруженного лентами участка. Чонгука нигде не видно. Юнги не торопится о нем спрашивать, ходит по участку, наблюдает за рабочими и проверяет свой телефон. Прождав двадцать минут, он все-таки подходит к мужчине в костюме, руководящему процессом, и спрашивает о том, где глава компании.

— Господин Чон не пришел, — говорит мужчина и снова переключает свое внимание на работников.

— Как не пришел… — бормочет Юнги и отходит в сторону.

«Мог бы хотя бы предупредить», начинает злиться парень и, достав телефон, набирает Чонгука. Чон не отвечает, Юнги перезванивает, но снова слушает гудки. Поняв, что Чонгук уже вряд ли придет и ему не удастся вылить на него весь гнев, Юнги едет домой. От Чонгука до самого обеда ничего не слышно. Злость сменилась разочарованием, которое плавно перетекло в смирение. Юнги решил, что на сегодня грызть себя ему достаточно, и вернулся к своим обычным делам. Он пару часов готовится к предстоящим завтра переговорам, а потом решает прогуляться до ближайшего кафе — есть дома в одиночестве не хочется. Юнги уже заканчивает свой сэндвич с сыром, когда на экране телефона высвечивается сообщение от Чонгука:

— Мне нет прощения, я о нем и не прошу. Скажи мне, где ты.

«Ну и наглец», вскипает Юнги, но адрес без лишних слов скидывает. Юнги решает, что к тому времени, когда придет Чонгук, его здесь не будет. Он отплатит ему тем же, заставит впустую потратить полчаса своего времени на ожидание. Юнги просит счет у официанта и, достав портмоне, следит за вошедшими в кафе тремя парнями, которые не совсем культурно разговаривают с хилым кассиром. Юнги оставляет деньги на столе, идет к двери, но у самого порога, услышав звук разбивающейся посуды, оборачивается и видит, как парни лупят кассира и подбежавшего охранника кафе. Юнги пытается сам себя уговорить не вмешиваться ровно секунду, а потом разворачивается и, крикнув официантке вызвать полицию, бросается на первого. Юнги неплохо дерется, но с троими справиться задача не из легких, учитывая, что кассир, забившись за стойку, ревет, а охранник с пола подняться не в состоянии. Первого Юнги легко уложил, второго уже приложил лицом к стойке, но третий бьет его стулом по спине, и стоит Юнги замешкаться, как второй уже метит ему в челюсть. Юнги больно, но все, о чем он думает — это синяк, который явно проявится на скуле и из-за которого он точно получит от отца. Взбесившийся парень, вцепившись пальцами одной руки в горло ударившего его, замахивается второй, как в кафе заходит Чонгук. «Что за непруха», думает Юнги, который понял, что отомстить Чону не удалось.

— Парни, остыньте, — заводит за себя и так прекрасно справляющегося Юнги Чонгук. — Трое на одного, как не стыдно, — качает головой.

— Ты еще что за хрен? — наступает на него самый крупный из трех, которому Юнги умудрился подпортить лицо.

— Давайте мирно разойдемся. Никакого мордобоя больше не будет, — спокойно отвечает Чонгук и бровью не ведет, хотя от его собеседника так и несет жаждой крови.

— Да я тебя урою, — рычит мужчина, но Чонгук, достав из внутреннего кармана пиджака чековую книжку, протягивает ему чек.

— Сходи на рентген лицевой кости, а потом купите с парнями пива, — вручает явно ошалевшему парню чек Чонгук. — И побыстрее, полиция себя долго ждать не заставит.

— Ты, блять, что творишь? — вылупив глаза, смотрит на Чонгука Юнги, пока парни, помогая друг другу, бегут к выходу. — Да я их закопаю, скотов, — бросается за ними Юнги, но Чонгук хватает его поперек талии и, прижав спиной к себе, ждет, пока тот перестанет махать руками и ногами.

— Я зол, — пыхтит в его руках Юнги. — Я очень сильно зол!

— Поехали, отвезу тебя домой, пока полиция не приехала. Нам обоим не стоит светиться, — так и держа его в захвате, буквально несет к своему автомобилю Чонгук.

Юнги, прекрасно понимая, что Чонгук прав насчет полиции, обреченно садится в его мерседес.

— Как ты мог? — выпаливает Юнги, стоит им покинуть улицу с кофейней. — Я думал, ты поможешь мне, и мы отпинаем этих мразей, — он никак не может поверить в то, что увидел.

— Насилие не всегда нужно отражать насилием, — выруливает на трассу Чонгук.

— Да перестань! — восклицает Юнги. — Ты же был главным драчуном в школе, и как же божественно ты дрался! Я всегда хотел научиться драться, как ты! Что с тобой случилось? — он искренне не понимает поступка Чонгука.

— Я же сказал, что я противник насилия, — усмехается Чонгук. — Я законопослушный гражданин и я убежден, что каждый должен заниматься своим делом. Пусть с ними полиция разбирается.

— Надо же, как ты изменился, — Юнги не скрывает нотки разочарования в голосе, пусть и осознает, что Чонгук прав. — Значит, ты предлагаешь мне позвонить в полицию из-за того, что ты не предупредил меня и не пришел на встречу? Я так хотел тебе вмазать, — вздыхает.

— Я прошу за это прощение, — останавливается на светофоре Чон, — у меня появилось срочное дело, и я не смог вовремя с ним разобраться, — мрачнеет, только сейчас заметив раскрасневшуюся щеку парня. Чонгук не думает, не анализирует все «за» и «против», просто тянется к нему и легонько касается щеки. Юнги, которого поступок Чонгука застал врасплох, теряется и молча смотрит на него.

— Тебе больно? — неохотно убирает руку Чонгук.

— Мне не может быть больно, потому что мне всегда больно, — не подумав, выпаливает Юнги и слишком фальшиво смеется, стараясь исправить повисшую в салоне неловкость от своих слов. — На философию что-то после ударов потянуло, — не сдается.

— Хотелось бы в это поверить, — вновь возвращает внимание к дороге Чонгук, радуясь, что парень не замечает, как сильно тот сжимает руль, на котором еще немного, и кожа лопнет.

— И что теперь с площадкой? Больше ты мне ее не покажешь? — меняет тему Юнги. — Откуда вообще такая забота о чужих детях?

— Площадка будет, — твердо отвечает Чон. — А дети — наше будущее, и это без какого-либо пафоса. После того, как родилась Принцесса, я стал чаще думать о том, что есть дети, у которых нет крыши над головой, еды, те, кого не хотят. Я не могу представить, как Принцесса может быть ребенком, который ляжет ночью спать голодным. Оказалось, представлять и не нужно. Нужно просто выйти за пределы иллюзии идеального мира, созданного толстосумами, в котором мы с тобой, кстати, и живем, и ты увидишь сотни, если не тысячи таких детей.

— Играми на площадке сыт не будешь, — бурчит Юнги, которому хочется задеть чувства Чонгука, который задел его, ведь до этого момента он никогда о таком не задумывался. Все, о чем Юнги думал всю свою жизнь — это его личный проблемы, мечты, цели. Внезапно ему начинает казаться, что он плохой человек. Он не просто плохой сын и брат, он даже как человек не удался. Во всяком случае именно так действуют на него слова Чонгука.

— Верно, поэтому площадка — это всего лишь маленькая часть моей программы помощи детям из неимущих семей и приютам. После приюта, к примеру, они могут найти у меня работу, — спокойно отвечает Чонгук.

— Ты добрый.

— Нет, Юнги, я не добрый, у меня просто есть деньги, и я могу ими делиться, — усмехается Чон.

— Жаль, я уже под твою программу не попадаю и крышу не получу. Я слишком стар, — театрально вздыхает Юнги. — Отец меня из-за синяка точно выставит на улицу.

— Тебе не о чем беспокоиться, у меня всегда найдется место для тебя. Я куплю тебе все, что захочешь, и сделаю все, что понадобится, — серьезно говорит Чонгук.

— С чего бы это? — хлопает ресницами удивившийся его словам парень.

— Ты ведь тоже кроха, — подмигивает ему Чон.

— Не смешно, — насупившись, отворачивается к окну Юнги. — И припаркуйся, не заезжая на нашу улицу, не хочу, чтобы нас заметили.

— Как скажешь, — останавливает автомобиль Чонгук, и Юнги сразу же покидает салон.

— Ладно, спасибо, что подвез, — говорит Юнги вышедшему следом и подошедшему Чонгуку и делает шаг в сторону, чтобы обойти его.

— Я должен тебе завтрак, не откажешься, только сегодня я уезжаю из города, вернусь через пять дней, и тогда мы позавтракаем, — пропускает его Чонгук и легонько касается ладонью его спины. Юнги замирает, не оборачивается, и тратит несколько секунд на то, чтобы вспомнить такое простое, состоящее из четырех букв, слово «пока». У Юнги в голове прямо сейчас напившийся диспетчер, который все самолеты в одну точку садиться направил, и взрыв за взрывом, пусть эпицентр у него прямо между лопатками, под горячей ладонью, поглаживающей позвонки.

Чонгук не возвращается в автомобиль, пока Юнги не пропадает из поля зрения, а потом, достав мобильный, набирает Кану.

— Скину тебе адрес кафе, заберешь записи с камер, найдешь пацанов и доставишь их на мое судно. Когда все сделаешь, сообщи. Нет, сам ничего не предпринимай, я с утра тренировку пропустил, хочу пару ударов поставить.

— Напрасно вы уехали один, босс, и кто-то посмел к вам подойти, — сокрушается Кану и во всем винит себя.

— Дело не во мне, меня они не трогали, я хочу научить их хорошему поведению и тому, что куколок трогать нельзя, их красоту грязными руками портить, тем более. Жду твоего звонка.

***
Прятаться от отца у Юнги получается вплоть до десяти вечера. Сокджин вновь не заявился в особняк, что к лучшему, ведь он бы обязательно поднялся проверить брата. Нагиль зовет Юнги вниз уже как минут десять, но тот продолжает топтаться в коридоре второго этажа, не решаясь показаться на глаза мужчине с уже расплывшимся по всей щеке синяком.

— Юнги! — кричит на весь дом Нагиль, и парень понимает, что выхода нет, и ему придется спуститься.

— Где тебя черти носят? — наливает себе коньяк стоящий к нему спиной Нагиль.

— У себя был, — бурчит Юнги.

— Хочу проверить, насколько хорошо ты изучил нашего будущего партнера, — поворачивается к нему мужчина и сразу же меняется в лице. — Что, черт возьми, это такое? — идет к нему, показывая на синяк, а Юнги пятится назад. — Это шутка какая-то? Ты вернулся в прошлое? Хотя, скорее, ты в нем и застрял, потому что годы прибавляются, а мозгов у тебя по-прежнему нет! — переходит на крик Нагиль.

Юнги сжимается, чувствует, как паника подкатывает к горлу, и он теряет всякую опору. Юнги легче снова полезть в драку, получить новые синяки, переломы, лишь бы не стоять напротив того, чей только голос способен довести его до трясучки. Нагиль продолжает кричать, тычет пальцами ему в лицо, машет руками, Юнги ничего не слышит, так и смотрит на побагровевшее и, кажется, в разы увеличившееся чудовище перед собой, которое вынужден звать отцом.

— Хватит, — двигает губами Юнги и отшатывается, — пожалуйста, прекрати, — громче. — Хватит, я сказал! — выкрикивает ему в лицо, и, не успевает Нагиль на это ответить, как бежит наверх.

— Думаешь, это все? Думаешь, я тебе такое с рук спущу? — орет ему в спину Нагиль, но Юнги захлопывает дверь и сразу идет к шкафу. Он натягивает на себя утренние рваные джинсы, первую попавшуюся черную футболку, и идет в спальню Сокджина. С балкона брата можно прыгнуть на арку перед подъездом и спуститься по ней вниз. Юнги не страшен случайный перелом, куда страшнее выйти через парадный вход и вновь столкнуться с отцом. Через десять минут он уже сидит в такси, направляющемся в лучший клуб города. Плевать, если Нагиль обнаружит пропажу, все равно предстоит большой скандал, а Юнги трезвым его не выдержит.

На самом деле, никакого желания напиваться нет, как и веселиться. Юнги просто хочет посидеть в темном углу под громкую музыку и расслабиться, не вздрагивать от шагов в коридоре и хлопков двери. Клуб кишит молодежью, Юнги с трудом добирается до своего столика, ради которого пришлось переплатить, и плюхается в кресло. Ему явно пора уже заводить друзей, так не пойдет. Юнги бы с удовольствием с кем-нибудь пообщался, послушал бы чьи-то разговоры, лишь бы не концентрироваться на себе, не тонуть в своих мыслях, из которых все равно не выбраться. Он кивает явно что-то празднующим парням за соседним столиком, даже думает присоединиться к ним, лишь бы перестать чувствовать свалившееся на плечи тяжелым грузом одиночество, но к ним подходят девушки, и Юнги передумывает, не хочет навязываться. Лонг-айленд давно выпит, за вторым он идти не торопится, тем более, легче ему не стало, а на убитое отцом настроение ничто не способно повлиять. Он скребет трубочкой по дну стакана, а потом, отодвинув его, поднимает глаза и с удивлением смотрит на проплывающего по центру зала Чон Тэхена. Тэхен выглядит роскошно, он истинный король вечеринок. У него теперь пепельные волосы с завитыми кончиками, хотя в инсте у него были каштановые, видимо, осветлил только недавно. Он в компании парней и девушек, их столик занимает самую большую зону. Юнги уходит в тень, лишь бы Чон его не заметил, но поздно, от глаз Тэхена ничего не скрыть. Легкая улыбка трогает губы поймавшего его взгляд Тэхена, и он, что-то сказав своим парням, идет прямиком к Юнги.

Тот мысленно подбадривает себя, не знает: ему в боевую позу встать, сразу наброситься или атаки от него дождаться?

— А ты не изменился, — беззлобно улыбается остановившийся напротив его столика Тэхен, и, поставив на него свой бокал, опускается в кресло напротив.

— И я рад тебя видеть, — расслабляет руки под столом Юнги и, кажется, выдыхает.

— Вспомним прошлое? — щурится Тэхен. — Поколотить тебя?

— Мы уже не дети, — мрачнеет Юнги, который, кажется, рано расслабился.

— Ты прав, взрослые не пускают в ход кулаки, они используют язык или делают подлости. Что ты на этот раз для меня приготовил? — усмехается Тэхен.

— Ты серьезно думаешь, что твоя персона мне все еще интересна? — кривит рот Юнги.

— Разве нет? — притворно обижается Тэхен.

— Надеюсь, ты понимаешь, что я не имел отношения к той пленке… — пользуется случаем Юнги.

— Я знаю, — смотрит будто бы сквозь него мгновенно ставший серьезным Тэхен. — Чонгук тогда же все выяснил. Напрасно ты сбежал, — смеется. — Хотя я бы тоже сбежал, мы бы тебя порвали.

— Ты думаешь, твой брат мне это простил? — зло спрашивает Юнги, чувствуя, как горит след тату на его заднице. Он все выяснил уже после отлета Юнги, парень в этом не сомневается, но легче от этого не становится. Даже вспоминать те недели ада не хочется. Хотя, с другой стороны, эта пленка стала толчком к новой жизни, которая, пусть и продлилась недолго, но позволила ему свободно подышать.

— Разве нет? — хмурится Тэхен и смотрит куда-то в сторону.

Юнги прослеживает за его взглядом и видит трех девушек с бокалами в руках, мило общающихся с диджеем.

— Это она, — выдыхает Тэхен, уставившись на одну из них. Пусть Юнги и не понимает, о чем речь, и кто эта девушка, он видит, как, треснув, осыпалась под ноги маска короля вечеринок, а на его месте стоит потерянный и поникший мальчик.

— Кто она? — не выдержав паузу, спрашивает Юнги.

— Еще увидимся, — Тэхен резко встает и уходит прочь. Он не возвращается к своим друзьям, а идет к бару и садится за стойку. Девушка Хосока прекрасна, что и следовало ожидать от него. Она пьет маргариту, звонко смеется, и Тэхен чувствует, как ревность ядовитым плющем стягивается у горла. Тэхен знает, что лучше не стоит, но глаз от нее оторвать не может, изучает каждое движение, следит за каждым взглядом, завидует густо намазанным помадой губам, ведь их касались губы, о которых мечтает он, и пытает себя.

— Сделать вам лонг? — кивает на пустой стакан перед ним бармен.

— Налей лучше водки, — криво улыбается парень, и бармен все понимает.

Тэхен пьет и пьет, борется с чувствами, глаз с нее не сводит. Ему не быть ей, ему не быть никем, на кого бы Хосок смотрел с нежностью, заботился, ухаживал. Тэхен вечно за бортом его лодки, и все, что остается — пережевывать свое сердце и смотреть вслед. Надо бы смириться, надо бы принять реальность, в которой им не по пути, и в которой Хосок его не выберет, но не выходит. Легко сказать на словах «забудь, перешагни, перейди к следующему этапу», но сложно в реальности. Тэхен знает, что обязательно пройдет, что время вылечит и эту рану, и он смирится, но прямо сейчас он не готов, он все еще мечтает о свиданиях с ним, о руке в его руке, о поцелуях, об одном прикосновении. Пока Тэхен слишком слаб, чтобы отказаться от своей одержимости. Бармен подливает, Тэхен обжигается, давится, но выпивает. Он отсылает подошедших друзей, не возвращается к ним, сидит в одиночестве в полном людьми клубе и ведет войну с собственным сердцем.

Юнги не знает, что случилось, но случилось явно плохое, потому что прямо сейчас, сидящий спиной к нему и окруженный вуалью печали Тэхен, напоминает ему себя. Юнги знает, что пожалеет, но все равно подходит, останавливается рядом, подбирает слова.

— Съебись, — не поднимая глаза со стакана перед ним, шипит Тэхен.

— Как скажешь, — сразу же отходит Юнги, который на самом деле не в том положении, чтобы кого-то спасать, и сам нуждается в спасителе.

Юнги, который надеется, что отец давно спит, а Сокджин остался в своем пентхаусе, покидает клуб в два ночи. Тэхен так и полулежит на стойке. Юнги идет к остановившемуся у обочины такси, когда видит, как из припаркованного рядом с ним ламборгини выходит Чон Хосок. Юнги не видел его семь лет, на приеме толком не разглядел, но даже если бы Хосок сильно изменился, не узнать его невозможно — в его глаза по прежнему смотреть страшно. Юнги всегда поражал этот контраст между двумя друзьями: у Чонгука в глазах вечный огонь, который кожу плавит, а в глазах Хосока ледяная пустыня, вьюгой обдувает. Хосок явно кого-то ждет, и Юнги прав, потому что этот кто-то — это бегущая к нему и прыгнувшая на него девушка, на которую пару часов назад смотрел Тэхен. Юнги так и стоит, держась за ручку дверцы такси, а потом просит таксиста подождать и идет к ламборгини.

— Джей, — останавливается в пяти шагах от пары парень.

Хосок отпускает девушку и поворачивается к нему.

— И ты здесь. Чего тебе? — нахмурившись, смотрит на него Чон.

— Там Тэхен, и мне кажется, у него что-то случилось, — прокашливается Юнги, которому прямо сейчас хочется стукнуть себя по лбу за то, что лезет не в свое дело.

— С каких пор тебя это заботит? — подтверждает его мысли Хосок.

— Он брат твоего друга и, думаю, ему нужна помощь, — не сдается Юнги.

— Тэхен не ребенок, сам разберется, — усаживает девушку на сидение Хосок и сам садится за руль.

— Ну и хуй с вами, — выругивается Юнги и идет к такси.

Хосок в дороге десять минут, Мора немного выпила, тараторит без остановки, он только кивает, крутит руль, смотрит вперед, но вместо дороги видит лишь Тэхена. Будь проклят Мин Юнги, которого никто не просил произносить это имя, въевшееся ему под кожу и загорающееся каждый раз, стоит его озвучить. Хосок понимает, что покоя он сегодня не найдет, съезжает на обочину, набирает охрану, следующую за ним, и просит их подъехать ближе.

— Детка, садись к моим ребятам, они тебя довезут. Мне срочно надо кое-куда, — нагнувшись, целует девушку Хосок.

Мора пробует возмутиться, но Хосок смотрит так, что лучше не спорить, тем более, если он что-то решил, его не переубедить. Стоит Море покинуть салон автомобиля, как ламборгини разворачивается и скрывается во тьме.

В клубе Тэхена нет. Большая часть гостей уже разошлась, на танцполе остались самые крепкие, и Тэхен явно не один из них. Хосок обходит молодежь и идет к стойке. Бармен узнает Тэхена по описанию и кивает в сторону туалетов. В грязной после бурной ночи уборной Тэхена снова нет. Хосок собирается обратно наружу, как слышит звук из женского туалета. Он толкает дверь и, войдя внутрь, проигнорировав двух изрядно выпивших девиц, проходит к кабинке, из которой явно слышал хихиканье Тэхена. Он даже дверь закрыть не умудрился, Хосок распахивает ее и, схватив за шкирку пытающегося натянуть на себя штаны Тэхена, волочит его к раковине. Оставшийся внутри на коленях пацан, кажется, там и отрубается.

— Какого хуя, мне такой минет делали, а ты все испортил! — отбивается с трудом стоящий на ногах Тэхен. — Ты мне отсосешь?

Хосок просто открывает кран и, резко нагнув лицом вниз, держит его голову под водой пару секунд. Он не слушает бормотания Тэхена, швыряет в него салфетки, а потом, взяв под локоть, тащит наружу.

— Меня тошнит, — заплетающимся языком бормочет Тэхен. Хосок так же молча пихает его в ламборгини и садится за руль.

— Мне так плохо, — обхватив руками живот, скулит Тэхен, с челки которого все еще капает вода.

— Меньше надо было пить, — наконец-то подает голос Хосок.

— Я праздновал первый контракт, — с трудом сдерживает рвотный позыв Тэхен, который никогда не умел пить.

— И решил дать отсосать первому уебку в женском туалете? — давит на педаль Хосок, заставляя ламбо рычать и оставлять позади себя все остальные автомобили.

— Мне было похуй… — не договаривает Тэхен, которого выворачивает прямо под ноги.

Хосок съезжает на обочину, выходит из машины и, подняв дверцу со стороны Тэхена, ждет, когда вывалившийся наружу парень, проблюется. Тэхену очень плохо, он не может подняться с колен, и пусть желудок опустошен, позывы не отпускают.

— Ты, похоже, отравился, — стоит над его головой явно озабоченный Хосок. — Я отвезу тебя в больницу, прочистят желудок.

— Не надо, у меня всегда так. Я не могу пить, — заползает обратно на сидение парень.

— И нахуя тогда ты пьешь? — садится рядом Хосок и передает ему салфетки.

— По-другому не научился справляться, — криво улыбается Тэхен, которого немного отпустило.

— В таком виде домой я тебя не отвезу, — заводит автомобиль Хосок. — Я слишком сильно уважаю Исабеллу.

— Я боюсь сдохнуть в отеле в одиночестве. Я тихо проскочу, она не заметит, — бурчит обессиленный парень и, кажется, отключается.

Хосоку приходится тащить его к себе на руках. Он бросает его на диван и идет на кухню выпить воды. Тэхен воняет блевотиной и спит на его диване, он должен вызывать жалость и отвращение, но он выглядит таким беззащитным и потеряным, что у Хосока то, чего, казалось, от роду не было за грудиной, сжимается. Хосок понимает, что отправлять его в душ опасно, он может упасть и свернуть себе шею, и, взяв воды, садится в кресло рядом.

— Я заблевал твою машину, — разлепляет веки Тэхен и мутным взглядом смотрит на мужчину. — Ты меня ненавидишь, — глупо улыбается, скрывает за этим подобием хорошего настроения и дурачества то, как у него внутри все ходуном ходит.

— Ненавижу, — твердо говорит Хосок, и улыбка на губах Тэхена покрывается трещинами.

— Мне очень больно от твоей ненависти, я с ней не справляюсь, — говорит честно, выпускает прямо в лоб, и столько усталости и отчаяния в этом голосе, что явно, что даже всего алкоголя мира не хватит, чтобы Тэхен его забыл и зажил. Он прикрывает веки, не ждет ответа, столько лет ждал, не дождался, с чего бы именно сегодня, представ перед ним в таком жалком виде, рассчитывать на что-то? А Тэхен готов — даже на жалость, подобие заботы, два добрых слова, которые на раны будет прикладывать, но он уже засыпает и из зыбучих песков снов его тот самый голос не вырывает.

Спустя полчаса Хосок идет за пледом, накрывает им парня, но не сразу отстраняется. Он нагибается к лицу, рассматривает каждый миллиметр сухой из-за любви к макияжу кожи, размазавшийся под глазами лайнер, дорожку высохших слез, потрескавшиеся губы, и шепчет:

— Это будет единственная боль, которую ты получишь от меня. Лучше ненавидь меня.

***
Дом встречает Юнги криками отца. Как и большинство людей в возрасте — сон и Нагиль не дружат, а Юнги это не учел. Слава богу, что он кричит на помощника и ходит по гостиной со стаканом виски и трубкой, прижатой к уху. Проскользнуть Юнги не удается, он уже доходит до лестницы, как замирает у нее под громкое отцовское:

— Еще один неудачник. Только ты мне сделку завалил, а этот меня в гроб сведет, — говорит собеседнику и вешает трубку. — И где ты шлялся, ни на что не способное подобие человека? — наступает на парня.

— Ну вот, приехали, — поворачивается к отцу Юнги, который знает, что сейчас уже сбежать не сможет, больше достанется.

— Ты настолько тупой, что додумался полезть в драку до своих первых переговоров! Ты о чем думал? Ты вообще способен думать? — разбрызгивает слюну Нагиль. — Кем ты будешь? Что за жизнь ты будешь вести? — идет на него отец, Юнги отступает. Нагиль явно решил вылить всю злость на сына. — Как, мать вашу, Чоны заполучили участок, если я его перекупил, если я этому жирдяю все объяснил? Как? Ты можешь мне ответить? — переходит на крик.

— Я не понимаю, о чем ты, — реагирует на знакомую фамилию Юнги.

— Вот именно, ты нихуя не понимаешь! Ты ничем не занимаешься, не горишь за семейное дело! Как мне тебя воспитывать? — хватает его за шкирку. — Ремнем? Хватит меня позорить и искать приключения на свою задницу, или клянусь, я вышлю тебя на край земли без куска хлеба. Будешь там с голоду сдыхать и сразу поумнеешь.

— Это лучше, чем быть с тобой здесь, — толкает его в грудь Юнги. — Я устал выслушивать про каждый кусок, что съел за твоим столом.

— Что ты сказал, гаденыш? — замахивается разъяренный Нагиль, а Юнги прикрывает лицо.

— Сходи, прогуляйся, — входит в дом Сокджин мрачнее тучи. — Отец, пройдем в кабинет, у нас заботы поважнее, — говорит он, находу снимая пиджак, и незаметно для мужчины кивает Юнги на дверь.

— Сгинь с моих глаз, пока я тебя не прибил, — смотрит вслед старшему Нагиль. — Я заставлю тебя уважать правила этой семьи, иначе тебя заставят другие. И чтобы эти рваные штаны на тебе я больше не видел.

— Наймешь мне надзирателя? — криво улыбается Юнги.

— Нет, всю дурь из тебя дубинками выбьют, как шелковый будешь ходить. Раз уж я не смог воспитать тебя словом, то воспитаю кулаками, — идет в кабинет Нагиль.

Юнги топчется пару секунд у лестниц, а потом, выругавшись, идет на выход. Когда-то у Юнги будет свой дом, квартира, дыра, в которую можно будет возвращаться без страха скандалов, упреков, унижений. Когда-то его дом и правда станет крепостью, потому что прямо сейчас это коробка с вывернутыми внутрь иглами, и на Юнги живого места нет. В Лондоне у его сверстников все страдания сводились или к неразделенной любви, или к небольшой сумме в чеке, выписанном родителями. Юнги тоже хочет такие страдания, хочет истерить, ненавидеть жизнь из-за таких причин, а не из-за того, что живет с чудовищем, боится собственной семьи и ненавидит собственный дом. У человека должна быть безопасная зона, место, где он может прятаться от забот и проблем реальности. Обычно люди прячутся дома или у друзей, у Юнги нет ничего из этого. Он пытался построить свою безопасную зону в Лондоне, но его оттуда подло вырвали. Строить ее здесь, рядом с главным злом — нереально. В такие моменты Юнги мечтает о том, чтобы стать недоступным для всех, и даже невидимым. Он вполне мог бы быть счастливым и в своем одиночестве, но сейчас масштаб перепадающих на его участь страданий и боли слишком огромен для одного. Юнги один с чужим непониманием больше не справляется.

Он и не замечает, как доходит до реки и, опустившись прямо на камни, вытягивает ноги. Прямо под ними журчит вода, выше трасса, он сидит между двумя полосами, следит за гуляющей молодежью и тонет в думах. Юнги задыхается от обиды и несправедливости, не прекращает вести и в голове, и в реальности, войну с отцом, и в то же время все равно успевает скучать по Чонгуку. Они встречаются ненадолго, говорят всего несколько минут, но Юнги хватает этих встреч, чтобы окончательно не опускать руки. Есть в словах Чонгука особая магия, заставляющая верить в себя, не думать о том, что все безнадежно, и двигаться вперед. Чонгук самый реальный и верный пример того, как можно подняться из пепла. Юнги сейчас тоже пепел, один сильный порыв судьбы, и его разнесет по всему земному шару, и одно сильное слово Чонгука, он сможет слепить нового себя из этого пепла. С отъезда Чонгука прошел всего день, но Юнги кажется, будто он не видит его месяц. Чонгук бы его успокоил, он сказал бы то, что и так лежит на поверхности, и заставил бы Юнги в это поверить. По словам Чона, он вернется только к концу недели, но ведь ему можно позвонить. Раньше Юнги бы не осмелился, но если прямо сейчас он с ним не поговорит, не услышит его голос, он утопится.

— Привет, — Чонгук отвечает с первого гудка.

— Прости, я знаю, ты занят делами, я просто… — осекается Юнги, который не знает, что именно ему сказать, как объяснить внезапную нужду услышать его голос.

— Я рад тебя слышать, — помогает Чонгук. — Ты в порядке?

— Да. Нет. Не важно, — еле сдерживается, чтобы позорно не разреветься, Юнги.

— Мне важно. Что случилось? — вновь спрашивает, Юнги представляет его взгляд.

— Ничего, — бурчит пожалевший о звонке и чувствующий себя опозоренным из-за своей слабости Юнги. — Просто скажи что-нибудь, и попрощаемся.

— Где ты?

— Не это, — облизывает сухие губы Юнги. — Скажи что-нибудь типа «ты справишься, все будет хорошо».

— Где ты?

— У реки сижу, — вздыхает Юнги, — напротив колеса.

— Я приеду и скажу тебе, что ты справишься, — улыбается в трубку Чонгук, и Юнги от одной мысли о его улыбке уже тепло.

— Ты ведь в другом городе, — улыбается в ответ Мин.

— Жди.

Юнги бросает камешки, беспокоит воду, портит отражение фонарей и луны, позади него носятся автомобили, прямо у берега гуляют горожане. Идеальный вечер для прогулок, для того, чтобы провести время с любимыми, поесть корн догов и насладиться ночным небом у реки. Жаль, что Юнги спустился к воде не наслаждаться видом, а прятать слезы, которые ему не суждено выплакать. Через минут тридцать он слышит сигнал, поворачивается и, увидев наверху мерседес Чонгука, бежит к нему, по пути стряхивая травинки с джинс.

— Так ты не уехал? — не скрывает радости Юнги и плюхается на сидение. — Что с твоим лицом? — округляются глаза парня, стоит взгляду задержаться на его лице.

Прямо по правой щеке Чонгука проходят две вздувшиеся свежие царапины.

— Я уезжал, но вернулся, — не торопится заводить автомобиль Чонгук.

— Так что с лицом? Ты подрался? — продолжает в шоке смотреть на него Юнги, который уже забыл о своих проблемах.

— Нет. Я не дрался, — смотрит в сторону Чонгук, который явно не хочет об этом говорить. — Это не важно. Что у тебя случилось?

— Не отвечу, если ты не ответишь, — не собирается отступать Юнги, в голове которого не укладывается мысль о том, кто мог нанести раны тому, кто никогда не снимает защиту.

— Это сделала моя сестра.

— Чего? — все еще находится в состоянии шока Юнги.

— Я уехал, но позвонила сестра, сказала, что муж ее избил. Снова. Я вернулся, избил его, а она, как и всегда, меня, — с горечью улыбается Чонгук.

— Не понимаю, — честно говорит Юнги, которому даже представить эту картину сложно.

— Она не уходит от него, хотя он мразь последняя, и ребенок растет в нездоровой обстановке, поэтому я постоянно забираю Принцессу к нам. А сестра не разводится, плачет и говорит, любит. Никого, кроме этого долбанного наркомана, не видит. Я готов убить его. Веришь мне? — смотрит на Юнги, и тот верит, что он точно способен. Эта решимость проскальзывает в глазах Чонгука всего лишь на миг, но Юнги успевает ее поймать. — Но я не могу.

— Конечно не можешь, это преступление, — шумно сглатывает парень.

— Нет, я не могу, потому что когда-нибудь Принцесса спросит у меня об отце, а я не смогу ей солгать. Так что у тебя? — как ни в чем не бывало, улыбается Чонгук.

— Честно говоря, моя проблема сейчас кажется мне ничтожной, — разводит руки Юнги.

— Не может быть ничтожным то, что заставило тебя покинуть среди ночи дом и искать одиночество у воды, — неожиданно накрывает ладонью покоящуюся на бедре руку парня Чонгук, при этом пальцем проводит по выглядывающей из-под рваных джинс коже. Юнги сжимается, поражаясь тому, как одно прикосновение ощущается разрядами тока по всему телу.

— С отцом поругался. Как и всегда, — Юнги приходится отвернуться к окну и пару секунд бороться с собравшимся в горле комом обиды.

— Ты так и не начал работать? — не убирает руку Чонгук, поглаживает теперь тонкие пальцы, заставляет одичавших мурашек разбегаться по спине.

— Нет, — следит за его рукой Юнги, а потом смелеет и второй рукой проводит по его, обводит линию татуировок и, как хвастающийся ребенок, заявляет: — У меня тоже есть тату.

— Покажешь? — вкрадчиво спрашивает Чонгук, переплетает их пальцы, и Юнги теряется от ударившей в позвоночник волны удовольствия, импульсами распространяющейся по всему телу.

— Это вряд ли, — нервно усмехается, — мои татуировки слишком интимны.

— Когда-нибудь покажешь, — бросает смешок Чонгук и убирает руку. — А пока, начни работать, покажи ему, что ты готов попробовать, не провоцируй его, а сам параллельно ищи то, что будет интересно тебе. Я не хочу, чтобы он обижал тебя. Я не могу защитить тебя в пределах его королевства.

— Мне не нужен защитник, я сам неплохо справляюсь, — никак не может успокоить поднявшиеся в нем эмоции Юнги. Даже самому сильному нужен тот, кто скажет, что все будет хорошо. Даже самому смелому нужен тот, кто скажет, что будет рядом.
Юнги знает, что помощи не примет, он даже не покажет, что она ему нужна, не даст усомниться в собственной силе, но только от того, что ее ему предлагают, в его сердце цветы распускаются. Есть в словах Чонгука непоколебимая уверенность, предрешенный исход, гарантия, что он не просто говорит, он и правда все сделает, обещания выполнит.

— Это верно, — снова берет его руку в свою Чонгук, обхватывает пальцами запястье и поднимает ее к лицу. — У тебя такие тонкие руки, и знаешь, меня всегда поражало, как ты так сильно бьешь, и ни разу себе ничего не сломал. Ты фарфоровый снаружи, но залит сталью изнутри. Не забывай это.

— Когда ты так говоришь, я теряюсь, — честно отвечает смутившийся Юнги.

— Найди себе дело по душе, то, что будет не просто приносить доход, но и доставлять удовольствие, а для всего остального есть я, — откидывается назад Чонгук. — Я буду поддерживать тебя и исполнять твои желания только потому, что ты есть.

— Странный ты, — опускает глаза Юнги. — Странные мы. Я не думал, что найду друга во враге, а сейчас мы сидим в машине под луной у реки, как влюбленные.

— Влюбленные редко просто так сидят, это точно не про нас, — нагибается к нему Чонгук, пробирается взглядом черных глаз в самую душу, но Юнги не отстраняется, бежать больше не хочется. Рядом с Чонгуком и правда безопасно и спокойно, и дело не только в его двусмысленных словах. И отец, и брат тоже обещали защиту, подарили ему дом, оснастили всем необходимым, но то, что он чувствует с Чонгуком, он не чувствует ни с кем. Чонгук тоже просто говорит, но его словам от чего-то верится.

— Прости, что отнял твое время, но я так рад, что ты приехал. Мне стало легче, — тараторит Юнги, чтобы нарушить нависшее в салоне молчание, поднимает глаза и замирает. Чонгук внезапно совсем близко, между их губами всего пара сантиметров, и Юнги не знает, кто первым сократил это расстояние, но слышит «я еще не закончил» и чувствует на губах вкус его губ. Чонгук целует медленно, сперва просто касается их своими, потом снова и снова, и стоит Юнги инстинктивно раскрыть рот, как углубляет поцелуй, переплетает их языки и заставляет парня вцепиться пальцами в его запястье. «Лишь бы не заканчивалось, лишь бы не отстранился», — глохнет от своих мыслей Юнги, продолжает отвечать, пытается урвать побольше, запомнить вкус, целоваться так, чтобы потом снова и снова вспоминать. Губы Чонгука на вкус как коньяк, выкуренная недавно сигара, и в этом поцелуе их вкус смешивается со вкусом ярко-выраженного рома из выпитого Юнги в клубе коктейля и любимых мальборо. Все хорошее имеет свойство быстро заканчиваться, в случае с Юнги точно, поэтому Чонгук отстраняется, а растерянный парень на автомате тянется к дверце и выпрыгивает наружу. Он бежит от того, кого поцеловал, будто бы не унесет его вкус на своих губах, а его образ выгравированным у себя в голове. Юнги, так и не дав дверце закрыться, стоит у машины и смущенно смотрит на Чонгука, с которым так странно себя повел.

— Дальше я сам, — прерывисто говорит Юнги, собираясь закрыть дверцу.

— Юнги, — пристально смотрит на него Чонгук, делает паузу, словно думает, стоит ли, — не влюбляйся в меня. Не надо.

— Я не самоубийца, — выпаливает раскрасневшийся парень, и Чонгук снова видит ту самую фальшивую улыбку.

***
Уже прошло три дня после того инциндента, а Намджун перестать думать о парне, в глазах которого видел звёздное небо, но не видел жизнь — не может. Причин спрашивать о личности паренька у Хандзо у Намджуна нет, хотя, если интерес станет чуть сильнее, то они ему и не будут нужны. Они с Хандзо оба работают в одной сфере и не конкурируют только последние два года, так как Хандзо отошел от клубов и переключился на казино. В этом городе два бога ночной жизни — Ким Намджун и Хандзо Накамура, и они путем проб и ошибок научились сосуществовать. Не сказать, что они дружат, но и не враждуют, периодически выпивают вместе, и в обществе многие считают их добрыми приятелями.

Намджун сидит в своем кабинете на втором этаже одного из лучших ночных клубов столицы, поедает принесенный помощником ужин прямо на рабочем месте и вслух матерится на не затыкающиеся телефоны. Намджуна от жареных пельменей отвлекает постучавшая в дверь помощница, и он, выкрикнув «заходи», отодвигает от себя тарелку.

— Босс, к вам гость, — поклонившись, докладывает девушка. — Хандзо Накамура прибыл.

«Вспомнишь черта», утирает губы Намджун и просит девушку проводить гостя к нему.

Хандзо Накамуре тридцать лет, он, в отличие от Намджуна, отдает предпочтение строгим костюмам, всегда выглядит роскошно и представляет образ идеального молодого бизнесмена. Вот только Намджун прекрасно знает, что под рубашкой Ральф Лорен вся кожа Хандзо покрыта ирэдзуми (искусство японской татуировки), и не только это доказательство его причастности к якудза. Хандзо проходит в кабинет, бросает насмешливый взгляд на заваленный бумагами и едой стол Намджуна и опускается в кресло напротив.

— Твое высокомерие меня подбешивает, — ловко отправляет в корзинку пустую банку из-под колы Намджун.

— Я обожаю тебя подбешивать, — удобнее распологается в кресле Хандзо, — но опустим любезности, ты человек занятой, я не менее. Я пришел поблагодарить тебя за то, что ты позаботился о моем брате.

— Ты о чем? — берет себе время на переваривание информации отлично знающий, о ком именно речь, Намджун. Вот значит, кем приходился тот пацан Хандзо.

— Я навел справки, хотел найти того, под чьи колеса попал мой мелкий, поблагодарить, — скалится Хандзо.

— Скорее, убить, — усмехается Намджун, — но понял, что не твоя лига, — с вызовом смотрит в его глаза.

— Так и есть, — соглашается Хандзо. — Нам с тобой конфликтовать не стоит.

— Твой брат сам полез под колеса, имей это в виду и лучше о нем заботься, — серьезно говорит Намджун.

— Поверь мне, у него все прекрасно, он живет лучшую жизнь, а в тот день у него просто случился голодный обморок, — с непроницаемым лицом объясняет Хандзо, но Намджун прекрасно замечает, как тяжелеет воздух вокруг и как сильно сжата в кулак до этого покоящаяся на подлокотнике ладонь мужчины. — Знаешь ведь эту молодежь, вечно собой недовольны, вот и мой похудеть хочет. В любом случае, я благодарен тебе, что ты отвез его в больницу и позаботился, — поднявшись на ноги, готовится уходить гость.

— Любой бы так поступил, — поднимается следом Намджун.

— Заходи как-нибудь в казино, развлечемся, у меня по пятницам там такое шоу, что челюсть не подберешь, — подмигивает Накамура.

— Я наслышан, — хлопает его по плечу Намджун, — но лучше я на байке покатаюсь, — провожает гостя за порог и идет к бару.

***
Чимин вздрагивает, услышав рев мотора панамеры брата со двора. Он чувствует, как пальцы до боли впиваются в зубки расчески, зажатой в руке, но не расслабляет их. Дальше все по заученному сценарию: двадцать четыре шага Хандзо сделает до входной двери, пятнадцать шагов до любимого дивана в гостиной. Он снимет пиджак, швырнет его в кресло рядом, кивнет уже замершей с графином коньяка прислуге, опустится на диван, широко разведет ноги и дождется, пока стакан коньяка вложат в его руку. Он просидит так от пяти до десяти минут, а потом:

— Солнце мое.

Семь минут.

Чимин аккуратно кладет дрожащей рукой расческу на трюмо и, поднявшись с пуфика, идет к двери. Семь шагов нужно Чимину до лестницы. Семь шагов, чтобы подправить улыбку, чтобы заткнуть бьющееся в припадке глупое, никак не привыкающее сердце. Чимин уже внизу, двенадцать шагов осталось преодолеть до дивана, на котором вальяжно развалился брат, и добровольно Чимин их никогда не преодолевал.

— Солнце мое.

Чимин останавливается напротив, три шага между ними, добровольно он их никогда не сокращал.

— Как прошел день у моего любимого братика? — ставит стакан на подлокотник Хандзо и смотрит на его губы, скользит взглядом ниже, к выглядывающему из-под белой футболки горлу, дергающемуся кадыку, ключицам, ниже, мрачнеет. — У тебя, видимо, было плохое настроение, если ты позволяешь себе встречать меня в этих безвкусных тряпках, — хмурится, Чимин под его недобрым взглядом совсем тушуется, мысленно ищет дыру, куда бы нырнуть, спрятаться.

— Но ничего, старший брат тебе его исправит, ведь я для этого здесь, — протягивает руку Хандзо, и один бог знает, чего стоит Чимину каждый раз поднять свою и вложить в его.

Шагов между ними больше нет, Чимину нечего считать, не на что отвлекаться. Он сидит на его коленях, смотрит на свои пальцы, мнущие подол футболки, Хандзо целует его в висок, касается губами уха, шепчет:

— Я скучал. Ты не скучал?

— Скучал, — кусает губы Чимин, еще больше напрягается из-за широкой ладони, блуждающей по спине.

— Я был сегодня у того, кто тебя сбил.

Чимин сразу поворачивается, смотрит испуганно в его глаза, ищет ответы, но видит только ухмылку.

— Оказалось, тебя сбил мой знакомый, так что мы разошлись мирно.

Чимин выдыхает. Он сильно переживал, что тому высокому блондину достанется, ведь он, пусть и не нарочно, прикоснулся к «солнцу» Хандзо.

— Знаешь, что он мне сказал? — резко схватив пальцами его шею, притягивает к себе Хандзо, и словно через глаза копается взглядом в его голове, ищет ответы там, а не слушает то, что с губ срывается. — Он сказал, — вновь водит губами по его уху, — что ты, маленькая дрянь, под машину сам бросился. Это так?

— Нет, нет, я споткнулся, — выпаливает Чимин, испуганно смотря в его глаза.

— Ты сбежал из дома среди ночи, попал под машину. Ты хоть знаешь, как ты меня напугал? — пальцы на шее парня не расслабляются.

— Прости меня, пожалуйста, я больше так не буду, — сжимает обеими руками его запястье Чимин.

— Я не могу тебя не наказать, иначе ты решишь, что все дозволено, и продолжишь творить беспредел, — расслабляет пальцы Хандзо и, обхватив ладонями его лицо, смотрит в глаза. — Ты такой ангелочек, такой невинный и красивый, и я хочу, чтобы ты таким же и остался. Я ведь для этого тебя и забрал оттуда, вырвал из лап мразей, которых ничего, кроме твоего тела, не интересовало. Я здесь, чтобы защищать тебя и оберегать от грязи, не забывай об этом. И ты прекрасно понимаешь, что наказание будет, но я выберу для тебя самое легкое. Я сам уложу тебя спать.

— Пожалуйста, прости меня, — цепляется за пуговицы на его рубашке чуть ли не плачущий Чимин, — я больше не буду.

Знал бы Хандзо, что Чимин готов прямо сейчас спустить штаны и терпеть удары ремнем, чем провести всю ночь в одной постели с ним и трястись от страха.

— Иди наверх, — ледяным тоном заявляет Хандзо и грубо отталкивает парня. — Надень ту пижаму, которую я тебе купил последней. Я скоро поднимусь.

                                                               Дай умереть иль залечи мне рану

Поцелуй. У них был самый настоящий поцелуй, после которого прошло уже три часа, а горящие губы Юнги никак не остынут. Он сидит на своей кровати по-турецки, смотрит на выключенную плазму на стене и мысленно находится не здесь. Юнги все еще в салоне мерседеса Чонгука, пропитанного запахом его парфюма, его желанием, искры которого гасли, соприкоснувшись с его кожей. Они продолжают целоваться, он чувствует этот поцелуй как сейчас, и пусть в голове крутится красным «не влюбляйся в меня» — Юнги не зацикливается. Можно ведь целоваться с человеком, не влюбляясь? Можно ведь скучать по нему, хотеть с ним общаться без всех этих «будем в отношениях», «будем называть друга друга «мой парень»? Это все Юнги не нужно, единственное, что ему нужно — это еще один поцелуй, желательно, более долгий. Возможно, эмоции так сильно обострены еще и из-за того, что у Юнги давно нет парня, а с переезда на родину ему и вовсе было не до отношений и интрижек. Когда было совсем неистерпимо, Юнги и сам справлялся, сбрасывал стресс старым проверенным способом, но здесь всего один поцелуй, и ему уже хочется потянуться к себе в штаны. Он понимает, что подсознательно он всегда засматривался на Чонгука, но находил миллион причин, почему это бред, и они вместе невозможны. Еще в школе он ловил себя на мысли, что хотел бы ему нравиться, правда тогда Юнги убеждал себя, что это из-за того, чтобы он не трогал его, не был угрозой. Юнги прекрасно помнит времена, когда Чон его не замечал, не считал человеком и даже напрямую к нему не обращался, показывая, что тот пустое место. Только почему-то те мысли о прошлом не делают ему больше плохо, он вспоминает школьные годы без агрессии, без обиды, и поражается тому, как небольшая забота и пара ласковых слов так кардинально поменяли его мнение о том, кто должен был навсегда остаться врагом. Сейчас Юнги осознает, что хочет большего, что и тогда хотел именно этого, что, исподтишка подглядывая за ним, чертил в голове вовсе не планы борьбы, а мечтал быть ближе, сидеть с ним в столовой, прокатиться в его додже, не отшатываться завидев в коридоре, а смело пойти навстречу, в его разведенные в сторону руки. На этом его фантазии не останавливаются, он понимает, что с удовольствием лег бы с ним в одну постель, позволил бы его накаченным рукам, оставляющим вмятины на железе, и ожоги на его коже, исследовать свое тело, и сам бы его попробовал. Как, наверное, невероятно прижиматься к его голому торсу, чувствовать на себе тяжесть его тела, его в себе…

— Юнги.

Парень вздрагивает, услышав голос брата снизу и, крикнув ему, что идет, добавляет через секунду, что чуть позже. Сперва надо разобраться со стояком.

На работе Юнги честно старается хотя бы искусственно привить себе интерес к делам, пробует слушаться Чонгука и притворяться, а в итоге весь день проводит на ютуб, где смотрит кулинарную битву. Еще в Лондоне, после особо тяжелых дней, Юнги открыл в себе любовь к видео с готовкой и постоянно включал их, в итоге то, что было призвано его развлекать, стало вкусно его кормить. Юнги легко может приготовить самый вкусный жареный сыр и пасту, и часто баловал друзей своей стряпней. Именно за просмотром видео готовки тальятелле со шпинатом его и ловит незаметно подошедший отец и, кивнув в сторону кабинета, скрывается в нем.

«Так глупо попался», — думает Юнги и обреченно следует за ним.

— Решил, что быть кухаркой куда перспективнее нашего бизнеса? — садится в кресло Нагиль и с презрением смотрит на сына.

— Мне бы эта роль понравилась больше, — пожимает плечами Юнги. — Мне интересно все, кроме ваших перевозок.

— Не ваших, а наших! Ты вырос за их счет, да и, зная тебя, ты бы кухню спалил. Весь в мать пошел, ни на что не способный мечтатель, — кривит рот Нагиль.

— Маму не приплетай, — зло отвечает Юнги.

— Не в меня же ты такой убогий выродился, ни внешне не удался, ни мозгов так и не заимел.

— Я убежден, что у человека может получиться что угодно, было бы желание, — игнорирует оскорбления Юнги.

— А я убежден, что твой мозг не развивается, — парирует Нагиль. — Уйдешь сегодня последним из офиса, раз уж вместо того, чтобы изучать проект, ты смотрел, как варят макароны. Утром жду от тебя предложения.

— И не подумаю, — чувствует, как задыхается от злобы, Юнги. — Я пойду лучше варить, как ты сказал, макароны. Ты не веришь в меня, отец, насильно заставляешь делать то, что мне неинтересно, но если бы ты хоть разок дал мне выбор, сказал попробовать, ты бы удивился.

— Говорю же, весь в мать, — вздыхает Нагиль и поднимает крышку ноутбука. — Когда-то ты меня поблагодаришь. Я делаю это ради тебя и твоего будущего, твои дети скажут спасибо мне, ведь благодаря мне, им не придется идти в бесплатную школу и потреблять бутерброды отца-неудачника.

— Нет, отец, ты делаешь это ради себя и только ради себя, так было всю нашу жизнь, но в этот раз я не послушаюсь, — разворачивается Юнги и покидает кабинет, прекрасно зная, что Нагиль, который уставился в ноутбук, уже его не слушает. Хотя никогда и не слушал.

Отец говорит, мы все жили так, в таких семьях свои законы, будь добр и подчиняйся. Детям, родившимся в этой верхушке, завидуют все, смотрят вслед их разгоняющихся под триста спорткаров, завидуют брендовой одежде, возможности отдыхать на островах, порой этот же остров купить, но что именно за всей этой напускной пылью в глаза — знают только эти дети. В большинстве таких семей у детей нет права голоса по важным вопросам, касающимся их будущего, все, начиная от выбора профессии, заканчивая выбором спутника жизни, решают родители, которые и выписывают эти чеки на десятки тысяч на развлечения. Самое удивительно для Юнги в этом всем то, что сегодняшние родители ведь тоже были детьми, они ведь тоже под давлением хоронили мечты, отказывались от любви, если она не отвечала требованиям их семьи, так почему они так рано и глубоко похоронили в себе ту обиду, те ночи, полные слез и разочарований, и теперь аналогичное творят со своими детьми, заставляют их проходить через то же самое. Юнги таким не будет. Если он когда-то и заведет ребенка, то он будет для него лучшим отцом.

Юнги не солгал. Выйдя из кабинета, он сразу забрал свои вещи со стола и поехал в местную кулинарную школу, которую видел в рекламе битвы еще пару дней назад. Юнги сразу записывается на трехмесячный курс и, все оплатив, собирается домой, как ему поступает звонок от Чонгука. Юнги медлит отвечать, так и стоит на тротуаре, сжав в руке телефон, и гипнотизирует две буквы JK на экране.

— Хочу украсть тебя на пару часиков и познакомить кое с кем, — улыбается в трубку Чонгук, как только Юнги отвечает.

— У меня есть новости, и очень хочется поделиться, так что кради меня, — смеется Юнги и называет адрес улицы.

Пока Чонгук едет, Юнги сидит на скамейке у киоска с сигаретами и впервые за долгое время наслаждается днем. Он осмелился открыто не послушаться отца, записался на курсы, а теперь встретится с тем, из-за кого всю ночь видел мокрые сны. Наконец, уже горячо любимый Юнги черный мерседес появляется из-за угла и, подъехав прямо к бордюру, паркуется. Юнги сразу идет к дверце и, плюхнувшись на сидение, не скрывая радости, смотрит на Чонгука. Чонгук сидит с левой рукой на руле, привалившись к сидению правым плечом, и Юнги на секунду кажется, его снова поцелуют, но Чонгук выпрямляется.

Юнги вдруг интересно, думал ли он о вчерашнем поцелуе, понравилось ли ему, хотел бы повторить, и настроение парня портится. А что, если Чонгук его восторга не разделяет, что, если он вообще о поцелуе пожалел, а Юнги светится как новогодняя елка на городской площади и вообще ведет себя как идиот. Осознания было мало, как Чонгук спрашивает:

— Чего такой радостный? Хотелось бы верить, что из-за того, что меня увидел.

— Прям, — прикусывает губу Юнги, понимая, что его раскусили, но быстро исправляется. — У меня есть повод радоваться! — чуть ли не подпрыгивает на месте парень.

— Расскажешь, но позволь сперва познакомить тебя с маленькой мисс, королевой моего сердца, которой я как рыцарь поклялся служить вечность, — оборачивается назад Чонгук, и Юнги с ним. Только сейчас парень видит третьего пассажира.

— Принцесса, это Юнги. Он мой, — продолжения не следует.

— Друг, — прокашливается Юнги, думая, что Чонгук отвлекся, и помогает ему.

— Не друг ты мне, — нагло смотрит ему в глаза Чонгук.

— Привет, малышка, — улыбается одетой в белое пышное платье девочке Юнги, игнорирует заявление Чонгука.

— Принцесса любит одеваться как принцессы, а мы подчиняемся ее любым пожеланиям, — смеется Чонгук, следя за тем, как Юнги рассматривает ее наряд: маленький ридикюль и туфли с бантиками.

— Я не малышка, — Принцесса явно недовольна словами Юнги, который из-за ее тона еще больше умиляется.

— Ваше высочество, простите мне мое невежество, — протягивает ей руку Юнги, она жмет его палец и возвращается внимание своей кукле.

Чонгук паркуется у парка, они выходят наружу, телохранители, как и всегда, останавливаются невдалеке. Чонгук поднимает девочку на руки, Юнги поражает то, как он нежно обходится с ней, и в душе даже завидует Принцессе.

— Выпьем кофе в парке. Мы с Принцессой часто ходим сюда есть мороженое, и ты мне все расскажешь, — идет вперед Чонгук, за которым под чутким взглядом Принцессы следует Юнги.

— Я тоже буду мороженое, — усаживается за деревянный столик посередине зелени Юнги. — Раз вы говорите, что здесь оно вкусное, я хочу попробовать.

— Родители часто ходили сюда на свидания, — Чонгук помогает Принцессе расположить всех ее игрушек, любезно принесенных из машины телохранителем. — Я даже ходил в городской совет, хотел взять парк под свое попечительство и назвать именем отца, потому что мама все еще ходит сюда, когда скучает по нему.

— А что случилось? Почему не назвали? — смотрит на него Юнги.

— Я не учел, что именем уголовника ничего не называют, — вроде улыбается, а вроде в глазах те самые льдины, от которых со времен школы так порезы и не зажили. — Так расскажи, что у тебя за новости, — меняет неприятную обоим тему Чонгук.

— Я записался на кулинарные курсы, буду готовить, — поникшим голосом отвечает Юнги, который от чего-то чувствует вину, хотя он ничего не сделал. Отец Чонгука сел, потому что занимался незаконной деятельностью.

— Это откуда взялось? — удивленно смотрит на него Чонгук. — Почему именно готовка?

— Ну, я всегда любил наблюдать за готовкой других, теперь решил сам попробовать, — уже бодрее говорит Юнги. — Мне кажется, у человека обязательно должно быть то, что добавляет красок в его жизнь, делает его счастливым. Бизнес отца, архитектура, я не нашел себя ни в чем из этого, у меня нет места, где я бы чувствовал себя хорошо, но в то же время я знаю, что где-то в мире оно точно есть. Может, готовка — моя стихия? А если нет, я попробую что-нибудь другое. Я найду то, что будет делать меня счастливым.

— Работа сделает тебя счастливым, — хмурится Чонгук. — Работа приносит доход, на который ты многое можешь себе позволить и радовать себя.

— Это не просто работа, а возможность заниматься тем, что тебе нравится, — подтаскивает к себе блюдечко с тремя разноцветными шариками мороженого Юнги. — Отлично найти хорошую работу, но представь, какое счастье получать от нее удовольствие.

— Я не понимаю, — кормит девочку мороженым Чонгук, пока она кормит своих кукол. — Меня делают счастливым прогулки с Принцессой. А еще меня делают счастливым удачные сделки.

— Ты любишь свою работу, и я бы тебе позавидовал, но я убежден, что я тоже найду то, что полюблю, — твердо говорит Юнги. — А касательно людей — человек не должен быть источником счастья другого. Это неправильно, ведь люди непостоянны, после них очень больно, а то, что я могу сделать руками или достичь своими мозгами — останется со мной навсегда.

— Я понимаю, о чем ты, — пристально смотрит на него Чонгук. — Люди и правда непостоянны, но эмоции, которые дают они, ни один бизнес или увлечение не даст. Почему, по-твоему, люди подсаживаются на наркотики? Потому что они дают им временно эти эмоции, и, даже зная, что секундная доза счастья может стоить им погубленной жизни, они делают этот шаг.

— Я сильный, чтобы попасться, — усмехается Юнги и смотрит вслед убежавшей на полянку Принцессы.

— И я тебя за это уважаю, хотя, признаюсь, я бы хотел увидеть тебя в твоей слабости, отчаявшегося из-за ломки, умирающего от жажды в надежде получить эту дозу, — вкрадчиво говорит Чонгук и поддается вперед.

— Мы ведь не о наркотиках говорим, — у Юнги в горле внезапно сухо.

— О них мы и не говорили, — скалится Чонгук и откидывается назад. — Так что ты умеешь готовить?

— Я часто готовил себе в Лондоне, — Юнги рад, что они свернули с опасного пути. — Многое умею.

— Не поверю, пока не попробую, — скрещивает руки на груди Чонгук, Юнги кажется, пуговица на натянувшейся ткани рубашки сейчас лопнет. Сколько же Юнги надо торчать в зале, чтобы обладать таким телом? Не важно, такого тела ему все равно не заиметь. Юнги внезапно чувствует себя одним из тех, кто в школе вел фан-клуб Чонов и визжал, стоило им появиться, и понимает, что это читается по его лицу.

— Какое твое любимое блюдо? — принимает вызов Юнги. — Хотя, молчи, сейчас скажешь что-то сложное, и я опозорюсь.

— Честно говоря, я не придирчив в еде, люблю все, что готовит мама, — смеется Чонгук. — Самое любимое — это курица карри с рисом.

— Это я могу, — загораются глаза парня.

— Так давай я куплю все, что нужно, и ты мне в конце недели приготовишь.

— Где приготовлю? — растерянно смотрит на него Юнги.

— У меня.

— Дома? — Юнги очень хочется посмотреть, где и как он живет, но он понимает, что это слишком интимно. Напряжение между ними с трудом салон автомобиля выдерживает, Юнги и представить боится, что будет, когда они окажутся наедине в квартире Чонгука, среди его вещей и запаха. Юнги с его явным недотрахом такого не выдержит и сам на него набросится. Именно недотрах причина того, как остро он реагирует на Чонгука, ничего другого. — Я откажусь.

— Я закрою для тебя кухню какого-нибудь ресторана, — сразу все понимает Чонгук, и Юнги кивает. — В этот день я не буду ничего есть, и если ты не приготовишь мне вкусное карри, я умру с голоду, будь уверен, — улыбается.

— Вряд ли ты оценишь готовую смесь, придется смешивать специи самому, — вздыхает Юнги.

После парка Юнги просит оставить его в центре и долго гуляет, пытаясь переварить эти два часа с Чонгуком и стереть все никак не стирающуюся глупую улыбку с лица, чтобы не вызвать подозрения у домашних.

Почему, когда Юнги с Чонгуком, ему кажется, он может все? Почему это не работает и без него? Наверное, все-таки есть в мире люди, которые действуют на других, как лучшие мотиваторы, которые скажут два слова «ты молодец», и им верится, а кто-то целую книгу про веру в себя накатает, и в тебе ничего не шевельнется. Чонгук именно из первых. Не то чтобы Юнги искал его похвалу или нуждался в его мнении, чтобы поверить в свои силы, но когда он рассказывает Чонгуку что-то про себя, и тот говорит: «у тебя точно получится», Юнги не сомневается, что так и будет. Юнги приходится получать эту поддержку дозами на стороне, а как небось счастливы те, кто родился и живет в такой семье, где каждый друг другу опора и защита. В школьные времена Юнги казалось, что если его отец хоть разок скажет ему, что он молодец, то он расплачется, сейчас Нагиль может говорить это по сто раз в день — Юнги ничего не почувствует. Юнги вырос и понял, что ему одобрение никогда и нужно не было, а поддержку вечно ожидать нельзя, и распрощался с этой надеждой. Некоторые родители считают, что цель жизни ребенка — это угождать им и добиваться их одобрения, Юнги считает, что таких надо лишать родительских прав. Юнги будет и дальше справляться сам, больше прислушиваться к себе, а когда будет слишком тяжело, то позвонит Чонгуку и услышит его «ты молодец».

***
В особняке оставаться у Сокджина больше нет терпения, и поэтому он фактически окончательно съехал в свои апартаменты в центре. С одной стороны, отец с неправильными действиями губит бизнес, с другой стороны Юнги, который никак не хочет вырасти и все только усложняет. Сокджину надоели семейные разборки и неудача за неудачей на работе, которые привели к тому, что уже третью ночь он не в состоянии уснуть, не прибегая к помощи таблеток. Этого всего было мало, так еще его невеста обижается, звонит только чтобы позлить, отчаянно пытается вызвать ревность, а когда у нее это не получается, находит повод, чтобы испортить и так испорченное настроение мужчины. Сокджин проходит в любимый ресторан к столику, который всегда оставляют для него, чтобы впервые за день поесть. На часах пять вечера, в восемь Сокджину нужно быть на приеме, организованном сыном местного бизнесмена, но все, о чем он мечтает — это вырубить все телефоны и закрыться в четырех стенах хотя бы на двое суток. Он только приступает к аперитиву, как видит идущих к соседнему столику Чонгука и Хосока, вилка так и замирает в руке, поднесённая к губам, а ярость глушит аппетит. Чонгук тоже замечает Сокджина, останавливается у его стола и с ухмылкой спрашивает:

— Я думал, ты питаешься слезами обиженной тобой дочки мэра.

— Я думал, в этом городе есть хотя бы одно место, не оскверненное вами, — парирует Сокджин.

— За языком следи, — хмурится Хосок.

— Хочешь кулаками помахаться? — с вызовом спрашивает Джин.

— Не пристало нам пачкаться о того, кто вместо себя телохранителей посылает, — припоминает ему Чонгук, — но ты не переживай, то, что я приготовил для тебя, будет похуже разбитого носа.

— Чоны вечно славились пустыми угрозами, а заканчивают обычно одинаково — за решеткой, — кривит рот Джин и убирает салфетку. — Я даже есть в одном ресторане с вами не могу, это ниже моего достоинства, и если еще раз ты обратишься ко мне на «ты», то точно попробуешь вкус моего кулака.

— Я пущу тебя по миру, Мин Сокджин, ты будешь ходить по улицам и просить на пропитание, поэтому я тебе советую остаться и отведать пищи, которая совсем скоро будет тебе недоступна, — скользит по нему взглядом, полным отвращения, Чонгук и идет к своему столику. Хосок следует за ним.

Настроение испорчено, Сокджин швыряет салфетку на стол и, отодвинув стул, идет к выходу. Он настолько зол и устал, что отказался бы от вечернего приема, но обижать будущего партнера нельзя, да и долбанные правила приличия поперек горла встали. В половине восьмого Сокджин наносит любимый парфюм и, поправив ворот идеально выглаженной серой рубашки, тянется за пиджаком. Время наследника империи Мин блистать. БМВ Сокджина паркуется у ворот особняка хозяина приема ровно в восемь. Через полчаса на вечеринке Сокджин даже рад, что не придумал повод отказаться от приглашения, он сидит, перекинув ногу через ногу, попивает многолетний виски, покуривает и слушает гогот обсуждающих очередную звезду модельного бизнеса парней. Сокджин решает пропустить обсуждение прелестей девушки, с которой крутит хозяин дома, и выйти на террасу, подышать чистым без табачного дыма воздуха. Он только минует коридор, ведущий наружу, как сталкивается с пытавшимся юркнуть в дверь пареньком, в котором сразу узнает того, кто испортил его машину.

— Что за день такой? — мрачнеет мгновенно мужчина, не позволяет парню обойти его. — Будто бы вся грязь города решила выплыть наружу.

— А, это ты, индюк, — задирает подбородок Дилан и поправляет галстук-бабочку. Дилан в белой рубашке и черном жилете, на котором бирка с его именем. Он, видимо, входит в команду, обслуживающую прием.

— Надо было надолго тебя туда упечь, не ценишь ты свободу, — сканирует взглядом его лицо Сокджин, задерживает взгляд на ямочках, которые внезапно хочется потрогать.

— Я обиду не держу, правда, — задирает подбородок Дилан, — сделай красивый жест, извинись, я даже прощу.

— Что ты куришь? — громко хохочет Сокджин. — Извиниться перед тобой? — наступает. — За что? За то, что пожизненно тебя туда не упек?

— Вы такими с конвейера выходите или это все деньги виноваты? — не отступает Дилан, напротив, выпячивает грудь и смотрит прямо в глаза. — Я умею признавать свои ошибки, понимаю, когда я погорячился, и ты должен признать, что то, как ты поступил, не гуманно. Я из-за тебя потерял ту работу и долго не мог найти подработку.

— Я бы тебя пожалел, если бы умел испытывать жалость к неудачникам, — скалится Сокджин, и снова эти долбанные ямочки путают мысли. — Поздравляю, ты и здесь больше не работаешь. Не хочу, чтобы такой сброд, как ты, меня обслуживал.

— Не смей, — на секунду паника проскальзывает в глазах Дилана. — Ты не можешь быть еще отвратительнее.

— Я посмею, — триумфально улыбается Джин, — более того, после той рекомендации, которую получит твое руководство, ты больше не найдешь приличную работу в этом городе. Знай свое место, грязь.

— Ну ты и мразь, — с трудом сдерживает рвущуюся наружу ярость парень, и сдерживается не из-за того, что он явно с этим мужчиной не справится, а из-за нежелания снова просидеть за решеткой и оставить семью голодной.

— Отодвинься, — отталкивает его Джин и выходит наружу.

Через пару минут Сокджин возвращается в комнату и, взяв сигару, усаживается в свое кресло. Тему наконец-то поменяли на гольф. Сокджин мысленно дает себе еще полчаса, решив, что уедет и попробует выспаться, и видит, как помимо обслуживающего их официанта, в комнату проходит и Дилан. Мальчишка сперва замирает у двери, не решаясь пройти дальше, а потом, опустив глаза, все же заходит и собирает пустые стаканы на поднос.

— Пусть теперь в одиночестве играет, раз уж он любит шары ниже пояса, — мешает Джину наблюдать за Диланом голос приятеля.

— О чем ты? — переспрашивает потерявший нить разговора Джин.

— О Воне, его недавно с пацаном застукали, наш дружок оказался петушком, — в отвращении кривит рот один из парней.

— Омерзительно, — бесцветно говорит Джин и залпом осушает свой стакан.

Дилан подходит к его креслу, несмело останавливается с подносом напротив и ждет, что тот поставит пустой бокал на него.

— Исчезни, я вроде бы сказал, что ты больше здесь не работаешь, — цедит сквозь зубы разъяренный на слова своего дружка Джин.

В комнате моментально наступает полная тишина, у Дилана челюсть сводит от злости, он так и стоит перед ним с подносом и все уговаривает себя не врезать им по его, стоит признать, красивому высокомерному лицу.

«Раз уж я и так уволен, мне нечего терять», — внезапно решает парень, который уверен, что если он Джину не ответит, он до утра себя изведет. Он подходит к столику, опускает на него поднос, возвращается к Джину и, улыбаясь той самой улыбкой, которая обнажает эти чертовы ямочки и лишает Сокджина бдительности, плюхается на его колени. Дилан не дает ошарашенному его действиями мужчине опомниться, обвивает руками его шею и, выпалив «я же сто раз извинился, когда поедем в квартиру, извинюсь так, как ты любишь, на коленях», впивается в его губы. Следующее, что чувствует Дилан — это как он больно бьется задом о пол, а подскочивший на ноги Сокджин смотрит на него так, что Дилан уверен, что если сейчас не уползет — это будет последняя картина, которую он увидит. Не лучшая перспектива.

— Сука, — рычит побагровевший Джин, но Дилана и след простыл. Он еще пару секунд смотрит на дверь, в которую вылетел парнишка, а потом, обернувшись к шокированным друзьям, прокашливается:

— Вы же понимаете, что я этого психа не знаю?

Все кивают, но Сокджин все равно ловит сомнение в их глазах. Через полчаса, потраченные на попытки сгладить углы, Сокджин покидает прием. «Я убью его. Он опозорил меня перед всеми, я закопаю его живьем», — садится в автомобиль Джин и, приказав шоферу отъехать, достает телефон и звонит знакомому в полицию. Через десять минут БМВ на всей скорости мчится в пригород. Этот парнишка понятия не имеет, с кем он связался, и на что способен Сокджин ради своей репутации. Также он не знает, на что способен Сокджин, когда ему внезапно интересно. Еще сидя в особняке и притворяясь, что он слушает и находится на одной волне со своими приятелями, Сокджин, всплывая из пучины ярости, нырял в тот неожиданный и чертовски интересный поцелуй. Он длился секунды три, Сокджин его раз десять с разных сторон просмотрел и прочувствовал. У Дилана тонкие губы, юркий и маленький язычок, и Сокджин уверен, что он точно заметил, когда еще не успевший осознать, в чем дело, мужчина, прикусил его губу. Он вновь вспоминает поцелуй, не замечает, как подушечками поглаживает свои губы, на которых остался вкус арбузной жвачки. Сокджин усмехается, снова мрачнеет. Он оторвет ему голову, однозначно, потому что плевать на поцелуй, который ему понравился — этот парнишка ядерная смесь всего того, что он не переносит в людях.

Сокджин с отвращением смотрит на открывающийся через окно жалкий пейзаж трущоб и просит шофера остановиться, не доезжая до названного ему адреса. На дворе глубокая ночь, на улице не работает ни один фонарь, Сокджин ловко перепрыгивает через выбоины, мысленно сочувствует своим лоферам GUCCI, которые точно после этой прогулки выбросит и, миновав заваленную различным хламом лужайку, решает не идти к двери с облезшей краской, а подходит к окну — единственному, из которого в этот мрак вываливается свет.

Сокджин как какой-то вор, притаившись у стены, подглядывает в комнату, где за старым столом сидят девочки, которым накладывает еду Дилан, и забывает, зачем приехал, потому что Дилан улыбается, выставляет напоказ выстреливающее точно в цель оружие — свои ямочки. Паренек кладет добавку двум мелким девочкам, сам не садится за стол, все вокруг хлопочет, Сокджин мысленно выругивается. Понятно, от чего он только кожа и кости, сам, небось, не ест, других подкармливает. Это Сокджина интересовать не должно, он все равно ему кости переломает, а потом отмоется от запаха нищеты, окутавшего его, как кокон. В кресле в углу, уставившись в телевизор, сидит женщина с бутылкой пива, будто бы она не здесь. Наконец-то Дилан садится и, подняв самую младшую, сажает ее на колени, снова ничего не ест, кормит ее с руки.

— Ничего, кроме жалости, не вызывает, только от меня и ее не получит, — морщится Сокджин и, развернувшись, идет обратно к автомобилю, с которого чудом еще не сняли колеса.

— Куда едем, босс? — оборачивается к нему шофер, Сокджин резко убирает прилипшие к губам пальцы.

— Позвони Мей, пусть все организует, мне нужно расслабиться, — откидывается назад Сокджин. — И сменим автомобиль.

***
— Ты меня слушаешь? — щелкает пальцами перед лицом сына Исабелла, и Тэхен с трудом снова концентрирует внимание на ней. — Я не понимаю, где ты летаешь. Сходи сегодня с Принцессой погулять, Сона придет, и, сам знаешь, что разговоры с ней редко проходят спокойно, не хочу, чтобы ребенок был свидетелем.

— А где няня? — недовольно спрашивает Тэхен, пытаясь не упасть головой на кухонный стол.

— Ты не хочешь провести время с племянницей? — хмурится Исабелла, наливая ему воды, а себе кофе.

— Хочу, конечно, просто я немного не в себе после вчерашнего и с удовольствием отлежался бы, — залпом опустошает стакан Тэхен.

— Кстати, насчет вчерашнего, будьте добры, молодой человек, если ночуете не дома, то сообщайте, — серьезно говорит женщина, и Тэхен с улыбкой вспоминает, как именно таким голосом мама ругала их в детстве. Подумаешь, ему уже давно не десять, не слушаться маму, когда она говорит именно так — невозможно.

— Я бы сообщил, если бы был в себе, — виновато отвечает Тэхен.

— Что происходит, сынок? — отодвигает чашку и подсаживается ближе Иса. — С каких пор ты не делишься с мамой? Почему ты пришел утром разбитым, и даже душ не помог тебе прийти в себя? Что тебя беспокоит, любимый? — накрывает ладонью его руку, и Тэхен, в котором поднимается буря желания поделиться, прикусывает задрожавшую губу.

— Ничего, мам, правда, — фальшиво улыбается, как и все дети, которые ценят покой родителей больше своего состояния, — просто праздновали вчера удачный проект, который, к слову, моя заслуга, и я переборщил с выпивкой.

— Ты у меня генератор идей, по-другому и быть не могло, — с нежностью улыбается Иса. — А где ты ночевал?

— У Хосока, — тут соврать не получается, да и нет гарантий, что Хосок не скажет Исабелле, если зайдет разговор, он от нее ничего не скрывает.

— Не думала, что вы сблизитесь, учитывая, что вы вечно грызетесь, — хмурится женщина.

— Мы и не сближались, просто он был там и любезно дотащил меня до своего дивана, — отмахивается Тэхен, которому очень не хочется говорить о Хосоке. Утром Тэхен проснулся в полном одиночестве. Он еще полчаса провалялся на диване, слушая эхо своих мыслей из-за жуткой тишины в просторной квартире, а потом, даже не почистив зубы, уехал домой и сразу залез под душ.

— Сынок, ты золотце, моя гордость, и ты знаешь, что я всегда поддержу тебя во всем, но Хосок…

— Не продолжай, прошу, — перебивает ее Тэхен, для которого даже его имя, произнесенное кем-то, как вкус железа во рту. Будто бы Тэхен мало про себя его имя произносит, лелеет, растягивает, смакует, все еще под сердцем носить мечтает, будто бы он вообще когда-то о нем забывает. — Если ты хочешь поговорить о Хосоке, то этот этап давно прошел. В тот же день, когда он посмеялся над запиской, я закрыл эту дверь, выплакался, пообижался и отпустил. Я ведь был ребенком, мам. Сейчас он просто близкий друг моего брата, — говорит без запинки, складно, в глазах ни намека на ложь, а в голове глухие биты собственного сердца, которое ни на секунду не умолкает, все о нем ноет.

— Это хорошо, — все равно смотрит с недоверием женщина, — не хочу, чтобы тебе было больно.

— Да сколько можно! — взрывается Тэхен из-за так ему ненавистного слова «больно». — Почему все пытаются защитить меня от боли? Почему мне должно быть больно? — восклицает, заставляя женщину еще больше мрачнеть. — Мне не больно, и не может быть больно тому, кто ничего не чувствует, — исправляется, понимая, что мама теперь еще и из-за него переживать будет, ей и дочери хватает. Когда отец скончался, Тэхен, Чонгук и Сона решили, что будут делать все, чтобы мама больше не плакала, не переживала, ведь только они знают, через что прошла рано овдовевшая женщина. Именно тогда, пока вернувшаяся с похорон, обезумевшая от горя Исабелла закрашивала черным седину, сидя на полу их ванной и плача, дети и поклялись защищать ее покой. Судя по Соне, у них ничего не получилось, но Тэхен до самого конца не сдастся.

— К Хосоку я точно ничего не чувствую, мам, — опускается обратно на стул Тэхен. — Мне будет больно, если мою коллекцию свернут, не одобрят, если вчерашний красавчик из клуба мне не перезвонит. Хосок мне больно не сделает, — включает актерское мастерство и видит, как морщины на лбу матери разглаживаются. — Мам, я был тогда ребенком, идеализировал его, а потом я вырос и понял, что он вообще не тот тип, который мне нравится. Он груб, чрезмерно самодоволен и нахален. Ты можешь представить, чтобы я встречался с таким? — хохочет. — Да ни за что.

— Не представляешь, как мне полегчало, учитывая, что у вас это было бы не взаимно и твое сердечко бы страдало, — подливает себе кофе Изабелла. — Мало мне Соны с ее мужем, я все это время так за тебя переживала, думала, что с тобой будет, как ты перенесешь его свадьбу, но я очень рада, что ты отпустил, — улыбается.

— Свадьбу? — Тэхену кажется, он не расслышал. Точно не расслышал.

— Ну да, Чонгук тебе не говорил? — добавляет капельку молока в кофе женщина, концентрируется на чашке и не замечает, как Тэхен, вцепившись в свое запястье, мнет его до синяков, отчаянно пытается проснуться.

— У Хосока в конце месяца свадьба. Я сама удивилась, что дату подвинули, но ты знаешь Шинов, с их дочкой он и встречается…

Дальше Тэхен ничего не слышит, самое главное он услышал, не оглох до этого дня, принял удар, после которого, наверное, не встают. Исабелла говорит и говорит, наполняет блюдо свежим печеньем, а Тэхен так и сидит статуей и чувствует, как его лицо высыхает, на нем трещины разбегаются и оно глиняной маской на нем же лопается.

Так, наверное, и бывает: человека человеком убивают. Притом второму и делать ничего не надо, никакого оружия, следов, страха перед железными решетками. Ему просто надо быть, а другой его найдет и о него разобьется. Перед глазами Тэхена все эти похожие один на другой годы, когда Хосок в него с расстояния в шаг словами, взглядами палил, ни одного живого места не оставлял, а Тэхен все равно вставал, собирал оставшиеся после него куски себя и к нему бежал. Теперь и бежать некуда, стена безразличия приобрела лицо, у нее большие глаза, обрамленные густыми ресницами, и губы, умеющие помимо всего прочего из Тэхена жизнь высасывать. Тэхен не знает, что чувствует, он сам в себе путается, не различает, какая эмоция четче, что преобладает, за что ухватиться. Что вообще должен чувствовать тот, кто всего себя в больные чувства вложил и оказался не нужным? Тэхен бился и бился о стену с именем из пяти букв, а теперь остался под ней, придавленный к дорогому паркету реальностью, в которой у Хосока есть та, которая станет ему тем, кем Тэхен так никогда и не будет. Они ругались, дрались, плевались друг в друга словами, облаченными в ядовитую оболочку, но этот чертов огонек, пламя, отблеск свечи все равно не гас, теплился, не давал мерзлоте поглотить сердце, бьющееся для одного. Хосок женится, и в миг, когда он скажет «согласен», он это пламя двумя пальцами раздавит, хотя Тэхен был убежден, оно с его последним вдохом погаснет. Только глупое обесточеннное, обреченное на одиночество сердце воет и не заткнется, никак не смирится, ведь, что любящему брак, если его и смерть не пугает? И нахуй идут все психологи мира, все, кто твердит «отпусти, забудь, двигайся дальше», какое дальше, если весь мир Тэхена вокруг Хосока вертится? Какое дальше, если он ничего, кроме него, не видит. Он ничего, кроме него, не хочет. Нельзя так любить, это неправильно, глупо, болезненно — плевать. «Нельзя» пусть на электрощитах пишут, пусть места преступления этим нельзя обводят. Тэхен его любит. Тэхен всегда любил только его. Тэхен как его увидел, как послушал, так и влюбился самой настоящей, искренней, детской любовью, а детское ведь не проходит, не лечится, не ставится на паузу. Оно ведь без всех плюсов и минусов, самое невинное. Или глубоко закапывается, заменяется подобием, или всю жизнь сгустком вместо сердца бьется. Так, как Тэхен любит Хосока — его никто никогда не полюбит, в этом он не сомневается, и от этого еще сильнее горько. Знает ли она, его будущая жена, что такое любить Хосока? Обожает ли его также, как Тэхен? Не важно. Она откроет дверь Тэхену, скажет «больше не приходи», и для него земля остановится. И тогда Тэхен понимает, что если прямо сейчас не придумает повод уйти, то он упадет на колени и будет уродливо и громко реветь, как в детстве после любого ушиба, когда, пока Иса обрабатывала рану, он завывал «почему так больно, мам?». Тэхен большой мальчик, он не может плакать и разбивать сердце матери, он сам приложит примочки к ране и на вопрос «почему так больно» сам ответит. Потому что любить — это изначально больно. Потому что любят только глупцы, умные выбирают себе удобного человека и замечательно живут, а такие, как Тэхен, ходят с лопатой на самой грани и, потеряв любовь, там же себе могилу роют.

— Ты опять летаешь? — вырывает его из пучины отчаяния Исабелла.

— Все-таки я лучше отлежусь, мам, пусть Принцессу няня заберет, — на еле удерживающих его ногах двигается к двери Тэхен, но к себе не поднимается.

Сперва он выходит во двор, проходит мимо что-то спрашивающей охраны, ничего не видя, доходит до сада, идет обратно к лестнице, все ищет место прислониться, опереться, зацепиться, в итоге двор шагами меряет. Хочется плакать, но страшно оставаться в одиночестве. С мамой плакать нельзя, она не должна переживать, с Чонгуком тоже не вариант, он или будет искать обидчика, или уважать Тэхена перестанет, что он его от дел по глупостям, по его мнению, отвлекает. И тут Тэхен понимает, что семья, друзья, пара, не важно — в самые тяжелые моменты человек остается один, и это не потому, что все вокруг плохие или не поддержат и не выслушают, а потому, что он сам это выбирает, даже задыхаясь из-за забившегося в горло сердца, думает об их состоянии и свою боль на них не вываливает. Хотя на одного стоило бы. Ему бы Тэхен все в лицо выкрикнул, выплакал, вывалил, может, хоть немного полегчало бы, может, раз он его теряет, он заслужил быть искренним без всех этих изношенных масок, напускного холода и вечно мигающего на лбу «мне не больно». Больно ведь. Больно после каждого пронзающего безразличием взгляда, после острых, как ножи, слов, больно от запаха парфюма в комнате, которую он покинул. Тэхену очень больно, и это еще не предел. У боли есть свойство наступать волнами, поглощать сантиметр за сантиметром, и пока его не ударила та самая большая волна, после которой ему не оправиться, он должен доползти до источника этой боли.

Он сразу идет к шоферу матери и, забрав у него ключи, садится за руль. Выехав со двора, Тэхен набирает Чонгука — Хосоку звонить бесполезно, он или сбросит, или ничего не скажет. Чонгук удивлен, что брат ищет Хосока, но говорит, что тот был в офисе утром и уехал домой. Тэхен бросает машину во дворе дома Хосока как попало, кажется, даже не блокирует, сразу идет в подъезд к лифту. Зачем он сюда примчался, что именно он ему скажет, Тэхен не знает, но если хотя бы половину этой боли на него не обрушит — следующий рассвет не увидит.

Хосок открывает сразу же, он стоит на пороге в одних штанах, в руке влажное полотенце, мокрые волосы прилипли ко лбу, и сверлит парня недобрым взглядом.

— Ты же только недавно свалил, чего еще надо? — развернувшись, идет на кухню мужчина, Тэхен не отстает.

— Ты даже душ при мне принять боишься, все ждал, когда я уеду, небось, прятался в подъезде, — как и всегда, начинает с атаки Тэхен, в котором чужая нелюбовь искрится, пульсирует, все швы распороть гарантирует.

— Ты забываешься, — резко разворачивается Хосок, и Тэхен, которого буквально от его взгляда гнет, отшатывается. — Я с утра ездил к твоему брату. Так чего тебе надо? — лезет в холодильник и, достав бутылку воды, прислоняется к стойке. — Забыл что-то?

— Я — нет, а ты забыл сказать, что женишься, — останавливается напротив Тэхен, сам поражается тому, как твердо говорит, не колеблется, и даже на ногах стоит, смотря на того, чей образ все больше и больше перед глазами рябит, скоро совсем исчезнет.

Хосок ставит бутылку на стол, впервые с момента их знакомства не шмаляет в ответ пулеметными очередями, берет паузу, даже, кажется, слова выбирает, а потом опускает лезвие гильотины:

— Женюсь.

Не показалось, не послышалось, не приснилось. Вот так вот девятнадцатого августа 3078 года Чон Тэхена убили. У его убийцы черные глаза, острые скулы, хватка стальная, взгляд острее бритвы. Его убийцу не посадят, срок не дадут, фото в газетах печатать не будут. Нет трупа — нет преступления. Тэхен следы преступления любимого сам лично уничтожит. Он мертвого себя глубоко и хорошо спрячет, замаскирует, но Хосока защитит.

— Любишь ее? — шаг ближе, там, где надо бы, сломя голову, бежать, не позволять в свежие раны пальцы засовывать, ковыряться, он сам его за руку берет, прекрасно зная, что с желанием одного из двоих точно ничего не выйдет, напролом идет.

Молчит.

— Любишь ее? — рвано, остатки самоконтроля стремительно покидают парня. — Скажи, что любишь, что всегда любил, что ваш брак по любви, — и повторяет, и повторяет это слово «любовь», будто бы сам себе больно сделать хочет, стоит на краю пропасти и сам себя подталкивает. Хосоку даже помогать ему саморазрушаться не надо, он главное уже сделал, он выбрал не его.

— Любишь? — срывается на крик. Хосок молчит, смотрит в глаза, и ничего по его лицу не прочитаешь.

— Хорошо, — отшатывается Тэхен, глаза лихорадочно бегают по стойке позади мужчины. — Хорошо, — облизывает сухие губы. — Послушай меня, ты должен меня послушать, ты должен выслушать все, чем ты меня все эти годы убивал и не убил. Скажи, что не любишь меня. Я хочу это услышать. Ты меня обзывал, ругал, отталкивал, но, Хосок, ты никогда не говорил мне, что не любишь меня, — смотрит с мольбой, пусть и молит о подписи на смертном приговоре для своего сердца. — Скажи, Хосок, выплюнь мне это в лицо, дай мне сдохнуть от твоего не люблю, дай почувствовать всю горечь и всю правду, позволь мне это пережить и принять. Я услышу это твоим голосом, твоими словами, смотря тебе в глаза, и я проглочу, я приму. Любить тебя я не перестану, но я буду вспоминать твое «не люблю» каждый раз, когда мое долбанное сердце будет плакать о тебе, и буду кормить его этим ядом, пока любовь к тебе в нем не сдохнет. Помоги мне, облегчи мои страдания, потому что я больше не могу. Потому что у меня из-за тебя нет гордости, я устал растить в себе надежду, но я больше не побеспокою тебя, клянусь, я уйду и не подойду. Я твое счастье своим разбитым сердцем омрачать не буду, только ты обещай, что будешь счастливым. Посмотри, в кого я превратился, мама бы от стыда умерла, что я такая тряпка, а Чонгук бы в лицо плюнул и был бы прав, но это последний миг, когда я такой, и мне можно — я прощаюсь со своей любовью.

Хосок молчит, опускает взгляд, убирает бутылку в сторону, словно боится поранить или пораниться, снова смотрит. Тэхен сквозь слезы, которые собрались в глазах, но разрешения на то, чтобы вытечь, не получили, видит, как у него дергается кадык, как тяжело ему выбрать слова, отступает, улыбается, а потом, прислонившись к холодильнику, срывается на громкий смех. Теперь и плакать можно, ведь плакать от смеха — отличное прикрытие. Он держится за живот, сгибается, задыхается от смеха, который на вкус соленый, и выпаливает:

— Я даже этого от тебя не заслужил, — снова выпрямляется, прислоняется к холодильнику, в комнате тишина, на стене тикают часы. — Это ведь не сложно, Хосок, — голос вмиг уставший, будто бы он на самой грани жизни и смерти преодолел путь в сотни миль за час и, еще секунда, мертвым свалится. — Не сложно сказать «не люблю»…

Хосок отрывается от стойки, сокращает мизерное расстояние между ними, обхватывает его лицо ладонями и, вжав в пошатнувшийся холодильник, целует. Тэхен съедает так и не успевшие вырваться слова, а Хосок его слезы. Он целует его, не отрываясь, словно показывает то, что сказать не может, вгрызается в распухшие соленые губы, повторяет в реальности то, что все эти годы у себя в голове делал. Тэхен задыхается от его напора, ногтями впивается в его руки на своем лице, но не снимает их, сильнее в себя вжимает, копит в себе воспоминание о поцелуе, который может не повториться. Хосок его отпускает, Тэхену вмиг холодно, страшно, одиноко. Хосок отступает назад, Тэхен за ним не тянется, кусает губы, которые горят, смотрит молча, не двигается.

За окном догорает рассвет, а тьма на кухне все едче. Воздух пропитан отчаянием, болью, обидой, но не нелюбовью. Тэхен поворачивается к раковине, открывает воду по привычке, как и дома, чтобы заглушить свои рыдания, и плачет. Какая польза от шума воды, пусть она рыдания и глушит, его плечи выдают. Тэхену плевать, он плачет не в одиночестве, значит, не так страшно.

— Я все-таки сделал тебе больно, — вновь подходит со спины, упирается лбом в его затылок, соединяет руки в замок на его животе, и плакать Тэхену больше не хочется.

***
У Юнги отличное настроение, ведь, несмотря на ежедневную истерику отца и угрюмого брата, он сегодня будет готовить Чонгуку. Чонгук уже получил список нужных Юнги продуктов, арендовал кухню и скинул парню адрес. Юнги летает в мыслях весь день, переживает, постоянно повторяет про себя рецепт, и даже ночью, пробравшись на кухню, пробно его приготовил. Он впервые готовит не себе и не друзьям, а тому, чье мнение ему чрезвычайно важно. Юнги не может облажаться, ведь сегодняшний ужин — не просто шанс покорить Чонгука своими умениями, но и возможность понять для себя, сможет ли он заниматься готовкой всерьез. После первого урока в школе он пару часов ходил, мечтая о собственной кухне, представлял себя в белом колпаке и то, как посетители делают комплимент его блюдам. Юнги не помнит, когда то, чем он занимался, доставляло ему такое удовольствие, и наслаждается каждой секундой.

Ровно в восемь Юнги расплачивается с таксистом и заходит в ресторан. Чонгук выбрал азиатский ресторан, популярный среди любителей аутентичной кухни. Ресторан сегодня пустует, Чонгук оплатил вечерний доход, и в помещении никого, кроме них двоих, нет. Когда Юнги заходит на кухню, то Чонгук уже сидит там, на железном столе перед ним четыре мобильных телефона. Увидев Юнги, он сразу поднимается на ноги и, подойдя к нему, провожает его к столу, на котором сам лично разложил все продукты. Чонгук одет в белые льняные брюки, черную футболку, и Юнги понимает, что с таким Чонгуком ему куда свободнее, чем с привычным в костюме, из-за одного взгляда которого он теряется. Юнги проверяет продукты, а потом, подойдя к шкафам, достает нужную ему посуду.

— Я не ел со вчерашнего дня, — скрестив руки на груди, прислоняется к стойке Чонгук.

— Ну конечно, так я и поверил, — улыбается Юнги, водрузив на стойку сковородки.

— Я серьезно, — отталкивается от стойки Чонгук и подходит к нему со спины, — я ведь знал, что мне будет готовить сам Мин Юнги, не хотел портить аппетит.

— Сам Мин Юнги, повар-неудачник, — нервно хихикает Юнги, которому не по себе от стоящего прямо за ним мужчины.

— Самое очаровательное создание этого города.

Юнги чувствует, как его дыхание опаляет его макушку, как из-за этой странной близости кожа на спине стягивается, и он даже забывает на миг, кто он и зачем он здесь.

— У меня в руках сковорода, — для уверенности сжимает ручку вока Юнги.

— Понял, — усмехнувшись, отступает Чон и, обойдя стол, следит за парнем, который, добавив в сухую сковороду различные специи, держит ее над огнем.

— Рассказывай, что делаешь, я люблю тебя слушать, — честно говорит Чонгук, для которого голос Юнги лучше любого успокоительного.

— Кордамон, зиру, гвоздику, кориандр и фенхель прогреваю, чтобы вкус и запах раскрылся, — смущается Юнги из-за явного интереса к своей персоне. — Затем с помощью ступки и пестика это все нужно растолочь.

Юнги пересыпает специи в ступку и ставит на огонь вторую сковороду, смазывает ее маслом и поджаривает анис, стручок острого перца в не разрезанном виде, корицу и мускатный орех.

— Теперь будем жарить курицу, ты ведь ее захотел, — нарезает мясо Юнги, Чонгук внимательно следит за его пальцами.

Пока Юнги обжаривает курицу и лук, Чонгук успевает выпить бокал вина и дразнит занятого парня. Чонгук не солгал, он правда любит за ним наблюдать, особенно, когда Юнги так сконцентрирован. Он на кухне будто бы в своей стихии, ловко двигается, все нюхает, наслаждается, и Чонгуку внезапно хочется купить ему все рестораны мира, лишь бы носился между продуктами, резал, жарил, тушил. Юнги мелкий, но ловкий. Любимый шеф Чонгука под два метра ростом и с плечами, которым Атлант бы позавидовал, если поставить рядом с ним Юнги, он ему в пупок дышать будет, в то же время его еду Чонгук бы ел постоянно. Если Юнги нальет в сковороду воду и назовет ее лучшим блюдом, Чонгук поверит, потому что то, чего касаются эти изящные пальцы, не может быть невкусным. Правда, Чонгук не может перестать представлять их на своей груди, как в тот вечер, когда они поцеловались, когда он впервые коснулся его не с желанием оттолкнуть, а напротив, ему хотелось продолжать путешествовать по его телу, гладить, почувствовать под собой не ворох одежды, а кожу, к которой если припасть, он не поднимется. Мин Юнги немного изменил планы Чонгука, но с пути его не свел. Он добавил еще один пункт — самый интересный и самый желанный — обладать им, забрать эту куклу себе и есть с его рук, касаться, когда хочется, потому что, видит Бог, Чонгук устал сдерживаться, держать расстояние, когда хочется ближе некуда. Никто не знает, как ему тяжело сидеть с ним в машине рядом и не сажать его на свои колени, как с момента, как он вернулся из Лондона, у Чонгука стоит крепко и только на него. Как прямо сейчас, наблюдая за его руками, поднимаясь взглядом выше, к выглядывающим из-под ворота футболки ключицам, к горлу, он мысленно облизывается, представляет, как бы горячо контрастировали его забитые пальцы на этой тонкой шее и как жадно бы он поглощал каждый стон удовольствия, сорванный из этих мягких и сладких губ. Чонгук это все сделает, он заберет себе эту захватывающую дух красоту, отрубит все руки, к ней тянущиеся, и отрежет все пути от себя. Так его победа будет вдвойне слаще, так он и себя не оставит без трофея. Хотя, как оказалось, никаких новых чувств и желаний у Чонгука и нет. Еще в школе, после каждой стычки Чонгук долго ломал голову, почему ему не доставляет удовольствия унижать его, не говоря уже о том, как долго он корил себя за поднятые на него кулаки. После той ночи с татуировкой в Чонгуке что-то щелкнуло. Увидев тогда бывшего не в себе, беззащитного парня, чей язык порой проходился по его чувствам похуже наждачной бумаги, он понял, что у него к Мин Юнги не безразличие, как он думал, и не ненависть за ту боль, причиненную Минами его семье. У него к нему нечто другое, то, что озвучить у него никогда язык не повернется, то, что заставляло его все эти годы ждать его возвращения. Этот тлеющий костер разгорелся недавно, вспыхнул внезапно на приеме, и Чонгук понял, что правила, которые нельзя нарушать, можно обойти. Он их обойдет, да простит его отец, он и обходит, потому что его интерес к Мин Юнги его не то чтобы отпускает, он все больше его пленит. Но Юнги напуган прошлым и не доверяет, хотя его можно понять. Чонгук пока будет глотать свои желания и уважать его, ведь обижать того, кого он и так рано или поздно обидит, на самом деле не хочется. А ведь было бы куда проще, не будь у Юнги характера, этого стального стержня, который он сам не видит, не будь у него долбанной гордости, которая совсем скоро заставит его сбежать от Чонгука. Но Чонгук умен, годами и ошибками научен, он сделает так, что Мин Юнги не уйдет. Не сможет уйти. Не важно, что и как будет связывать этих двоих, прямо сейчас, наблюдая за ним, Чонгук понимает, что пойдет на все, лишь бы удержать его. У Чонгука к Юнги самые сильные и чистые чувства, но как жаль, что облачены они будут в грязь. Как жаль, что одержимость местью затмевает для Чонгука его одержимость этим парнем, ставит в приоритет сам факт обладания, а не чувства, которые им обоим не зарыть.

— Еще немного, и будет готово, — торжественно объявляет Юнги, снимая крышку с риса.

Чонгук улыбается, ему безумно хочется усадить его на железный стол и расцеловать покрасневшее лицо. Он сам удивляется этим застигшим его врасплох желаниям, в которых нет обычного лицом в стол и ноги в стороны, и готов им не медля поддаться. У Чонгука никогда так не было, пусть за эти годы через его постель прошли многие, глубже никто не забрался. С Юнги хочется не просто секса, и это именно то, что порой предупреждает об опасности, заставляет его хотеть отойти, соблюдать расстояние, не подпускать, не поддаваться, но погибает, только родившись, потому что Юнги — единственный соблазн, перед которым он бессилен.

— Черт! — крышка отлетает на пол, а Юнги, схватившись за обожженное паром запястье, продолжает выругиваться. Чонгук сразу хватает его руку и, осмотрев красноту, подносит под холодную воду.

— Я неуклюжий, — бурчит Юнги. — Повар-самоубийца. Я долго на кухне не протяну.

— Ничего, тут почти нет ожога, — выключает воду Чонгук. — Ты реши точно, что хочешь быть поваром, я тебе стены ватные сделаю, а воду регулировать и еду проверять человека приставлю, — улыбается, и от этой заботы на словах Юнги про ожог забывает.

— Ты очень добр ко мне, — потупив взгляд, изучает носки своих кроссовок Юнги.

— Пока нет, но буду, — снова берет его за руку Чонгук и, подняв запястье к лицу, нежно касается губами ожога.

— Не надо, — одергивает руку Юнги и щетинится, — мне это не нравится. Не нравится, что я с тобой не могу расслабиться, хожу, будто бы по лезвию, потому что ты сейчас так заботлив, а вчера пинал меня в туалете.

— Я тебя никогда не пинал, — хмурится Чонгук и садится за стол. — Я готов пробовать твою еду, — берет палочки.

Юнги злится на себя, что вспылил и чуть истерику из-за поцелуя в запястье не закатил. Он накладывает Чонгуку и себе еду, и тоже садится. Чонгук сьедает полторы тарелки. Юнги не может нарадоваться. Надо отдать ему должное, карри и правда получилось очень вкусным, и каждый раз, когда Чонгук в удовольствии прикрывал веки, Юнги распирало от гордости за себя.

— Открою ресторан, будешь моим шефом, — объявляет Чонгук, отодвинув пустую тарелку.

— Зависит от того, сколько платить будешь, — игриво отвечает Юнги.

— Сколько захочешь, только будет одно условие — готовить будешь только мне, — скалится Чонгук.

— Это еще с чего? — хлопает ресницами Юнги, который еще и первую тарелку не опустошил.

— Я умру от ревности, если кто-то еще будет пробовать то, что создают эти руки.

— Вы собственник, господин Чон, — хмыкает Юнги. — Даже поваров ревнуете.

— Поваров я не ревную, а тебя да.

Юнги не находит что ответить и, встав на ноги, начинает убирать со стола.

— Ты моешь посуду, — объявляет парень Чонгуку, вытирая рабочую поверхность.

Чонгук послушно идет к мойке, в которую Юнги уже собрал грязную посуду, но, проходя мимо парня, внезапно обнимает его со спины и, положив подбородок на его плечо, шепчет:

— Спасибо за самый вкусный ужин.

Юнги на миг деревенеет в его руках, но в этот раз отталкивать не хочется, напротив, он расслабляется, а потом, медленно развернувшись, шепчет уже прямо в губы:

— Пожалуйста.

— Это будет мой десерт, — проводит тыльной стороной ладони по его щеке Чонгук, а потом, нагнувшись, касается губами его губ. Юнги раскрывает губы, позволяет ему прихватить нижнюю, а потом и углубить поцелуй. В этот раз даже слаще того первого, хотя Юнги мысленно уже назвал тот поцелуй лучшим в своей жизни. Юнги не хочет, чтобы он отстранялся, обвивает руками его шею, приподнимается на цыпочках, чтобы было удобнее, но Чонгук, не отрываясь от его губ, подхватив его за талию, сажает на стойку, а сам становится между ног.

— То, что мы не у тебя дома, не особо помогло, — выпаливает запыхавшийся после долгого поцелуя Юнги, пока губы Чонгука спускаются вниз по его щеке к горлу.

— Я не могу убедить себя, что не стоит, — говорит ему уже в ключицы Чонгук, забирается руками под футболку, поглаживает кожу, одно прикосновение к которой туманит его разум.

— Я тоже, — откидывает голову назад, подставляется под его ласки Юнги, пока еще глушит истошно вопящее об опасности сознание. Только когда футболка оказывается на столе, Юнги словно просыпается, кладет ладони на его грудь, удерживает его на расстоянии и смотрит прямо в глаза:

— Что мы делаем?

— Я хочу тебя, — в глазах Чонгука сгущается желание, которое заразно.

— Друзья не трахаются, Чонгук, — тяжело дышит Юнги, следя за широкой, набитой татуировками кистью, накрывающей его сосок.

— Друзьями нас называл только ты.

 Мы прародители боли

Летний ветерок гоняет по двору одинокий листик, подло сорванный с дерева, Чимин глаз с его мини-путешествия не сводит, следит и все ждет, куда он зацепится, где найдет покой. Чимин сочувствует листику, понимает его лучше всех, ведь он сам такой же — одинокий, гонимый по ветру без шанса зацепиться за что-то и обрести покой.

Чимин родился в маленьком японском городке Ямагути, так во всяком случае было написано в его документах. Он не знал своих родителей, все, что ему было известно — это то, что его мать не собиралась давать ему жизнь, но, узнав, что одна пара никак не может завести ребенка и хочет его усыновить, предложила им своего еще не родившегося малыша за определенную плату. С ними Чимин прожил всего два года. Слабый и постоянно болеющий ребенок оказался обанкротившейся паре не по карману, и его отдали в приют, из которого Чимин сбежал в четырнадцать лет и отправился искать свою маму. След матери оборвался в одном из Киотских борделей. Как оказалась, работающая там женщина скончалась еще два года назад, но Чимина позвала к себе подруга покойной — Луна, от которой он и узнал многое о маме. Паренек, которому по большому счету было некуда идти, остался жить у нее, помогал по дому, выполнял ее поручения и мечтал когда-нибудь найти своего отца и спросить у него, почему его никто не захотел, не искал, не интересовался. Луна обещала помочь ему с поисками и тепло относилась к нему. Но все было не так просто, сразу заприметившая выдающуюся красоту мальчика, Луна продала его в знаменитый в определенных кругах клуб-бордель, обслуживающий высокопоставленных гостей города и отвечающий даже самым требовательным вкусам. Чимин сперва сопротивлялся, не давался, все рвался дойти до полиции, но угрозы, а потом ужасы, которым подвергали секс-рабов, заставили его передумать. Он понял, что люди, в лапы которых он попал, вовсе не простые, и, судя по некоторым лицам, посещающим бордель, у них и полиция под контролем. Чимин не сдался, не отказался от своих планов, но взял перерыв в своей борьбе и решил, что как подвернется момент, он сбежит. Момент так и не подвернулся — за четыре года Чимин превратился в звезду борделя, занимал первое место в списке желаемых парней, что дало ему определенные преимущества. У Чимина появился статус неприкосновенного, он мог сам выбирать между клиентами, сменил имя, заимел солидный счет в банке и почти уже принял свою нынешнюю жизнь, а потом пришел он. В ту ночь Чимин должен был обслужить очень важного гостя из Кореи, но когда он приехал в гостиничный номер по вызову, нашел только папку с документами и просидел там полночи, изучая историю своей семьи. Оказалось, что настоящая фамилия Чимина — Накамура, что у его отца, уже тогда женатого, была интрижка с местной женщиной легкого поведения, и у него даже есть брат. Чимин был счастлив новости, ему не терпелось увидеть брата, он еще сидя в номере отеля, представлял, как бросится ему на шею, как поблагодарит за то, что его все-таки искали, что он кому-то нужен. Чимин встретил Хандзо следущим вечером в борделе, они долго просидели в его автомобиле, и, покоренный его теплым отношением парень, бросил все и уехал в Корею. По словам Хандзо, ему тоже одиноко, отец скончался, мать живет в Европе, именно поэтому он столько времени искал его, хотел дать и ему семью, и самому ее обрести. Хандзо спокойно отнесся к его прошлому, обещал Чимину новую жизнь, образование и свою помощь и заботу. Счастливый Чимин, всю свою жизнь лишенный уюта и тепла, повелся. Первый месяц все было замечательно, Чимин обживался в новом, как он думал, своем настоящем доме. Хандзо не говорил о его прошлом, всячески окружал заботой и баловал. Первый тревожный звоночек прозвенел, когда Хандзо взбесился, что Чимин вышел в город, и своим тоном напугал парня.

— Все для твоей безопасности, мой дорогой братец, ты слишком красив и невинен, чтобы окунаться в грязь за воротами, — заметив, как напуган младший, смягчил тон Хандзо.

— Я видел слишком много грязи и меня уже не испачкать, — отступил на шаг Чимин, в котором страх смешался со злостью. Чимин давно отвык от подобного обращения, от запретов, ведь, став жемчужиной своего борделя в Японии, он сам принимал все решения.

— Ты ангел, — недобро усмехнулся Хандзо, — и мы вернем твои крылья обратно.

Больше спорить Чимин не смог, потому что Хандзо повалил его на диван в гостиной и жестоко отстегал ничего не понимающего захлебывающего в слезах из-за боли и унизительного положения парня ремнем. Чимин не мог сидеть и лежать на спине почти десять дней.

Чимин пробовал сбежать, обращался в полицию, но оказалось, его брат — своего рода бог в этом городе. Его всегда находили, волокли обратно к зверю, и Чимин уже сам покорно спускал штаны и, прикусив до крови губы, терпел, пока Хандзо полосовал его ягодицы.

Хандзо бил его, потом сам же наносил мази и крема, лечил его раны. Хандзо запрещал Чимину принимать душ или ванну, сам лично его купал, обсушивал и укладывал спать. Он сам выбирал ему наряды, и порой, несмотря на ждущую часами охрану и шофера внизу, по несколько раз наряжал его, пока не оставался довольным. Чимин понимал, что он касается его совсем не по-братски, что то, что между ними происходит, абсолютно ненормально, но ничего не мог поделать. Чимин не сдавался, он отказывался попрощаться с надеждой на свободу, потому что у него ничего, кроме этой надежды, и не было. Надежда — единственное, что не позволяло ему наложить на себя руки, именно поэтому, тщательно все продумав и спланировав, пять месяцев назад он снова сбежал. В этот раз Чимин отправился сразу в полицеский участок, и прямо в кабинете капитана, к которому ворвался, оттолкнув пытающегося взять у него показания офицера, спустил штаны, обнажая доказательства зверства брата. В ту ночь Чимин уже окончательно распрощался с надеждой, потому что приехавший в участок Хандзо, смотря ему в глаза, выставил его психически нездоровым, выпил кофе с капитаном, который лебезил перед ним, а потом, запихнув брата в свой мазерати, отвез домой. Именно тогда, после полицейского участка, Хандзо впервые его изнасиловал, а потом насиловал каждую следующую ночь, пока Чимин не поклялся больше никогда не сбегать, лишь бы не получать эти полосы и озверевшего Хандзо, калечащего не только его тело, но и душу. Чимин продавал свое тело, но никогда не чувствовал себя грязным и относился к своему делу как к работе, благодаря которой мог многое себе позволить. Хандзо же хватало только взглянуть на него, и Чимину казалось, что он самый омерзительный человек на земле.

— Ты мой и только мой, никто на тебя не посмотрит, не прикоснется, — любил повторять после каждой ночи Хандзо, пока Чимин бился в немой истерике. — Я искал брата, чтобы избавиться от него из-за имущества, но как увидел тебя, понял, что мы с тобой созданы друг для друга. Я буду ухаживать за тобой и любить тебя, а ты меня не расстраивай. Ты и так грешен, ты шлюха, а я сделаю из тебя ангела.

Чимин отвлекается от отягащающих душу мыслей о прошлом из-за звука открывающихся ворот, подскакивает на ноги, чтобы скрыться в доме — даже лишнюю минуту его не видеть, но, заметив, что это не автомобиль брата, так и замирает у перил. Это тот автомобиль, который вместо избавления добавил ему новую боль.

— Привет, самоубийца-неудачник, — широко улыбается хлопнувший дверцей автомобиля тот же самый приятный блондин, и Чимин забывает обо всем, засмотревшись на его ямочки. — Ну как ты? Ничего не болит? Ты как цыплёночек в этом свитере, — идет к лестнице Намджун, умиляясь парню в широком желтом свитере, рукава которого скрывают его маленькие ладошки. Чимин наконец-то смотрит в глаза, и Намджун чувствует себя странно, этот паренек вызывает и умиление, и восхищение своей греховной красотой, будто бы в нем ангелы и демоны делят власть поровну.

Чимин хлопает ресницами, так и смотря на него с удивлением, а потом, резко сорвавшись, уносится в дом. Намджун, разинув рот, прослеживает за его побегом, а потом, уставившись на с грохотом закрывшуюся за ним дверь, думает о том, чем же он его напугал.

— Я что, такой страшный? — спрашивает Намджун у остановившегося позади телохранителя, вылезшего из внедорожника, еле успевшего за боссом.

— Что вы, босс…

— Скажи уже, скажи, что я похож на медведя и пугаю детей, — хмурится Ким.

— Нисколечко, босс, — прокашливается телохранитель.

— Чего он тогда испугался? — чешет выбритый висок Намджун и смотрит на паркующийся мазерати.

— Зачем сюда приехал? — вылетевшему из автомобиля Хандзо не удается скрыть раздражение.

— Чего взмылился? — разминает шею Намджун. — Поговорить хотел, мимо проезжал, вспомнил, давно у тебя в гостях не был.

— Ты никогда у меня не был, — скрещивает на груди руки Хандзо.

— Вот и я об этом! — хлопает его по плечу Намджун. — Я никогда не был у тебя, что ты за приятель такой?

— Если нужно поговорить, приезжай в казино.

— Окей, в следующий раз так и сделаю, но и ты не очень приятный хозяин, — ухмыляется Ким.

— Не люблю, когда нарушают покой моего брата, — сверлит в нем скважины взглядом Хандзо.

«Твой брат во мне ураган поднял, я места себе не нахожу, приперся в твою безвкусную хату его увидеть, а у него пятки сверкали».

— Раз уж пришел, — меняет тон Хандзо, успокоившись и осознав, что не тому человеку свои клыки обнажает, — пройдем в дом, поговорим.

Намджун и не думает отказываться от приглашения, хотя терпеть не может этого высокомерного японца, идет за ним и, заметив, как шевелится занавеска на втором этаже, ловит взглядом два черных глаза-бусины и подмигивает. Занавеска моментально опускается.

Все полчаса, пока Намджун проводит у Хандзо, он не перестает поглядывать на лестницу, прислушивается к шуму, ждет, что мелкий появится, но от него ни слуху, ни духу. Намджун прощается с Хандзо во дворе и, еще раз окинув взглядом окно второго этажа, покидает двор особняка. Хандзо провожает его до самых ворот, а потом возвращается в дом, выпивает свой любимый коньяк и, на ходу снимая ремень с брюк, поднимается наверх.

***

— Друзьями нас называл только ты, — он говорит, Юнги как загипнотизированный на его губы смотрит, сам сокращает расстояние и снова целует.

— Это что у тебя на звонке? Сирена? — нехотя отсраняется Чонгук, услышав, как звонит мобильный Юнги на столе.

— Это отец, черт, — спрыгивает со стола Юнги и, схватив телефон, долго не решается его разблокировать. — Где я? Что делаю? Черт, что сказать… — с мольбой смотрит на Чонгука.

— Ничего не говори, ты большой мальчик, — злой на реакцию парня Чонгук отбирает телефон и выключает его.

— Не стоило этого делать, — вздыхает Юнги и начинает торопливо собираться.

— Ты куда? — скрестив руки на груди, нахмурившись, следит за ним Чонгук.

— Домой, пока он Сокджина за мной не выслал.

— Я тебя отвезу, — преграждает ему путь Чонгук и нежно убирает волосы с его лба.

— Я на машине, — чуть ли не урчит от его прикосновений Юнги, подставляет щеку под ладонь.

— Завтра ее заберешь, — не сдается Чонгук, проводит пальцами по его щеке, смотрит так, что у Юнги в горле пересыхает. — Я хочу еще немного побыть с тобой, хоть в пути. Обещаю, остановлюсь за квартал, дальше сам добежишь.

— Хорошо, — улыбается Юнги, который и сам не хочет с ним расставаться.

Всю дорогу Чонгук не отпускает его руку, каждый светофор его целует, и пару раз их даже ругают те, кто был вынужден застрять позади из-за них.

— Вкуснее твоего карри, — не может оторваться от его губ Чонгук, а Юнги и не отодвигается, грустит, что осталось так мало, и им придется расстаться. Он, кажется, никогда в жизни столько не целовался, сколько за один вечер с Чонгуком, и ему это нравится.

— У меня губы посинеют скоро, — смеется Юнги, откинувшись на сидение, и чувствует, как кровь отливает от лица. — Блять, это отец, — машинально спозает по сидению вниз парень, и, не сразу понявший, в чем дело, Чонгук, мрачнеет.

— У меня тонированые стекла, поднимайся, — нагнувшись, тянет его наверх за ворот кожанки явно раздраженный Чон.

— Блин, что за непруха, — ноет Юнги, но на сидение обратно заползает. Они стоят на светофоре, который горит красным, кажется, целую вечность. Мерседес отца прямо сбоку, Юнги не может перестать косится на него, но этого всего было мало, так Чонгук резко притягивает его к себе и, не дав опомниться, глубоко целует.

— Какого хрена! — отбивается раскрасневшийся парень, высматривая отца.

— Знал бы этот твой старик, что я его сына сожрать готов, — облизывает губы прислонившийся к рулю Чонгук и жадно рассматривает забившегося в угол паренька.

— Не смешно, — бурчит Юнги, — извращенец.

— А я правда хочу тебя сожрать, — скалится Чон, — ты слишком соблазнительный, и я слишком тебя уважаю, чтобы солгать о своих желаниях.

— Он не отъехал? — переводит тему Юнги, который больше не рискует поворачиваться к стеклу.

— Нет еще, но чего ты так сильно его боишься? — уже серьезно спрашивает Чон. — Ты не того человека боишься.

— Ты не знаешь моего отца, — нервно теребит свои джинсы Юнги.

— Поверь мне, очень хорошо знаю.

— Если он увидит меня с тобой, он открутит мне голову, — морщит нос Юнги.

— Никто не смеет трогать эту очаровательную головку, пока я жив, — тянет его к себе Чонгук и впечатывает лицом в свою грудь. Юнги снова тепло, спокойно и, главное, безопасно. Пусть отец хоть откроет дверцу их автомобиля, Юнги уверен, Чонгук его не отпустит и ему не отдаст.

— Чонгук, я серьезно, у него очень тяжелый характер, — поднимает лицо Юнги.

— Я тоже, у меня он отвратительный, — берет его за руку Чонгук и давит на педаль, мерседес отца Юнги остается позади.

— Не заезжай на нашу улицу, он, скорее всего, знает ваши номера, сделай круг, — зевает Юнги, которого невыносимо клонит в сон.

— Как скажешь, — цокает языком Чонгук, — я уже привыкаю, что мы прячемся, как провинившиеся подростки.

— Ты можешь не прятаться, я не заставлял, — обижается Юнги его недовольному тону.

— Перестань, я ведь не со зла, — исправляется Чон.

— Но это ведь правда, со мной забот выше крыши, наши семьи…

— Мне плевать, — отрезает Чонгук, не дав договорить.

— Тебе ведь было бы куда легче…

— Я сказал, мне плевать, — паркуется у стен какого-то особняка в начале улицы Чонгук и поворачивается к нему. — Пока ты сидишь в моем автомобиле на расстоянии вытянутой руки — мне на все наплевать.

— Дальше я сам, — прикусывает губу смущенный Юнги, в котором сердце от счастья заходится, и открывает дверцу.

— Спи крепко, куколка, — улыбается ему Чонгук, — если тебя кто обидит, позови Дракона, явлюсь моментально. Если пробки будут, задержусь, — подмигивает и отъезжает.

***

Сколько он уже стоит так, зажатый между ним и стойкой, чувствуя его дыхание в своих волосах и руки замком вокруг себя. Поэты бы сказали вечность, Тэхен скажет миг, потому что каждое столкновение, диалог, контакт с Хосоком — это мгновенье, которое пролетает, стоит моргнуть, и ему хочется еще и еще, как одержимому дозой: вдыхать, вводить в кровь, растирать по деснам. Ему не хочется двигаться, выходить из этих рук, оказываться в реальности, в которой у Хосока невеста, а у Тэхена разбитое вдребезги сердце.

— Тэхен, — шепчет ему в затылок, отпускать не хочет и не отпускает, крепче руки на его животе сжимает.

— Еще немного, — кладет руки сверху Тэхен, — еще чуть-чуть, — прикрывает веки и, откинув голову назад, улыбается дыханию Хосока, щекочущему его шею.

Говорят, перед смертью не надышишься, и расставание — маленькая смерть, но Тэхен ведь может забрать с собой тепло его ладоней, разместить эти прикосновения по сосудам в потайных уголках памяти. Он отпечает его безмолвное «люблю» клеймом на сердце, которое клянется никому никогда больше не отдать, и выполнит, потому что данное слово сдерживает, любит один раз и до самого конца. Он верит, что должно быть только так, что у всех работает эта схема, что зачем мочить ногу, если не нырнешь, не утонешь, не захлебнешься слезами счастья, боли — не важно, главное его руки вокруг него, размеренное дыхание в его волосах, голос, произносящий его имя.

— Я не готов, — Тэхен резко оборачивается лицом к лицу, в голосе звучит паника. — Я не готов тебя отпускать, прощаться. Я этого никогда не планировал, и не думал, что придет день, и я вырву тебя из себя. Я всегда был убежден, что это будешь ты — моя судьба, моя любовь, мой смысл. Я другого не искал, не заменял тебя в себе никем, а просто притуплял. Я тебя не отдам, Хосок.

— Тэхен.

— Ты ведь тоже это чувствуешь? — обнимает его за шею, прислоняется лбом к его лбу, смаргивает вновь возвращающиеся слезы. — Ты всегда хмурый, неразговорчивый, у тебя выражение лица «не подходи, конечности переломаю», но, Хосок, я шел напролом, я резался о лед в твоих глазах, все равно возвращался за новыми ранами. Ты должен меня понять, потому что я знаю, что ты тоже это чувствуешь, твои руки говорят лучше тебя. А если чувствуешь, то зачем это все? Зачем свадьба? Зачем она, когда у тебя есть я?

— Ты не понимаешь, — прячет глаза Хосок, не может подобрать слова, чувствует, как они все, собравшись, дерут его горло.

— Нет, абсолютно не понимаю, потому что женятся на тех, кого любят! Потому что важнее любви ничего не может быть, — цепляется пальцами за его плечи Тэхен, ищет опору. — Моя мама любила отца, и это было взаимно. Я хочу так же.

— Мои родители ненавидели друг друга, но женились, потому что так было решено, — обхватывает ладонями его лицо Хосок.

— Решено? Это в каком веке было? — громко смеется Тэхен, но выходит слишком фальшиво, потому что Хосок прав и он это знает. — А ты причем?

— Я не могу разорвать помолвку, поэтому я и держался на расстоянии, я не хотел, чтобы…

— Чтобы мне было больно! — толкает его в грудь Тэхен, не чувствует, как вниз с глаз слезы дорожки прокладывают, на подбородке виснут. — Так вот, мне больно, мне очень больно, — сглатывает то, что не выплакал, — но не из-за твоей свадьбы, а из-за того, что ты не хочешь бороться, Хосок, — вновь приближается, лезет на рожон, становится на самом лезвии. — Пожалуйста, — шепчет в губы, — дай нам еще один шанс. Я бы включил гордого обиженного пацана, не нуждающегося в твоей любви, и способного этого пережить. Я бы вышел за эту дверь, ни разу не обернувшись, залил бы тебя литрами водки, забылся бы в дыме, в других телах и руках, но я не могу без тебя. Ты везде. Ты в каждой витрине этого долбанного города, в каждом зеркале моего дома. Мое «не могу» — не просто красивая фраза, о которой поет твой любимый рэпер, мое «не могу» — это весь я. Не прогоняй меня, умоляю.

— Брак должен состояться, Тэхен, — утирает большим пальцем непрекращающиеся слезы с его лица Хосок. — Моя ненависть к себе не знает границ, но моя любовь и уважение к тебе намного больше. Я так сильно люблю тебя, что каждую долбанную ночь мечтаю, что ты встретишь кого-то, что полюбишь, что ты станешь счастливым. Тебе нужно еще больше доказательств? Я умирал и умираю из-за тех, кто смотрит на тебя, касается, и при этом мечтаю, что ты полюбишь кого-то. Мой личный ад никогда не закончится, я обречен на такую жизнь, я вечно буду на пороге твоего дома, как бродячий пес, тыкающийся в твое окно, я принял это, но тебе не позволю. Ты должен быть счастливым.

— Я буду счастливым только с тобой, — сквозь слезы улыбается Тэхен и прислоняется к стойке. — Брак договорной?

— По долгу, — стыдливо прячет глаза Хосок. — Ее семья кое-что сделала для моего отца, когда он был в тюрьме, и у них было условие. Если бы не они, отец бы умер, как и твой. Чонгук всегда знал про это, но я просил никому не рассказывать.

— Не бывает безвыходных ситуаций, только с того света не вернуться, с остальным можно разобраться, — берет его за руку Тэхен. — Не прогоняй меня, я все равно не уйду, я на самом пределе, мне даже она не препятствие. Будь ты женат хоть пять раз, это не отменит факта, что ты мой, а я твой.

— Я тебе открыто говорю, — обходит его, берет бутылку со стойки Хосок и залпом пьет прямо из горла. — Это не поменять никак, я должен выполнить условие, и я уважаю ее, чтобы лгать ей. Я могу промолчать о чувствах к другому, но о том, что буду с тобой, не смогу. И я слишком уважаю тебя, чтобы пачкать тебя этими грязными отношениями. Поэтому, прошу тебя, уйди.

— Проси, что угодно, но не это, — нагло ухмыляется Тэхен, отбирает у него бутылку и, поставив ее на стойку, становится вплотную. — Я не уйду, — шепчет в губы.

— Тэхен, — Хосок касается губами поочерёдно его скул, щеки, подбородка, возвращается к губам, — ты должен быть всегда первым, а не вторым, это не твое место.

— Мне плевать, — обвивает его шею Тэхен, касается губ, — я слишком долго ждал тебя. Подари мне облегчение, подари мне то, что никто никогда не сможет. Это не прощание, — вновь целует, — это освобождение от прошлого, в котором я чувствовал себя нелюбимым. Подари мне любовь, — цепляется за воротник его рубашки, второпях расстегивает. — Дай мне это, как дань годам страданий, как награду за мои ночи в слезах в одиночестве. Обещаю, потом я уйду. Я тебя больше беспокоить не буду. Иначе никак, — рубашка соскальзывает с плеч Хосока на пол, обнажает набитого на ребрах тигра в прыжке, шекспировское «Ад пуст. Все бесы здесь» на боку. — Я не хочу так уходить, я хочу запомнить все, хочу забрать твое тепло с собой, хочу, чтобы ты был моим до того, как станешь ее. Подари мне одну ночь, когда я смогу называть тебя своим.

— Ты делаешь больнее нам обоим, — ловит его руку, протянутую к ремню, Хосок и, поднеся к губам, целует костяшки.

— Мы прародители боли, — улыбается Тэхен и, подпрыгнув на стойку, тянет его на себя. Он обвивает ногами его торс, откидывает голову назад, пока Хосок жадно собирает его вкус с кожи, которой был обречен никогда не коснуться. Сегодня Тэхен предлагает ему свое тело, Хосок заберет душу.

Серый шелк змеей обвивается вокруг двух обнаженных тел, торопливо скинувших с себя все, что может хоть немного их разделить друг от друга. Они сплелись на кровати в вечном танце любви, сокращенном до одной ночи. Одна разорванная на два душа, которой не будет суждено соединиться, но готовая урвать ласку хоть дозами. Никакой грубости, жаркого секса в порыве страсти, сжирающей обоих, каждое движение — медленное, все, что не рассмотрено — внимательно изучено, опробовано, собрано, на подушечках пальцев отпечатано. Они отдают и берут, каждый вздох и движение запоминают, потому что эта ночь — добыча новых воспоминаний, которые каждый клянется хранить навеки, поцелуев, которые ни один последующий не затмит, прикосновений, на которые никто новые не наложит. Тэхен отдается без остатка, раскрывает объятия, в которые Хосок вкладывает всю душу, но, вложи он и опущенный в яд кинжал — с его рук что угодно примет. Он выгибается, открывает перед Хосоком картину совершенства, сгорает в пламени на двоих, не думает о рассвете, который разобьет обоих. Хосок двигается плавно, каждое его движение — ода его телу, каждый поцелуй говорит о любви. Под луной нет никаких масок, нет притворного холода, преград, всех этих «должен» и «надо». Под луной два тела, идеально влитые в друг друга, мертвая хватка, объятия, которые не разорвать, не порвав при этом их плоть. Тэхен сидит на нем, как идеальное творение человечества, ослепляет своей красотой, у Хосока от осознания, чьи именно бедра он поглаживает, дух вышибает. Он откидывает голову назад, глухо стонет от глубокого проникновения, Хосок сплетает их пальцы, тянет на себя и в губы вгрызается. Тэхену не больно от его грубых и жадных ласк, от впившихся в бока до синяков пальцев, от зубов, оставляющих укусы на горле. Тэхену не больно от горящей задницы, от поясницы, которую ломает, от того, как сильно он сжимает его запястья, впечатывая его в подушку, втрахивая в крепкий матрас. Тэхену больно от приближающегося рассвета. В спальне никто и слова не проронил, все свои чувства в касания вложил, они лежат потные после секса, с трудом дыхание выравнивают, и вновь в одно сливаются. Два одиночества, слоняющиеся тенью друг за другом почти два десятилетия, наконец-то обрели друг друга.

Под утренним светом все уродливо, никакой мистики луны, чудес и момента истинной красоты. Разворошенная постель, помятая пачка от сигарет на полу, двое по краям кровати и нависшая домокловым мечом тишина. Та самая тишина, которая пытает искуснее всех злых слов. Никто из них не хочет слышать про любовь, про вечность, лишь бы без этих «прости», «не стоило», «напрасно», и никто не хочет уходить. А уйти надо, и Тэхен знает, кто именно из них двоих это сделает. Кто сдерет себя с постели, которая впитала их запах, кто оставит на ней же лоскуты изодранной души и покинет эту комнату, квартиру, его жизнь. Он тяжело поднимается, натягивает штаны, усиленно игнорирует его присутствие, не смотрит, ищет остальные предметы гардероба. Если хоть разок взглянет, по швам разойдется, осядет на ворсистый ковер зловонной жижей из костей и плоти. Он натягивает рубашку, сверху кожанку, даже не поправляет воротник, все бежит, все срывается, будто бы за дверью полегчает, будто бы сердце, замершее в горле, с первыми лучами солнца наконец-то на место встанет. Он подходит к сгорбившейся у изножья фигуре, отбирает сигарету, затягивается до колик в легких, травит себя никотином вперемешку с его губами и медленно выдыхает.

— Мое тело все представляло именно так, но мое сердце нет, — возвращает сигарету, касается тонкими пальцами его костяшек, все никак не попрощается.

— Так будет лучше, — отвечает Хосок бесцветным голосом, ложащимся крошками стекла на язык.

— Как любим мы молвить про лучше у других, не разобравшись с собой, — Тэхен пытается улыбнуться, но выходит гримаса боли, которой, кажется, отныне суждено уродовать его красивое лицо.

Забирать больше нечего, одежда на нем, портмоне в кармане, ключи в руке, а тот, кого хотелось бы забрать, с ним не пойдет. Он еще топчется пару секунд, будто бы молит его остановить его, сам ищет причину остаться — не находит, заветное «не уходи» не слышит, толкает дверь и вылетает из квартиры. Тэхен даже лифт не ждет, он несется по лестницам вниз, ничего перед собой не видит, не считает, уносится с проклятого места, где оставил свое сердце, мечтает о воздухе. Вылетев на улицу, он сгибается, опирается ладонями о колени, шепчет себе «ну чего ты, и не такое переживали» , лжет. Такое точно не переживали, потому что такое не переживают. Он садится за руль чудом не эвакуированного автомобиля, заводит мотор, надевает ремень, проверяет зеркала, ничем не выдает того, что в нем все кости местами поменялись. По пути чуть не влетает в маленькую кию, машет из окна, извиняется, солнечно улыбается, и, кажется, на этой улыбке весь запас его жизненных сил и заканчивается. Он сворачивает на парковку первого попавшегося супермаркета, выключает мотор, поднимает стекла, включает на полную мощность застывшую с вечера на середине Бруклин бейби и истошно, уродливо рыдает. Цепляется пальцами себе в лицо, вонзается ногтями в щеки, размазывает слезы и сопли, плачет как потерявший маму в магазине ребенок, который уверен, что она никогда больше за ним не придет. Стало ли ему легче после ночи? Стало хуже. Уйди он вчера домой, и мертвая, нежилая она такой бы и осталась, а теперь на его окаменелом, отказывающемся еще что-то выращивать сердце изнутри наружу черные цветы пробиваются, заставляя залитый цемент трескаться, распускаются. Тэхену кажется, из него со слезами и криками его органы по одному вылезают, из пустых глазниц выпадают. Чертовски больно — осязаемо, страшно, совсем нежило.

***

Утро встречает Чимина сидящим на каменной лестнице на улице. Он сидит полубоком, привалившись к перилам, потому что правой ягодице досталось больше всего, но Чимину не больно, он привык, и лучше ремень, чем секс с Хандзо. После секса с ним он точно ходить не может. Чимин не помнит, сколько у него было партнеров, он их не запоминал, лиц не видел. Он просто делал свою работу, каждому партнеру давал имена — один был вкладом за квартиру, второй за новый гаджет, третий — возможность выходного. Но с Хандзо это не работает, Чимин помнит все и каждую ночь, и кажется, никогда не забудет. И именно эта въевшаяся под корку память его прикосновений, слов и взглядов — основная причина, почему он так отчаянно хочет умереть. Смерть принесет ему не просто покой, она сотрет его память, позволит не вспоминать, не пересматривать, и главное, не бояться. Ветер вновь гоняет по двору листья, Чимин притягивает одно колено к себе и, оперевшись о него подбородком, не замечает, как сам про себя улыбается. Чимин вспоминает улыбку того блондина, который напоминает ему большого ребенка, и на его душе внезапно становится теплее.

Чимин заканчивает прибирать свою комнату, в которую Хандзо даже прислугу не впускает, и, спустившись вниз, просит накрыть ему завтрак. Он берет свои любимые черничные маффины, наливает себе стакан молока и выходит во двор, поесть у бассейна, полюбоваться водой, которая станет его последним пристанищем. После провальной идеи броситься под машину, Чимин придумал новый способ покончить с собой. Ему особо не из чего выбирать, он бы, конечно, хотел умереть легко, без боли, которой сполна нахватался за месяцы жизни у Хандзо, и самым доступным и легким способом выбрал утопиться. Умирать легко, когда не за что цепляться — Чимину и правда не за что, из его лап ему не вырваться, а жить так всю жизнь он не потянет, у него будет помутнение рассудка, так что да, определенно стоит попробовать утопиться. Чимин все продумал, и чтобы ему не помешали, топиться он будет в бассейне под домом, где любит плавать Хандзо. Для большей уверенности, Чимин решил прежде чем прыгнуть в воду, завязать свои ноги и руки, чтобы уж наверняка не вынырнуть. Но сперва надо вкусно поесть. Чимин откусывает от маффина, запивает молоком и в блаженстве прикрывает веки. Он успевает съесть только половину, как к нему идет охранник с ворот и ставит перед ним на лужайку большую корзинку, укрытую цветной бумагой. Чимин не переставая жевать, хлопает ресницами, и к корзине подходить не собирается — опять какой-то извращенский наряд от Хандзо, но сегодня ночью трахать он будет свою руку, ну или утопленника.

— Адресата нет, боссу сами доложите? — спрашивает охранник.

— Я сам! — подскакивает на ноги Чимин, поняв, что подарок не от Хандзо, и, выпроводив охраника, срывает бумагу. Внутри корзины находится коробка с детским набором шпиона, десять плиток разного шоколада — каждая по полкилограмма, желтые тапочки, и отдельно лежит рация и мобильный телефон. Чимин в шоке смотрит на набор, а потом тянется к сложенной вдвое бумаге.

«Чтобы тебе было удобнее шпионить. Шоколадки, чтобы ты поправлялся. Тапки тебе под свитер, не ходи босиком, цыпленок. А теперь возьми рацию и скажи мне спасибо. Ну или мобильный телефон, если тебе лень читать руководство к пользованию рацией».

Медведь.

Чимин пару минут так и стоит, рассматривая неожиданные подарки, а потом берет телефон и нажимает кнопку вызова.

— Пожалуйста, больше не шлите мне подарки, — выпаливает парень, услышав шум на том конце трубки.

— Я же попросил «спасибо», — доносится голос явно улыбающегося Намджуна.

— Пожалуйста. У меня будут проблемы, — запинается Чимин. — Спасибо, — вешает трубку.

Намджун не перезванивает, он так и стоит, прислонившись к столу, и задумчиво смотрит на свой телефон. Что-то тут нечисто, слишком напуганным звучит цыпленок, хотя Намджун думал, он будет улыбаться подарку.

«Интересно, какого петуха мне надо общипать, чтобы цыпу не трогал», — не замечает, как выговаривает вслух, и все его партнеры внимательно смотрят на него.

— Петуха говорю найти надо, крысу, какая разница, — отмахивается Ким, поворачиваясь к длинному столу, за которым сидят мужчины.

Чимин перетаскивает корзину и ее содержимое в подвал, перепроверяет выключил ли телефон, и, не удержавшись, забирает тапочки и одну плитку с любимым соленым миндалем к себе.

Утопиться ведь он всегда может, сперва нужно понемногу весь шоколад доесть и хотя бы еще разок того блондина увидеть.

***

Юнги вбегает во двор после отца, из-за того, что потратил время на лишний круг и шел пешком один квартал. Нагиль прямо в пиджаке сидит за столиком в гостиной и раз за разом наливает коньяк, залпом опустошает, повторяет. Юнги впервые видит, чтобы отец так много и подряд пил, подходит к нему и останавливается рядом.

— Все в порядке? — обеспокоенно спрашивает парень.

— Где шлялся?

Что и следовало ожидать.

— С друзьями был.

— Почему на звонки не отвечаешь? — новый стакан.

— Зарядка села.

— Дай сюда телефон, — резко срывается с места мужчина и, выхватив мобильный с рук парня, швыряет его на диван. Юнги даже не двигается.

— Знаешь, за пределами этого дома творится полная хрень, — наступает на него Нагиль. — Мой бизнес идет ко дну, я не могу дозвониться до твоего брата, который черт знает где ходит, меня ждет проверка в любой день этой недели, так мне еще тут доложили, что ты, идиот, с Чонами гуляешь!

Юнги не успевает увернуться, как Нагиль хватает его за воротник и притягивает к себе.

— Какого лешего ты делал в парке с Чон Чонгуком? — с силой встряхивает. — Как ты посмел даже посмотреть на нашего врага? Ты хоть имеешь малейшее представление о том, кто такой Чон Чонгук?

— Мы просто пересеклись, — пытается освободиться Юнги, Нагиль крупный и сильный, он так скомкал его воротник, что парень задыхается. — Папа, пусти, мы просто обменялись парой фраз, я не был с ним, — хрипит.

— Этот подонок на меня инспекцию натравил, мои поставки задержал, он по миру меня пустит такими темпами, а ты, тупой, с ним любезничаешь! Он преступник! Ты и смотреть в его сторону не должен! Или ты и есть крыса? — вновь встряхивает его Нагиль. — Неужели ты ему мои документы из офиса сплавляешь? — брызжит слюной мужчина.

— Да, блять, что с тобой не так? — срывается на крик Юнги. — Я знаю, что ты ненавидишь меня, но как ты можешь себе позволить так обо мне думать! Чтобы я подставил нашу семью? — не может поверить в услышанное парень. — За кого ты меня принимаешь?

— Я бы не удивился, ты вечно был перебежчиком, то с его педиком братом водился, теперь со старшим сдружился. Что он тебе обещал? — кривит рот Нагиль. — Долю? Власть? Раз уж он такой добрый к тебе и вы теперь не разлей вода, может, он сам тебе еще и школу поваров найдет, потому что в ту ты больше не пойдешь.

— Как же я тебя ненавижу! — выкрикивает Юнги. — Каждое твое слово доказывает, что любить тебя не за что! — утирает рукавом застывшие на глазах слезы, хватает мобильный и идет к выходу.

— Я тебя не отпускал, — швыряет ему вслед графин с коньяком Нагиль, но Юнги уже вышел за дверь.

Вылетев со двора, Юнги дрожащими пальцами достает сигареты и набирает Чонгука.

— Ты далеко отъехал? — с трудом справляется со спазмами в горле парень.

— Еду к тебе.

Ни вопросов, ни времени на размышление — ничего. Он просто услышал его дрожащий голос, и этого ему достаточно. От одной этой мысли Юнги становится настолько хорошо, что ему уже плевать на бред, который выдал отец. Плевать на все, когда есть человек, который готов бросить все ради тебя и приехать только потому, что у тебя дрожит голос. Только мерседес останавливается в начале улицы, как Юнги бежит к нему, забирается в автомобиль и молча кладет голову на его плечо. Чонгук поднимает правую руку, обнимает его и левой выруливает на дорогу. Один человек способен превратить чужую жизнь в ад, а другой заставить верить в лучшее.

— Можно, я останусь у тебя? — трет чешущийся нос Юнги, не поднимая голову.

— Только если навсегда, — улыбается Чонгук и целует его в макушку.

— Только сегодня, — удобнее располагается на его бицепсах парень.

— Тогда ты должен знать, я буду спать с тобой, — абсолютно серьезно заявляет Чонгук.

— Чонгук…

— Никакого секса, обещаю, просто хочу спать с тобой, да и кровать у меня одна, Хосока я на диван посылаю, когда он у меня, но тебя туда не пошлю. Себя тем более, — щекочет его бока.

У Чонгука большая просторная квартира в элитном районе, Юнги знает, что и у брата здесь есть недвижимость, но Сокджин живет в квартире рядом с работой. Юнги проходит в длинный коридор, который сразу заливает мягкий свет, Чонгук следует за ним. В гостиной Юнги сперва подходит к окнам на всю стену, любуется ночным городом под ногами. Налюбовавшись картиной, Юнги, не снимая кожанку, опускается на бежевый кожаный диван посередине комнаты, и пока Чонгук убирает в гардеробную пиджак, осматривается. В гостиной спокойно можно играть в мини-футбол, и Юнги нравится, что Чонгук поклонник минимализма.

— Что тебе налить? — Чонгук возвращается в комнату, на ходу заворачивая рукава белоснежной рубашки, Юнги не может не глянуть на выпирающие вены на его руках.

— Воды.

— У меня есть твое любимое вино, — поднимает уголки губ в полуулыбке Чон.

— Будто ты меня ждал, — кусает губу Юнги и собирает ноги под себя.

— Я всегда тебя жду, — абсолютно серьезно заявляет Чонгук.

— Лучше все же воды.

— Как скажешь, — Чонгук идет на кухню, Юнги никак не может расслабиться, сидит с руками на коленях, как на детском утреннике, и даже начинает жалеть, что побеспокоил его.

Чонгук возвращается в гостиную, ставит перед ним стакан воды, а себе наливает коньяк и опускается рядом.

— Мне жаль, что я беспокою тебя, но мне правда некуда больше пойти, — мямлит Юнги, опустив глаза на ковер. — Обещаю, скоро я заведу друзей и не буду бегать к тебе.

— Я твой друг, враг, любовник, — усмехается Чонгук. — Тебе никто больше не нужен, — ставит стакан на столик и двигается ближе. — Иди ко мне.

Юнги поднимает голову и расстеряно смотрит на мужчину.

— Не бойся, я не кусаюсь.

И Юнги идет, двигается несмело, скользит по дивану к нему, и как только оказывается на расстоянии вытянутой руки, Чонгук обхватывает его и, притянув ближе, обнимает со спины и кладет подбородок на его плечо.

— Не бойся меня, не деревеней в моих руках, — целует за ухом. — Вспомни наше свидание за карри, как ты льнул, как открылся мне, и я тебя не обидел. Я хочу тебя оберегать, так позволь мне.

— Ты хоть понимаешь, как важны эти слова? Точнее, как важно их не обесценить, — бурчит Юнги, рассматривая его ладони на своем животе. — Я не боюсь, я просто расстроен. Он лишил меня единственного, что доставляло мне удовольствие в последнее время. Я теперь не смогу вернуться в школу.

— И? — зарывается лицом в его пахнущие грейпфрутом и сигаретами волосы Чонгук и глубоко вдыхает. — Что может остановить человека, если он решил идти к мечте? Меня только смерть, — крепче сжимает его в руках. — Я распоряжусь, тебе найдут лучшие школы и в любой стране, ты отучишься, потом я открою тебе ресторан в месте, куда ты ткнешь своим красивым пальчиком, и все это не потому, что я влюблен как мальчишка, а из-за бизнеса. Ты — выгодное вложение.

— Я и сам могу встать на путь войны, — отвечает растерянно Юнги, пытаясь не зацикливаться на слове «влюблен». — Я могу найти какую-нибудь работу, оплатить себе курсы, и ресторан открыть могу сам. Ты ведь достиг всех своих целей, и я смогу.

— Ты правда хочешь спорить из-за этого? — мягко спрашивает Чонгук. — Пойми уже, тебе не нужно доказывать мне, что ты можешь. Я это и так знаю. И пока есть я, тебе ничего не надо делать.

— Ты будто бы и правда влюблен в меня, — смотрит на него Юнги, а Чонгук касается прядей на его лбу.

— Кажется, очень сильно, — усмехается.

— Мы с тобой прям как Ромео и Джульетта, — хихикает Юнги. — Мы из враждебных семей и бегаем на тайные свидания.

— Они плохо кончили и были глупцами, мы напишем новую историю, ты только не отступай, — цепляет его подбородок и мягко целует в губы. — Откажешься от меня, если отец узнает?

Юнги мотает головой, а потом обвивает руками его шею и целует первым. Он пропускает момент, когда оказывается сидящим на его бедрах, и, обвив ногами его торс, откинув голову назад, помогает ему снять с себя футболку. Чонгук покрывает поцелуями его обнаженное для него горло, спускается к ключицам, его пальцы на боках оставляют красные следы, его губы на груди чертят карту, по которой еще не раз пройдутся. Юнги дышит прерывисто, тоже хочет к нему прикасаться, кое-как расстегивает его рубашку, справляется с неподдающимися пуговицами, и, отбросив ее в сторону, медленно поглаживает его тело. Сколько ночей Юнги мечтал прикоснуться, потрогать, рассмотреть каждый сантиметр этого тела, а теперь реализует и не верит. Они сидят, прислонившись лбом ко лбу, Юнги проводит пальцами по его татуировкам, спускается к животу, Чонгук все пытается поймать его губы, одновременно мнет затянутые в джинсы ягодицы. Юнги подбрасывает дров в огонь, ерзает на его бедрах, срывает последние цепи, и вот уже он на лопатках, вжат в обивку, липнущую к его обнаженной коже. Чонгук расстегивает его джинсы и, стащив их вниз, швыряет на столик, с которого падает стакан, но им плевать. Они настолько поглощены друг другом, что пусть за порогом ядерный гриб поднимется, они не разойдутся, отпечатаются на камне в виде тени из двух слившихся тел. Чонгук продолжает целовать его, обводит языком соски, живот, доходит до резинки боксеров и, стоит ему стянуть их с его стройных ног, как поздно опомнившийся Юнги приподнимается на локтях, в глазах мелькает нерешительность.

— Я хочу тебя безумно, но это не значит, что я не могу остановиться, и не значит, что ты должен уступить из-за моего желания, — Чонгук нависает сверху, смотрит прямо в глаза, и Юнги уверен, это не просто слова. — Я хочу, чтобы и ты хотел. Только так.

— Я просто… — нагнувшись, поднимает футболку Юнги и под недовольный взгляд натягивает ее на себя. — Я не знаю, почему, но я стесняюсь. У меня впервые такое, — шумно сглатывает.

Юнги знает, почему, потому что у Чонгука тело модели нижнего белья, о кубики пресса на его животе можно поцарапаться, тугие мышцы под загорелой кожей красиво перекатываются. Юнги, который никогда особо не зацикливался на своей внешности, внезапно начинает казаться, что он как белая поганка с макаронинами вместо ног и рук, и как бы он не убеждал себя, что на самом деле он тоже хорошо выглядит, спящие весь подростковый возраст комплексы внезапно всплывают наружу именно сейчас.

— Ты очень красивый, — будто бы читает его мысли Чонгук, кладет ладонь на его колено и давит, заставляя опустить притянутые к груди голые ноги. — Ты такой красивый и желанный, что я бы все отдал ради того, чтобы каждый день видеть тебя голым, разгуливающим по моему дому.

— Ты безумен, — как завороженный слушает его Юнги, не в силах оторваться от голода, мелькающего в чужих глазах.

— О, да, настолько безумен, что спалил бы весь твой гардероб, — скользит ладонью по бедру, задирая футболку, сжимает, убирает руку, следит за тем, как ее след наливается красным. — Я не просто так звал тебя куколкой в школе, — приближается, Юнги разрывает от смешанных ощущений: с одной стороны — так и не угаснувшее желание сворачивается в клубок внизу живота, с другой — есть в голосе и во взгляде Чонгука нечто, что пугает. — Сегодня я убедился, что ты не просто куколка, ты искусство, — опаляет дыханием его ухо Чонгук, тянет на себя. — Я тебе покажу, — он резко приподнимается и, подхватив ошарашенного резким движением парня на руки, идет в коридор к большому зеркалу на стене. Чонгук останавливается напротив стены, Юнги, обхватив ногами его талию, так и сидит на нем, спиной к зеркалу, не оборачивается.

— Посмотри, — приказывает Чон, но Юнги зарывается лицом в его плечо. — Посмотри, и ты поймешь, насколько ты прекрасен.

— Перестань, — смущается парень, отказываясь слушаться, и тогда Чонгук опускает его на пол, разворачивает спиной к себе и заставляет смотреть в зеркало. Юнги видит в отражении свои ноги, покрытые следами стоящего за спиной Чонгука, и все больше краснеет, когда последний снимает с него фуболку. Юнги сразу же опускает глаза, мечтая провалиться сквозь землю. Чонгук поглаживает его бока, проводит губами по его плечам, поднимает ладонь по животу, до самого горла и, резко обхватив его подбородок, заставляет смотреть. Юнги смотрит, но только не на себя, а в отражающиеся в зеркале черные глаза, которые словно высасывают из него всю душу.

— Знаешь, на что мне никогда не будет жаль ни своего времени, ни денег, ни даже власти? — шепчет, как змей вокруг обвивается, Юнги шумно сглатывает. — На это искусство, — кладет руки на его бедра и вжимает его в себя, трется бедрами о его задницу. — Ты ошибся, из всех моих целей я не достиг одной — самой главной, но ты можешь мне помочь, ты можешь снять с меня этот груз.

— Что это за цель? — Юнги сам свой голос не узнает.

— Прямо сейчас она у меня в руках, — взгляд в зеркале все больше сгущается, и у Юнги колени подрагивают. Чонгук вновь разворачивает его лицом к себе и, подхватив под задницей, поднимает на руки и заставляет парня обвить его торс своими ногами. Он вжимает его спиной в прохладное зеркало и вгрызается в губы, заставляя Юнги задыхаться от напора и распадаться на части из-за рук, которые не оставили на нем нетронутым ни один сантиметр.

— Я хочу, — рвано выпаливает Юнги, борясь с чужим языком у себя во рту. — Я очень хочу.

Чонгук отлепляет его от зеркала и с ним на руках возвращается на диван. Юнги и до этого занимался сексом, всегда был убежден, что ему нравится жесткий трах без предварительных ласк, лишь бы сбросить напряжение, позволить половому акту затуманить разум и почувствовать облегчение, а сейчас лежит обнаженный и распятый перед Чонгуком, который боготворит его тело, и хочет, чтобы это не заканчивалось. Ему хочется, чтобы Чонгук не торопился, чтобы смаковал каждое мгновенье, чтобы дал Юнги время все запомнить, впитать, вшить под кожу. Это ни с чем несравнимые чувства, когда он, будучи абсолютно голым, больше не смущается, не стесняется, потому что в глазах напротив чистый восторг и восхищение. Парадоксально, что тот, кого Юнги боготворил, считал идеалом для себя, смотрел с обожанием, скрытым за фальшивой враждебностью, смотрит на него сейчас также, только без прикрытий. Юнги поглощен процессом, наслаждается каждым мигом, и уверен, так больше никогда ни с кем не будет. Не может быть. Люди могут всю жизнь прожить с одним партнером, могут менять их каждую ночь, месяц, год, но у каждого все равно будет тот самый один, которого больше никто не повторит, не переплюнет, и для Юнги это Чонгук. Пока толком ничего и не было, но он уже знает, что лучше него для Юнги не будет, что так, как от его поцелуев его вести не будет, а ожоги от его прикосновений не залечить. Чонгук трогает не только его тело, он тронул его душу, ласкает его широкими ладонями, и Юнги кажется, что от очередной волны, прошибающей каждую клетку его тела, он точно не оправится. Он после Чонгука никогда не соберется, прежним не станет, но закрывает глаза, вкладывает руку в его ладонь и как камикадзе ныряет, зная, что не вынырнет. Не важно, что его ждет там, на дне — нежность его рук или бетоные плиты, с которых он сам себя соскабливать будет — он не боится. Он ему верит. Чонгук переворачивает его на живот, вдавливает в диван за поясницу, целует лопатки, покусывает, спускается ниже, разводит ягодицы.

— Помню, тут было набито другое.

Юнги даже оборачивается из-за недовольного тона, которым это было сказано.

— Я тоже помню, — смотрит на него, нахмурившись, парень. — Теперь это собственность Мин Юнги, а ты за ту татуировку еще мне ответишь, — заявляет парень.

— Там снова будет мое имя, — пальцами обхватив его подбородок, жестко целует его Чонгук, — обещаю, — и, не дав ответить, вновь вдавливает животом в диван.

Юнги не стесняется, напротив, выгибается, максимально раскрывается. С ним он не чувствует себя зажатым, наслаждается каждым мигом, и кажется, даже любит свое тело, которое невозможно не любить, если видеть то, какими глазами смотрит на него Чонгук. Чонгук покусывает его половинки, массирует вход, первый стон слетает с губ Юнги, когда он чувствует большой палец, проскальзывающий внутрь. Юнги вгрызается зубами в декоративные подушки, разбросанные на диване, потому что теперь вместо пальца чувствует в себе его язык. Чонгук разводит его ягодицы, ласкает его, паралельно поглаживая его член, заставляет Юнги разлетаться пеплом по квартире.

— Не могу, — скулит парень, зарывшись лицом в диван, — мне слишком хорошо, я не могу, — отодвигается, но Чонгук снова тянет его к себе, берет в захват, не отпускает.

— Я только начал, не мешай мне тебя пробовать, — жарко шепчет, покрывая поцелуями его плечи.

Юнги сидит на его бедрах голым спиной к нему, не прекращая ерзать, жаждет и одновременно бежит от разрядки. Он трется голой задницей о его крепкий член, все еще затянутый в брюки, чувствует размеры, довольно облизывается, представляя, как он будет его принимать, и примет весь без остатка. Чонгук поглаживает его живот, сжимает меж пальцев соски, идет на поводу, имитирует секс, толкаясь вперед бедрами. Юнги откидывает голову назад, на его плечо, заводит руки за спину, упирается о его бедра и продолжает прерывисто дыша, двигаться на его члене. Чонгук обхватывает его член пальцами, водит по нему в такт движениям оседлавшего его парня, и через пару движений Юнги со стоном кончает прямо на свой живот и диван. Чонгук тянется за коробкой салфеток на столе, сам утирает его живот и отбрасывает далеко футболку, за которой тянется парень.

— Мне так стыдно, я как подросток, — притягивает колени к груди Юнги, снова стесняется наготы, будто бы пару минут назад не стонал на нем. — Теперь твоя очередь, — несмело тянется к его ремню, но Чонгук не дает ему расстегнуть брюки, толкает его на лопатки и ложится сверху. Любое касание о ткань обжигает чувствительную кожу, но Юнги все равно трется, сжимает коленями его бедра, чуть ли не молит повторить, только вместо языка он на этот раз хочет его член.

— Позволь мне, — накрывает ладонью его член Юнги, смотрит умоляюще, но Чонгук обхватывает его запястья и вжимает их в диван над его головой. — Чонгук, не дразни меня, — ноет парень, и как бы ни старался, руки освободить не может. — Я готов, я сам этого хочу и не пожалею. Не тяни, — не понимает, почему тот отказывается, когда он сам ему себя открыто предлагает.

— Не пожалеешь, значит? — усмехается нависший сверху мужчина.

— А это что-то поменяет?

— Ничего. Мне не нужно тебя трахнуть, чтобы объявить своим.

— Потому что я ничей. Я свободный, — сводит брови на переносице Юнги.

— Потому что ты и так мой, Мин Юнги, и лучше тебе об этом не пожалеть, — покусывает его нижнюю губу.

— Жалеть о том, как божественно ты ко мне относишься? — почувствовав, как он отпустил его руки, Юнги переворачивается под ним и, опираясь на локти, бесстыдно задирает задницу, предлагая себя. — Я не буду жалеть, даже если это будет наша первая и последняя ночь.

— Поверь мне, она точно не последняя, — цокает языком Чонгук, жадно рассматривая открывшуюся перед ним картину, а Юнги подсматривает за тем, как опирающийся на диван одним коленом мужчина растегивает брюки. Он продолжает стоять на четвереньках на диване, стирая локти, пока Чонгук его растягивает, сам себя его пальцами трахает, боится, что снова кончит, не дождавшись его члена, и наконец-то его чувствует. Чонгук не дает обернуться, вжимает его лицом в диван, второй рукой придерживает за бедра и проталкивается. По мере того, как Чонгук двигается в нем, ноги Юнги разъезжаются и он оказывается впечатанным животом в диван и глухо стонет в обивку, когда Чонгук входит на всю длину. Юнги дуреет от того, как тяжело ему двигаться, несмотря на долгую прелюдию, член с трудом расширяет стенки и с каждым новым толчком у него перед глазами разлетаются искры. В ушах только шлепки их тел, тяжелое дыхание Чонгука, задница горит от его рук. Юнги сжимает зубы лишь бы подольше продержаться, а не кончать от первого же проезда члена по простате, радуется, когда Чонгук делает паузу, чтобы повернуть его лицом к себе. Он разводит его ноги в стороны и вновь входит, бляшка ремня бьется о задницу, усиливает ощущения. Юнги сквозь накрывший его туман похоти следит за его широкими ладонями на своей талии, умело натягивающими его на член, нагло ухмыляется, и, поймав его взгляд, легонько нагнувшись, заглатывает его пальцы, скользящие по его щеке. Чонгук в отместку делает резкий толчок, входит до упора, заставляя Юнги вскрикнуть и с громким «блять» снова излиться себе на живот.

— Так нечестно, — обнимает его Юнги, пока кончивший следом Чонгук медленно двигается в нем, продлевая ощущения. — Когда ты презерватив достал? — удивленно спрашивает приподнявшийся на локтях парень, который даже не понял, что его трахали с резинкой.

— Ты был слишком увлечен, чтобы заметить, — шлепает его по голой попе Чон.

— Ты готовился словно. Многих ты на этом диване трахнул? — спрашивает через пару минут сонный, разомлевший Юнги, пока они уговаривают друг друга сходить в душ.

— Я сюда никого не приводил.

— Я поверил, — закатывает глаза Юнги.

— Мне незачем лгать.

После душа Юнги первым ныряет в большую, пахнущую свежим бельем постель Чонгука, пока последний с полотенцем вокруг бедер ходит по спальне в поисках телефона. Он рад, что у него лучшее место, с которого так удобно рассматривать словно слепленное скульпторами идеальное тело. Наконец-то Чонгук откидывает полотенце в сторону и, взобравшись на постель, сразу притягивает к себе такого же голого парня.

— Мне нравится, что ты пахнешь моим гелем, — удобнее распологается Чон.

— Мне нравится твой запах, — улыбается Юнги, — всегда хотел спросить, какой у тебя гель и парфюм. Больше всего мне нравится запах твоего тела.

— Жди завтра доставку первых двух, а тело в твоем распоряжении, — целует его в горло Чонгук.

— Чонгук, — внезапно присаживается на постели Юнги и внимательно смотрит на него. — Отец сказал, ты роешь для него яму…

— Все плохое, что приключается с твоим отцом, он валит на меня, это уже привычно, — моментально мрачнеет Чонгук и тоже садится.

— А это так? — исподлобья смотрит на него Юнги.

— Ненавижу ли я его и хочу ли, чтобы он страдал? Да.

Юнги на секунду швыряет на семь лет назад, в глазах Чонгука тот же самый мрак, от которого он уже начал отвыкать. Будто бы перед ним абсолютно другой человек.

— Чонгук, я правда не понимаю, что у вас двоих…

— Нечего понимать, — валит его на лопатки Чонгук, — просто знай, что никому не позволю причинить тебе вред.

— Сам причинишь? — смотрит с грустью на него Юнги, которого все-таки напугали слова отца.

Чонгук молчит, смотрит прямо в глаза, но рот не открывает. Юнги вопрос не перезадает, боится, что услышит не то, что хотелось бы. Юнги, зарывшись пальцами в черные влажные волосы, уже чувствует отголоски этой еще не нагрянувшей боли, в которую выльется их расставание. Юнги понимает, что расставаться им незачем, что даже крики отца о вражде не могут заставить его отказаться от Чонгука, но это предчувствие чего-то темного, того, что грядет, не отпускает. Мин Юнги впервые по-настоящему влюбился, и кажется, он никогда до этого момента не был живым. Он не ответил Чонгуку, но в его глазах ответ написан. Ему хочется учиться, работать, развиваться, хочется достичь многого, и все это потому, что он внезапно почувствовал огонь. Какая разница, что за терки у отца с Чонгуком, последний в конце концов подарил ему свободу от своих мыслей. И молчит он сейчас, потому что не хочет забегать вперед. Юнги бы у него поучиться, а не нападать на первого же проявившего ласку со своим «навсегда ли это». Юнги от него не откажется, не потому что влюблен, а потому, что еще многому у него учится, хочет стать таким же сильным. Он улыбается своей решимости и, нагнувшись, оставляет короткий поцелуй на щеке мужчины.

— Это еще за что? — притворно недоволен Чонгук. — Что за невинный поцелуй после того, как я жестко отодрал тебя на диване в гостиной?

— Я тоже, — тихо отвечает Юнги, и блеск звезд в его глазах озаряет чужие.

***

— Где тебя носило? — Чонгук стягивает с плеч пиджак и, кинув его на кресло, проходит за свой стол. Хосок, который до его прихода говорил по телефону, прощается с собеседником и кладет телефон на столик перед собой. — Я с ночи не могу до тебя дозвониться, — тянет к себе собранные на столе папки Чон и открывает первую.

— Я был у Луиджи, — прокашливается Хосок. — Потом мы выпили с парнями, я отрубился, — он знает, что звучит неубедительно, но в то же время знает, что у Чонгука нет поводов ему не верить. — Сам где был? Иса тебя два дня не видит, — переходит к атаке, пытаясь уйти от разговора о прошлой ночи, которую он провел с Тэхеном.

— С Юнги, — отбрасывает в сторону папку Чонгук и берет следующую.

— Всю ночь? — поднявшись с места, идет к столу Хосок.

— Всю ночь.

— Клюнул, значит, — цокает языком Хосок. — Глупый мальчишка, мог бы дольше продержаться. Хотя нужно отдать должное, в твою постель обычно прыгают сразу же.

— Глупый мальчишка, — не поднимает глаза от бумаг Чонгук, которому явно не хочется говорить на эту тему.

— Прости, конечно, что ставлю под сомнение, но справишься ли ты, учитывая…

— Справлюсь, — поднимает глаза и пристально смотрит на друга. — Я ошибся кое в чем, но мне это даже на руку, — разминает свою шею.

—Ошибся? Ошибается здесь только он. Он не знает тебя настоящего, Чонгук, — опирается ладонями о стол Хосок. — Ты с ним совсем другой, играешь роль заботливого, понятливого, даже меня от твоей напускной романтичности тошнит, но что будет, когда он узнает? Что будет, когда он увидит твое истинное лицо, то самое, которое видели все мы? Понравится ли ему то, что он спит с будущим палачом своей семьи? Сможешь ли ты справиться с этими чувствами? С этой болью?

— И ты записался в любители возносить чувства? Откуда эта романтика? — с презрением смотрит на него Чонгук, достает пачку сигарет со дна выдвижного шкафчика и закуривает. — Больно — потерять бизнес, отца, деньги, имя. А чувства — это не больно. Какая разница, кто кого любит, если, чтобы пользоваться друг другом, любовь не нужна?

— О, значит, теперь все дело только в сексе, — хмурится Хосок.

— Это не просто секс, — выпускает дым в потолок Чонгук, мысленно возвращаясь ко вчерашней ночи. — Мой интерес к нему приобрел другие краски.

— Вот оно значит как, — все еще не может поверить Хосок, который прекрасно помнит одержимость друга младшим Мином. Он ходит по кабинету, нервно ерошит свои белые волосы и вновь возвращается к столу.

— Красивая пустышка сразу наскучивает, сам знаешь, сколько таких у нас было и будет, но не в этом случае, — двигает к себе пепельницу Чонгук, чешет место укуса Юнги на шее, прямо на татуировке Дракона, выглядывающего из-за ворота. — Он типичный богатенький наследник, которого природа наградила интересной внешностью, за которую я готов платить. Он так и не выучился, не поддержал отца, не занялся семейным бизнесом, до сих пор не знает, что он хочет от жизни. И меня такой интересовать не должен, но именно он интересует, и это не меняется, даже если отбросить в сторону его отца. Он доставляет мне ни с чем несравнимое удовольствие только своим присутствием, а когда он раздевается, я готов ему и его глупость простить.

— Я ведь тоже с ним знаком, и я знаю, что пусть даже он изгой в собственной семье и не будет долго страдать из-за отца, но когда он узнает настоящего тебя, не думаю, что он захочет остаться и продолжать быть твоей игрушкой, — устало говорит Хосок. — Этот пацан другой, и ему похуй на твое имя, деньги, внешность. Он слишком гордый, чтобы ты купил эту гордость. У тебя средств не хватит.

— Он не уйдет, — скалится Чонгук, и в глазах проскальзывает недобрый блеск. — Пока он мне нужен, он будет рядом и будет делать все, что я захочу.

— Потому что ты его заставишь? Может, к батарее прикуешь? — хмурится Хосок, которого раздражает самоуверенность друга.

— Потому что он в меня влюблен, — криво улыбается Чонгук и захлопывает крышку зажигалки.

Безумна до того любовь моя, что зла в тебе не замечаю я

Странная штука жизнь, ведь еще вчера Юнги был готов сдаться, смириться со своим положением. Ему казалось, что пора бы научиться менять мышление, подстраиваться под правила, лишь бы хоть как-то облегчить свое время пребывания на этой земле, а сегодня он по ней не ходит, а летает. Люди виноваты в том, что другие люди недовольны собой, видят изъяны, которые сами бы без чужой указки таковыми и не считали, стремятся к тому, что им не нужно. Из-за людей, их действий и слов, становишься убежденным в том, что каждый следующий рассвет — это необходимость доказывать и себе, и другим, что ты лучше, что жизнь — это борьба, в которой обретаешь все, только потеряв свою душу. Душу, которую старательно держишь в определенной форме и гордишься, мол, она такая же как у всех, потому что, постоянно разбиваясь о стены непонимания, приходишь к тому, что выбираешь подстраиваться. Люди виноваты в том, что рассвет становится дико желанным, что, проснувшись, бежишь к окну, распахиваешь вечно натянутые шторы, пританцовываешь, пока чистишь зубы, переворачиваешь гардероб, потому что хочется выглядеть по-особенному. Люди виноваты, что то, что вчера казалось непроходимым препятствием — сегодня кочка, через которую легко перепрыгиваешь. Люди дают смысл жить и люди его забирают. Юнги повезло, с ним наконец-то произошло первое. Юнги кажется, он улыбался даже во сне. Пару раз просыпаясь за те несчастные два часа сна, он щупал грудь, на которой лежал, смотрел, убеждался, что это правда, что он с Чонгуком, и снова засыпал. Юнги влюблялся и раньше, но не помнит, чтобы так, чтобы до распирающей эйфории, дрожащих колен и сердца, готового выпрыгнуть из груди при каждой встрече. Чон Чонгука не с кем сравнивать, он дает ощущение свободы, веры в собственные силы и, главное, тепла, которого так сильно не хватает тому, кто в собственной семье чужой.

Юнги почти не спал, приехал домой только полчаса назад, впереди долгий день, но ему плевать, он намазывает на тост толстый слой хумуса, и пока кофемашина готовит ему кофе, пританцовывает на кухне. Никто его настроение сегодня не испортит, и даже отец, которого он с ночи не видел, не сломает его волю к счастливой жизни. Юнги не хочет смиряться, не хочет просто жить, он хочет быть счастливым, и уже нашел того, кто дает ему это ощущение абсолютного счастья. Закончив с завтраком, он отправляется в офис и первым делом проходится по новым кулинарным школам. Отец ошибается, если думает, что у Юнги так легко отобрать мечту. Было бы легко, если бы мечта не была единственным, что у него есть. Он все время смотрит на телефон, ждет сообщение от Чонгука, надеется, что он тоже думает о нем, прокручивает эту ночь в голове. Юнги обычный влюбленный, не может ни на чем сконцентрироваться, с опозданием реагирует на голоса из внешнего мира и тонет в своих мыслях. Он снова поднимает телефон, злится на отсутствие оповещений, еле держится, чтобы не написать первым. Юнги прекрасно понимает, что Чонгук управляет огромным холдингом и у него уйма забот, но не может перестать ждать «доброе утро», которое отправило бы его в нокаут от счастья. Он просматривает очередное соглашение, любезно подсунутое ему помощницей отца, и чуть не падает с кресла, увидев на экране телефона сообщение от горячо любимого «JK».

— Как поживает моя куколка?

Юнги безуспешно борется со светящимся от счастья лицом и набирает в ответ:

— Хорошо, как ты?

— Мне пришлось срочно улететь, вернусь послезавтра.

— Так срочно, что не мог предупредить, — набирает и стирает Юнги, ведь с чего ему обижаться, они переспали, но они все равно не пара, и Чонгук не должен отчитываться. Наверное.

— Понятно.

Сообщение в ответ не приходит, зато Чонгук перезванивает.

— Я чувствую, что ты недоволен, — говорит Чон, и Юнги, который безумно рад его слышать, с трудом выравнивает свое дыхание.

— Тебе показалось, — поглядывая на снующих мимо работников отца, отвечает Юнги.

— Ты чем-то расстроен?

— Может быть тем, что ты не предупредил, что не будешь в стране, — все-таки не выдерживает Юнги.

— Признаю, виноват, — делает паузу Чонгук. — Я прилечу в среду днем, в девять пришлю за тобой машину, поужинаем вместе.

— Я вроде не соглашался на свидание в среду, — недовольно бурчит Юнги, который параллельно думает, что сделать с блеклыми волосами до среды.

— Я очень сильно хочу тебя видеть, — обезоруживает его Чонгук. Вот так вот, одно предложение, и у бабочек внутри Юнги крылья светятся.

— Хорошо.

Юнги заканчивает разговор и идет за кофе. Его задело, что Чонгук ничего не сказал про командировку, но стоило услышать его голос, и обида прошла. Юнги пугают собственные чувства, точнее, их глубина. Он понимает, что одержим чужим голосом, не говоря уже о прикосновениях, потому что он все еще чувствует, как горят его губы и ноет задница, но ему одной ночи мало. Юнги хочет его до безумия сильно, его бы воля, он бы не покинул его квартиру, так и остался бы лежать в постели, пропитанной запахом Чонгука, и дожидался бы его. Остатки разума, которые пока не подчинило себе это всепоглощающее чувство, подсказывают парню, что это ненормально, что нельзя так сильно влюбляться в человека, ведь боли в жизни Юнги хватает, чтобы добавить и ту, после которой он вряд ли поднимется. Может, ему и правда стоит быть чуть холоднее с Чонгуком, но как это сделать, если одно его имя заставляет сознание путаться? Любовь надо разделять с другими интересами, целями. Люди, у которых в жизни нет ничего, кроме этой любви, обычно потерянные. Юнги не хочет быть одним из них, но уже понимает, что опоздал. Чонгук легко вошел в его сердце и занял все пространство, потому что разделять его ему было не с кем и не с чем.

Напившись приторного имбирного латте, Юнги возвращается в офис, игнорирует прошедшего мимо отца и в пять сбегает с работы, чтобы записаться на новые курсы. В этот раз Юнги выбирает курсы, которые находятся в пригороде, но дорога в час десять минут не пугает парня, лишь бы отец его не трогал. Курсы сейчас ему нужны не только для будущего и желания заниматься тем, что он любит. Они нужны, чтобы отвлекаться от Чонгука, чтобы держаться за них, как за соломинку, и не тонуть в человеке. Профессия останется с ним навеки, а люди уходят. Юнги должен выучить это правило и повторять его про себя. После курсов Юнги записывается в салон красоты, освежает черный цвет и едет домой, чтобы решить, что он наденет послезавтра на ужин с Чонгуком. Фактически, у них будет первое свидание, потому что посиделки в парке с ребенком не считаются, и Юнги очень хочет хорошо выглядеть. Чонгук всегда выглядит роскошно, и Юнги уверен, он будет смотреться шикарно даже в костюме Санты, и уступать ему не хочется. Юнги настолько был загружен заботами после переезда и разборками с отцом, что перестал уделять внимание внешности, и сейчас вспоминает недавнее прошлое в Лондоне, где он не выходил на улицу, не получив удовольствие от своего образа. На ужин Юнги решает надеть черный атласный костюм, который недавно приобрел, и темно-красную рубашку. Он выбирает кольца и серьги и, оставшись довольным, спускается поесть.

Следующим утром Юнги приезжает на работу с опозданием, потому что до последнего тянул и все пытался придумать причину пропустить день в душном офисе, который ненавидит всей душой. Он пробивает свою карту, идет в лифт и из-за полусонного состояния пока не замечает снующих туда-сюда, явно обеспокоенных чем-то людей. Сойдя на нужном этаже, он по привычке кивает секретарше отца, проходит мимо кабинета, чтобы занять свое место, и только сейчас замечает груды бумаг на всех столах и даже на полу; раскрасневшегося и машущего руками в попытке что-то объяснить своему помощнику финансового директора, и слышит, как в кабинете отца что-то с глухим стуком бьется о дверь.

— Что здесь творится? — в шоке смотрит на секретаршу Юнги, но та, что-то пискнув, прикрывается ноутбуком. Юнги знает, что пожалеет об этом, но все-таки идет к двери отца и, осторожно ее открыв, заглядывает внутрь.

Отец одновременно говорит по нескольким телефонам, Сокджин стоит у шредера и по одному опускает в него документы, а помощник отца, расположившийся в кресле, усиленно что-то набирает на ноутбуке.

— Пап, что происходит? — прокашливается Юнги и закрывает за собой дверь.

— Что происходит? — отвечает ему вместо даже, кажется, не расслышавшего его отца, Сокджин. — Нас проверяют, сейчас они на объекте в пятом районе, значит, и сюда доберутся.

— Нам что-то грозит? — не понимает Юнги.

— Грозит! — опускает трубку Нагиль и, стащив с себя галстук, швыряет его на пол. — Если мы их не остановим, нам грозит очень многое, — лихорадочно шарит по столу в поисках какого-то документа.

— Мы же не делаем ничего нелегального…

— Юнги, пожалуйста, езжай домой, сходи, погуляй, — раздраженно говорит Сокджин. — У нас нет времени с тобой нянчиться.

— Не нужно со мной нянчиться! — злится Юнги, который привык видеть отца злым, но таким напуганным видит впервые, и сам удивляется, что чувствует за него беспокойство. — Объясните и мне, что происходит. Я тоже член этой семьи, и я хочу знать.

— Мы попали на глаза не тем людям, и когда я говорю не тем, я имею ввиду тех, кого мы не можем сделать своими, — пытается отвечать спокойно Сокджин. — Если мы быстро не среагируем, у нас будут проблемы.

— Это все Чоны! — рычит Нагиль. — Эта дрянь Исабелла, точнее, ее ублюдок, они натравили на нас налоговую, а теперь, видите ли, нас может проверять отдел по борьбе с экономическими преступлениями! Какие преступления? Этот чертов наркоторговец думает, что все деньги зарабатываются только незаконным путем! — идет к Юнги мужчина, и парень отшатывается.

— Откуда я знаю? — прячет глаза Юнги. — А почему ты думаешь, что это обязательно они вставляют тебе палки в колеса?

— Сынок, — вздыхает Нагиль, — думаешь, я просто так против любых контактов с ними? Они отвратительные люди. Они вбили себе в голову, что их отец ангел, и умер мучеником, но, видит Бог, сколько раз я говорил с Джехе, сколько раз я просил его не нарушать закон, пусть мы зарабатывали мало, но зато зарабатывали честно, но он не послушался, проворачивал свои темные дела и понес наказание. Так нет же, эта кобра думает, что и я должен был сесть и сгнить в тюрьме, спустила на меня своего пса, вот он и творит бесчинства. Мы честные люди, мы не нарушаем закон, но нас хотят выставить преступниками.

— Тогда нам ведь нечего бояться, — смотрит на продолжающего уничтожать документы брата Юнги. — Почему вы так расстроены?

— Потому что мы живем в мире, в котором при желании ты можешь подставить даже святого, — возвращается к столу Нагиль. — Юнги, сынок, иди домой, офис не будет работать сегодня, и тебе здесь нечего делать. Нам нужно перепроверить книги, чтобы зацепиться было не за что, иначе мы рискуем потерять все, и, возможно, даже нашу свободу, учитывая, с кем мы имеем дело.

Юнги знает, что отец выкрутится, у него связи везде, но противное чувство беспокойства все равно скребется внутри. Он понимает, что пользы от него мало и он, скорее, мешает, поэтому, кивнув, идет к двери. Впервые с момента прилета из Лондона Юнги чувствует укол совести за то, что не может помочь семье. Отец хотя и скрывает свое беспокойство за агрессией, Юнги чувствует его страх. Что, если отец прав, и здесь замешан Чонгук? Что, если, лаская Юнги и балуя подарками, он параллельно продумывал план как уничтожить его семью. Может ли влюбленный человек причинить боль объекту своей любви? Юнги даже думать об этом не хочет. Он выходит на улицу и, опустившись на первую скамейку, достает телефон и набирает Чонгука.

— Неожиданно, но приятно. Я рад, когда ты звонишь, — отвечает после третьего гудка Чонгук.

— Чонгук, нашу компанию проверяют, у отца, кажется, серьезные проблемы, — поникшим голосом говорит Юнги.

— Это постоянно происходит, и для крупных компаний нормальное явление, — после небольшой паузы говорит Чон.

— Я переживаю, — кусает губы Юнги.

— Я думал, ты позвонил, потому что скучаешь, — недовольно говорит Чонгук.

— Чонгук, я переживаю, потому что… — осекается Юнги. — Это ведь не ты сделал?

— Послал проверку? Не смеши, — цедит сквозь зубы Чонгук.

— Прости, я просто не знаю, что думать и…

— И решил обвинить меня? — перебивает его Чонгук. — Я передумал, прилечу сегодня же, ведь если задержусь еще на день, ты решишь, что я виновен в том, что динозавры вымерли, — вроде шутит, но в его голосе нет и намека на шутку.

— Из-за меня прилетать не надо, — бурчит Юнги. — Мы все равно не сможем увидеться, и на ужин я тоже не приду.

— Это еще почему?

Юнги и через трубку чувствует недовольство Чонгука.

— Нам лучше какое-то время не видится, я хочу побыть с семьей и поддержать их в такой трудный период, — твердо говорит парень.

— У тебя нет семьи, — с издевкой тянет Чонгук, — или она появляется, когда ей выгодно.

— Я не в настроении ругаться, и сейчас уже точно убежден, что нам лучше пока не видеться, — зло говорит Юнги и сразу же сбрасывает звонок.

Юнги отключает телефон, злится на себя, что повел себя как ребенок и выставил перед Чонгуком истеричкой, но в то же время не имеет никакого желания с ним разговаривать. Юнги сейчас вообще ни с кем не хочет разговаривать. Сразу из офиса он приезжает домой, все ждет отца или брата, переживает и так и отключается на диване в гостиной. Он просыпается к одиннадцати ночи из-за голоса отца и, присев на диване, смотрит на вошедшего в дом мужчину и его помощника. Юнги по привычке тянется за телефоном, но, поняв, что он выключен, передумывает его включать и идет на кухню попить воды. Когда он возвращается, отец и его помощник сидят за кофейным столиком, снова обсуждают дела.

— Ну как там, пап, есть изменения? — робко спрашивает топчущийся у столика парень и готовится к агрессии.

— Я все уладил, правда, пришлось попотеть, — к удивлению Юнги спокойно отвечает Нагиль. — Теперь мы будем готовы и подстрахуем себя, ты не переживай.

Юнги даже кажется, что в голосе отца проскальзывает забота. Он бы удивился таким внезапным переменам в поведении Нагиля, но решает, что это все из-за того, что испугавшийся все потерять отец, пережил сильный стресс и наконец-то начал ценить семейные узы.

— Сегодня был тяжелый день, и я надеюсь, он никогда не повторится, — массирует лоб мужчина. — Сходи куда-нибудь, раз уж ты выспался, погуляй, не сиди дома с двумя стариками, — улыбается Нагиль. — Даже твой брат отмечать поехал.

— Так и сделаю, — соглашается Юнги, который решает не заказывать доставку, а прогуляться до любимой пиццерии, а потом, может, и коктейлей попить. Сидеть у себя в спальне, раз за разом прокручивая в голове все сцены и разговоры с Чонгуком, он успеет всегда, сейчас хочется вкусно поесть и расслабиться. Телефон он так и не включает, Юнги пока не готов разговаривать с Чонгуком, да и последний разговор сомнения насчет его вмешательства в их семейные дела не рассеял. Он просит охранника вызвать такси, нарочно не берет машину, решив, что все-таки немного выпьет. Юнги натягивает на себя кожанку, садится в подъехавшее к воротам такси и, удобно устроившись на сидении, предвкушает тихую спокойную ночь в собственной компании. Такси двигается в сторону главной дороги, поворачивает направо, чтобы наконец-то покинуть квартал, как резко тормозит, и мужчина за рулем, не сдержавшись, выругивается.

Поперек узкой дороги, которая выходит на трассу, стоит черный внедорожник, который явно не собирается пропускать такси. Юнги не успевает поразиться хамству водителя, как замечает на обочине хорошо ему знакомый тюнингованный гелендеваген и тянется за портмоне.

— Вы сейчас проедете, не беспокойтесь, — протягивает пару купюр таксисту парень и выходит из автомобиля.

Юнги идет к гелендевагену, боковым зрением замечает отъехавший внедорожник и пронесшееся мимо такси. Он садится в салон и недовольно смотрит на сидящего за рулем Чонгука. Чон в кожанке, в черных джинсах, весь салон пропитан умопомрачительным запахом его парфюма и любимых сигар, но Юнги на провокацию поддаваться не будет.

— Я ведь сказал, что не хочу пока видеться, — выдает Юнги, с трудом сдерживаясь от желания взобраться на обтянутые плотной тканью бедра. Его кожа, наверное, пахнет его любимым гелем для душа, тем самым, который и Юнги у него пробовал.

— Я очень скучал, — нагибается для поцелуя Чонгук, но Юнги отодвигается к дверце.

— Так сильно, что дорогу перекрыл? И сколько ты здесь стоишь? Что, если бы я был с братом? — без остановки спрашивает Юнги.

— Отвечу по порядку, — не показывает, как сильно раздражен его поведением, Чонгук. — Очень сильно. Стою минут десять всего, потому что, возможно, поставил на тебя жучок и знаю все о твоих передвижениях. Если бы ты был с братом, я бы отправил его дальше одного, а тебя бы пересадил к себе.

— Чонгук, я серьезно, больше так не делай, мы не можем открыто встречаться и вести себя, как нормальная пара, учитывая…

— Учитывая, что твой параноик отец решил, что я под него копаю? — цокает языком Чонгук.

— Учитывая, что наши семьи враждуют, — сводит брови на переносице Юнги.

— Два дня назад тебе это не мешало стонать подо мной, что же вдруг поменялось? — выгибает бровь Чонгук, и Юнги с трудом выдерживает этот пронизывающий взгляд.

— Не груби мне, — зло смотрит на него парень, отвечает агрессией на издевку.

— Ты меня злишь, и я грублю, — откидывается на сидение Чонгук, заставляет Юнги чувствовать вину. — Я просто не понимаю, что поменялось за два дня.

— Думаю, какое-то время нам все же лучше не общаться, — облизывает сухие губы Юнги. — Точнее, общаться, но тайно, и не только от моей семьи, а и от всех остальных, — исправляется, на мгновение представив, что сам лишает себя присутствия Чонгука в его жизни.

— Как ты себе это представляешь? — усмехается Чонгук.

— Я больше не сажусь в твой автомобиль, не появляюсь в твоей квартире, и в обществе мы даже не здороваемся, я уже не говорю о том, что мы вместе где-то появляемся, — выпаливает Юнги.

— Мы и так прятались по углам, теперь перейдем на новый уровень, — тянется за пачкой сигарет Чонгук. — Это напоминает мне мою бывшую, но у нее была уважительная причина, она была замужем, хочешь такие же грязные отношения? Или все же уже будешь мужиком и перестанешь трусить?

— Это не трусость! — взрывается Юнги, в котором ревность к загадочной бывшей умножается на оскорбительное «трус» из уст Чонгука. — Это осторожность! Хотя, знаешь, перерыв точно пойдет нам на пользу, — тянется к дверце парень. — Проблемы моей семьи и твоя злость на меня ни к чему хорошему не приведут.

— Не смей, — буравит взглядом его пальцы на дверце Чонгук. — Я тебя не отпускал.

— Думаю, обойдусь без твоего разрешения, — тянет на себя ручку Юнги и спрыгивает вниз. — Береги себя, — захлопывает дверцу автомобиля и, двигаясь вниз по улице, включает телефон.

Юнги передумывает вызывать такси и ехать в пиццерию, лучше закрыться у себя и предаться страданиям из-за того, что пусть он и заявил Чонгуку, что им лучше не видеться, разлука, даже самая короткая, его убьет. Улицу позади него освещает свет включенных фар гелендевагена, Юнги радуется, что Чонгук подъедет и они продолжат разговор, но, услышав рев, поворачивается и видит, как гелендеваген, развернувшись, вылетает на шоссе.

***

— Я сейчас лопну от счастья, наконец-то куплю мелкой ту куклу, плюс этих денег на две недели пропитания хватит, — пинает пластиковую бутылку на тротуаре Дилан, за которым еле успевает его друг и бывший одноклассник Марио.

— Круто, что они тебя позвали, — хлопает его по плечу Марио, — ты говорил, тот мажор твою репутацию перед службой подпортил и тебе работу больше не дают.

— Да ему, видать, уже похуй, небось, испугался, — смеется Дилан, — я ведь посмел его геем выставить, а мы, понимаешь ли, бракованные.

— Рад, что так. Ладно, бывай, — кивает ему Марио и бежит на остановку к остановившемуся автобусу.

Дилану вчера позвонили из агенства по найму, которое помогало ему с работой обслуживающего персонала. В этот раз ему предложили работу грузчика на складе, и Дилан, который пару раз подрабатывал грузчиком, но из-за больной спины в последний год отказывался, услышав про оплату, сразу же согласился. Денег катастрофически не хватает даже на предметы первой необходимости, и пусть от болей в спине придется мучаться еще несколько дней после работы, он это сделает. Нужно купить старшим верхнюю одежду, впереди холода, да и нормальный горячий обед он уже несколько дней как сварить не может. Он приезжает по скинутому ему адресу в одиннадцать часов и, пройдя внутрь мебельного склада, понимает, что работы тут на троих на часов пять. Дилан спрашивает у открывшего ему хозяина, где переодеться и, нацепив потрепанный комбинезон, возвращается на склад.

— Мне в одиннадцать сказали, уже почти половина двенадцатого, остальные парни когда подойдут? — спрашивает невысокого мужчину, чешущего заросший подбородок, Дилан.

— Остальные? Ты тут один, парень, — удивленно смотрит на него хозяин склада.

— Не понял, — растерянно отвечает Дилан, — я столько коробок один не разгружу…

— Ну тогда мы наймем другого, — ухмыляется мужчина и, повернувшись, идет на выход.

— Не надо, — догоняет его Дилан, — я возьму рохлю и стремянку и начну освобождать.

«Вот, почему денег столько предложили», решает Дилан и идет за рохлей. Коробками заставлены три стены помещения, и если он не будет отвлекаться на перекус и сигареты, то может закончить к полуночи. Дилан, засучив рукава, сразу же приступает. Сперва работа идет легко, он даже думает, что справится раньше, чем планировал. К четырем часам дня он уже чувствует, что силы его покидают, с трудом волочит себя наружу и вновь возвращается за коробками. Уже в десять часов вечера Дилан лежит на спине на пыльном полу не в силах пошевелить конечностями и смотрит на оставшуюся нетронутой заставленную коробками стену, к которой еще не приступал. Он только пил и на ходу съел безвкусный бутерброд с заправки рядом, и при всем при этом так и не успел закончить. Хозяин склада оставил ключи, и Дилан мог бы хоть до утра таскать коробки, но он понимает, что не в состоянии двигать конечностями и вряд ли будет в состоянии завтра, судя по стреляющей боли в пояснице. Дверь склада со скрипом открывается, Дилан не реагирует, решив, что хозяин вернулся, и вздрагивает, услышав сказанное ненавистным голосом:

— Ты так быстро сломался.

Сокджин опускается на корточки рядом, смотрит наглым взглядом прямо в глаза, выглядит как принц из сказки, но Дилан знает, что он — главное зло.

— Какого хуя ты здесь делаешь? — с трудом приподнимается на локтях парень, взгляд которого мечет молнии.

— Такого хуя, что это мой склад, — поднимается на ноги Сокджин и с руками в карманах идеально отглаженных брюк, прогуливается по складу. — Это я тебя нанял.

— Мог бы и догадаться, что это именно ты, конченный жмот, нанявший одного для работы на троих, — фыркает Дилан и, пытаясь повернуться на бок, морщится от боли.

— Я думал, ты силен, ты ведь так любишь мне вызов бросать, — цокает языком Сокджин.

— Заплати мне за то, что я сделал, остальное отдашь тому, кто продолжит, я больше не потяну, — с трудом принимает сидячее положение Дилан.

— Заплатить? За что? Работа не закончена, — с усмешкой смотрит на него сверху вниз остановившийся рядом Сокджин.

— Я могу закончить ее через неделю, раньше я не справлюсь, — массирует свою спину Дилан.

— Склад должен быть готов к утру, или не получишь денег.

Дилан четко видит в его взгляде, что он не шутит, что это не просто угроза, и он правда не собирается ему платить.

— Да ты охренел! — срывается с места Дилан и, охнув, оседает на пол.

— Что? Уже не такой борзый? — издевается Сокджин.

— Ты самый мерзкий тип из тех, кого я встречал, а встречал я многих, — шипит от боли Дилан. — Отдай мои деньги, я их заработал!

— Так забери их у меня, — вынимает чек из нагрудного кармана пиджака Сокджин и машет перед его лицом. — Ты думал, тебе сойдет с рук та хуйня, что ты выкинул у моего друга? — присаживается на корточки мужчина, рассматривает изнуренного тяжелым физическим трудом парня.

— Отдай мои деньги! — пытается выхватить чек Дилан, но руки его не слушаются, и Сокджин оказывается ловчее.

— Это моральная компенсация за то, что твои помойные губы коснулись меня, — убирает в карман чек Сокджин, но не успевает подняться, потому что Дилан, собрав все свои силы, бросается на него и валит на пол.

— Вот же ловкий сученыш, — легко скидывает с себя обессиленного парня Сокджин, но Дилан не оставляет попыток подняться и получает пинком в бок. Боль, умноженная на два, только раззадоривает, Дилан цепляется обеими руками за его ногу и валит на землю. Сокджин быстро реагирует, хватает его за горло, отрывает от себя и, перевернувшись, вжав в пол, бьет кулаком в челюсть. Не сильно, не размахиваясь, скорее, чтобы усмирить, потому что эти пятьдесят килограммов в его руке из-за его кулака могут запросто испустить дух. Он так и вжимает хрипящего, но уже сдавшегося парня в землю, смотрит в его глаза, в которых пронизывающая ненависть, из-за которой каждый сантиметр тела словно поглаживают оголенными проводами. Он опускает глаза на его полураскрытые губы, из которых без остановки вылетают ругательства, и чувствует дикое желание заткнуть его поцелуем, просунуть в него свой язык, заставить задыхаться, извиваться, и наконец-то подчинить.

— Тварь, — шипит Дилан, испугавшись его темного взгляда, в котором агрессия на мгновенье сменилась желанием, и он его сразу прочувствовал. — Пусти меня, ублюдок! — пытается вырваться, и Сокджин, резко ослабив хватку, поднимается на ноги.

— Подавись, — швыряет в него чек Сокджин и, ни разу не оглянувшись, поспешно удаляется. Он быстрыми шагами идет к Х6, садится за руль и вылетает с территории склада. По пути он сдирает пуговицы с рубашки, спускает окна, тянется к бардачку за сигаретой. Чертову пацану должно было быть очень больно, у него был шанс вбить его наглую рожу в глину, а в итоге Сокджин и не бил толком, зато сейчас руль колотит.

— Сука, — шипит Сокджин, — ебанная сука, которую я хочу трахать, а не избивать, — он тянется за телефоном, набирает помощника, чтобы организовал ему встречу в мотеле, и сразу же сбрасывает.

Будто бы поможет.

Не помогло с момента их первого поцелуя, и сейчас не поможет.

***

Дилан обналичивает чек только через день, потому что первые двадцать четыре часа он не в состоянии подняться с дивана, на который упал после того, как Марио дотащил его до дома. Еще пять дней Дилан не выходит из дома, приходит в себя, жалеет, что из этих денег пришлось потратиться и на лекарства и болеутоляющие, и ненавидит себя, что не может помочь девочкам по дому и с едой, потому что матери, как и всегда, на все плевать.

В четверг утром Дилану уже намного лучше, и он, проснувшись, первым делом собирается поехать к рабочим в порту и попробовать найти там нанимающего. Спина все еще ноет, но боли уже отпустили, поэтому он сам готовит завтрак, кормит девочек, убирает столик матери и уже идет к двери, когда в нее стучат. Дилан открывает дверь и с непониманием смотрит на хорошо одетого седовласого мужчину на пороге, за которым стоит мерседес с шофером.

— Дилан Ван? — спрашивает мужчина.

— Чем обязан? — хмурится парень.

— Не могли бы мы поговорить с вами в автомобиле?

— С хуя мне садится к двум людям в черном? — кривит рот Дилан, поглядывая на курящего у автомобиля шофера.

— Не думаю, что вам есть, что терять, — с неприязнью разглядывает захудалый домик за спиной парня мужчина. — Будем говорить о работе. Я работаю на очень влиятельного человека, и он хочет предложить вам работу.

— О, так мы говорим о моем хорошем приятеле, — нарочито громко смеется Дилан. — Интересно, что на этот раз он хочет мне предложить. Грузчиком я уже поработал. Сантехником?

— Думаю, будет лучше, если мы поговорим в автомобиле, — настаивает мужчина.

— И не подумаю, твой босс психопат, — твердо говорит Дилан. — Или ты валишь с моего газона, которого нет, или я зову копов.

— Работа, которую мы хотим вам предложить, требует конфиденциальности, но я вам гарантирую, условия вас поразят, — не реагирует на угрозу полицией мужчина.

— Уже поразили, я спину только разогнул.

— Все же, я бы не вел себя, как мальчишка, и не отказывал бы сразу, — понижает голос мужчина. — Сынок, ты живешь в отвратных условиях, позволь рассказать, в чем заключается работа и, главное, что она тебе принесет.

— Зачем ему это делать? — прислоняется к двери парень.

— Он хочет загладить вину.

— Так у него же нет совести! — восклицает Дилан. — Ладно, все равно мне некуда торопиться, выкладывай, — идет к кривой скамейке во дворе парень и хлопает по ней, приглашая мужчину присесть.

— Мой клиент будет рад, если вы согласитесь, — заканчивает свой монолог, десять минут рассказывающий Дилану про новую работу, мужчина.

— И твой босс решил, что я настолько отчаялся? — Дилан аж подпрыгивает от возмущения. — Пошел нахуй с моей лужайки или я иду за ружьем!

Когда Дилан возвращается из дома с оставшейся после отца неисправной винтовкой, мерседеса и след простыл. Он достает сигарету, дрожащими от нервов пальцами закуривает и набирает Марио, попросив его узнать через свою подругу, обслуживающую светские приемы, где именно работает Мин Сокджин.

Дилан, сменив два автобуса, прибывает к зданию Мин холдинга к двум часам дня. Он топчется на лестнице пару минут, для смелости или, скорее, чтобы оттянуть момент, снова закуривает сигарету и смотрит на вылетевшего наружу красивого парня, который, подойдя к нему, просит сигарету.

— Себе еле добыл, обойдешься, — нарушает свое же правило, что в сигарете отказывать — грех, Дилан, продолжает залипать на красивые черты лица незнакомца и интересный разрез глаз. В такого влюбиться — раз плюнуть.

— Я заплачу, — тянется за портмоне парень и протягивает Дилану купюру, — мне лень за ними идти.

— Нихуя себе, — забирает купюру Дилан и отдает парню три оставшиеся у него сигаретки. Дилан и не помнит, когда он в последний раз покупал целую пачку. Парень его благодарит и двигается к дороге.

— Пацаны, я к Мин Сокджину, он меня ждет, — врет Дилан охране на первом этаже, будучи уверенным, что его не пропустят, но его пропускают. «Видимо, и правда ждет, ну или у этого урода здесь проходной двор», — решает Дилан и двигается к лифту. Красивая девушка провожает его до массивных дверей и, коротко постучав, пропускает вперед. Дилан проходит в просторный кабинет, благодарит девушку, сразу же закрывшую за ним дверь, и буравит недобрым взглядом сидящего за столом Сокджина.

— Чем обязан? — откидывается на спинку кресла мужчина, внешности которого надо отдать должное. Не будь у него гнилое нутро — Дилан бы залип. Он в белоснежной рубашке, обтягивающей широкие плечи и накаченные руки, сканирует его пронзительным взглядом, и вообще похож на какого-то очень крутого мафиози, и Дилану уже хочется сбежать.

— Я это… — прокашливается парень и несмело делает шаг вперед, — я насчет твоей очередной выходки. Ты думаешь, я тупой? — снова шаг, и замирает, потому что Сокджин поднимается на ноги, и Дилану внезапно кажется, что он очень большой. И как он его не убил на складе с такими мощными мускулами, которые ткань рвут?

— Выходка? — обойдя стол, прислоняется к нему Сокджин и, скрестив руки на груди, смотрит на парня.

— Я знаю, что ты мразотный тип, я это принял, но даже для тебя это слишком, — снова прокашливается Дилан и высоко задирает подбородок, доблестно выдерживая насмешливый взгляд. Они стоят друг напротив друга, он чувствует запах его парфюма, между ними шагов шесть, и Дилану некомфортно из-за этой близости, но отступить — это струсить. — Я разгадал твой план.

— Так, — цокает языком Сокджин, — удиви меня.

— Ты играешь подло, — начинает Дилан. — Ты подослал ко мне эту недоделанную сваху, чтобы он помахал передо мной пачкой купюр, а я, конечно же, покупаюсь, потому что я нищий, и ты реализуешь свой план.

— Какой план? — выгибает бровь Сокджин, открыто рассматривая лицо, горло, выглядывающие из-под ворота толстовки ключицы, и затрудняет Дилану выбор правильных слов.

— К чему этот фарс? — вскипает Дилан. — Твоя сваха предложила мне трахаться со старперами за деньги. Мол, подпиши бумаги о конфиденциальности, ведь наши клиенты очень важные люди. Верно, на заработок с одной ночи я могу не работать месяца три, но, бля, даже если опустить момент, что я на такое не пойду, ты реально думаешь, что я идиот? Я же знаю, что ты, мудак, это нарочно придумал. Ты рассчитывал, что я соглашусь, а ты потом записываешь всю эту хуйню на пленку. Дальше что? Моим сестренкам покажешь, как их брата имеют? В их школу пошлешь? Билборд с моей задницей на центральном шоссе повесишь? — у парня челюсть от нервов сводит. — Тебе не кажется, твоя месть за автомобиль зашла слишком далеко и пора бы остановиться? Я знаю, что полиция нихуя не сделает, ты ведь мажорик, но я сам тоже не слабак. Не делай меня уголовником.

— Закончил? — кривит рот Сокджин, и Дилан кивает. — Все-таки, ты глупый, — отталкивается от стола мужчина и с руками в карманах брюк подходит к нему вплотную. — Ты ничего не понял.

— Еще как понял, подпиши бумаги о неразглашении, и тогда мы якобы представим тебе вип клиентов, которые будут тебя трахать и щедро платить…

— Почти, только ты ошибся, — еле сдерживает желание коснуться подушечками пальцев его острых скул Сокджин. — Никаких видеозаписей и твоей задницы на билбордах. Я жуткий собстсвенник, чтобы позволить кому-то еще ее видеть.

— Чего? Зачем тогда все это? — хлопает ресницами пока еще переваривающий информацию Дилан.

— Затем, что клиент у тебя будет только один, — скалится Сокджин.

***
Юнги скучает по Чонгуку, постоянно ждет весточки, но сам не пишет. Вот уже восемь дней, как он умирает без него. Он почти не ест, ничем не интересуется, тенью слоняется по офису и дому, даже на занятия, которые начались три дня назад, не поехал. Чонгук тоже молчит, и Юнги, как это и принято у большинства влюбленных, начинает искать вину в себе. Он по несколько раз прокручивает в голове их последний разговор, с каждым новым разом забывает о грубости и резкости Чона, и все больше корит себя за высказанные той ночью в автомобиле слова. Даже Сокджин делает ему замечание, попросив нормально питаться, потому что Юнги умудрился потерять четыре килограмма за неделю. Юнги отмахивается, мол, аппетита нет, и посасывает через трубочку холодный кофе, продолжая гипнотизировать молчащий телефон. Он устал от самокопания, от постоянных дум, но больше всего устал от этой проклятой разлуки, которая высасывает из него все жизненные силы. Днем он еще держится, ездит на работу, стал даже ходить на встречи с отцом, часто сидит в кофейне рядом с домом, но как только сгущаются сумерки, образ Чонгука, который он стирал заботами и повседневными делами, принимает четкие черты. Каждую ночь Юнги засыпает, обнимая подушку, обязательно перелистывает его старые сообщения, вспоминает поцелуи и чувствует, как сходит с ума. Юнги кажется, что весь его мир сконцентрировался в Чонгуке, и если вдруг он так и не вернется, а он не найдет в себе смелости сделать первый шаг — его мир взорвется. На десятый день боль от разлуки достигает своего апогея. Юнги набирает и сбрасывает его номер семь раз, а потом, отправляясь на встречу по поручению отца, замечает на трассе пронесшийся мимо гелендеваген с зазубренными номерами и, спрятавшись за сиденьем, пытается успокоиться и не разреветься. Юнги на встречу не доезжает, просит оставить его у первого попавшегося паба и, пройдя внутрь, заказывает себе виски. Отец будет ругаться, что Юнги не выполнил поручение, но ему настолько плохо, что уже плевать. Юнги опустошает первый стакан, достает телефон, набирает «я, блять, сдыхаю без тебя» и снова удаляет. Наверное, чтобы отправить это сообщение, ему нужно будет опустошить бутылку, и именно ее себе Юнги и заказывает.

— Надо же, кто заблудился и гламурные кафешки на паб поменял? — останавливается напротив его столика Тэхен, и страдающий от разлуки парень даже в его чертах ищет хоть что-то от любимого. У Юнги точно помутнение рассудка, и пусть диагноз он уже себе поставил, лечение к нему идти отказывается.

— А ты чего тут забыл? — наливает себе снова виски Юнги, а Тэхен, попросив второй стакан, опускается напротив. — Я тебя не приглашал, — выгнув бровь, смотрит на него Мин.

— Похуй, я люблю халяву, — тянется к бутылке Тэхен. — Чего страдаешь? Любовник бросил?

— Откуда ты знаешь? — выпаливает раньше, чем успевает подумать Юнги.

— Значит, я угадал, — хохочет Тэхен.

— Никто меня не бросил, — бурчит Юнги и сам доливает ему виски. — Просто мы поссорились, а я не хочу звонить первым.

— И правильно, пусть он звонит, с хуя ли, — фыркает Тэхен.

— На словах все легко.

— И то верно, — вздыхает Тэхен, чокаясь с ним. — Даже когда со стороны я выгляжу как собачка, бегающая за хозяином, иногда я так скучаю, что и на гордость бывает похуй, — нервно усмехается. — Именно этот уровень одержимости поймет только другой одержимый, здоровый человек скажет: «где твоя гордость»?

— Бывают моменты, когда я хочу завалиться к нему и встать на колени, хотя знаю, что и он виноват, и не хочу быть тряпкой, но, блять, я просто увидел его автомобиль и как долбоеб разревелся, — утирает чешущийся нос Юнги и просит принести им начос.

— А я вижу его каждый день и реву каждый день, — смеется Тэхен, только глаза его все также покрыты дымкой печали. — Бля, кому скажешь, не поверит, что такой крутой я реву из-за какого-то мужика.

— Хорошо вот так вот поговорить без имен, узнать, что мы в одной жопе, и разойтись врагами, — с улыбкой говорит Юнги.

— Моя жопа покруче твоей костлявой, — поднимается на ноги Тэхен. — Я серьезно, ты бы жрал что-нибудь, ты похож на смерть. Ладно, полюбезничали и хватит, гори в аду, и спасибо за вискарь, — идет на выход парень.

Юнги больше не хочется писать смс, а хочется завалиться спать. Он поднимается на ноги, понимает, что попусту купил бутылку виски, которая никак на него не подействовала, и выходит наружу поймать такси.

***

В пятницу Нагиль заявляет, что завтра вся семья пойдет на прием в честь только открывшейся выставки супруги министра транспорта, и Юнги, к его удивлению, сразу выражает согласие. Он радуется этому пока еще хрупкому негласному союзу, установившемуся между ним и отцом, и очень не хочет его рушить, тем более, что, учитывая его нынешнее состояние, прием пойдет только на пользу. Юнги отвлечется, может, все-таки уже заведет друзей, и в следующий раз не придется изливать душу врагу в дешевом пабе. Он решил, что постарается вернуться в колею, ведь они с Чонгуком расстались не навсегда, а любой перерыв заканчивается, и он его дождется. Если бы не надежда, что их разлука временна, он бы точно не справился.

— Куда намылился в таком виде? — преграждает путь парню только вступивший на порог Сокджин. Старший явно злой и уставший, и Юнги жалеет, что не успел ускользнуть пораньше.

— Я на прием, вообще-то, иду с вами, — на автомате выдает Юнги.

— Да, да, я и забыл, но и ты выглядишь так, будто в клуб собрался, — морщина на лбу Сокджина разглаживается.

Юнги хотел надеть костюм, который готовил на так и не случившееся свидание с Чонгуком, но, примерив его, понял, что он с него свисает. Парень, который заранее не готовился к приему, рассчитывая на костюм, в итоге надел бордовую рубашку и черные узкие штаны, которые покупал в Лондоне, но не носил из-за того, что они оказались слишком тесными. Он сам уложил себе волосы и, воспользовавшись временным перемирием с отцом, осмелился даже на серьги.

— Тебе давно пора начать вливаться в жизнь, из которой ты не выберешься, — фальшиво смеется брату Сокджин и, стянув пиджак, идет к бару.

— Сокджин, — мешкает на пороге Юнги, — все в порядке?

— Да, все отлично, — отмахивается мужчина. — Отдохну немного и присоединюсь к вам.

— Как скажешь, — толкает дверь Юнги и идет к поджидающему шоферу, в автомобиле которого уже сидит отец.

Юнги переживал, что, находясь в тесном салоне автомобиля, они будут грызться, но отец настолько ушел в свои мысли, что парню показалось, он даже не заметил, что не один в салоне. Когда они подходят к каменной лестнице выставочного центра, то видят журналистов, готовящихся снимать и брать комментарии от гостей. Отец задерживается у входа, общаясь со знакомыми, а Юнги проскальзывает внутрь и, оказавшись в зале, радуется, что потратил лишний час на сборы. Разодетая богема города ходит мимо картин, общается, и Юнги тянется за бокалом шампанского, решив начать вечер с игристого, но рука замирает в воздухе. В зал проходит Чонгук, за руку которого держится шикарно выглядящая Исабелла. Внимание большинства присутствующих сразу обращается к ним, а Юнги моментально отворачивается и, зайдя за колонну, прислоняется к ней, потому что стоять без опоры у него не получается. Юнги скучал, каждый час нового дня мечтал о том, чтобы увидеть его, но силы не рассчитал. Его высохшее, лишенное питания любовью сердце, внезапно заходится, Юнги кажется, еще немного, и прямо в груди разорвется. Один только взгляд на Чонгука спустя почти десять дней ломки, и его накрывает лавиной самых разнообразных чувств, из-за которых он не в состоянии собраться. Юнги хочется и плакать, и смеяться одновременно, но больше всего ему хочется повиснуть на его шее и попросить больше никогда не оставлять, не отказываться, нести, в конце концов, ответственность за того, кого приручил.

Ему бы подойти поближе, еще немного насытиться, побывать в его объятиях, насладиться, ведь если в конце их ждет боль, то Юнги в нее с мыслями о пусть и коротком счастье нырнет. Он с трудом берет себя в руки, понимает, что долго за колонной прятаться не получится, выходит в зал, нарочно по сторонам не смотрит. Он проходит мимо знакомого отца, на автомате ему кивает и, прекрасно чувствуя сверлящий затылок взгляд, оборачивается. Юнги ныряет в темноту его глаз с головой, не читает предупреждения, не думает о страховке, возвращается будто бы домой. Для него все в комнате замирает, потому что Чонгук смотрит прямо в него, стоит в окружении двух красивых девушек, незнакомого мужчины, и даже не притворяется, что они ему интересны. Хищник высмотрел жертву, но, какая ирония, жертва сама на лбу знак прицела вывела. Они смотрят друг на друга, и в Юнги будто бы сразу все по местам раскладывается, печаль отпускает, он расслабляется и всем нутром к нему тянется. Всего лишь пара шагов, и он уткнулся бы в ключицы, вдохнул бы его запах, почувствовал широкие ладони на своих лопатках и крепче бы вжался. Но Юнги шаг не делает, Чонгук не собирается — он это в его наглом оценивающем взгляде открыто читает. Юнги первым этот губящий и залечивающий контакт прерывает, замечает, как отец к нему идет, и отворачивается. Когда Юнги вновь возвращает внимание в угол, где стоит Чонгук, то тот улыбается явно пытающейся пошутить девушке, и в парне внезапно к ни в чем неповинной незнакомке лютая злость просыпается. Настроение лопается, как мыльный пузырь, плечи моментально опускаются, он прислоняется к колоне, решая вызвать шофера — ему нечего делать на вечеринке, где находится и его отец, и его парень/любовник/враг, каждый взгляд на которого заставляет Юнги стучать зубами от ярости. Он только разблокировывает экран, как к нему подходит сын одного из папиных партнеров, и Юнги бы интерес к нему не проявлял, если бы мельком не заметил, как моментально помрачнел Чонгук. Юнги убирает телефон в карман, тепло улыбается парню и изображает интерес к его рассказам об учебе в Лондоне. Разговаривая с ним, он берет с подноса мимо проходящего официанта еще один бокал шампанского и останавливается напротив окна, где к нему присоединяются еще двое парней, которые тоже, оказывается, учились в Лондоне. Юнги их почти не слушает, каждым сантиметром тела чувствует один-единственный взгляд, который способен поднять в нем бурю, и отвечает. Между ними постоянно ходят люди, к ним подходят все новые и новые, но эту невидимую глазам связь ничего не рушит. У Юнги в горле от его гипнотизирующего взгляда сохнет, он шумно сглатывает, подносит к губам пустой бокал и отворачивается к окну. Все собравшиеся смотрят на нарисованные картины, или друг друга затмить пытаются, Юнги видит на стекле перед собой, как Чонгук его трахает. И похуй, что взгляд у Чонгука сейчас, скорее, «прибью», Юнги это дико заводит. Услышав копошение у входа, он отрывается от своих мыслей, которые грозятся стояком в штанах, и смотрит на вошедшего в зал брата. Сокджин выглядит роскошно, моментально привлекает внимание всех собравшихся дам, но он с высокомерным взглядом и походкой короля сразу подходит к Амбер и целует ее в щеку. Юнги вновь отворачивается к стеклу, в отражении которого видит подошедшую к Чонгуку девушку, и сгорает от ревности. Он двигается к картинам, лишь бы лучше было видно, следит, как нарочито громко смеется девушка, постоянно поправляет идеальную укладку, сверкает ожерельем и винирами на зубах. Чонгук ее внимания не лишает — в Юнги Везувий просыпается. Чонгук ошибается, если думает, что только он так умеет. Юнги принимает условия игры, нарочно флиртует со своими собеседниками, провоцирует того, кто свое недовольство совсем не скрывает. Они стоят с другими, любезничают с ними же, а трахают глазами друг друга. Юнги эта игра со зверем, который еще немного, и слетит с катушек — возбуждает. Парень рядом с Юнги, чье имя он даже не запомнил, смахивает с его плеча пылинку, делает комплимент его серьгам, Чонгук демонстративно шею разминает. Юнги облизывается, не прерывает зрительный контакт, извиняется перед собеседниками и, мазнув взглядом по Чонгуку, медленно идет в коридор. Он напевает себе под нос заевшую в голове песню про жестокий мир {?}[Lana Del Rey — Cruel world], скользя пальцами по стене, двигается прямо к туалету. Юнги подходит к раковине, кивает вышедшему из кабинки и долго моющему руки очередному гостю и смотрит на свое отражение. Он открывает холодную воду и прикладывает смоченные ладони к раскрасневшимся из-за пары бокалов шампанского щекам. Юнги закрывает воду и, услышав щелчок, поднимает глаза и видит вошедшего в туалет Чонгука. Чонгук закрывает за собой дверь, медленно подходит ближе, а Юнги так и стоит спиной к нему, смотрит на него через зеркало и не прерывает тишину, которая длится минуту. Они одни в туалете, и Юнги одолевают самые разные желания одновременно, но он уступает самому безумному из них. Весь вечер он глаз с Чонгука не сводил, восхищался тем, как роскошно на нем сидит черный костюм, убивал в себе желание расстегнуть его рубашку, провести ладонями по груди, под которой той ночью задыхался от удовольствия. Он представлял, как вцепится в эти обтянутые черной тканью мощные бедра, которые мечтает оседлать, как вновь почувствует его в себе, а его руки на своей заднице. Юнги сдается, он прикусывает нижнюю губу, поднимает руки, не отрывая взгляда от глаз в зеркале, расстегивает свой ремень и дергает вниз за язычок молнии. Потом также медленно обхватывает пальцами края раковины и призывно смотрит на отражение Чонгука в зеркале. Чонгук делает последний шаг, кладет руки на его бедра и медленно тянет его штаны вместе с бельем вниз. Ладони Чонгука скользят по обнаженным участкам кожи, и там, где они касаются, она моментально вспыхивает. Чонгук грубо давит на поясницу, заставляет сильнее выгнуться и, не получив подчинения, звонким шлепком оставляет отпечаток своей ладони на молочных ягодицах. Юнги и слова не говорит, шипит как кот, а потом подчиняется, выгибается в пояснице. Чонгук разводит половинки, плюет прямо на дырочку, слышит недовольное бормотание, нарочно грубо проталкивает в него пальцы. Юнги держится, виляет задницей, которую почти на сухую насаживают на пальцы, чуть ли не визжит, когда Чонгук проводит губами по его шее, прямо по линии роста волос, и обижается, когда тот его не целует. Чонгук будто бы его наказывает, Юнги готов каждый день не подчиняться, лишь бы в наказание он касался его, пытал бы его пусть и грубыми, но прикосновениями. Наконец-то Юнги слышит, как вжикает молния на брюках Чонгука. Чонгук пристраивается, головка члена давит на изнывающую по нему дырочку, и он толкается. Юнги нагибается вперед, опирается на руки, лишь бы открыть Чонгуку лучший доступ и себе страдания облегчить. Чонгук его не жалеет, медленно входит до самого основания, а потом выходит и переходит на грубые и глубокие толчки. Он натягивает его на себя как тряпичную куклу, не ласкает, не позволяет и ему касаться себя. Юнги рвано дышит, кусает свой язык, лишь бы не стонать, и нервно поглядывает на дверь. Он понятия не имеет, как они объяснят вошедшему то, что здесь происходит. Как он объяснит отцу, до которого все точно дойдет, что он не просто позволяет их врагу трахать его в туалете, но сам его спровоцировал, открыто себя предложил. Юнги похуй. Его ничего, кроме толстого члена, растягивающего его задницу, ладоней, считающих его ребра, и взгляда, заставляющего хотеть встать на колени, не интересует. Чонгук его не ласкает, он открыто им пользуется, и Юнги нравится это ощущение, он готов быть для него, кем угодно, и знает, что так влияет на него только один человек этой долбанной вселенной, которого он из-за страха чуть не потерял. Они трахаются без единого слова, Чонгук вжимает его задницу в себя, давит ладонью на плоский живот, отрывает его ноги от пола, до упора сажает на свой член. Он придерживает его за горло второй рукой, Юнги с трудом на массивных часах на его запястье фокусируется, из последних сил держится, чтобы разума от пронзающего его удовольствия не лишиться, и проигрывает. Он наконец-то его чувствует, спустя столько дней и ночей до дозы дорвался и хнычет, не дает отстраниться, вбирает его в себя всего без остатка. Юнги ломает ногти о раковину, глотает свои стоны, потому что член бьет прямо по простате, и дуреет от картины в зеркале, где абсолютно одетый Чонгук с утробным рыком, толкнувшись до упора, кончает прямо в него без резинки и не выходит. Юнги его в себе сжимает, ловит отголоски оргазма и продолжает медленно двигаться. Он откидывается назад, трется о него, лишь бы больше прикосновений собрать, его горячее тело почувствовать. Как только Чонгук из него выходит, Юнги чувствует теплую сперму, стекающую вниз по внутренней стороне бедра, но за салфетками не торопится. Он так и стоит, опираясь руками о раковину, и помутневшим от оргазма взглядом следит за застегивающим свои брюки Чонгуком. Юнги не собирается вытираться, он хочет чувствовать его в себе еще немного, поэтому вытирает с живота следы только своего оргазма, натягивает обратно белье и, заправив заляпанную рубашку, второпях застегивается. Дрожащие после все еще накатывающей волны оргазма пальцы не слушаются, Юнги рвет на части от удовольствия и желания разрыдаться. Он чувствует, как сводит челюсть, как пришедшие следом за сексом сожаление, угроза новой разлуки, берут его сердце в тиски и не дают продохнуть. Юнги снова страшно, и не только потому, что Чонгук сейчас развернется и уйдет, ему страшно, что он уже не вылечится, что окончательно подсел, и готов чуть ли не на коленях у него любовь вымаливать. Чонгук останавливается рядом, берет в руку ладонь парня и вкладывает в нее пластиковую карточку и ключи с эмблемой Порше.

— Отель Marriott, это ключи от моего номера. А это автомобиль, который зарегистрирован на левого человека и будет в твоем пользовании. В мою машину ты не садишься, ко мне не хочешь, значит, будет так, потому что отказываться от такого удовольствия я не собираюсь, — поправляет в зеркале воротник своей рубашки Чонгук, пока боящийся потерять его Юнги усиленно накладывает новые швы поверх старых. — Это грязно, но ты ведь любишь грязно, — наглым взглядом скользит от лица парня вниз Чонгук, задерживается на заднице, уже затянутой в черную ткань, и идет к двери.